Текст книги "На нарах с Дядей Сэмом"

Глава 18
Тюремный жилкомхоз: сортир, телеграф, телефон…

Крови было много. Очень много.

Темно-красная липучая и вязкая субстанция образовала внушительное озеро, залившее серый цементный пол. Пятачок перед четырьмя телефонными будками на первом этаже моего корпуса изменился за несколько минут. Еще каких-то полчаса назад я вместе с другими зэками подпирал там стену и периодически присаживался на холодные ступеньки лестницы. Человек пятнадцать «инмейтов»[177]177
  Inmate – заключенный.


[Закрыть] дожидались своей очереди на звонок на волю. Официально эта приятная процедура называлась пользование «ITS – Inmate Telephone System»[178]178
  Телефонная система для заключенных.


[Закрыть]. Но сейчас ни о каких телефонных разговорах речь уже не шла. 2500 человек, все население Южной стороны Форта-Фикс, сидело под усиленной охраной в своих душных камерах, а по коридорам стучали тяжелые подошвы сделанных в Китае американских армейских бутсов.

Взволнованные дуболомы переговаривались по рациям «воки-токи» и громко матерились на арестантов, подающих из-за дверей неприветливые восклицания:

– Shut the fuck up![179]179
  Заткнитесь! (вульг.).


[Закрыть]

Я смотрел в свое замызганное и затянутое металлической решеткой окно. Третий этаж и угловое расположение здания позволяло мне вести наблюдение за тюремным плацдармом. Такое я видел впервые: из армейских закомуфлированных микроавтобусов лениво высаживался одетый в синее спецназ. Из джипа появились незнакомые вертухаи в сером. Неподалеку лаяли служебные овчарки. По всему было видно, что «буржуинам» пришла подмога – убийство в тюрьме Форт-Фикс считалось крайне серьезным ЧП с многочисленными последствиями и оргвыводами.

У Федерального бюро по тюрьмам и зондеркоманд гестапо совпадал принцип наказания. За совершенное преступление существовала коллективная ответственность.

За «партизанен» расплачивалось полдеревни – в нашем случае, за «базар отвечал» весь контингент Форта-Фикс. «Матко, млеко, курка, пуф-пуф-пуф» – плавно перетекало в «Compound is closed! Recall! Census count![180]180
  Зона закрыта! Все по своим местам! Общая перекличка!


[Закрыть]»

«Исправительные офицеры» и не думали скрывать свое вѝдение второй части д'Артаньяновского девиза «Один – за всех и все – за одного!» И считали, что за одного и отвечают все, конечно.

Нарушители режима моментально выявлялись, и помимо наказания от зольдатен, на них натравливали их же собственных товарищей: «Смотрите, заключенные, этот обыск (дополнительная перекличка, внеплановый труд, шмон камеры, лишение прогулки) только из-за такого-то и такого-то!»

Беспринципные, агрессивные и озлобленные дикари, как пауки в банке, готовы были сожрать своего же товарища. Манипулировать эмоционально неразвитыми и духовно отсталыми приматами, оказывается, было достаточно легко…

…В тот день извержение вулкана началось с самого обычного телефонного звонка.

И мы, и местная администрация знали, что очереди к автоматам являются «горячими точками». Стычки, драки, удары заточкой и прочие конфликты повторялись там с завидной регулярностью.

Я это познал на собственной шкуре.

Пройдя две тюрьмы строгого режима предварительного содержания, я, наверное, перестал чего-либо бояться.

Моя первая «крытка» располагалась в самом центре нью-джерсийского графства Эссаик, афроамериканском анклаве неподалеку от моста Джорджа Вашингтона. Полтора месяца пребывания в этом страшном и вонючем заведении превратились для меня в ежедневную битву за существование.

За пользование телефоном приходилось отталкивать прущий на меня «чернятник», а в некоторых случаях было бесполезно взывать к их совести.

На сотню человек – всего два телефона-автомата, а испано-черные очереди к ним напоминали поток трудящихся в Мавзолей Владимира Ильича. При этом меня полностью игнорировали, по-наглому передавая освободившуюся трубку какому-нибудь из своих соотечественников. И меня, естественно, подобное нецивилизованное поведение крайне расстраивало, особенно в силу полнейшего отсутствия тюремного опыта. Приходилось нервничать, повышать голос и дергаться, ибо связь с волей давала мне «веру, надежду, любовь», а также возможность переговорить с адвокатами.

Вторая тюрьма тоже располагалась в получасе езды от Манхэттена, около выхода из туннеля имени Холланда. В этом складском районе «Садового Штата»[181]181
  Garden State – неофициальное название штата Нью-Джерси.


[Закрыть] я провел еще полтора месяца. Золотая осень 2002 года меня явно не баловала положительными эмоциями. Мой новый СИЗО, подчинявшийся уже другому нью-джерсийскому графству, был чуть-чуть получше и посвежее. Тем не менее проблема с телефонией там тоже стояла весьма остро.

Вроде бы по сравнению с первыми казематами, телефонов-автоматов на душу населения было побольше. Секрет заключался в другом – очередь звонивших контролировалась известной «черной» бандой Crips. Чтобы позвонить, зэку требовалось внести посильную лепту в бандитский общак: пачку сигарет, упаковку печенья, банку супа.

После этого разрешалось звонить сколько душе угодно и насколько позволял твой карман, вернее, кошелек принимавшего звонок, поскольку все разговоры оплачивала другая сторона по системе «collect call»[182]182
  Оплаченный звонок.


[Закрыть].

За три месяца бесславного первичного заточения мои скромно живущие родители и некоторые друзья потратили почти 8000 долларов на тюремные телефонные переговоры.

Администрации обеих тюрем, на пару с гигантом AT&T[183]183
  American Telegraph and Telephone Co. – одна из крупнейших телекоммуникационных компаний США.


[Закрыть], занимались самым обыкновенным грабежом, ибо конкуренция отсутствовала напрочь.

Первая минута звонка из нью-джерсийских СИЗО в более чем соседний Нью-Йорк (полчаса езды на машине) стоила пять долларов. Каждая последующая – в районе восьмидесяти центов.

На воле подобная связь обходилась всего в 25 центов или того меньше.

Отказаться от «золотых» звонков не получалось – я во всю ивановскую стрессовал. Плюс требовалось строить защиту и собирать полумиллионный залог.

По сравнению с предварительными «крытками» северного и центрального Нью-Джерси тюрьма Форт-Фикс поначалу показалась мне настоящей казачьей вольницей. Однако, несмотря на кажущуюся простоту и доступность, великая тюремная битва за телефон не прекращалась и здесь.

…Зэки Форта-Фикс проживали в паре десятков совершенно одинаковых стандартных трехэтажных казарм из красного кирпича. За свою сорокалетнюю жизнь наши печальные жилища не знали ни одного капремонта – все было разбито, обшарпано и еле-еле функционировало.

«Приятное» исключение составляли заборы, колючая проволока и многочисленные замки, которые работали, как по маслу. Они легко запирали 350 заключенных моего или любого другого отряда.

Первый этаж стандартной жилой казармы отдавался под телевизионные комнаты и комнаты для собраний. Там же расположились и отрядные менты.

Второй и третий этажи отдали зэкам.

По обе стороны длинных коридоров, выкрашенных в веселенький темно-зеленый туалетный цвет, располагались стандартные двенадцатиместные камеры, заставленные двухъярусными нарами.

Раньше, в дотюремные времена, в период авантюры американской военщины во Вьетнаме, в комнате проживало по шесть солдат. После передачи власти Федеральному бюро по тюрьмам нас уплотнили ровно в два раза.

По «компаунду» ходили слухи, что и это не предел – говорили, что администрация вынашивала коварные планы по увеличению койковместимости до 16 человек на 64 кв. метра. З/к № 24972-050 этим слухам верил, ибо количество зэков в Америке росло не по дням, а по часам. Я сам видел, что все двигалось только в одном, весьма печальном направлении…

Те, кто избежал 12-местных камер с грязным цементным полом и островками кое-где сохранившегося линолеума, жили в двухместных «пентхаусах».

Привилегированные апартаменты застенчиво присоседились к главному коридору, по шесть камер с каждой стороны. Итого – 24 счастливчика на этаж, 48 «ветеранов» или жополизов на отряд.

Жизнь зэковской номенклатуры разительно отличалась – у них было чище, прохладнее и тише. Очередь на элитную жилплощадь тянулась в среднем по 5–6 лет, но в случае особых заслуг перед местным начальством – отрядным канцлером, ведущим или «кейс-менеджером»[184]184
  Case manager – управляющий делом заключенного.


[Закрыть] – некоторые заключенные умудрялись получить ее в течение нескольких месяцев.

Мне эта лафа не светила.

Помимо камер, на этажах присутствовали КУТэПы: купально-умывально-туалетные помещения.

По одному ватерклозету и стоячему душу располагалось в «блатных» крыльях корпуса. Основные коридоры дали приют еще двум уборным-душевым с когда-то кафельными полами и стенами.

На стандартный тюремный сортир приходилось по 6 раковин и 6 унитазов. В боковой заплесневелой теплице по выращиванию ножного грибка уныло приютилось по 3 душевые кабинки. Половина «удобств» все время находилась в нерабочем состоянии. Среднестатистически на одном унитазе сидело по 20, а в каждом душе омывалось по 30 заключенных.

Дефицитные раковины для умывания оказались многофункциональными.

Несмотря на то что почти всегда они были забиты пищевыми отходами и волосами со всех концов земли, мы все равно умудрялись чистить над ними зубы и бриться. А мои соседи из стран Ближнего Востока в них же полоскали потные ноги перед каждой из пяти ежедневных молитв.

Все подтекало, нещадно воняло и выполняло функцию гигантской чашки Петри.

В тюрьме я заставил себя забыть, что на воле был «белым и пушистым».

Стремление к чистоте на время осталось в прошлом.

Но даже через год пребывания на американских нарах я так и не научился пользоваться туалетом в качестве джентельменского клуба. То есть вести соседские и приятельские беседы, восседая на унитазе, при этом тайно покуривая, а иногда еще и читая или жуя, как это делали другие.

В отличие от большинства моих товарищей по корпусу я старался пользоваться уборной в помещении школы или церкви. Приватно, сравнительно чисто, более-менее цивильно и всегда свободно.

С необходимым в жару купанием оказалось посложнее – мне приходилось пользоваться общественными душевыми. Там пахло хлоркой и воронежским бассейном «Спартак», куда я в детстве ходил учиться плавать.

В небольших «тихих комнатах», притулившихся в конце коридоров, хлоркой не пахло. Но в них там почти всегда толпился и шумел неприкаянный тюремный народ, вызывая злость обитателей камеры напротив. Кто-то играл на гитаре, кто-то молился, кто-то делал домашнюю работу для местной школы, кто-то дулся в карты, кто-то выяснял отношения, а кто-то гладил ненавистную темно-защитную форму.

На глажке специализировался и держал монополию пожилой доброжелательный колумбиец Гектор. Из подручных средств он смастерил гладильную доску и взимал по доллару за рубашку или брюки.

Почему-то запах свежепроглаженного белья у меня ассоциировался с детскими поездками в Сочи и проживанием у «хозяйки» тети Нины. Обоняние приносило в тюрьму забытые сюжеты из прежней жизни – советской, российской или американской.

В Форте-Фикс я окончательно убедился, что лучше всего человек «помнит носом»… Как у Маяковского, «у каждого дела – запах особый».

Первый этаж пах по-другому.

Нечистотами, гниющим мусором, текущей сантехникой, потом и испражнениями там не воняло. На первом этаже размещались офисы дуболомов, отвечающих за наш отряд, а также центральный командный пункт дежурного охранника. Из их кабинетов цивильно веяло кондиционированным воздухом.

«Что позволено Юпитеру, не позволено быку».

В левом крыле, в самом тупике, располагалась наша мини-прачечная на шесть машин.

За постирушки нужно было платить. Постирать небольшой мешок грязных вещей стоило один-два доллара. Там хозяйничал негр по имени Конго, прозванный так в честь «страны исхода». К услугам расторопного коммунальщика я прибегал каждый понедельник, выставляя на ночь заполненную сетку возле своей койки.

«Черный прачка» возвращал пахнущий «ландроматом»[185]185
  Laundramat – механизированная прачечная.


[Закрыть] мешок ровно в 10:30 утра.

Рядом с прачечной гостеприимно распахивал свои разбитые двери отрядный «красный уголок» – пустая звонкая комната с низким потолком, выкрашенная все в тот же темно-зеленый цвет. Главное место там занимал древний бильярд. Из другого культинвентаря присутствовал разбитый стол, перекладина для подтягиваний и неработающий велотренажер.

Пять раз в неделю, ровно в 5:30 утра, я, как штык, оказывался в «красном уголке» и начинал свою физкультминутку.

Моими партнерами по первым физкультурным утехам выступали мой друг Лук Франсуа и мой другой чернокожий приятель, нигериец Майкл.

«Миша» был умницей: получил два образования в Кембридже, имел брокерскую компанию на Уолл-стрит, публиковал собственные книги и занимался спортом.

К сожалению, таких, как Лук и Майкл, в моей тюрьме насчитывались единицы. Поэтому я очень дорожил нашими отношениями.

Чернокожие «иностранцы» отличались от наглых и циничных афроамериканцев как небо и земля. Особо искренней дружбы с последними у меня не получалось, хотя по большому счету я к ней и не стремился.

Пошутить – пожалуйста, но не более того…

Телевизионные комнаты или «TV rooms» завершали список служебных помещений моего трехэтажного барака. Их было ровно пять, причем в каждой висело по два телевизора. Итого: 10 каналов в соответствии с древнеримской концепцией для рабов и плебса – «хлеба и зрелищ».

Столовка обеспечивала «хлеб», телекомнаты – «зрелища».

Чтобы смотреть TV, зэк надевал наушники и настраивал свое радио на определенную волну. Поэтому в одной комнате соседствовали зрители двух TV-программ.

Самую большую ТV комнату отвели громкоголосым латиноамериканцам. Другая, чуть поменьше, называлась «General TV Room»[186]186
  Общая ТВ комната.


[Закрыть] и поставляла низкосортную американскую дребедень с драками и погонями. Два других помещения собирали любителей спорта и были вечно заполнены под завязку. Пятая, самая «младшенькая» комнатка, оказалась самой непопулярной.

Там шли новости, показывали общественное TV и образовательные программы каналов «Дискавери» и «Хистори ченел». В более-менее «интеллектуальной» элите отряда 36/38 насчитывалось аж человек пятнадцать.

Испаноязычная популяция с утра до ночи смотрела бесконечные мыльные оперы и эстрадные концерты с сисястыми ведущими и полуголыми певицами. От восторга латиносы стонали и темпераментно обзывали друг друга «кабронами»[187]187
  Cabron – идиот, кретин (исп.).


[Закрыть].

Латиноамериканские ТВ-шоу напоминали российскую развлекаловку с участием бесконечных «Сливок», «Блестящих» и «Виагр».

Афроамериканцы были зациклены на американском футболе, бейсболе и, особенно, баскетболе. Во время переходящих из одного в другой чемпионатов и «сезонов», от ора чернокожих зэков в наших зарешеченных окнах по-настоящему дрожали стекла.

«Болы» я не любил тоже.

В «общей ТВ-комнате» нон-стопом шли англоязычные ток-шоу, сериалы и третьесортные фильмы. По уик-эндам по одному из телевизоров в General TV room показывали «institution movies» – художественные фильмы, транслируемые по внутреннему телевидению нашего заведения. Как правило – более-менее свежий детектив, action movie[188]188
  Приключенческие фильмы.


[Закрыть] или science fiction[189]189
  Научная фантастика.


[Закрыть] из популярной у зэков горюче-развлекательной смеси.

За «ремоут контрол» – пульт управления – любым из десяти телевизоров шла борьба не на жизнь, а на смерть. Арестанты заводились с «пол-оборота» и сразу же лезли в драку. В зависимости от программы или фильма, в TV-комнаты набивалось до двухсот зэков. Каждый из них приносил из камеры железный складной стул и «столбил» место у «ящика».

Стульев на всех заключенных не хватало так же, как и многого чего другого. Поэтому периодически их друг у друга тырили, перекрашивали и перепродавали. Рыночная цена предмета первой необходимости постоянно держалась в районе десяти – пятнадцати долларов.

Из-за возможных краж все спинки и сиденья стульев были разукрашены, или на худой конец подписаны. Типичная надпись могла гласить: «C.L. RapStar»[190]190
  С.L. – звезда рэпа.


[Закрыть] или «Y.Bizzle Philadelphia»[191]191
  Y.Bizzle из Филадельфии.


[Закрыть].

На моем стуле красовались «три веселые буквы»: LEO, для простоты и доступности замещавшие мое настоящее имя.

«Львом» меня звали более продвинутые заключенные – выпускники колледжей и европейцы.

Чемпионом «наскальной живописи» однозначно являлась надпись на стуле одного из мусульманствующих соседей. Она была проста и незатейлива – Allahu Akbar[192]192
  Бог велик (арабск.).


[Закрыть].

Я очень волновался, что потрепанный железный табурет принадлежал террористу-самоубийце. В таком случае случайно севший на него нечестивец мог запросто взлететь на воздух.

Почему-то, кроме меня, эта фраза никого не удивляла, я же любил играть словами и выстраивать нелепые аналогии.

В моем воспаленном мозге родились коварные настульные дизайны: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа». Или на иврите: «Шма, Исроэл» – «Слушай, Израиль». Хотя арабский вариант выглядел однозначно более эффектно.

Если по телику шла какая-нибудь «супер-пупер»-популярная программа, то мест для всех желающих не хватало, и сразу же начинались конфликты. В дни любимейшего в тюрьме сериала «Prison Break»[193]193
  Побег из тюрьмы.


[Закрыть] стулья сносили вниз сразу же после завтрака, и только к 8 вечера они наконец дожидались своих хозяев.

Лично я телевидение игнорировал почти полностью и лишь иногда, once in a blue moon[194]194
  «Крайне редко» – устойчивое фразеологическое сочетание.


[Закрыть], смотрел новости ВВС и CNN. Сидеть на жестком стуле в душном, непроветриваемом помещении, в окружении толпы пукающих, рыгающих и поедающих «джанк фуд» дядек меня не прельщало.

Особенно с учетом качества любимых ими передач.

В Форте-Фикс я с удовольствием взял почти стопроцентный телевизионный тайм-аут на несколько лет.

В семье моего дяди, харизматичного и всезнающего физика-альпиниста-ядерщика из Дубны, долгое время телевизора не было вообще. В советской юности меня это удивляло и возмущало, во времена американской зрелости я его стал понимать.

«Суета-сует… Лучше почитать, желательно, что-нибудь «вечное» или прикладное. Или на худой конец что-нибудь удивительно-саркастически-смешное, a-la Татьяна Толстая или ранний Владимир Сорокин».

Я устраивался с очередной книжицей где придется, хоть на лестничных ступеньках, пока ждал, например, своей очереди позвонить на волю.

На первых этажах форт-фиксовских жилых корпусов были установлены телефонные будки, сделанные из когда-то блестящего дюралюминия. Они сиротливо приютились под лестницами, ведущими на второй этаж и жутко напоминали своих советских двухкопеечных родственников.

Двери в мини-будке складывались, как в троллейбусе, – пополам и внутрь. На уровне задницы прилепилась малюсенькая, как для шампуня и мочалки, полочка. Если я на нее садился, колени упирались в противоположную стену.

Стеклянные стены пестрели нелегальными разноцветными наклейками, рекламирующими самопальные маршрутные такси из основных городов северо-востока США к нам, в Форт-Фикс.

«На современных 12-местных микроавтобусах миссис Эльзы! Ежедневные поездки в тюрьму прямо от вашего дома в Вашингтоне и Балтиморе! Теперь это реальность! Звоните по-английски или по-испански 24 часа в сутки! Взрослые – $50, дети – половина стоимости. Мы действительно заботимся о вашей связи друг с другом!»

Телефон агентства мадам Эльзы был заботливо разодран до блестящей стены «дружелюбной» рукой конкурентов и их представителей. Периодически дежурные охранники объявления соскабливали, но через пару часов реклама появлялась вновь.

Там же, в телефонных будках, а также на стенах туалетных кабинок, подпольно вывешивались листовки-призывы к забастовкам и маевкам.

Одна из них, состоявшаяся годом позже, привела к отправке 300 человек из Форта-Фикс в тюрьмы с более строгим режимом.

Иногда в духе американской законотворческой демократии на стенах автоматов появлялись обращения к родственникам «на воле» – поддержать тот или иной проект закона на уровне штата или страны.

Все поползновения хоть как-то подмаслить жизнь 2,5 миллионов американских зэков, «промотивировать» их исправление и уменьшить драконовские сроки уже лет 15 заканчивались полным фиаско.

С каждым днем жизнь за решеткой становилась все тяжелее. Страна впустую расходовала по 40 тысяч в год на каждого зэка – реабилитацией и подготовкой к жизни на свободе у нас и не пахло. Для 95 % заключенных тюремное заточение становилось пустой тратой времени.

Поэтому я лично драгоценные «телефонные минуты» на малоэффективную политическую борьбу не тратил. Элементарно не верил в ее успех, особенно после трехлетней безуспешной борьбы с ветряными мельницами.

Предпочитал говорить с любимыми и родными, друзьями и семьей.

Inmate Telephone System – «Телефонная система заключенного» любезно позволяла федеральному арестанту совершать звонки «на волю» из расчета 300 минут в месяц.

«Ура, целых пять часов!» – с радостью подумал я, узнав о «потолке» за полгода до ухода в тюрьму.

Но после первого же звонка доченьке и родителям еще из карантинного отряда на Северной стороне я понял, что десяти минут в день мне будет не хватать.

До своего памятного и печального ареста я пользовался двумя сотовыми и одним городским телефоном со всеми возможными на то время «прибамбасами». Об электронной почте я даже и не говорю.

…Через три месяца отсидки в следственных изоляторах я все-таки попал под вожделенный домашний арест.

Федеральный седовласый судья Браун из Ньюарка и хиппующая 30-летняя офицерша Службы досудебного содержания Южного округа Нью-Йорка миссис Веласкес отобрали у меня почти все «телефонные привилегии». Получив один-единственный телефон на проводе, я понял, что связь с миром являлась роскошью.

Которую до ареста я не ценил.

Доисторический 12-долларовый аппарат из магазина «Радио Шек» периодически падал и разбивался, поскольку его хозяин никак не мог привыкнуть к тянущемуся за ним многометровому проводу. Тогда кто-нибудь отправлялся в магазин за новым телефоном и кабелем.

Радиотелефон с «базой» и трубкой мне запретили – волны создавали помехи и мешали ФБР слушать разговоры. К тому же что-то нарушалось в налаженной цепи электронной слежки за преступником: окольцованная нога – приемная антенна на книжном шкафу; телефонный аппарат – спутник в космосе – пульт вневедомственной охраны – компьютер миссис Веласкес в Нью-Йорке – соседнее отделение полиции на 23-й авеню.

Человек привыкает практически ко всему.

Уже через полгода я свыкся с телефонными ограничениями и вместо сотового заново научился пользоваться уличными телефонами-автоматами. Более того, по собственному горькому опыту зная на себе всеобъемлющую систему слежки, подтвержденную видео-, аудио– и фото– доказательствами, я на глазах превращался в какого-то паранойствующего шпиона Гадюкина. Поэтому вот вам лирическое отступление: безумный сон Льва Маратовича…

Песня о Слежке.

«Дамы и господа, пожалуйста, отнеситесь к моему дружественному предупреждению со всей серьезностью! Если, конечно, вас интересует собственная свобода на ближайшие несколько лет, и если у вас хотя бы немножко (как писал поэт Михалков) «совесть не чиста». Даже в совсем малом – аппликейшенах[195]195
  Application – заявка.


[Закрыть] на получение кредиток или медстраховки для малоимущих, бизнесе на кэш[196]196
  Cash – наличные деньги.


[Закрыть] или иммиграционных шурах-мурах. Не говоря уж о чем-то другом.

Особенно если вы живете в Соединенных Штатах Америки…

Профессор Преображенский призывал не читать перед едой большевистских газет. Я иду дальше: все конфиденциальные переговоры и встречи надо проводить только в парилке, где нательные микрофоны практически невозможны! Идите в баню!

Также в обязательном порядке – забудьте про имейлы, сотовые и уж тем более домашние или рабочие телефоны!!!

Купите самую простую телефонную карточку, отойдите от вашего дома или офиса на 500 шагов, оглядитесь по сторонам, наберите пин-код и вызываемый номер в уличном телефоне-автомате.

Даже если вы звоните в ваш же город.

При этом, пожалуйста, говорите шепотом, а при особой необходимости – шифруйте сообщения.

Во время разговора желательно выставить на шухере сообщника, который будет следить за обстановкой и что-то громко напевать, чтобы заглушить возможную внешнюю прослушку из соседнего авто.

Фэбээровская или полицейская машина может быть замаскирована подо что угодно, вплоть до нью-йоркского желтого такси, «Скорую помощь» или даже ковра-самолета.

Со мной бывало и не такое. Кто бы мог подумать!

И пожалуйста, никогда не думайте, что все обойдется и вы никого не интересуете!

«Старший брат» не дремлет: ему надо знать о вас любую мелочь. Повторяю – любую!

Уверен, что это только начало, нас ждет много «прекрасных» разоблачений и информационно-шпионских уотергейтов.

Господа-товарищи, привыкайте к новым реалиям! Предохраняйтесь!

И это не бред сумасшедшего, а обращение жизнелюба-реалиста, прошедшего через тернии и огонь и воду.

Не мне вам говорить – законы США в той или иной степени нарушают практически все, от сенаторов-конгрессменов до уборщика в сабвее.

Включая и нас, русских американцев.

Я не знаю ни одного человека, кто был бы стопроцентно чист перед несуразным американским законом.

Повторяю, ни одного!

Просто кто-то попадается, а кто-то нет; у кого-то есть деньги на адвокатов, а у кого-то нет; кто-то следит за своим «базаром», а кто-то – нет!

Поэтому, мои дорогие, будьте бдительны!

То ли еще будет!

Бля буду!

Вечно ваш,

маниакальный параноик Лева Трахтенберг»…

…«Звонки на волю» из федерального Форта-Фикс стоили не так дорого, как в первых двух тюрьмах. Но в то же время в несколько раз дороже, чем на свободе.

Если не звонить в Россию, то при существующем лимите в 300 минут, народ обходился 75 долларами в месяц.

В златоглавой проживали моя сестра и мама, поддерживающие своего нерадивого сына-брата словом и делом. Поэтому в их телефонных трубках время от времени раздавалось мое далекое приветствие: «Говорит голос Америки»!

Разговоры с мамой в Москве, доченькой и папой в Нью-Йорке плюс надежное плечо младшей сестры давали мне ту самую надежду, без которой было бы тяжелее во сто крат.

Часто гуляя перед отбоем по вечерней опустевшей зоне, я в одиночестве пел русские песни. «Надежда» была одной из самых любимых.

«Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…»

Я знал, что меня «помнят, любят и ждут».

Здесь, в Форте-Фикс, я многое переоценил и периодически отделял зерна от плевел. Иногда от беспомощности, тоски, обиды и осознания того, сколько проблем я принес семье, доченьке Соне и очень небольшой группе настоящих друзей, мне хотелось выть на Луну. В такие моменты я молился всем известным мне богам и просил их дать спокойствия, здоровья и благополучия близким и любимым мною людям. Сознание, что дома все хорошо, моментально убивало любую депрессивную поросль в моем закаленном тюрьмами духе.

Если же «на воле» случались проблемы, в ту же секунду у меня предательски начинало дергаться правое веко, перехватывало дыхание и болела левая рука – классические симптомы невроза.

Тогда я «дышал глубже» и шел на беговую дорожку.

Неожиданно для себя я полюбил долгий «джоггинг» трусцой и во времена приливов «сумасшествия» спасался им и физкультурой. От занятий спортом в кровь поступали гормоны счастья, аналогичные алкогольно-наркотическим.

Получалось дешевле, полезнее и в духе журнала Men's Health…

…Просто так набрать любой пришедший на ум телефонный номер нам не разрешалось. Всю мою коммуникацию утверждал ведущий Стэнли Робсон. Я мог звонить всего 20 абонентам, а ответственная тюремная барышня-телефонистка заранее заносила их номера в тюремный компьютер. Чтобы что-то изменить в согласованном списке, требовалось как минимум ждать пару недель. К тому же мистер Робсон повышенным трудолюбием явно не страдал.

Всем двадцати я все равно не звонил – трехсот месячных минут едва хватало на семейные и самые-самые необходимые деловые звонки.

Federal Bureau of Prisons[197]197
  Федеральное тюремное бюро.


[Закрыть] неприятным и холодным автоматическим голосом начинало за меня любой разговор. У англоязычной телефонной бабы существовала такая же, только «испанская» сестра – с ней болтали выходцы из Южной Америки.

Я набирал номер, вводил полученный от Робсона персональный код, и при подъеме трубки вызываемым абонентом столь ненавистная мною полицейская дикторша объявляла: «This is a call from a Federal Prison – Это предоплаченный разговор, и вам за него платить не нужно. Это звонок от… (тут я за пять секунд умудрялся назваться как-нибудь повеселее). Если вы хотите говорить, нажмите 5, если нет – 7».

Пока что никто от соединения не отказывался.

Далее в разговор вступал я сам.

Правда, через 7 минут 30 секунд противная тетка прорывалась снова и напоминала обеим сторонам, что это «звонок из федеральной тюрьмы». Наверное, чтобы еще больше обезопасить абонента от далекого зэка.

И наконец, на 15-й минуте разговора и после двух негромких щелчков все обрывалось. Кто не успел (сказать последнее «прости») – тот опоздал! Следующий раз заключенный мог позвонить только через час – за нас считало минуты тюремное реле времени.

Уступи дорогу другому!

По поводу звонков на свободу администрацией зоны были написаны вагон и маленькая тележка всевозможных инструкций, меморандумов и правил. Самым страшным нарушением считался разговор – «конференция» с участием трех и более человек. Где-то на форт-фиксовском коммутаторе работала сверхчувствительная контролирующая аппаратура, реагирующая на малейшую полулегальную фривольность. Зэк не мог говорить с двумя людьми одновременно, даже если они находились в одной квартире на параллельных аппаратах.

Ни в коем случае абонент «на воле» не имел права переводить звонок на посторонний, «незадекларированный» у отрядного канцлера номер.

Мы не могли обсуждать никакие деловые вопросы, которые хоть каким-то образом вели к зарабатыванию денег. Даже если арестант выдавал на свободу самый либеральный совет, ничего при этом не получая взамен, это каралось внутренними драконовскими законами.

Подготовка к «воле», поиск работы, восстановление деловых контактов полностью блокировались какими-то «умными головами» из Федерального бюро по тюрьмам.

Ни при каких обстоятельствах заключенный Форта-Фикс не мог звонить в свои рабочие часы или из другого корпуса.

И куча всего другого.

В деле прослушивания и телефонного контроля исправительное заведение Форта-Фикс явно преуспело. Кадры «любопытных варвар» – офицеров отдела связи – были полностью укомплектованы.

От «холодных рук» этого подразделения пострадало много моих соседей и товарищей.

Так, мой добрый приятель Вэл, 38-летний бизнесмен-натуропат из нью-йоркского района Квинс, отбывал, как и я, пятилетнее заключение. За решетку он попал «за торговлю препаратами, не утвержденными FDA[198]198
  Food and Drug Administration.


[Закрыть] – Администрацией по контролю за пищевыми продуктами и лекарствами.

По словам Вэла, десять лет назад он вылечил себя от злокачественной опухоли почки, а исцелившись сам, начал помогать другим. Панацеей от страшного заболевания стали продукты из абрикосовых косточек.

Не мудрствуя лукаво Вэл открыл интернет-магазин, не имея на руках соответствующего разрешения от FDA. За это его и взяли.

Авантюрный предприниматель был настолько уверен в своей победе над прокурорами, что не только пошел на суд присяжных, но и отказался от услуг адвоката. Жизнерадостный ньюйоркец защищал себя сам. Такое случалось крайне и крайне редко.