Текст книги "Иметь и не потерять"

В той потаенной радости и новая задумка завертелась – захотелось мне представить Таню матери и родственникам. Намерение жениться у меня было самое серьезное, а серьезные дела, как известно, без благословения родителей не делаются. Я и сказал об этом Тане.

Не сразу она согласилась с моим предложением, ссылаясь не только на несерьезность, по ее мнению, такого поступка, но и на чисто юридическую составляющую: в каком качестве я должен ее представлять? «В качестве невесты и будущей жены» – не полез и я в карман за словом. В общем, «уломал» я ее. А с родителями она сама договаривалась (я в тот ответственный момент дефилировал вокруг их двухэтажного барака).

С Таниными родителями я еще раньше познакомился, но постарался не вмешиваться в их семейные дела – мало ли кто как на это посмотрит. Заранее выставлять себя кем-то не хотелось.

По ее веселой улыбке я понял, что наша поездка состоится.

День на сборы, покупку дефицитных билетов, в чем помог нам все тот же во всем сведущий Лукашов, телеграмма матери, и мы с Таней поехали на смотрины к моим родным.

Снова ритмичный стук колес, бегущие за поездом леса и горы, снова тихие деревеньки и оживленные станции. Но теперь я был не один, да и ехал домой, а не в какую-нибудь там незнакомую сторону, а это совсем иное настроение, иной ход мыслей, иной взгляд на происходящее.

На исходе вторых суток мы прибыли в Приреченск. Радость встречи с матерью и сестрой, родственниками, знакомыми, с улицами и домами – до захвата дыхания, до жара в груди…

Дня два-три мы с Таней купались в родственных объятиях, проводили время в застольях. Потом я показал ей все мало-мальски привлекательные места Приреченска, познакомил со старыми друзьями, которых осталось немало, хотя многие, как и я, уехали в другие места по распределению, а иные завели семьи, и им было не до дружеских встреч. И, что удивительного, Приреченск не одарил меня ожидаемым восторгом, каким-то полуопустевшим показался мне город, не бьющий азартом жизни, степенно архаичным, что ли. А еще и погода хмурилась. Невольно вспомнился сияющий куполами в ярком солнечном дне Северск, стремительный Иртыш, рыбалка, грибные сосновые леса… Даже в душе что-то засветилось от тех воспоминаний.

Почти одновременно, не сознаваясь в этом друг другу, заскучали мы с Таней в, казалось бы, близком и дорогом мне городе, и едва-едва продержались еще с неделю, а потом назад – в Северск.

В оставшиеся от отпуска дни мы почти не расставались с Таней – гуляли по вечерним улицам города, ходили в кино, а в сумерках уединялись на какой-нибудь скамейке в сквере и украдкой, стеснительно, боясь глядеть друг другу в глаза, целовались.

* * *

В душевном осветлении, в потоке счастливых солнечных дней истаивал отпуск. Тогда и пригласил меня Лукашов в свою родную деревню под Вагаем.

– Окунешься в сельскую жизнь, на настоящей рыбалке побываешь, и отцу поможем сено косить, – пояснял он, – а то ты еще не хлебал деревенских щей, а уже третий десяток добираешь. Деревню тоже надо знать – мало ли что… И я согласился.

Тихо, тепло, туманно. Вагай спал, перекатывая легкие волны к батюшке Иртышу, и наша лодка с легким покачиванием разваливала его чистую воду, пересекая стрежневое течение.

Весло жгло ладони, но, поглядывая на Петра, усердно работавшего вторым веслом, я старался не уступать ему, и лодка не играла носом из стороны в сторону – шла почти ровно. Даже завзятый речник Петр Иванович – отец Лукашова, смотрел с неким одобрением на наши старания.

Пойма между Вагаем и Иртышом открылась во всю неохватную ширь, едва мы, вытянув лодку на песок и прихватив косы, поднялись на береговую крутизну. До самого горизонта взгляд упирался лишь в отдельные ветлы, разбросанные вдоль стариц, плывя над безбрежьем заливных лугов, накрытых искрящейся паутиной световых бликов от жгучих лучей низкого солнца. Такого пространственного разворота, такого искрометного буйства трав я еще не видел и даже приостановился в изумлении.

Петр понял меня и, улыбнувшись, произнес:

– Где ты еще полюбуешься таким размахом и такой первозданностью? Между прочим, слева едва-едва проступает над горизонтом расплывчатое пятнышко – то лес на острове в устье Вагая, на котором погибла дружина Ермака.

Вот так! Читал об этом не раз, но никогда не думал, что окажусь так близко к особому историческому месту.

– Со временем мы и там побываем, – снова угадал он мое настроение. – А сейчас давай за дело.

Его отец уже подтачивал косу, прикидывая, с какого края начинать валить сочную траву прогонистого луга.

И пошло: жиг да жиг – мягко и легко вначале. Я никогда не косил и не сразу овладел этой немудрой на первый взгляд техникой. То часть травы оставалась на рядке, то коса землю соскребала, и хотя меня не раз поправлял Петр Иванович, добрея при каждом удачно законченном мной рядке, дело пошло как надо лишь тогда, когда рубашка у меня взмокла по всей спине и неприятно саднила лопатки. А тут еще оводы стали яриться, нападая скопом. Петр, давно, если не с раннего детства, познавший тяготы ручного покоса, натянул на меня запасную рубаху, но и эта вскоре промокла, а мне никак не удавалось держаться на должном расстоянии от Петра Ивановича – я постоянно от него, шедшего вторым, отставал. Глядя на этого степенного, малоразговорчивого человека, ловко управляющегося с косой, несмотря на преклонный возраст, я не только поражался его крепости, заходясь в напряжении до боли в мышцах, но и впервые осознал, каков истинный крест крестьянского труда, и это понятие, этот пример, помогли мне после, по жизни. Когда мне приходилось, едва ли не в отчаянии, выполнять какую-нибудь работу, не обязательно физическую, я всегда вспоминал тот покос, упорно напрягался в меру возможностей и выигрывал.

К вечеру, сменив три рубахи, я почти изнемог. К тому же Петр, оглядев мою спину, покачал головой:

– Эко они тебя надрали – вся спина от укусов, в кровоподтеках.

– Отпаримся в бане да сметаной смажем, – добавил свое Петр Иванович, – к утру все пройдет.

А когда потянуло мало-мальской прохладой, мы погнали по Вагаю донную сетку в знакомой Петру Ивановичу тони. И хотя руки у меня едва ли не одеревенели, мы с Петром снова с усердием гребли, выравнивая лодку соразмерно поперечному движению выбрасываемой за борт сетевой стенки.

Закатные краски прыгали разноцветьем в переливах легких волн, бились в лугах токующие перепела, потрескивали коростели и степенно покрякивали утки. Покой и умиротворение.

Выбирали рыбу на берегу: стерлядки почти с полметра, увесистые нельмы, судаки и прочая простая рыба – от щук и окуней до налима и подъязков. Набралось всего едва ли не на полмешка. Иные времена – иная рыбалка, не то что теперь.

Петр Иванович приготовил уху. Но какая это была уха! Ни до, ни после я таковой не едал! Да еще на берегу исторической реки, в тихий солнечный вечер!

Позже мы с Петром не раз наведывались в его родную деревню, но запомнилась мне на всю жизнь именно та – первая наша поездка.

Глава вторая

1

В работе, в охвате светлых дней сердечных отношений, отошел в прошлое еще один год, и не то чтобы слишком удачливым он был для меня, но и без глубоких горестей. На работе хотя и возникали кое-какие закавыки, но решаемые. А в личных отношениях и вовсе все обстояло как нельзя лучше – солнечно: мы с Таней поженились, и в скором будущем наш барак, куда я перешел из общежития, намечен был под снос – появилась перспектива получить отдельную квартиру, а это по тому времени было весьма и весьма важно.

И теперь уже не в Приреченск, а в иные края нас потянуло, и, взяв совместный отпуск, мы с Таней съездили на юг, к морю – да на работу. Она на кирпичное производство, я – главным технологом.

* * *

Подкатывал юбилейный для Северска год – четырехсотлетие. Дата неординарная – общегосударственная. И потому Северск должен был выглядеть не как заштатный городишко, а как подлинный юбиляр – достойно во всех отношениях, и прежде всего – внешне. В то время руководил городом молодой и дальновидный председатель горисполкома – Ефимов Андрей Григорьевич. Он и возглавил всю работу по улучшению облика площадей, скверов и улиц города, исторически ценных зданий.

Вызвал он к себе Петра Лукашова и меня в привесок и поставил задачу: изготовить к такому-то сроку сто пятьдесят уличных светильников, художественно оформленных под старину. Заказ, как снег на голову свалился, а у нас свои планы, свои обязательства, но и к просьбе городского начальства не пристало относиться неуважительно – наизнанку вывернись, а сделай.

Не согрела нас предстоящая трудовая перспектива. Более того, изрядно озадаченными вернулись мы к себе в колонию и тотчас погрузились в совместные размышления, закрывшись в кабинете Лукашова. А думать было о чем: перво-наперво нужно было сконструировать модель фонаря, согласовать ее с городом, затем разработать чертежи и, самое главное, изготовить. Наш парк механического оборудования, включая металлообрабатывающие станки, позволял выполнять и не такие заказы, но технологической оснастки на изготовление уличных светильников у нас не имелось, а это дополнительные конструкторские работы, на которые необходимо определенное (а не зная, что к чему) и неопределенное время. Сроки, сроки… Думки – задумки…

Поехал я в исторический музей и взял оттуда на время под большим нажимом градоначальника на руководство музея чудом сохранившийся старинный фонарь восемнадцатого века, некогда освещавший главные въездные ворота Северска. Его внешний вид и лег в основу конструкторских решений при разработке светильника нового образца.

Но легко увидеть, легко сказать, а не просто сделать. Казалось бы, что там – фонарь прост, как табуретка. Да не тут-то было! Все там гнутые и витые ажурные украшения из кованого железа наши кузнецы могли осилить, пусть не без проблем. А вот куполообразная крышка из тонких выгнутых лепестков – задача непростая: мы еще не использовали метод вытяжки холодного листового металла. Да и со специальными стеклами была закавыка. Пришлось поломать голову, в том числе и мне, как говорят: ложиться и вставать с одной и той же мыслью – о фонаре. Не раз садился я за кульман, а также выполнял на рабочем месте те или иные технологические операции, прихватывая по два-три часа после окончания рабочей смены. И все же общими усилиями мы нашли оптимальный метод изготовления тонких, сферически выгнутых, крышек на уличные светильники, и с теплостойкими стеклами все решилось.

Первый фонарь был для всех, кто вложил в него не только умение, но и частицу души, вроде новорожденного дитя – его не только осматривали со всех сторон, но и щупали, убеждаясь – не бутафория ли, не закрашен ли вместо металлических пластин и замысловатого орнамента какой-нибудь картон. Что же касается меня, то неизведанное ранее чувство первооткрывателя, перешагнувшего через, казалось бы, невозможное на данном техническом этапе; сладкое удовлетворение долгих усилий конструктора, едва ли ни целую неделю воспаряли над всеми другими эмоциями – я как бы жил в ощутимом ореоле какой-то неизвестной ауры. Поддерживала мой душевный настрой и Таня, искренне радуясь и за меня, и за наш общий успех.

Опытный образец светильника был представлен городскому начальству и получил одобрение. Началась трудовая «запарка» по изготовлению большой партии фонарей. Снова производственные проблемы, жесткий технический контроль на всех этапах изготовления изделия, авральные хлопоты по материальному обеспечению внепланового заказа, и опять многое проходило через меня, через мои физические и умственные напряжения. А вследствие предельных усилий всего людского состава, задействованного в этой работе, ответственный заказ был выполнен в оговоренный срок, и сто пятьдесят декоративных фонарей украсили Северский кремль. Простояли они там до более широкой реконструкции уникального исторического памятника, и были заменены на новые светильники с гербом города Северска, которые устанавливались уже на литых чугунных опорах.

Так, благодаря юбилею Северска, и поднялось производство по изготовлению декоративных уличных светильников, ставшее после основой моей предпринимательской деятельности.

Ободренный удачей и поддержкой руководства, я начал прикидывать, что же еще можно освоить на наших производственных мощностях. И тут как раз из Северского управления «Электромонтаж» поступило предложение заняться выпуском пускорегулирующей аппаратуры, используемой в электрических сетях. Причем объемы этого изделия были значительными, даже в рамках первого заказа. Взыграла радость: вот где можно развернуться и вновь испытать себя! И пошло все снова-заново: те же хлопоты, те же волнения, те же радости. Вряд ли можно на словах донести неискушенному в инженерных делах человеку то душевное состояние, которое испытывал я. Можно лишь сказать, что я был опьянен работой.

* * *

Имея неподдельный интерес к работе, человек никогда не будет испытывать временной вакуум или, тем более, депрессию. Это я доподлинно проверил на себе.

Перспективное дело захватило меня, как говорится, целиком и полностью. Кое-какой опыт по созданию нового производства у меня уже, конечно, был, ибо разработка всех технических и материально-организационных составляющих при налаживании выпуска светильников в значительной степени лежала на моих плечах. Но я снова засел за практический расчет необходимых нормативов: и по материальным затратам, и по времени, и по объемам выработки, и по зарплате… При определении оптимальных величин всех этих производных, за основу принимались многие параметры технологического процесса, а его, кроме меня, никто глубоко не знал, поскольку техническое обеспечение всего хода работ входило в мои должностные обязанности.

Считал и считаю, что, не «пощупав» и не попробовав что-то сделать своими руками, нельзя с достаточной точностью определить ни нормативное время, ни подлинное качество выполненной работы. Поэтому я едва ли не каждый день приходил на разные производственные участки и пробовал самостоятельно выполнять некоторые работы – получалось, хотя и не сразу. Именно тогда я доподлинно убедился, что иметь моральное право учить других тому или иному делу можно лишь в том случае, если сам его выполняешь профессионально.

Недаром говорят: кто везет – на того и валят. Имея в виду наши успехи и возможности, «высокие» руководители решили передать нам производство по изготовлению специальных трансформаторов, находящееся в городе Чирчике. И конечно, в командировку в Чирчик нарядили группу специалистов во главе со мной. А это жаркий юг, фрукты, роскошные базары… Прилетели мы в Ташкент, а оттуда автобусом в Чирчик, как раз в то время, когда температура заваливала за плюс сорок пять градусов. Даже местные жители предпочитали в средине дня отлеживаться на циновках, брошенных на глиняный пол саманных жилищ. Как ни странно, но я не особенно страдал от жары, докучая техническим работникам, связанным с выпуском трансформаторов, дотошным знакомством с технической документацией, техпроцессом, приемо-сдаточными актами и другими сопутствующими передаче производства документами. Холодный душ в номере гостиницы и некоторое количество вишни быстро снимали синдром перегрева. А когда спадал жар, на закате солнца, я начинал бродить по узким улочкам азиатского городка, знакомясь с местным колоритом. Отношение к нам, русским, было в основном доброжелательным. Но я немного скучал по Северску, по его золотым куполам, по мягкому климату, живительному воздуху, да и по дому, жене и даже по тому хлопотливому ритму жизни, который ежедневно преподносили мне моя служба и должность.

С чемоданом бумаг и документов вернулись мы в Северск, а через пару месяцев уже отправляли первые трансформаторы заказчикам.

2

А тут снова накатилась важнейшая новость!

Вышедшее еще в 1985 году постановление ЦК КПСС о борьбе с пьянством и самогоноварением, чтобы там ни говорили, заметно сократило число преступлений, связанных с алкоголем. Это стало очевидным даже по количеству заключенных, отбывающих наказание в нашей колонии. За то время, которое я отработал в учреждении, их численность медленно, но неумолимо сокращалась и упала с двух тысяч до четырехсот человек.

И летом стали поговаривать о ликвидации колонии, поскольку содержать немалый обслуживающий штат из-за нескольких сотен человек было нецелесообразно. Перед каждым из нас, связанным с работой в колонии, возник непростой вопрос: а что дальше? Что делать? Сложность ситуации заключалось еще и в том, что аттестованные сотрудники МВД не имели права увольняться добровольно. Их могли отчислить из органов только за весомые провинности. При ликвидации же учреждения давалось право выбора: можно было или уходить из системы на «вольные хлеба», или переводиться в другое место. Вот тут-то и вновь обозначились для меня судьбоносные решения: уходить или оставаться? Мне предлагали завидные должности в такой же колонии Нижнеобска, и даже в самом Зауральском управлении. И снова нелегкие раздумья, колебания от одного нетвердого намерения к другому, и не день, и не два. В конце концов, посоветовавшись с Таней, с Лукашовым, я принял решение увольняться. И как-то полегчило на душе, посветлело, едва проявился этот жизненно важный ориентир, и уже без особых переживаний я воспринимал все то, что было связано с ликвидацией колонии. А пока тянулось время к практическим делам, по закрытию учреждения, вышел закон «О кооперации в СССР», разрешающий гражданам СССР кооперативную деятельность и частную собственность на средства производства. Вот так! Как обухом по голове! Еще совсем недавно обэхээсники хватали людей при малейших подозрениях на какие-либо попытки наживы в частном порядке, и даже немало их еще отбывало срок в нашей колонии. А тут – на тебе, действуй, предпринимай! Покупай станки в собственность, устанавливай свою цену на свои изделия, ищи сбыт, торгуй, и все на законных основаниях. Вчера это было преступлением, теперь – поощрялось. Парадокс – да и только! Психологический нонсенс, который не просто «переварить»! Будто иной, неощущаемый, «ветерок» подул из глубин давнего бытия, от которого слетели многие трудовые и противоправные препоны: это можно – это нет, это да, а это – запрещено. Новое слово для того времени, новый трудовой поворот, новые возможности – они свалились, как снег на голову, как полный обвал всей устоявшейся «советской» духовности.

Эмоции, эмоции, и все через неуспокоенность, неопределенность – не избавиться от них, не убежать. С одной стороны – разваливалось наше производство, так не просто, через немалые затруднения налаженное, ломались привычные, устоявшиеся обязанности в учреждении, откуда нас выдворяли самовольно ли или под погонами. С другой стороны – проклевывалось нечто новое, в котором можно было испытать свои интеллектуальные и физические возможности, и в случае удачи как-то подняться над проблемами привычного быта. Заманчиво, рискованно…

Ознакомился я с новым законом досконально и выяснил, что кооперативам разрешается в своих целях использовать станки и оборудование, цеховые помещения и технологические участки, находящиеся в ведении государственных предприятий, что кооператоры имеют право самостоятельно устанавливать цены на свою продукцию, а государственные структуры ее покупать. Причем в течение первого года деятельности кооперативы полностью освобождались от налогов на прибыль, во второй год с них узаконивалось взимать всего двадцать пять процентов от основной величины налога, на третий – пятьдесят и лишь на четвертый год налоги должны были платиться в полном объеме. И в этом развороте, в конце предвыходного дня, мы втроем: я, Петр Лукашов и Липпов Сергей Николаевич – начальник испытательной лаборатории, решили прояснить сложившуюся обстановку. Взяли мы бутылку водки, закуски и, пройдя через лог, устроились на фундаменте недостроенного гаража, на самом краю небольшого гаражного кооператива, тянувшегося вдоль кромки лога.

День был чудесным: солнце, тепло, тихо. Лес в логу, оказавшийся ниже нас, как бы купался в неге, источая тонкие запахи хвои, березовой листвы и грибного настоя. И ничто в нем не шевелилось, даже листья отдыхали от своего неустанного трепета, улавливались лишь едва внятные переклики птиц да глухое постукивание дятла – и все это вкупе с игрой света и теней создавало особый душевный настрой, особую четкость мыслей и особое умиротворение. Одно нас всех тревожило, несмотря на благостное, с небольшим «подогревом», состояние: куда грести в столь сложной ситуации? Где искать пристань для дальнейшего движения по жизни? Разговоры, прикидки, предположения… Петр, единственный из нас, решивший остаться на службе, отряхнув с рук крошки пирога, вдруг произнес:

– Давайте создавать кооператив по изготовлению пускорегулирующей аппаратуры и светильников, пока еще не растащили оборудование, и надо делать это быстро. Неизвестно, что будет завтра, что изменится. К тому же после выхода этого закона многие кинутся в предприниматели, и через месяц-два уже можно и опоздать…

И мы, немного поразмышляв, «застолбили» это решение остатками водки.

Но идея – это еще как бы «журавль в небе»: ее надлежало воплотить в реальность, просчитав и технические составляющие, и экономические возможности, и так называемый человеческий фактор, а главное – обозначить реальные условия сбыта готовой продукции. И если вопрос производства был более-менее оконтурен, учитывая то, что какая-то часть имеющегося оборудования могла быть передана нам во временное пользование, то обстоятельства сбыта не просматривались. А без твердого решения по сбыту затевать любое предпринимательство неразумно.

* * *

Проклюнулось, загорелось – попробуй устоять перед прилетевшей откуда-то (возможно, и с небес) идеей. Закрутилось, завертелось – только разворачивайся, шевелись.

Все хлопоты по созданию кооператива поручили мне, поскольку Петр переходил работать в школу милиции, создаваемую на базе детской (тоже ликвидируемой) колонии, а Сергей Николаевич, будучи талантливым инженером, не имел ни малейшего опыта работы с юридическими и правовыми документами.

Не без колебаний я согласился на это новое, непроверенное дело: не опозориться бы, не влететь в неразрешаемую ситуацию, не прогореть, и не только в деловом отношении, но и морально, последствия которого непредсказуемы – ведь подобного ничего не было не только в Северске, но, пожалуй, и во всей Зауральской области. И, только получив моральную поддержку от жены, пошел я на этот шаг.

Вероятно, во многом смысл жизни и заключается в достижении какой-то поставленной цели, в постоянном движении, в переживаниях, переходящих иногда в страдания. Только активное движение может привести человека к желаемым результатам! В этом я твердо убежден!

Давний наказ матери – не гнаться за деньгами, приобрел для меня свой подлинный смысл, понимание того, что все нужно делать на совесть, не поддаваясь сиюминутным веяниям о выгоде, и тогда появится необходимый результат и материальная выгода. И я всегда, рассчитывая на самое лучшее и ориентируясь на него в деле, никогда не забывал о вероятности худшего, чтобы не быть в проигрыше.

Взял я образец светильника и поехал в Северское управление «Электромонтаж», к Строгову Владимиру Даниловичу, который был тогда начальником этого управления. По ходу производственной деятельности мы знали друг друга, и знали неплохо. Потому и изложил я ему про нашу задумку. Задумку Владимир Данилович одобрил, а вот фонари покупать отказался.

– Пока ограничимся пускорегулирующей аппаратурой, – отмахнулся он от светильника, – а там видно будет. Но ты съезди в Нижнеобск, в наш головной трест. Там сейчас управляющим Клименко Иван Борисович, молодой и энергичный, грамотный и дальновидный, к тому же питает определенное тяготение ко всему новому, неординарному. Покажи ему фонарь, может, и выгорит что-то…

И по сей день я благодарен Владимиру Даниловичу за то, что дал мне верное направление, угодил, так сказать, в десятку. И, пока приказа о ликвидации колонии в документальном исполнении еще не было, я и Лукашов, взяв командировки, отправились в Нижнеобск. Опять же с образцом светильника.

Дорога туда хотя и неблизкая, но светлая: проехали старинный, быстро развивающийся город Сургут, а дальше – тайга и тайга с непроходящими красотами, озерами и речками, да по-над Обью – смотри, любуйся, прикидывай: сколь велики и величавы сибирские края, а ведь это лишь частица России! Потаенная гордость охватывала душу от этих размышлений: сколько еще не освоено, сколько можно сделать полезного, грандиозного!..

Нижнеобск – город молодой, подковой охвативший излучину Оби. Многое в нем, созданное в период освоения газовых и нефтяных месторождений, привлекает взгляд, но здание треста поразило нас. Только-только отстроенное, оно изумляло оригинальностью архитектурных форм, широким применением новых отделочных материалов и, благодаря масштабному остеклению, глубокой осветленностью. Внутри здания: шикарные лестницы, покрытые плитами из шлифованных гранитов и мрамора, двери кабинетов – из дорогой древесины с медными ручками, ковры… Для того времени это было в диковину. Тем более для нас, представителей отбывшей свое колонии. Но робости перед всем этим великолепием не было: твердое намерение выполнить задуманное подавляло все иные эмоции. Решительно и устремленно шагали мы по этим лестницам и коврам, неся за выступы заветный фонарь.

Надо сказать, что принял нас Иван Борисович без задержки. В глубине обширного кабинета я увидел довольно молодого, казацкой внешности, с полукурчавой шевелюрой, человека, поднявшегося нам навстречу.

Для меня тогдашнего, двадцативосьмилетнего, еще недостаточно обкатанного в инженерной карусели, управляющий трестом был почти поднебесной величиной. В случае с Клименко – тем более: в то время негусто было управляющих трестами, не достигших сорокалетнего возраста. А ведь «Сибэлектромонтаж» вел монтажные работы по всему Зауральскому северу, и основными объектами его деятельности были нефтегазовые разработки, перекачивающие станции, нефте– и газопроводные системы… Подразделения треста находились почти во всех городах Западной Сибири. И всем этим руководил человек, так уважительно встретивший нас. Екнуло сердечко в мгновенной робости, но мы, особо не мешкая, водрузили наш светильник на стол и сразу, в обоюдной поддержке, объяснили причину нашего приезда.

Клименко обошел вокруг стола, слушая нас и разглядывая фонарь, и на его приятном лице появилось нечто схожее с мальчишеской улыбкой:

– Классно! – произнес он, оглянувшись. – Давайте, мужики, вперед! Я поддержу: буду покупать столько фонарей – сколько осилите изготовить, а там видно будет…

Не мешкая, он вызвал начальника технического контроля треста – Полякова Леонида Ивановича, и показал на фонарь:

– Вот инженеры из Северска намереваются изготавливать такие светильники и предлагают нам их покупать, как ты на это смотришь?

Леонид Иванович, немало поживший и опытный «лис», вероятно, по выражению лица шефа понял его отношение к нашему предложению, хотя и не выразил явного восторга, но тоже проявил интерес к идее, и тут же состоялся деловой разговор:

– Тебе задание, – постучал по столу пальцем Клименко, глядя на Полякова, – определяйся, и будем покупать. Сколько он у вас стоит? – Это уже к нам.

– Тридцать семь рублей, – ответил я.

– А в каких пределах у нас оценка? – опять обратился он к Леониду Ивановичу.

– До ста пятидесяти рублей – больше нельзя.

– Будем покупать фонарь по сто сорок девять рублей пятьдесят копеек…

Вот так! Хорошо, что я сидел, а то бы мог упасть! Ошеломило меня такое решение. Но лишь вначале. Это несведущему человеку покажется нерациональным столь необычный поворот в деле. Тогда еще существовали определенные нормативы, по которым в рамках треста все, что оценивалось выше ста пятидесяти рублей, относилось к основным фондам, а это иное бухгалтерское оформление, иные проводки, амортизация, не разрешающая простое списание, прочие документальные трудности. То же, что не тянуло на полторы сотни, шло малой оценкой, которую легко было списать без особых хлопот. Но почему Иван Борисович не остановился на цене, которую определили мы? На чуть большую, в крайнем случае, но не в несколько же раз ее поднимать? Возможно, управляющий учитывал здесь какой-то свой интерес? На самом деле все обстояло очень просто, хотя интерес, конечно, был, но не личный, а трестовский. Покупая фонари, трест их монтировал и накручивал заказчику накладные расходы, а чем выше цена – тем весомее эти расходы и, следовательно, финансовый выигрыш. Иными словами: накладные расходы на сто пятьдесят рублей и на тридцать семь – разные и деньги разные. Кроме того, тресту засчитывалось выполнение объемов производства, а они напрямую связаны с годовым планом, спускаемым «сверху», от выполнения которого зависели месячные и квартальные премии. Вот и получалось, что все это вкупе несло определенную выгоду тресту. К тому же законом разрешалось самим кооперативам устанавливать цену на свою продукцию, а государственным предприятиям разрешалось такую продукцию покупать.

Расстались мы с Клименко, как добрые друзья, и со временем он стал для меня как бы крестным отцом и мудрым учителем в бизнесе, направляя в нужное русло почти все предпринимаемые мною шаги как в юридическом, так и в производственном плане. Были и неоднократные финансовые поддержки, а впоследствии он стал одним из наших акционеров, активно участвующим в деятельности предприятия.

Наше душевное состояние от столь удачной договоренности даже описать трудно. В воображаемом будущем рисовалась такая перспектива, что всю обратную дорогу мы с Петром больше рассуждали, чем любовались природой. Мысли теснились вокруг будущей работы и работы «на себя», на коллектив, а с ним и на общество, государство, поскольку мы неотделимы ни от общества, ни от государства. Эти мысли и грели, и радовали, и торопили, поднимая душевное состояние на особую творческую высоту.

С таким настроением я и ввалился в свою новую квартиру, полученную еще в конце прошлого года. Таня встретила меня у входа и сразу же, по моему расплывшемуся от неудержимой улыбки лицу, поняла, что поездка удалась.

* * *

Выкраивая время от основной работы, я принялся за документальное оформление нашей идеи. Особых трудностей в том не было, поскольку нас поддерживало руководство города. Лишь при открытии счета в банке пришлось столкнуться с подлинным бюрократизмом, преодолеть который без нервных потерь вряд ли возможно.

Прежде чем идти к нотариусу, я самым тщательным образом проштудировал закон о кооперации, и не зря – нотариус оказалась слишком самонадеянной особой. Она, даже не ознакомившись подробно с представленными мною документами, наотрез заявила о несостоятельности моей просьбы.