Текст книги "Иметь и не потерять"

– Это почему? – стараясь быть спокойным, не согласился я с ее отказом. – А вот статья четырнадцатая закона о кооперации гласит, что хозрасчетные подразделения, действующие на основании утвержденного положения, имеют право открывать свои счета в банках.

Нотариус, даже не читая, повысила голос:

– Что ты мне тычешь статьями в законе? Я нотариус с десятилетним стажем, а ты кто?

Женщина отмахнула меня от стола кистью руки, будто отпугнула муху, давая понять, что разговор окончен. Пришлось уходить, но других нотариусов в Северске тогда не было. Возник непростой вопрос: что делать? Можно было обратиться за поддержкой к городскому начальству, но я не привык жаловаться – это было бы против моих правил.

Тем временем кое-какое оборудование колонии уже подготавливалось для передачи другим, действующим, колониям, находившимся не в Северске, и, пользуясь таким моментом, можно было что-то перехватить для наших будущих целей, а потому медлить с открытием счета было не только нежелательно, но и проигрышно. Тогда и подключился к этой проблеме Петр Лукашов. Через какие-то свои связи и рычаги ему удалось уломать самолюбивого нотариуса, и в октябре 1988 года мы зарегистрировались как хозрасчетное подразделение треста «Сибэлектромонтаж» с опытно-экспериментальным производством, со своим расчетным счетом и печатью. А через несколько дней из треста пришел приказ о моем назначении директором этого производства. Вот так-то!

Эти важные события нужно было отметить, и в воскресный день мы с женами собрались на нашей квартире. Я, имея немалый опыт тамады со студенческих лет, дирижировал застольем. Как обычно, произносили благожелательные и развлекательные речи, тосты, пели, танцевали. Все шло душевно, тепло… А когда выходили покурить на балкон, то подолгу любовались панорамой города, в котором искрились на солнце купола церквей и белели крыши домов, плавающие в голубоватой дымке, натекавшей из бирюзовых далей заречья. Несмотря на легкое опьянение, мы понимали, что находимся не только в охвате сладких ощущений при созерцании чудного города, но и в одухотворенном предчувствии некоего порога, за которым открываются новые дела, новое движение по жизни, новое пространство бытия.

3

И снова осень. Она катилась и катилась редкая по своей красоте, какие нечасто бывают в наших краях: ярко-солнечная, тихая, умеренно-прохладная. Лишь по утрам, когда я направлялся на работу, опахивала меня бодрящая свежесть увядающей природы, уводила мысли в иные, далекие от производства, пространства.

В таком развороте дни отлетали, как листья с деревьев, и однажды утром, выглянув в окно, я увидел вместо затемненной земли белизну выпавшего ночью снега, а через несколько дней наступил ноябрь…

К концу месяца вышел приказ о подготовке колонии к ликвидации, и потянулись суетные дни по передаче оборудования и материалов в другие места. Это не только демонтажные работы со всеми вытекающими сложностями, погрузочно-разгрузочными операциями, но и документальное оформление, и финансовые составляющие. А поскольку наше опытно-экспериментальное производство было зарегистрировано как хозрасчетное подразделение действующего треста, то мы имели возможность покупать оборудование и иную технику у расформировывающейся колонии за счет средств треста. Такое право было отражено в новом законе, то есть государственные предприятия могли продавать оборудование и излишки материалов кооперативам, но не ниже их балансовой стоимости.

Досконально зная наш станочный парк и наше технологическое оснащение, я присматривал, а, насколько было возможным, и придерживал то, что в дальнейшем могло пригодиться для нашего, опытного производства. И не только присматривал, но и согласовывал возможное приобретение того или иного оборудования с трестом, взявшим нас под свое «крыло». А Лукашов ездил в Зауральск и договаривался с управлением колониями о продаже и покупке нами этого самого оборудования. Еще действующий статус главного инженера позволял ему делать это. Да и добрых знакомых он имел в управлении предостаточно, и почти все его поездки заканчивались удачно. И трест на основании того, что мы являемся его составной частью – опытно-экспериментальным подразделением с хозрасчетным статусом, без задержки переводил деньги, наполняя наш счет оборотными средствами – Иван Борисович держал свое слово. Так формировалась техническая оснащенность задуманного нами производства.

Одновременно с хлопотами по закрытию колонии мы вплотную занимались разработкой и просчетом всех необходимых данных для нашего, теперь уже близкого к практическому открытию производства, начиная от штатного расписания до нормативов по материалам, комплектующим изделиям, финансам, продукции… Причем, занимаясь этими расчетами, я, опять же, держал ориентир на самый лучший и самый худший варианты, чтобы в любом исходе удержаться на «коне». И хотя мой душевный настрой был на высоте, подпитываемый надеждой на светлый жизненный вираж, пришлось изрядно покрутиться. Домой приходил поздно, почти полностью «выжатый» физически и духовно. Добро, что Таня вела себя стойко, глубоко понимая и мои мытарства на производстве, и мое душевное состояние, и все, что касалось дома, полностью выполняла единолично, не высказывая ни малейшего недовольства. Больше того, постоянно спрашивала: нет ли у меня каких-либо пожеланий или просьб? Это и грело, и поддерживало на должном трудовом уровне.

* * *

Пустынно и непривычно тихо стало на наших участках, лишенных станков и технологического оборудования, безлюдно. Понимая, что расформирование колонии необратимо и вот-вот придет о том официальный приказ, я стал беседовать с интересующими нас специалистами по поводу их возможной работы в нашем производстве, и не только с вольнонаемными, но и теми, у кого заканчивался срок наказания. Предлагать работу в своей структуре бывшим заключенным было психологически нелегко: неловко и как-то нелепо – получалось, что вчерашний заключенный теперь уравнивался с тобой во всем и, больше того, в случае согласия становился партнером по производству. Но среди них были классные мастера и толковые инженеры, которые к тому же досконально освоили нашу технологию и оборудование и знали все тонкости изготовления выпускаемой продукции. И первым в этом плане стал Василий Сергеевич Пальцев – опытнейший экономист. Он без колебаний дал согласие работать у нас, что было важным, поскольку такие талантливые люди могли во многом способствовать нашему общему успеху.

Не так гладко, как ожидалось, пришлось общаться с вольнонаемными специалистами: не просто и не сразу люди соглашались пойти за нами. Одно слово – частный бизнес, настораживало и даже пугало, отдаваясь чем-то незаконным или даже преступным, чуждым нашему обществу и нашему человеку. Да и само это дело новое, неизведанное, непроверенное – вдруг не получится, а зарабатывать на жизнь надо? Иметь твердую перспективу – тоже. Тогда с работой не было никаких проблем, и вместо нашей неопределенности любой человек мог пойти куда угодно – в любое выгодное и надежное место. Но я убедился, что все неизвестное, заманчивое, словно магнитом, тянет к себе людей, и они идут зачастую в небытие не только из-за возможной выгоды, но и ради самоутверждения, испытания своего «я», а иногда и для удовлетворения простого любопытства.

Конечно, не один я занимался формированием нашего коллектива, и Петр Лукашов помогал мне, и Сергей Липпов активно включился в эту работу, и к концу года наш предварительный состав полностью определился.

* * *

Почти под самый Новый год пришел наконец приказ о полной ликвидации колонии, и в течение двух последних дней декабря поэтапно вывозились заключенные, мебель, бытовое хозяйство, документация, кое-какое оборудование. Все остальное, что не успели продать или передать, а также не представляющее интереса на будущее было брошено – ни каких-либо замков, ни дверей, ни ворот. Исключение составили лишь склады с материалами и комплектующими изделиями – они были надежно закрыты.

Метелило, и как-то по-сиротски поникшими стояли среди пухлых снегов пустынные здания нашей бывшей колонии. Ни тебе какой-либо живинки, ни привычного звука, лишь где-то стрекотали сороки, не поделив что-то свое, да скрипела старая сосна, сохранившаяся у административного здания.

Печальные чувства охватили меня, когда я, душевно настраиваясь на встречу Нового года, до которого оставались считанные часы, оглянулся от проходных ворот на темные окна унылых зданий, и некая жалость тиснула сердце, а в унисон ей промелькнули и тоскливые мысли: «Вот жили здесь люди, пусть в неволе, в нелегких условиях, в непростых отношениях друг с другом, но в теплой надежде на будущее, в душевном осветлении, учились, делали полезное дело, и вот все – пустота, разруха. А правильно ли это? Нельзя ли было перевести столь немалые площади и обкатанное производство в гражданское русло – с дальним прицелом на широкое развитие?..»

Тропинку, пробитую в снегу через лог, почти занесло, и я, по едва угаданным приметам, находил ее, продвигаясь чуть ли не по колено в снегу, через сумрачный, заваленный высокими наметами, лес. И мысли потянулись в прошлое: в приреченское малоснежье, в светлую молодость… «Поехать бы к матери, пользуясь новогодней отдушиной, да как оставить выстраданное, бросить то, что “наскреблось”, насобиралось? Ушлым людям двери – не двери, замки – не замки: растащат все и раскурочат…» И как в воду глядел. Когда мы, отпраздновав встречу Нового года, пришли в колонию третьего января, то просто застыли от вида открывшегося нам хаоса. Во многих окнах были выбиты стекла, все железное, что было под силу человеческим рукам, разграблено и порушено Отопление разморожено, на стенах иней. Полы усеяны осколками «трудовой» деятельности новоявленных варваров. Не только сердце екнуло от этого разгрома, но и руки опустились. А что делать? Не отступать же перед этой нечеловеческой чернотой, специально ли или из бездумного хулиганства учиненной в производственных и административных помещениях? И не только жизненная необходимость подталкивала нас к немедленной деятельности, но и чувство собственного достоинства, понуждающее не пасовать перед трудностями, выставленными недобрыми людьми. И наш первый рабочий день начался с наведения порядка в тех помещениях и на тех участках, где определялось разместить все составляющие структуры нашего производства, включая складские и служебные помещения. А для начала необходимо было хотя бы согреться. Накололи мы льда в трехлитровую банку и поместили в нее зэковский кипятильник, изготовленный из двух бритвенных лезвий. Через несколько минут забулькало, закипело. Заварили мы добротного чая – взбодрились и начали уборку и, прежде всего, закрыли подручным материалом выбитые оконные проемы, и лишь после этого занялись отоплением, понимая, что без тепла никакого производства не запустить. При этом все, независимо от должности и возраста, работали, как простые рабочие и уборщицы. Не был исключением и я: пришлось не только выносить вырезанные газосваркой трубы, но и с батареями отопительной системы покорячиться, перетаскивая уцелевшие радиаторы из смежных помещений на свои участки, монтировать их и подключать. А как иначе?..

4

Больше месяца мы очищали необходимые нам площади от мусора и хлама, привели их в порядок и пустили тепло. Одновременно с уборочными и восстановительными работами мы комплектовали оборудование, забирая некоторые нужные нам станки и механизмы, бесхозно брошенные на других участках, к себе. А это и подготовка фундаментов, и демонтажные работы, и монтажные, и силовые подключения, и всевозможные вспомогательные операции. К тому же никаких подъемных механизмов не было и приходилось все делать вручную, используя простые катки из обрезков труб да ломики. Причем все оборудование располагалось не с учетом ориентации на близость перемещения того или иного станка, а согласно этапам будущего технологического цикла, и к середине февраля мы закончили все подготовительные работы, необходимые для запуска производства. Почти пятьдесят дней без продыха и выходных, на одном энтузиазме, подогретом лишь светлыми мыслями! А как отрадно стало, когда все оборудование оказалось в работоспособном состоянии! Когда в служебных помещениях появилась элементарная мебель, для выполнения «бумажной» работы – столы да стулья! Когда наконец наступил момент испытать себя в подлинном выпуске намеченной продукции! Казалось, что и природа радуется нашей первой победе – дни зачастили солнечные, с заметной теплинкой на припеках. Оживились воробьи и синицы. Засинели таежные дали…

И снова понеслась кипучая работа! Работа и работа, и ничего большего! Тогда и пригодились мне те навыки, которые я получил в автохозяйстве и на нашем производстве. Пришлось заниматься и резкой листового металла, и штамповкой, и ковкой, и отливкой деталей, и испытанием первых образцов пускорегулирующей аппаратуры, изготовленной теперь уже в иной производственной структуре. И не только мне одному предстало засучивать рукава – все, кто влился в наш коллектив, выполняли, по возможности, самые разные производственные операции. К примеру, наш первый бухгалтер, отрываясь от отчетов, бежала на участок намотки катушек и работала там за намотчицу. Сергей Липпов, обладая высокими знаниями электротехники, собственноручно подключал все оборудование к силовым сетям и постоянно вел необходимый надзор за состоянием энергетического хозяйства…

И опять с той же неумолимостью, что и прежде, если не быстрее, полетели дни, и в марте нами были изготовлены первые партии пускорегулирующей аппаратуры и несколько фонарей. Снова, как когда-то, фонари осматривали едва ли ни все – еще бы, первая продукция, изготовленная не в государственном предприятии, а в своем!

На правах руководителя я повез один светильник на показ в Нижнеобск. И первым, кто оценил нашу работу, был Поляков Леонид Иванович. Тщательно оглядев фонарь, он без наигранности и с редкой для него откровенностью сказал:

– Не ожидал, не ожидал! Просто великолепно! Такие фонари и в Кремле не зазорно поставить. Сейчас позвоню Ивану Борисовичу…

Клименко пришел быстро и, едва взглянув на фонарь, широко улыбнулся:

– Ну, молодцы! Не подвели – оправдали доверие. Я это чувствовал. Сколько их можете изготовить до конца месяца?

Мы заранее предвидели этот вопрос и все просчитали. Потому я и незамедлительно ответил:

– С полсотни, пожалуй, осилим.

– Вот и здорово! Мы все заберем! Но в перспективе нужно ориентироваться и на большее. Я тут связывался кое с какими городами – есть положительные предпосылки. К тому же вы имеете полное право самостоятельно заниматься сбытом своей продукции, договариваясь с другими организациями. Так что действуйте. А все то, что зависит от нас, будет вам сразу предоставлено…

Так и решили.

Задерживаться в Нижнеобске мне было ни к чему, да и некогда – работа звала, и в тот же день я поехал домой. Хотелось петь, и когда на первой же станции мой неразговорчивый попутчик вышел из купе, а я остался один, то затянул:

 
Надежда – наш компас земной,
А удача – награда за смелость.
А песни довольно одной,
Чтоб только о «деле» в ней пелось.
 

* * *

Понимая высокую степень ответственности за все, что связано с производством, я выматывался до изнеможения, занимаясь решением набегающих лавиной проблем, обкатывая которые, приходилось погружаться в «дебри» юридических, правовых, финансовых и кадровых постулатов. А тогда еще не было закона о частной собственности, о защите частной собственности, об акционерных обществах и многих других действующих в настоящее время – крутись, выискивай лазейки. Кроме того, я не выпускал из поля зрения технологические процессы. Все эти заботы требовали крайне высокой степени напряжения духовных и физических сил. От нервного и физического срыва спасали покой и забота в доме, активная поддержка коллег, глубокая вера в светлую перспективу. А эта вера еще больше укрепилась, когда у нас появились свои финансы (после сбыта тресту первых партий пускорегулирующей аппаратуры и светильников), позволившие нам не только выкупить кое-какое крайне необходимое оборудование, взятое во временную аренду, но и приобрести нужные материалы, сырье, выплатить зарплату. В ряду всех этих финансовых свершений именно зарплата имела весьма и весьма важное значение, и не только материальное, но и моральное, поскольку те замыслы, та коллективная надежда приняли вполне реальные очертания, дали реальные результаты.

Лично я прибывал в сполохах неведомых эмоций: тут и радость по поводу удачного начала, и баюкающая гордость самоуважения, и светлая растерянность от правовых возможностей – ведь я впервые в жизни распоряжался узаконенной печатью, чековой книжкой и стоящими за всем этим немалыми деньгами и возможностями. Когда Василий Сергеевич Пальцев, ведающий у нас сбытом готовой продукции, съездив в областной центр и продав там изрядную партию пускорегулирующей аппаратуры, привез и вручил мне в руки целую пачку двадцатипятирублевок, я просто опешил – таких денег мне еще не приходилось держать в руках. А тут еще и ведомости на зарплату, которые я подписывал, да и, находясь в одном кабинете с главным бухгалтером, наблюдал, с какой осветленностью в лицах люди получают деньги, подогревая тем самым и мои лучащиеся эмоции. Да, греющие душу эмоции полезны, но в бизнесе они мешают объективно оценить ту или иную обстановку, а это очень и очень значимо.

В то же время, узнав о наших успехах и немалой зарплате, средняя величина которой выросла в два раза, чем на государственных предприятиях, к нам потянулись люди с заявлениями на трудоустройство, и мы имели возможность тщательного отбора специалистов с учетом не только их профессиональных, но и личностных качеств.

* * *

«Колобком» катилось лето, купаясь в солнечном свете, в жаркой истоме с налетными грозами и разнеженной тишиной. Отдыхай, радуйся! Но мы наращивали объемы продукции, трудясь по самой высокой планке, без каких-либо отпусков, а иногда и без выходных и к концу года вышли на месячную производительность – до трех тысяч комплектов пускорегулирующей аппаратуры и до четырехсот светильников! Учитывая возможность дальнейшего роста объемов выпускаемой продукции, а с ними и определенные трудности в перевозках, мы купили подержанный грузовик, что позволило отказаться от услуг грузоперевозчиков и сэкономить определенные деньги. А деньги имеют не только материальную, но и психологическую основу: к ним или привыкаешь, или, в определенных условиях, о них забываешь. Не успел я освоиться с крупными денежными оборотами, как в финансовом речевом обхождении все чаще и чаще стало звучать слово «валюта», и если до этого его произносили с оглядкой, пологая, что оно тянет за собой темные делишки, то теперь при его употреблении явно угадывался некий восторг. А вскоре и мне пришлось не только «пощупать» эту самую валюту, но и заполучить одну из купюр в качестве вознаграждения.

Поехали мы со Строговым в Нижнеобск, на юбилей к Клименко, и повезли в подарок вырезанный из моржовой кости нож в костяном же чехле, изготовленный на нашей косторезной фабрике – вещь, по тем временам, дорогая. А поскольку нож дарить вроде бы нельзя, то Иван Борисович, довольно улыбаясь, достал из кармана пачку немецких марок и дал нам со Строговым по одной купюре. Сразу-то мы их запрятали в пиджаки, но, когда возвращались домой и остались одни в купе, долго их и щупали, и разглядывали, с непонятным волнением, с каким-то непривычно настораживающим и в то же время потаенно-восторженным чувством. До сих пор я храню эту купюру как денежный талисман, притягивающий валюту. И, надо сказать, небезуспешно!

Трест между тем монтировал наши светильники почти во всех городах Зауральской области, и не только в Зауральской, но и во многих регионах Западной Сибири. Наши фонари были установлены трестом даже в Крыму, рядом с дачей М. С. Горбачева. Престижно и приятно!

Новые экономические отношения позволяли тресту «Сибэлектромонтаж» продавать бывшие в употреблении буровые трубы, отходы кабеля и алюминиевых проводов, за границу. И Клименко установил партнерские отношения с финскими производителями, организовав с ними советско-финское предприятие в структуре треста. Тогда же он и предложил нам подняться в юридическом статусе на более высокую ступень, переоформившись из простого хозрасчетного подразделения в филиал этого предприятия.

Учитывая большой руководящий опыт Ивана Борисовича и его высокую ориентацию в текущих политических и социальных проблемах, мы, посоветовавшись с коллективом, согласились на это предложение. Тем более что в производственном плане для нас ничего не менялось. Так мы стали Северским филиалом совместного советско-финского предприятия с названием «Луч». Это позволило нам на арендных началах переехать из требующих капитального ремонта помещений бывшей колонии в новый производственный корпус треста «Сибэлектромонтаж», находившейся в промышленной зоне Северска. Пришлось заново демонтировать и вновь монтировать все технологическое оборудование, покупать новое, но теперь у нас был грузовик и простые грузоподъемные устройства. Купили мы и автобус, на котором стали возить на работу и с работы своих работников. Все эти преобразования позволили еще в большей степени наращивать темпы производства и устанавливать новые торговые отношения. Василий Сергеевич оказался пробивным менеджером по продаже, и потянулись наши ниточки сбыта во многие города европейской части России, на Украину, в Молдавию, Прибалтику, Казахстан…

Надо ли говорить о настроении, когда все шло в гору? Когда, недлинное сибирское лето так щедро раздаривало свет и тепло? Когда и, подкатившаяся вроде бы незаметно осень тоже радовала взор своей увядающей тишиной, устоявшейся в поволоке ясных дней? Когда в доме любовь да покой? Такие наслоенные друг на друга радости бывают редкостью: в случаях исключительного везения, можно сказать, счастья. Но, к сожалению, они не могут быть бесконечными. А чтобы понять наши дальнейшие производственные подвижки и кувырки, необходимо сделать небольшой экскурс в экономические отношения тех лет.

* * *

Тогда первые кооперативы организовывались большей частью с прицелом на какое-либо производство, на выпуск, пусть незначительной, не особо весомой, но выполненной с помощью своих возможностей продукции. И, хотя они имели на первых порах незначительную прибыль, тем не менее двигались по пути дальнейшего развития – на расцвет. Но ввиду появления кооперативных товаров, на которые предприниматели сами устанавливали цены, наряду с ценами, регулируемыми государством, в ходу стали цены рыночные. Причем на одни и те же товары цены рыночные были в разы выше цен государственных. Хотя надо отметить, что приобрести что-либо по государственным ценам было тогда не просто, а иногда и невозможно. И еще из-за нехватки финансовых возможностей на многих предприятиях в обиход пошли так называемые бартерные сделки, когда одну продукцию меняли на другую в тех же ценовых параметрах. И здесь были возможности выкрутить прибыль, пользуясь ценовой разностью. Быстро уяснив эту разницу, многие кооперативы переключились на торговые операции купи – продай, больше смахивающие на спекуляцию, чем на предпринимательство. Понятно, зачем грузить себя немалыми проблемами, связанными с выпуском продукции, когда, взяв товар по госцене и реализовав его по цене рыночной, можно неплохо заработать? На том и стал строиться так называемый бизнес, к которому я, в частности, отнесся негативно, хотя меня и склоняли свернуть на ту же дорожку. Но я выстоял, каким-то особым чутьем понимая, что все то, что создается не продуктивным трудом, а при помощи сомнительных сделок или, тем более, махинаций, рано или поздно приведет к краху. Так оно и случилось со многими кооперативами. Время показало их полную несостоятельность, и этому есть вполне резонные объяснения: вместо того чтобы вкладывать в развитие бизнеса хотя бы часть полученной прибыли, руководители частных структур сразу же обзаводились коттеджами, престижными машинами, дорогими дачами, а бизнес этого не прощает. Он требует постоянной подпитки. Да еще и какой! Не менее восьмидесяти процентов от прибыли! А нет вклада в бизнес – нет и бизнеса. И все то, что было приобретено с легкостью, неумолимо съедается «затыканием дыр», которые, учитывая инфляцию и постоянную степень риска, появляющуюся всегда, и не только при сомнительных сделках, но и в производстве. И смотришь, а у бывшего бизнесмена нет уже ни коттеджа, ни машины, ни дачи: у одного – банковские кредиты с немалыми процентами «съели» собственность, у другого – невыполненные обязательства перед партнерами по сделке, у третьего – непредвиденный просчет и прочее, прочее. Даже те кооперативы, которые изначально настраивались на какое-то производство: мебели ли, чашек-ложек, иной «нехитрой» продукции, соблазнившись ценовой игрой, разорились. Да и разница между государственными и рыночными ценами была не долгой, а при павловской реформе цены вообще отпустили – наступила так называемая шоковая терапия.

Вовремя осознав опасность такого «бизнеса», я большую долю прибыли вкладывал в развитие нашего предприятия. Даже служебной машины у меня долго не было. Да и жить мы с Таней продолжали в той же двухкомнатной квартире, полученной взамен жилья в бараке. Для двоих, по тому времени, это было вполне нормально.

5

Лишний раз убеждаюсь, что только в желанной работе человек испытывает подлинную отраду. И особенно, если эта работа идет в гору. Пользуясь тем, что трест, имея государственные фонды на материалы, отпускал нам их по госценам, а продавали мы свои изделия по ценам договорным, наше производство поднималось выше и выше. Мы стали расширять ассортимент продукции, осваивая новые технологии, и на высоком темпе перевалили в 1990 год. Наши светильники расходились по территории СССР. Они были установлены в Кишиневе, Киеве, в сочинском парке «Ривьера», в московском Гостином дворе, в парке культуры и отдыха им. М. Горького, в усадьбе «Кусково» и даже в Берлине. Да и в Северске засияли новые фонари, теперь уже на многих улицах города.

На производстве все обстояло лучшим образом. Но, возможно, в наступившем году я впервые задумался о неполноценности моей семьи: прошло больше пяти лет, как мы с Таней поженились, а детей не было. Зацепившаяся за душу тревожность все больше и больше давала о себе знать, и лишь чрезмерная занятость на производстве гасила ее выход на первый план моих забот.

В это время трест «Сибэлектромонтаж», выпускающий на своих заводах товары народного потребления, стал участником ВДНХ, и Клименко, наряду со своими товарами, представил и наш светильник, предварительно согласовав этот показ с нами. А через некоторое время Иван Борисович вызвал меня в Нижнеобск и вручил серебряную медаль ВДНХ с дипломом – так прошел наш фонарь на выставке. Я никогда не страдал тщеславием, но медаль ВДНХ приятно «пощекотала» душу. Впоследствии было немало всевозможных медалей за различные достижения нашего производства, но ни одна из них не поднимала во мне такую одухотворенность, как медаль ВДНХ. До сих пор я ее храню, как первостепенную награду.

А перестройка текла и текла дальше, хотя приватизация еще и на горизонте не прорисовывалась, но уже между предприятиями, потерявшими поддержку государства, начал подниматься бартерный обмен. И здесь из-за коловоротной неразберихи цен вновь появились предпосылки к легкой, непроизводственной прибыли. И снова мы не клюнули на эту «наживку», продолжая выпускать нашу доподлинно освоенную технологически и широко известную покупателям продукцию. На той производительной «ноте» мы и начали движение в роковые девяностые.

* * *

Вот уже и солнышко заиграло не по-зимнему, и снегири заалели грудками на рябиновых гроздьях, и взор потянуло в туманное заречье, душа встревожилась непонятной грустью. «В отпуск! Надо в отпуск!» – накатились мысли. И вовремя. Звонит мне Иван Борисович и, порасспросив о том о сем, предложил провести отпуск в Форосе, на «цэкушной» даче. Я вначале подумал, что он меня разыгрывает. Где это было видано, чтобы средней руки начальство отдыхало в санатории, принадлежащему высшему руководству страны? Но Клименко и не думал шутить. Оказывается, смонтировав наши светильники в Форосе, трест получил в качестве поощрения путевки в самый что ни на есть престижный санаторий Крыма.

– Жить там, где отдыхают члены Политбюро, – нагнетал восторг Иван Борисович, – и по тому же сервису. Представляешь!

Представить то, что потом узналось, было невозможно. Пожалуй, тогда впервые в жизни я понял, что наши высшие партийные чины давно жили при коммунизме, горячо обещанном народу, но так и не дождавшемуся той «манны небесной». И хотя это не по теме, те чувства крайнего удивления и потаенной зависти (чем я никогда не страдал), вкупе со странной горечью, некогда охватившие меня в первый же день пребывания в санатории, не забылись и побуждают хотя бы кратко описать тот наш отдых.

Этот старинный особняк, входящий в огромный комплекс санаторных зданий Фороса, был когда-то личной дачей Максима Горького. Поселили нас в одном блоке, но каждому выделили свои изолированные комнаты. Я занял ту сторону блока, в котором, как сказали, жил в свое время первый космонавт. За нами закрепили черную «Волгу» со спецномерами и с дежурившими посменно шоферами. Вокруг особняка – фешенебельные корпуса санатория и роскошные деревья редких видов, образующие культурный парк, занявший недоступное взору пространство. А на соседней территории, за особой оградой – дача М. С. Горбачева.

И столовали нас так, что никакому вымыслу не под силу воспроизвести реальность того разносольства. Стол, вкупе с сервисом, представлял собой воистину сказочную скатерть-самобранку, с которой даже тарелки убирались едва ли не волшебным способом – по крайней мере, я не замечал, как это делалось. К тому же и обиход соответствующий: личный врач, всякие там оздоровляющие процедуры и, само собой, роскошный пляж с чистейшей водой.

В такой купели не сразу почувствуешь себя в «своей тарелке»: нет-нет, да и осознаешь, что ты не какой-нибудь там партийный функционер, высокого полета, а всего лишь руководитель небольшого производства. От этих мыслей мы даже предоставленной машиной почти не пользовались, разве что посылали иногда шофера в Севастополь, где, в отличие от остальных городов страны, спиртное продавалось свободно, в том числе и пиво, особенно нами любимое.