Текст книги "Иметь и не потерять"

И еще один эпизод, подчеркивающий «царскую» опекаемость представителей партаппарата, рабскую боязнь и преклонение перед ними, промелькнул за время нашего отдыха. Никто не знал, кто мы на самом деле, и, резонно полагая, что в этот санаторий случайно не попадают, относились к нам, со всеми положенными почестями.

Было начало апреля, но солнце грело по-летнему, и я, несмотря на прохладную воду, изредка купался. Ну а загорать выходил ежедневно. Расслабился я как-то на лежаке в одиночку, и пролетающий вертолет, проводя плановую дезинфекцию пляжа, попал на меня каким-то порошком. Смыв под душем легкий его налет, я решил обратиться к врачу, подумав о возможной вредности такой «профилактики». Врач успокоил меня, сказав, что никакого вреда от того порошка не будет, но доложил об этом директору санатория – так было положено. Тот – по инстанции – выше. Где-то через полчаса, когда я только устроился с книжкой на диване, телефонный звонок:

– С вами говорит генерал такой-то, прошу извинить за причиненное беспокойство. Экипаж вертолета будет наказан.

Я ему:

– Да не нужно никого наказывать, ерунда.

Щелкнула положенная трубка, а через некоторое время снова звонок, и извиняющийся мужской голос:

– Извините нас, пожалуйста, извините, промашка вышла. Извините, а то у нас на работе большие неприятности.

– Кто говорит-то? – поинтересовался я, совсем развеселившись от такого поворота, дело-то выеденного яйца не стоило.

– Командир экипажа вертолетчиков полковник…

Фамилию я не запомнил.

– Да ладно, мужики, передайте вашему начальству, что никаких претензий я к вам не имею и жаловаться никуда не намерен.

Вот так-то! Могла ли бы из-за простого человека подняться такая волна?

Сомнительно…

6

Чтобы как-то активнее заявить о себе, мы решили создать первый свой рекламный ролик, при презентации которого на областном телевидении в Зауральске произошел небольшой казус. В то время видеокассеты только-только начали появляться и чистых, неиспользованных в обиходе, кассет еще не было. Для той или иной записи брались в основном кассеты американские, на которых в большей степени, как тогда говорили, распространялась грубая эротика. На одну из таких кассет и был записан наш рекламный ролик. Стереть-то с него ненужную нам запись стерли, да не всю. Когда мы просматривали ролик у себя, то оператор начинал его показывать как раз с того места, где заканчивалась предыдущая запись, что само собой и подразумевалось. Но по какой-то причине перемотать ленту должным образом забыли.

Повезли мы кассету в Зауральск с нашим новым бухгалтером Еленой Михайловной. И вот – контрольный просмотр на областном телевидении. В зальчике – руководство программой, мужчины и женщины. Короткий шипящий звук, и на экране возникла голая красотка, выделывающая сексуальные пассы. Несколько секунд полной тишины, а потом раздался чей-то возглас:

– Ого! Вот это производственный ролик! Вот это реклама!

Показ, конечно, тут же прекратили. Но каково было мне, руководителю?! А рядом еще сидела Елена Михайловна, красивая молодая женщина. Стыдоба! Я даже почувствовал, как краснею. Слава богу, что все присутствующие оказались с чувством юмора. А чуть позже наш рекламный ролик, откорректированный надлежащим образом, прошел по центральному телевидению, «съев» с нашего счета «бешеные» деньги. Но благодаря этому рекламному ролику появились новые заказчики на нашу продукцию.

* * *

Потянулось лето. Жаркое, солнечное, грозовое. В самом начале июля позвонил мне отец и предложил совместную поездку на родину деда – в Вятскую область. Несмотря ни на что, отношения с отцом у меня всегда были добрыми, и я согласился. Договорились встретиться в Кирове в день отцовского юбилея – ему исполнялось шестьдесят лет. Где-то за несколько месяцев до этого он узнал, что в Москве намечается массовый марафон, и решил проверить себя на выносливость. В то время отец был первым секретарем горкома партии в небольшом городке Донбасса, и, скорее всего, его смущал возраст – размен седьмого десятка. Вот он и решил проверить свои физические возможности таким жестким способом. Надо сказать, что отец всегда был активен физически, занимался разными видами спорта, поддерживая высокий жизненный тонус, но марафон никогда не бегал. Понимая его душевное состояние, его скрытую тревогу за возможное снижение тех жизненных критериев, к которым он привык (а отец всегда, где бы и кем бы ни был, до крайности отдавался работе), я поддержал эту идею. Подумалось, пусть попробует, если и сойдет с дистанции, то даже само участие в столь серьезном испытании как-то подогреет его уверенность в себе, даст толчок на дальнейшую деятельность.

Пока то да се подкатилось намеченное время, и я, зная, что отец бегал марафон, не без душевной тревоги вылетел в Киров. В городском аэропорту мы и встретились. Сердце дрогнуло, когда я увидел усталое, несколько осунувшееся родное лицо. Отец улыбался, обнимая меня, но как-то иначе, не с привычной веселостью. Даже его крепкое тело показалось мне несколько вяловатым. Пока ехали на такси до гостиницы, перекинулись лишь несколькими фразами, стараясь не выказывать своих эмоций постороннему человеку – таксисту, а когда определились с гостиницей и стали устраиваться, я спросил отца про марафон.

– Пробежал, и неплохо, – несколько оживился он, – даже медаль получил. Можешь полюбоваться…

Мне подумалось, что медаль, видимо, давали всем, кому за шестьдесят, а отец сошел с дистанции где-нибудь через десять – пятнадцать километров. Но, когда он снял носки, которые скрывали почерневшие от запекшейся под ногтями крови пальцы, мне стало больно и стыдно за свои мысли. Я понял, что отец действительно преодолел всю дистанцию марафона, что я не дооценил его силу духа, его жизненные силы. Понял, чего это ему стоило, что он перенес, и с глубокой пронзительностью почувствовал, как мне дорог этот родной человек, как я мало отдавал ему своей сыновней любви, даже при тех нечастых встречах, когда они свершались. Понял – и душу тронула жгучая вина несправедливости, выдавившая из глаз едкие слезинки. Сердце согрело лишь осознание светлой гордости за отца, за его непреодолимое стремление к намеченной цели, за жизнелюбие и жизнестойкость.

Отец, видимо, уловил мое состояние и потеплевшим голосом произнес:

– Это все проходящее. – Он кивнул на пальцы своих ног. – Зато я теперь твердо знаю, что еще могу многое сделать – и для людей, и для своих близких, а с делами и обрести душевное равновесие.

Какую все же силу духа имел этот дорогой мне человек! Не то ли наследственное упорство передалось от него и мне? Пусть лишь какая-то толика, но все же? Ведь и я никогда не бросал и не бросаю не доведенных до конца дел – бьюсь, чего бы то мне не стоило? Промелькнули налетные мысли, зажженные отцовскими словами, и погасли, ушли в неведомые глубины памяти.

Проговорили мы с отцом почти до вечера. Может, впервые с особой душевной близостью. Да и было о чем нам говорить: жизнь текла стремительно – уже и я разменял четвертый десяток, а отец – седьмой. Тем более что выходил я в эту скорую жизнь без его постоянной поддержки.

После той нашей встречи отец едва ли не каждое лето приезжал ко мне в Северск. До тех пор пока позволяло здоровье.

Глава третья

1

Не думалось, не гадалось, что всего через каких-нибудь три дня в нашем государстве произойдут такие события, которые перевернут все «вверх дном». Раскрученная карусель перестройки, побудила такие скрытые силы, такой размах безрассудства, которые мало кто предвидел и которые вылились в августовские события 1991 года, приведшие к развалу страны.

Узнав о них, я ждал чего-то непоправимого, губительного, погруженный в то необычное состояние, когда в душе начинает дрожать некая струнка, готовая в любой момент лопнуть от перенапряжения. Бизнес бизнесом, а в Москве люди гибли, законная власть свергалась, гражданской войной попахивало, а это конец, и не только какому-то там бизнесу – государству. Вот и трави душу, гадай, что от тебя зависит, и зависит ли… И это гнетущее ожидание втягивало в мою обыденность то непроизвольное равнодушие к повседневным делам, которое чаще всего наплывает при семейных или общественных неурядицах и волей-неволей сказывается на результатах нашей деятельности.

Неизвестно, сколько бы времени такое состояние продлилась, если бы не вызвал меня в трест Иван Борисович.

Имея за плечами уже немалый житейский опыт, я все больше и больше понимал, что в жизни не может быть постоянства равнозначных событий. Находясь в ведении каких-то иных, не зависимых от человека, закономерностей, они непредсказуемо меняются, трансформируясь чаще всего в совершенно противоположные критерии. Как плюс и минус. И то, что казалось белым, может стать черным, сладкое – горьким, и наоборот. Нередко тянувшееся годами благополучие или череда вроде бы нескончаемых счастливых дней вдруг оборачивается неотвратимым крахом или даже бедой. Как говорят, белые полосы жизни сменяются на черные, и почти неотвратимо. Убедиться в этом нетрудно, проанализировав свою жизнь. Нет худа без добра, а добра без худа – гласит народная мудрость. Поэтому и ехал я в Нижнеобск с тяжелым сердцем, интуитивно понимая, что ничего доброго мне от этой поездки ожидать нечего. В стране вырубались все политические и социальные связи, ломались экономические отношения. Многие кооперативы и малые предприятия рухнули, став банкротами. А не ждет ли та же участь наше предприятие? Устоим ли?

Подолгу глядел я в широкое окно вагона, утопая в охвате неразрешенных мыслей.

* * *

– Все, Виктор, – начал Иван Борисович после обычного приветствия, когда я с замиранием сердца отрыл двери его огромного кабинета, – больше я помогать «Лучу» не смогу и от продукции придется отказаться – не хотят ее покупать наши подразделения…

Екнуло в груди. Вот так! Мы же почти все изделия сбывали тресту! И немалые объемы их еще хранились на складах!

Едва передохнув от такого психологического шока, говорю, хватаясь, как утопающий за соломинку:

– Так надавите на своих подчиненных.

А Иван Борисович с грустинкой (его невеселость я заметил сразу же, как вошел в кабинет):

– Не удастся – теперь каждый будет выживать, как может.

Шевельнул я пересохшим языком, сглатывая последнюю надежду на поддержку:

– Ну а как с материалами на нашу продукцию?

– Никак, – продолжал «добивать» меня Клименко, – их тоже не будет. Ищите в другом месте…

Все! С этим заявлением рушилась наша производственная деятельность, ибо, покупая материалы на стороне по рыночным ценам (а по госфондам мы их не могли купить никоим образом), мы оставались не только без прибыли, но и в убытке. Можно сказать, в полном разорении. И впервые в жизни, как говорится, на собственной шкуре, я ощутил, что такое истинный стресс – доподлинно чувствуешь, как на тебя наваливается неимоверная тяжесть, под которой можно запросто рухнуть. Даже в ногах появилась слабина.

Иван Борисович еще говорил что-то, подбадривая, но его слова уже проносились мимо моего сознания.

Усталый и душевно разбитый вывалился я из роскошного вестибюля треста. Впору было напиться, но я придавил мелькнувшее было желание и огляделся: то же небо, та же зелень лесов по горизонту, те же дома… Но что-то изменилось в знакомой почти до мелочей обстановке – иное ли восприятие окружающего мира, сфокусированное моим психологическим настроем, было тому причиной, или некие неведомые еще нам энергии натянули на мое взвинченное состояние это ощущение, но так именно мне показалось. Вроде бы по-иному светился окоем, по-иному играли краски в жилых кварталах, по-иному спешили по своим делам люди, и подумалось, что неспроста открылось мне это новое восприятие – нужно ждать непредсказуемых, даже неподдающихся воображению перемен. Ждать и быть к ним готовым, а коли так, то нечего «париться», надо держать себя в узде. Выводы выводами, но не так-то просто справиться с особым, доселе никогда не испытанным, духовным состоянием. Уже не с песней, как когда-то, а с осознанной маятой возвращался я в Северск. Мысли о «Луче» не оставляли меня ни на минуту. Так и сяк прикидывал я создавшуюся ситуацию, но ничего спасительного на ум не приходило. Да и что могло прийти в такой сумятице? Даже вездесущий Иван Борисович не смог подсказать какого-либо дельного решения по нашим вопросам, а мой предпринимательский кругозор тогда еще не был таким широким.

Так и ехал я домой в подавленном настроении, и было не до любования речными разворотами и пейзажами.

«Тайга да километры»…

И ни конца им, ни края – гляди да гляди, мотай душу на кулак, ищи себя в навалившейся неразберихе, уподобляясь «ежику в тумане».

* * *

И снова, как когда-то в поезде, впервые несущем меня в Сибирь: сон – не сон, бодрость – не бодрость. Тревоги переворачивали меня с боку на бок, тянули неуспокоенные мысли, туманили душу. Едва-едва я забылся в дреме после глубокой полуночи, как прозвенел будильник.

Пожалуй, первый раз я ехал на свое производство с невеселыми мыслями и сразу же собрал весь актив на совещание. Привычные шутки тут же прекратились – едва я доложил о результатах моей поездки в Нижнеобск. Мое известие натянуло на всех уныние. Прикидывали так и сяк, и ничего путного не вырисовывалось. Более-менее обнадеживающую мысль высказал Лукашов, предложив приобрести особо дефицитные для нас материалы бартером, используя ситуацию с продуктовыми трудностями в нужном нам регионе. У него на мясокомбинате оказались неплохие связи, и можно было рассчитывать на некоторую помощь оттуда. То есть выкупить какое-то количество колбасы на мясокомбинате и поменять ее на нужные нам материалы. Сейчас такая постановка вопроса покажется смешной и даже наивной, но тогда, на заре предпринимательства, подобные сделки были вполне приемлемы и использовались едва ли не всеми. Прикинули и на том остановились, а пока, чтобы не затовариваться готовыми изделиями, решили временно приостановить производство. Было больно говорить об этом, но трезвая необходимость в столь тягостном решении являлась аксиомой. Истина-то истиной, но каково было мне, руководителю и одному из основных создателей нашего производства, валить его набок, закрывать на неопределенный срок! Слова словами, а как отмахнуться от горьких мыслей? Как успокоить душу?

По прикидке оказалось, что самым востребованным материалом для наших нужд стал на тот момент эмаль-провод, идущий на изготовление катушек пускорегулирующих устройств, пока еще перспективных для продажи, а выпускали его на одном из заводов Перми. Всякие там звонки и переписка вряд ли могли привести к какому-то обнадеживающему результату. Начавшаяся неразбериха в межхозяйственных отношениях отсекала такие возможности. Нужен был непосредственный контакт с руководителями завода, и я поехал в Пермь.

Дорога как дорога, она стала привычной после стольких лет всевозможных поездок в различные города и в разное по продолжительности время. Так себе, беседы с попутчиками, среди которых довольно редко встречались занимательные люди, частое чаепитие и долгое глядение в окно на пролетающие пейзажи, малозаметные станции, деревеньки, и все думы-думы. Как говорится, ум за разум заходил, а все безответно.

В Перми я бывал и раньше, поэтому не рассчитывал долго задерживаться в том большом, не привычным для жителя тихого Северска, городе, тем более что обстановка в нашем производстве требовала особо напряженного внимания – не до развлечений было, и я сразу же, с вокзала, поехал на завод. Думалось лишь об одном – как бы дипломатичнее подкатиться к руководству завода и «выбить» так жизненно необходимое «Лучу» количество эмаль-провода. Надлежащего опыта по таким разговорам у меня еще не было и каких-то ординарных решений не напрашивалось.

Прежде чем идти к руководству завода, я решил прозондировать обстановку в отделе сбыта и завалился туда. Коротко изложив начальнику отдела мою просьбу, я стал ждать, пока подсчитают предложенный обмен. Оказалось, что за вагон провода нужно едва ли не десять вагонов колбасы! Вот так бартер! У меня в груди екнуло, когда озвучили эти цифры, – даже уму непостижимо, а в реальности – и вовсе! Что делать? Возвращаться ни с чем? Ну нет! Пошел я к высокому руководству договариваться, и с иного подхода, уже по опыту зная, что любое начальство не без греха и ничто человеческое им не чуждо. А в то время только-только стала входить в моду новая видеотехника. Кто ее имел, считался едва ли не счастливчиком, обладающим (в современных понятиях) престижной иномаркой, и достать ту технику было непросто. Но я знал, что для Петра Лукашова это не представит особой сложности (имелись у него зацепки в той отрасли).

Встретил меня директор дружелюбно, и как-то сразу, больше интуитивно, чем мысленно, я уловил его настрой, ход его мыслей, сев на тот разговорный конек, который имеет почти каждый высокий чин, и не только имеет, но и любит «запрягать» его в приватных беседах. Слова потекли в русле взаимного уважения, обоюдных понятий. Ненавязчиво, постепенно я подвел наш разговор к задуманному предложению и получил согласие: мы ему лично – видеодвойку, он нам – вагон провода по госцене.

Посветлело чуточку, полегчало. Вернулся я домой в добром духе. А через некоторое время наклюнулся еще кое-какой бартер: наш нефтезавод как особо стратегическое предприятие продолжал работать в должном режиме, и ставший дефицитом бензин в ближнем зарубежье можно было использовать с некоторой выгодой. А именно: прикупив в Северске «горючку», перегнать ее, например, на Украину, где у меня остались и друзья, и некоторые связи.

Особо раздумывать было некогда, да и не резон, когда что-то дельное вырисовывается – можно упустить подходящий момент и «чеши затылок», да поздно будет.

Связался я с нужными людьми в Донбассе и получил добро на мое предложение, а договориться с ответственными лицами на нефтезаводе было несложно – мы состояли с ними в некоторых производственных отношениях.

Таким образом отправил я в Донбасс несколько цистерн с бензином в обмен на возможность сбыта наших пусконаладочных устройств и фонарей. Отправил и потираю руки в светлой надежде. «Тер, тер», а через некоторое время оттуда неприятный звонок – бензин оказался некачественным. Вот тебе и бартер! Ну что есть, то есть. Пришлось оправдываться, выкручиваясь и морально, и финансово. Ситуация не то что «патовая» – убийственная. Словно петлей, перехватило горло жгучее беспокойство, начались лихорадочные поиски выхода из создавшейся ситуации, душевное метание на грани срыва, и если бы не родная сестра из Приреченска, помогшая мне с деньгами, не знаю, чем бы и как бы все это закончилось. Она работала в системе электроэнергетики, которую развальные события коснулись меньше всего, и получала достаточно высокую зарплату. С помощью ее накоплений мы и продержались на «плаву» до наступления более-менее благоприятной обстановки.

2

Возглавляемый Иваном Борисовичем трест был самым крупным в СССР и почти всегда занимал первые места по разным производственным показателям, и Клименко, имея высокий авторитет руководителя, перевелся работать в Москву, в главк, а трест возглавил его заместитель – Павел Михайлович Коркин. Но никакими штатными перемещениями остановить развал промышленности в стране было уже невозможно. Началась децентрализация и треста «Сибэлектромонтаж» – входящие в него управления и другие структуры стали отделяться, ориентируясь на самостоятельную деятельность.

Учитывая эти необратимые процессы, Иван Борисович предложил изменить форму собственности «Луча» и зарегистрировать его как акционерное общество, распределив акции между учредителями. Посовещавшись, мы согласились с этим разумным предложением.

Являясь основным организатором материально-технической и на первых порах финансовой поддержки нашего производства, Клименко стал главным учредителем акционерного общества. Чуть меньше половины акций (разделив их поровну) получили мы – я и Петр Лукашов как инициаторы создания «Луча», остальное незначительное их количество (около десяти процентов) было распределено между руководящими работниками треста «Сибэлектромонтаж», прямо или косвенно связанными с «Лучом».

Нельзя сказать, чтобы меня это не тревожило: кое-какие амбиции все же нет-нет да и нагоняли незатейливые мысли: бизнес есть бизнес, а я уже, если не полностью, так по горло, окунулся в его солоноватую купель. К тому же события разворачивались с такой быстротой и с таким непредсказуемым размахом, что осуществлять какие-либо ответственные шаги было рискованно. Самое рациональное, что можно было делать в той ситуации, – это выжидать, контролируя происходящие вокруг перемены и определяя те моменты, которые могли быть полезны в дальнейшем развитии предпринимательства. И я бдительно следил за экономической, правовой и социальной обстановкой, стараясь не упустить ни одного перспективного для бизнеса случая, что требавало не только много времени, но и определенной деловой напряженности. А тут как раз быстро, едва ли не в один год, стало распадаться Северское управление треста «Сибэлектромонтаж». Те же начальники участков, которые в нем работали, начали создавать свои кооперативы и кооперативчики, растягивая производство по частям.

Я, больше интуитивно, чем сознательно, понял, что наступило важнейшее, нежели не ключевое, время, когда или ты будешь на «коне, или в канаве». Хотя та же интуиция выкатывается из тщательного анализа наплывающих событий, на основе жизненного опыта, и, конечно же, природных способностей, позволяющих безошибочно определить то верное направление, которое наиболее рационально на текущем этапе. Так и сяк обдумывал я сложившуюся ситуацию и решил действовать, осознавая возможный риск. Удача с неба не свалится – ее надо ловить.

Мы тогда занимали небольшую производственную площадь на базе «Монтажспецстроя», выплачивая аренду, а поскольку Северское управление треста «Электромонтаж» разваливалось – появилась возможность приобрести эту базу в собственность. Ну а коли обозначилась такая возможность, почему же ею не воспользоваться? Действуй, пока не опередили тебя наиболее предприимчивые люди… Заключили мы с трестом договор купли-продажи, поскольку база еще находилась на его балансе, перечислили деньги (а они у нас к тому времени появились) и стали собственниками огромной, в пятьдесят тысяч квадратных метров, производственной площади! И чего греха таить, засветилось в душе особое, не похожее на другие радости, чувство приподнятого настроения, почти эйфории, от твердого осознания того, что ты стал собственником немалой недвижимости – ее хозяином и способен распоряжаться этой собственностью по своему усмотрению. Доподлинно понять мое состояние может лишь тот, кто сам переходил схожий рубеж.

Эйфория эйфорией, но тогда еще на приобретенной нами базе находилось несколько управлений, руководители которых, будучи еще сосем недавно высокими начальниками, и здороваться-то со мной не хотели, взгляда лишнего не бросали в мою сторону, вдруг оказались на правах «квартирантов». Я не то чтобы возвеличился от этого, «задрал нос», но и скрывать не буду – кое-какие отрадные чувства владели мной – струнка собственника заиграла. Хотя в любом случае держать бесплатно на своей территории чужие производства я был не намерен и предложил руководителям этих управлений установить с нами арендные отношения. Начались нелицеприятные трения – некоторые из руководителей отказались платить аренду, считая, что все им досталось от СССР бесплатно. Это сейчас принято и узаконено – или плати деньги, или освобождай арендуемые площади, третьего не дано. А тогда больше года потребовалось на установление законных отношений с бывшими управлениями, и много чего было, вплоть до ареста имущества с обращением в суды и привлечением силовиков. Говорить об этом и нудно и скучно, да и писано немало. В конечном итоге тех, кто согласился платить, мы оставили на своих площадях, а кто уперся – выгнали.

Как раз в тот период начался подъем преступности, которую, казалось, и остановить-то невозможно. Люди стали отгораживаться от беспредельного бандитизма, и резко поднялся спрос на оконные решетки и металлические двери. Учитывая это, мы решили создать новое юридическое лицо – предприятие по изготовлению металлических решеток и дверей.

Петр Лукашов уволился из органов (тогда уже это было возможным), и мы втроем: я, Лукашов и Строгов, учредили акционерное общество «Гранит» с долевым распределением акций. Базироваться новое производство стало в бывшем гараже Северского управления «Электромонтаж», который мы к тому времени уже выкупили.

Лукашов возглавил «Гранит», и благодаря высокому спросу на продукцию, стабильную оплату, в большинстве случаев наличными деньгами, это предприятие стало быстро «подниматься в гору».

3

Почти весь январь температура воздуха держалась ниже тридцати градусов. Морозы давили не только телесно, но и психологически. Вдобавок к ним частенько разворачивалась такая снежная круговерть, что соседних домов не было видно. Даже в теплом кабинете я чувствовал себя как-то неуютно, едва ли не депрессивно. А работать-то надо. Спасала природная дисциплина и целеустремленность. Ну и, конечно же, выверенная стабильность производства.

Лишь к концу февраля помягчило. Проклюнулась небесная синь. Кинуло свою яркость солнце. Пахнуло из таежных далей хвойным запахом.

В один из тех пасмурных дней позвал меня Петр в частный ресторанчик – поужинать и развеяться. Я с оживлением принял его предложение – за делами мы как-то давно не виделись, а, зная его энергичную и вездесущую натуру, был уверен, что услышу много интересного, скрытого от меня повседневной суетой.

Тепло было и уютно в том ресторанчике. Весело держал себя Петр, постоянно подливая коньяк в рюмки. Поговорили о том о сем, обсудили, как всегда бывает в таких случаях, наши производственные вопросы, и вдруг Лукашов говорит:

– А ты чего не начинаешь дом себе строить? Собираешься в двухкомнатной клетке всю оставшуюся жизнь провести? Вспомни, что должен сделать мужчина по Божьему завету: посадить дерево, построить дом и воспитать сына.

Я попытался отшутиться, отмахнуть налетные мысли, но не тут-то было. Заронил он этим вопросом тайную думку, задев больную «мозоль»: если с деревом и домом дело зависело только от меня и было решаемым, то последняя задача не высвечивалась – детей у нас с Таней так и не было.

– Ты особо-то не парься, – будто угадал мою тревогу Петр, – подступи к этим заповедям поэтапно, а там видно будет. На примете у меня два приличных участка нарисовалось, оформим их к весне в собственность и летом начнем стройку. Наши пути-дорожки, видно, и в бытовом русле должны течь бок о бок. Или ты возражаешь против такого соседа?

Как я мог возражать, если Лукашов был во всем прав – его светлая голова не раз выводила наши совместные дела в нужном направлении? Я согласился. И ужин наш прошел в самом теплом общении. Таким теплым, что даже февральская стужа показалась не такой ядреной, какой была на самом деле.

За работой, повседневными хлопотами я как-то подзабыл тот наш разговор, а Петр остался верен своему жизненному кредо: сказал – сделал и еще в марте начал оформлять документы на земельную собственность. В мае мы уже имели с ним по великолепному участку земли в лесном массиве пригорода Северска и сразу же начали одновременную стройку двух домов-коттеджей. Причем роль прораба стройки взял на себя Петр.

* * *

Несмотря на то что наши деловые пути с Петром Лукашовым шли хотя и не врозь, но лишь параллельно, мы всегда были компаньонами с одинаковыми правами: пятьдесят на пятьдесят – то есть все, что мы имели или могли иметь, делилось поровну. Такая договоренность у нас была с того самого момента, как мы нацелились создавать первый кооператив. И в новом году мы с Петром решили объединить «Луч» с «Гранитом». Поводом для этого объединения явилось то обстоятельство, что приобретенную базу «Монтажспецстроя» надо было эксплуатировать полностью, чтобы покрывать большие эксплуатационные расходы. Дело не новое – не один уже раз мы перетаскивались с одной территории на другую. Нужное оборудование перевезли и перемонтировали, а все, что осталось в бывшем гараже, выгодно продали, в том числе и сам гараж. Материально-техническую базу выстроили более-менее ясно, а вот с правовой стороны возникла некоторая неопределенность. Получилось так, что контрольного пакета акций ни у кого из акционеров не было: Клименко имел сорок пять процентов, мы с Петром – тоже, остальные десять процентов распределились среди бывших руководителей треста в разных пропорциях. А эти руководители уже давно вышли из подчинения Ивана Борисовича и могли повести себя как угодно. Устоявшееся равновесие вроде бы устраивало всех. Тем более, что набегающую прибыль мы распределяли коллегиально и получали положенные нам дивиденды даже в самое сложное время. Но коллегиальность – не очень удобная форма управления бизнесом. Рано или поздно она может привести к непредсказуемым последствиям. И вопрос о единоначалии по отношению к собственности и управлению ею как бы постоянно висел в воздухе.

Петр вроде бы был не против, чтобы я стал главным руководителем, но наши взгляды на перспективное развитие предприятия противоположно разнились. Я больше ратовал за освоение новых видов продукции, новых технологий. Петр как более хваткий предприниматель ориентировался на сиюминутную выгоду: выжать все сейчас, а там, хоть трава не расти. К тому же, учитывая его властный характер, сложившееся административное равновесие не могло просуществовать долго. Началось медленное и неотвратимое расхождение, вначале административное, а затем и производственное. Поворотный момент наступил тогда, когда Лукашов начал настаивать на невыплате денег Клименко. Мол, никто нигде не платит, а мы что, лысые? Я не соглашался. Да, дивиденды можно было не платить и законно – просто направлять всю прибыль на развитие производства – и все. В нашем случае мы часть прибыли, как правило, больше половины, определяли в производство (бизнес), а процентов двадцать – на выплату дивидендов. Даже сейчас, законодательство, слава богу, не регулирует вопрос распределения прибыли, а в начале девяностых прошлого века и вовсе не было никаких правил или обязательств – все держалось на простых договоренностях, и редко где, в масштабах страны, дивиденды платили. Но для меня их выдача собственникам акций являлась негласным законом.

Назревал ненужный конфликт, развивать который мне не хотелось – все же нас с Лукашовым связывала почти десятилетняя дружба, основанная, прежде всего, пусть не на духовных, на честных и порядочных деловых отношениях, а это что-то значило. И я поехал в Москву к Клименко, посоветоваться и попытаться взять у него в управление хотя бы часть акций, чтобы общее их число, совокупно с моими акциями, превышало пятьдесят процентов. Тогда, согласно уставу, все административные и юридические полномочия сосредотачивались в одном лице, и человек, имеющий в своем управлении контрольный пакет акций, мог осуществлять любые кадровые и производственные решения. В том числе нанимать директора, снимать его, увольнять или принимать того или иного специалиста, внедрять новые технологические и технические процессы и прочее.