Текст книги "Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет"

И вот, нежданно-негаданно, в числе кандидатов оказалась я.

Голова пошла кругом. Мои учителя – мисс Конклин (английский), мисс Клюни (французский), мисс Зия (математика) – они что, действительно считают меня способной? Я и вправду такая хорошая ученица? Понятно, что оценки у меня хорошие, но ведь и у всех остальных тоже? Все мы были талантливы. Нам десятки раз втолковывали это, пока мы осваивались в этой новой для нас школе. Во мне нет ничего особенного.

На выходе из церкви меня окружили подруги с поздравлениями. Кэролайн обняла меня. Саманта изобразила Граучо (Граучо Маркс – знаменитый американский комик ХХ века. – Прим. пер.): «Держу пари, ты считаешь себя ну очень ва-аажной». «Ну ты даешь!» – сказала Брук. Они действительно гордились, и их теплота дала мне возможность сполна насладиться оказанной мне честью. Путь до учебного корпуса я проделала в окружении их добродушных шуточек.

На перемене, пробираясь сквозь людской поток в коридоре по направлению к кабинету французского языка, я случайно столкнулась с кем-то. «Извиняюсь», – сказала я и попыталась продолжить путь, но этот кто-то преградил мне дорогу.

Я подняла глаза. Светлые чиносы, голубой пиджак, кроличья полуулыбка. Это был Шеп. Библиотечный Шеп. Ну, вернее, недобиблиотечный. Я понятия не имела, что у них там было дальше с Шайлой и ее голубым нижним бельем. Еще не хватало следить за всем этим.

«Привет, – сказал он, глядя на меня сверху вниз. – Поздравляю».

«А, спасибо».

«Я как раз собирался сказать тебе это».

Прошло всего-то около часа, но я не обратила на это внимания.

«Это же здорово», – сказал он.

«Да. Я удивилась».

«А я нет, – сказал Шеп. – Ты же у нас прямо как Дуги Хаузер (вундеркинд, герой одноименного телесериала 1989–1993 гг. – Прим. пер.). Тебе пятнадцать-то хоть исполнилось?»

«На прошлой неделе».

«С днем рождения».

«Спасибо, ага».

Вот-вот должен был прозвенеть звонок, и мы оба напряглись. Коридоры опустели. Он широко улыбнулся, и я подумала: «Ну и дела!»

«Ну что ж, клево», – сказал он.

Я кивнула. Был ли у меня когда-нибудь настолько же клевый денек?

«Ладно, до встречи», – сказал Шеп.

«Ага. Пока».

Перед ланчем он оказался в фойе столовой.

«Как дела?» – спросил он. Я помахала рукой. Он дожидался меня, а когда я появилась, отбыл вместе со своей компанией. Мы с подругами встали в очередь с подносами.

«Что это было?» – поинтересовалась Кэролайн.

«Да так, Шеп».

«Я его знаю».

Я не рассказывала им про голубой лифчик и все остальное. Не очень понятно, кого я тем самым прикрывала, но в любом случае это было бы неуместным. «Он очень рад по поводу моего Фергюсона», – сказала я.

«Ну да, конечно, дело именно в этом», – сказала Брук, стоя позади нас.

Я обернулась: «Что-что? Ты это к чему?»

«Так, к слову».

«Ладно тебе, Лэйс», – сказала Кэролайн.

За одно утро я перешла из незаметных в явно привлекательные?

«Да ладно, что ты хотела сказать?»

«Он ни с кем не встречается», – доложила Брук.

«Что-что?»

Внутренне я паниковала. Это было совершенно новое чувство – смесь воодушевления и озабоченности.

«А, да брось ты. Он же хочет тебя», – сказала Брук.

«По-моему, он славный», – сообщила Мэдди.

«Очень», – сказала Саманта.

За ланчем я поискала его взглядом, но он был в Низком со своими друзьями, а сегодня мы ели в Среднем, как нам и было положено. Мои подруги встали в очередь к салат-бару. Как обычно, там стоял учитель танцев, следивший за выбором своих танцоров. Мои подруги в их число не входили, но вернулись с подносами, заставленными салатом айсберг и водянистыми помидорами черри.

Я с трудом затолкала в себя половину сэндвича с джемом и арахисовым маслом. Аппетита не было. Было так прекрасно не иметь аппетита, в кои-то веки не испытывать нужды в том, чего нет. Зачем мне вообще есть? Зачем прерывать насыщением эту восхитительную полосу удач? Я сидела. Я ждала. Я не осмеливалась улыбаться.

Весенние каникулы заняли практически весь март. Родители повезли нас с братом кататься на горных лыжах в Вэйл. Для папы это стало триумфальным и сентиментальным возвращением. В 1950-х, еще мальчиком папа вместе с братьями ездил из Сент-Луиса в Колорадо на заднем сиденье семейного «универсала». Это были первые годы существования тамошних знаменитых горнолыжных курортов. Папа рассказывал нам про машину, набитую спальниками и комиксами, про то, как счастлив был на горных лыжах его отец. Дедушка называл эти горы Господним краем. Когда сорок лет спустя мы приехали в Вэйл, папа вышел на балкон найденной им арендной квартиры и жадно глотал горный воздух, обратив лицо к небу. Я же пошла искать мою подругу Линли, одну из киттреджских девочек. У ее родителей был дом в двух шагах от канатной дороги.

Я не совсем поняла, чему так изумлялись мои родители, когда я рассказывала, как мы с подругой спустились от дверей ее дома прямо к очереди на подъемник. В школе Линли выглядела очень похожей на меня – один брат, собака, схожие предпочтения в музыке, и, как мне казалось, аналогичное материальное положение. Я была из достаточно состоятельной семьи и исходила из того, что и другие ученики живут примерно так же. Разумеется, это не относилось к показушникам вроде моих урбанизированных подруг с их костюмами от Chanel или того сына магната с лимузином. Про них знали все, и каждый закатывал глаза по их поводу. Я не понимала, что богатство может быть настороженным и стеснительным. Вне кампуса мелкие проявления претенциозности, которые я наблюдала у своих школьных знакомых, расцветали пышным цветом и целиком завладевали их невероятными жизнями. Линли надела лыжи прямо у заднего крыльца своего дома, вышла на снег и прямо-таки воспарила над всем, что попадалось по пути. Следом за ней, содрогаясь от ужаса и спотыкаясь, ехала я. Правда, до этого я вставала на горные лыжи всего пару раз и уже привыкла к тому, что вечно терплю неудачи в том, что прекрасно освоили мои сверстники. Я не сомневалась, что так бывает не только в кампусе, но и в жизни.

За ужином в тот первый вечер папа прервал меня на полуслове: «Я больше не желаю слышать, как здорово получается у Линли». Я была ошарашена. Мы были поборниками совершенства. Мы всегда восхищались достижениями. Мне казалось, что он будет так же горд за Линли, как и я сама. Почему ему не нравится, что я общаюсь с человеком, который чуть ли не живет на подъемнике? Ведь кажется, именно этого они и хотели. Или я с усердием новообращенной впала в совсем уж избыточное обожание? Где именно, по мнению папы, мое место в этой беспорядочной цепочке привилегированности?

Следующим вечером я последовала за Линли на вечеринку в другом доме – шале. Мы проследовали туда на лыжах, подъехали к приподнятой каменной веранде у заднего крыльца и катились, пока не уперлись в неглубокую канавку у края веранды. Мне было велено вылезать из лыжных ботинок и залезать на веранду. В одних носках? Да, здесь каменный пол с подогревом. Мои лыжи куда-то исчезли. Кто-то затащил их в подвальное помещение, чтобы почистить и заново смазать на потом.

В доме подростки набились в домашний кинотеатр. Из-за огромных кресел я не могла никого толком разглядеть. Они перебрасывались именами – Огги, Тайлер, Тад. Они пили пиво, как будто сидели в баре. Мы с Линли посмотрели небольшой отрывок. Прогулялись по дому в теплых носках. Я не помню, как забирала лыжи перед возвращением, но мне было стыдно, что прислуге пришлось чистить и смазывать мое арендованное снаряжение, как будто оно не стоило их усилий.

Я знала, что лучше не рассказывать папе про этот большущий дом. На следующий день мы с мамой встретились с Линли и ее мамой. Наши матери поладили. Мама Линли была в разводе с ее папой, но с видимым удовольствием называла его «Наш бумажник». Это показалось моей маме уморительным. Линли было все равно. Все вокруг были прекрасны, на гору выпал свежий снег, а воздух вкусно пах сосновым дымком. Я пыталась понять, насколько успешно вживаюсь в этот новый для меня мир богатых – добавляю авторитета своим родителям или нет?

Мой папа был феерическим горнолыжником, настолько хорошим, что когда он был в синем лыжном костюме, за ним пристраивались змейкой другие лыжники, принимавшие его за инструктора. А мой дедушка считал, что в этих горах живет Бог. В Вэйле я была неуклюжей и бестолковой, но решила, что прихожу на гору устранять недоработки. «Я все еще учусь, – говорила я себе. – Пока у меня получается не очень». Я вставала на лыжи, ставила их параллельно, делала глубокий вдох и бросалась вниз по склону. После приличного отрезка на ногах следовал неудачный поворот. Как же быстро я теряла контроль! Я вылетала за трассу и раскидывала конечности, пытаясь остановиться, а мое снаряжение разлеталось по склону. Некоторое время лежала неподвижно, чтобы убедиться, что руки-ноги на месте и не слишком пострадали. Жмурясь, поднималась по склону обратно, собирала утраченные лыжи и палки и делала очередную попытку. Линли и ее друзья дожидались меня, но не пытались помогать мне с этими коварными участками трассы. Я была признательна. И мне, и им это было бы неловко. В первую очередь я исходила из собственной убежденности в том, что прекрасно справлюсь сама. А это предполагало, что на крутых склонах «двойных диамантов» я буду совершенно одна. Скорее я сломала бы ногу или руку, чем согласилась, что мое место на более пологих трассах.

Мы вернулись в холодный кампус, но в конце марта можно было ощущать тепло солнечных лучей на своей коже, а пруды уже не замерзали по ночам. Ледяная каша уступила место открытой воде. В ней отражался свет наших уличных фонарей. Перед ужином прямо передо мной возник Шеп и со своей кроличьей улыбкой поинтересовался: «Слушай, не хочешь потусоваться сегодня вечером?».

Я готовилась к этому. Возможно, даже слегка пожала плечами.

«Отлично», – сказал он.

Народ хлынул в распахнувшиеся величественные двери. Кто-то сильно пихнул Шепа в мою сторону, и по его улыбке при нашем столкновении я поняла, что он совсем не против этого. Она понравилась мне гораздо больше, чем прикосновение его тела.

«Может, зайдешь к нам в Крыло?» – спросил он. Я никогда не была в этой общаге мальчиков. Меня туда не приглашали.

«Ладно».

«Дело в том, что у тебя соседка…»

Он был прав – она точно испортила бы нам общение. Я улыбнулась.

Он предложил восемь вечера. Мы разошлись, чтобы занять назначенные нам места за столами – на формальных ужинах всегда была рассадка, как и в церкви. Дважды в день школа хотела видеть нас именно там, где нам полагалось быть. («Это чтобы они знали, что вы никуда не делись», – сказала мама. Была знаменитая история про двух учеников Гротона (известная частная школа в штате Массачусетс. – Прим. пер.), которые не явились на церковную службу, потому что как раз в это время вылетали из Бостона на Багамы. Они провели три дня на пляжах, а по возвращении их исключили. Маме очень нравилась эта история).

Есть я не стала. Я сидела в этом величественном зале, освещенном свечами, и посматривала на свое платье. Не стала ли я похожа на одну из тех девиц, которые ходят тусоваться к старшеклассникам? Ничего подобного я не уловила. На мне было платье в цветочек, перевязанное бантом.

После ужина я отправилась в библиотеку и царственно восседала на своем любимом диванчике почти до восьми, после чего вернулась в свою комнату оставить книги и переодеться. Я остановила выбор на джинсах, водолазке и толстом синем шерстяном свитере с узорчатой белой полосой на груди. Наглухо застегнула парку и замотала уши шарфом. Сунула ноги в свои верные непромокаемые ботинки, а руки в перчатках – в карманы. Общага Шепа была в семи минутах ходьбы по освещенной дорожке, усыпанной прошлогодней листвой. Она была мягкой и пахла землей. Я выглядела так, будто собралась ставить ловушки для лобстеров в Северной Атлантике.

«Не мерзнешь?» – спросил кто-то из соседей Шепа, смерив меня взглядом со ступенек лестницы.

Двери комнат были открыты настежь и приперты кирпичами. Таким образом мальчики пытались охлаждать свое жилье. Кампус отапливала гигантская котельная, которую мы называли «энергоблок». Она постоянно пыхтела за густыми зарослями деревьев на краю кампуса. Тепло никогда не включали до 1 октября, какими бы холодными ни были сентябрьские ночи, но с этой даты батареи в каждой комнате звучали как кухня, на которой что-то все время варится и жарится. Они пронзительно шипели и булькали. Повозившись с регуляторами, мы либо обжигались, либо ломали их и были вынуждены спать в верхней одежде. Трубы парового отопления преследовали нас по всей территории школы, раскинувшейся среди прудов и полей. Они спасали нас зимой и при этом были неуловимо зловещи в своей странной живости. В оттепель можно было понять, где закопаны эти трубы, по пробивающимся из-под снега зеленым полоскам сочной, как в июле, травы.

В торце коридора Шепа кто-то поднял оконное стекло до упора. Сетки на окне не было. Это был третий этаж здания на вершине холма, и, если прыгнуть с разбега, можно было приземлиться в центре кампуса. Это открытое окно выглядело нарушением правил. На подоконник капал конденсат.

«Мне нормально», – сказала я.

Появившийся из своей комнаты Шеп рассмеялся: «Заходи».

В его комнате были еще двое ребят: один сидел на диване, другой оседлал стул возле письменного стола. Я узнала одного из них, бейсболиста по имени Хуан. Другой был мне совершенно незнаком.

«Присаживайся», – сказал Шеп.

Это можно было сделать либо на кровати, либо на диване, рядом с незнакомым мальчиком. Не расстегивая парку и не вынимая руки из карманов, я примостилась на краешке дивана. Шеп прислонился к письменному столу, скрестив перед собой ноги. У него была привычка разгибать и скручивать скрепки, чем он и занимался, когда мы разговаривали.

О чем мы тогда говорили? Понятия не имею. Я слишком усердно старалась разобраться в этом раскладе. Трое мальчиков, одна девочка. Трое старшеклассников, одна младшеклассница. Я бывала в комнатах мальчиков и раньше, по учебным делам или в компании подруг, с которыми эти мальчики встречались, и в каждом случае понимала, что нужно делать: либо быть толковой и полезной, либо ненавязчиво-дружелюбной. Я позволяла своему взгляду блуждать по жилищам этих мальчиков. Рассматривала неопрятные стопки учебных материалов, нелепо сложные стереосистемы, похожие на панели управления пассажирских самолетов, плакаты с Нилом Янгом (знаменитый американский рок-музыкант, автор и исполнитель песен. – Прим. пер.) и Синди Кроуфорд (американская топ-модель. – Прим. пер.). Рассказывала одну историю про традиционный сбор всех Кроуфордов где-то в Иллинойсе, энтузиастом которого некоторое время был папа, на который Синди не приезжала, но всегда числилась в списке. Стало быть, была мне типа кузиной.

Может быть, я снова рассказала эту историю. Мне хотелось предложить что-то вниманию этих старшеклассников, и я нервничала, не понимая, чего от меня ждут. Я что, на пробах? Или Шеп передумал и позвал к себе, чтобы они посмеялись надо мной? Правда, будь я наедине с Шепом, меня одолевали бы страхи иного рода.

В тот вечер меня застала врасплох самая обычная доброжелательность. Эти мальчики с их открытыми лицами и заинтересованными улыбками, их командами, классами, учебой и планами на поступление в университеты оказались нормальными, дружелюбными и оптимистичными юношами, которые по праву занимали свои места в этой школе. Если честно, то в гораздо большей степени, чем я сама. Такое впечатление, что я прошла один пролет вверх по лестнице и наткнулась на настоящих учеников. Тех, кто в отличие от меня обрели себя в школе Св. Павла.

Через час или около того Шеп проводил меня в холл первого этажа. Мне оставили кучу времени, чтобы пройтись одной до моей общаги и успеть до отбоя. Из открытого окна тянуло ночным холодом как из трубы. У подножия лестницы он наклонился и поцеловал меня. Я почувствовала, как зашевелились волосы на моих висках. То ли от моей улыбки, то ли от морозного воздуха. Это было не более и не менее странно, чем все остальное. В школе благословение могло явить себя внезапно. Гораздо реже, чем жесткость, думала я, но ничуть не менее непостижимым образом, что лишь добавляло наслаждения.

Сперва я рассказала только моей подруге Кэролайн.

Все мы были немного влюблены в Кэролайн. Не только из-за голубых глаз с густыми ресницами, стройного тела и высоких скул – этого в нашей школе было хоть отбавляй. Кэролайн была ненавязчива и улыбчива, занималась живописью, обожала Джони Митчелл (выдающаяся американская певица и автор песен. – Прим. пер.), любила свечи, гороскопы и женственные яркие наряды ручной работы. На формальные ужины она являлась в черных туфлях на шпильках, и при виде ее старшеклассники замирали. Она писала нам сочувственные записки по поводу разного рода мелких неприятностей – кому-то предстоял экзамен по физике, кто-то поскользнулся по дороге в церковь – и сопровождала их шутливыми рисунками. Она была из тех подруг, которые сдувают с тебя пылинки. Она замечала, что ты простудилась. Мне очень хотелось тоже давать ей что-то, подобное тому, что давала мне она, но я никак не могла уразуметь, что бы это могло быть.

Я подумала, что застану Кэролайн за работой в художественной мастерской. Она стояла у мольберта спиной к дверям.

«Ну-уу, и как прошло?» – поинтересовалась Кэролайн.

«Просто поцелуй», – ответила я.

«Прелестно!» – сказала она.

После этого поцелуй стал еще лучше, чем был.

До этого я не бывала в художественной мастерской. Я всего лишь прошла обзорный курс визуального дизайна (он же виз-дез). Нашим преподавателем был угрюмый мистер Эттербери. От него вечно разило алкоголем, и когда он показывал нам сварочный аппарат, мы шутили, что сейчас наш препод загорится. Одним из моих заданий по виз-дезу было представить фото нашей церкви в другой цветовой гамме путем наклейки на него кусков цветной бумаги. Я ненавидела это упражнение. Возиться с вырезанием и наклеиванием вместо того, чтобы читать, спать или продвигаться в математике?

В руке Кэролайн была настоящая палитра с жирными кляксами красок. Очень хотелось окунуть в них пальцы.

«Язык в ход пускал?» – спросила она.

«Не слишком». В меру, подумала я.

«Изо рта пахло?»

«Хорошо, на самом деле».

«Руки?»

«Нет, ни разу?»

Кэролайн просияла: «Лэйсик! Мне нравится этот парень!»

Она писала маслом, к которому нас на виз-дизе и близко не подпускали. Кэролайн отступила от мольберта, и я, наконец, увидела ее работу. Это был женский портрет. Кэролайн закончила с очертаниями лица и занималась глазами. Волосы были еще в наброске, фон оставался нетронутым. Казалось, будто неизвестная женщина буквально появляется на свет на этом холсте. За ушами у моей подруги было по карандашу, руки по локоть в красках.

«Боже, это же потрясающе. Кто это?» – сказала я, вглядываясь в ее работу.

«Да не знаю».

«Ты придумываешь ее?»

Она кивнула женщине на портрете.

«Наверное, скорее высвобождаю».

Ну, конечно. Кэролайн могла сделать один мазок и заставить тебя думать, что это человек. Между тем как я понятия не имела, что было у меня прямо перед глазами.

Позади ее мольберта занимался своим холстом один из наших ровесников. Я не заметила его сразу, но он позволил нам посекретничать по поводу Шепа. Я не слишком хорошо знала Питера Уолтерса. Это был не чувак и не спортсмен, а сдержанный светловолосый парень, более привлекательный, чем предполагал его социальный статус, но в то же время и более индифферентный, чем хотелось бы. В выпускном классе учился его рыжеволосый брат, и глядя на него в церкви, я как-то раз задалась вопросом, каково бы было учиться в этой школе с моим младшим братишкой. Правда, тот был младше меня на пять лет, поэтому так не получилось бы в любом случае.

Картина Пита представляла собой гиперреалистическое изображение ряда телефонных столбов вдоль пустынной дороги. Земля была желтой, небо синим, дорога серой, а на крестовине каждого столба был распят Иисус. Это была та еще картина: уходящие к пустынному горизонту мертвые Иисусы со склоненными головами и кровавыми ранами в боках. Впечатляюще и страшновато. Относительно смысла я решила, что это что-то либо о Предначертании явном или насилии над Матерью Землею, и что подумаю над этим потом.

«Вот это да, Пит», – сказала я.

«Да ну?» – Он улыбнулся.

«Нет, действительно».

Кэролайн отошла от своего мольберта.

«И не говори, ведь правда у Пита круто получается?»

Мы рассматривали картину. Я насчитала шестерых Иисусов. Вспомнила, что мама рассказывала, что ее отец и мой дед не стал частью ее жизни, потому что решил пойти работать в телефонную компанию, проводившую связь на западе страны. А моя прабабушка сказала, что ее зять не должен работать в коммунальном секторе. «Ему просто захотелось лазить по телефонным столбам», – возмущенно сказала мама. Помню, что я удивилась, не понимая, что в этом плохого. Хотя это было очевидно – он сбежал, когда мама была во младенчестве, и так и не вернулся. Я даже не знала, как его звали.

«Мой дед работал в телефонной компании, которая тянула связь на Западе», – сказала я. Все чаще я ловила себя на том, что говорю как по давно и хорошо разученному сценарию.

«Правда?» – ответил Пит.

«Ну да. Ему там нравилось. Свобода. Лазание по столбам». Может, и так, но ради этого он бросил жену с младенцем.

«Надо же! – сказала Кэролайн. – А я и не знала, Лэйс. Это же так здорово».

Пит сделал большие глаза: «Это очень здорово».

Будь мертвые Иисусы не столь вероподобны, я бы решила, что Пит ходит в художественную мастерскую исключительно, чтобы побыть рядом с Кэролайн. Но у него был талант. И, судя по его работе, какие-то серьезные страхи. Он откинул волосы со лба и прищурился.

«Ну, не знаю. Что-то мне в этом не очень нравится», – сказал он.

Последовала долгая пауза. Было слышно, как на задворках здания журчит ручей. В своем сбившемся к талии фартуке Пит выглядел очаровательно. Его картина была изысканной и гротескной. Очень в духе нашей школы: скорее замысел, чем смысл, скорее искания, чем замысел. Мы качали головами и пытались найти правильные слова.

Пит рассмеялся.

«Может, это слишком…»

Кэролайн засмеялась вместе с ним.

«Решительно…»

«Грубо…».

«Неоднозначно», – добавила я.

«Чересчур напыщенная херня?»

Я думала о своем деде, залезающем на телефонные столбы. Впервые я заинтересовалась причинами распада семьи с маленьким ребенком. Амбиции? Поиски приключений? Работа?

Через тридцать лет, унаследовав после смерти бабушки ее дневники, я узнала побольше. К моменту появления на свет моей мамы этот брак уже потерпел крах. В роддом бабушку повез кто-то другой. Дед заехал туда, чтобы оставить коробку дешевых конфет и записку – если родится мальчик, он будет оспаривать развод. Родилась девочка. Это было в 1950 году.

Кэролайн привела нас в чувство.

«Не знаю, в чем суть этого, Пит, но уверена, что ты вложил в это свою душу».

Он воззрился на нее с широкой улыбкой. Моя подруга не только нашла соответствующие моменту слова, но еще и попала в точку с тем, чего я хотела больше всего. Я хотела почувствовать свою душу, ее движение к чему-то, что не было мной самой. Мне было больно видеть моих друзей с их яркими полотнами. У меня не было ни искусства, ни воображения, ни служения. Общепринятым выходом было завести себе бойфренда. Я подумала о Шепе и решила, что попробую.

Через несколько недель Кэролайн оказалась в состоянии полного упадка сил. Она переусердствовала с восстановлением спортивной формы после операции на колене (порвала переднюю связку на хоккее). Кэролайн обнаружила, что просто рождена для гребного спорта. Тонкокостная, с длинным гребком, теперь она была не просто красавицей, но еще и известной спортсменкой. Университеты уже обращали на нее внимание. Но она ела слишком мало, чтобы удерживать вес. Ее белокурые волосы вяло падали на плечи и отказывались расти дальше. Она заметно похудела, а на завтраках я видела, что она зябнет над кружкой чая, несмотря на льющийся из окон солнечный свет.

Мы шли в церковь. Медленно, потому что ее нога все еще была в ортезе. «Наверное, мне нужен просто дневной сон. Но у нас покоя не жди», – сказала она. Для меня корпус Китт, в котором она жила, был пределом мечтаний – подруг там было хоть отбавляй. Но для нее он был реальным зоопарком.

«Мне просто нужна пауза. Тебе так повезло с твоим корпусом, Лэйсик! Можешь взять и запропаститься».

Мне бы ее взгляд на вещи.

«Приходи в мою комнату после обеда, – предложила я. – Моя соседка уедет со своей командой, я буду на теннисе. Вся вторая половина дня в твоем распоряжении».

После окончания утренних занятий я рванула в свое общежитие. Заправила постель, вытряхнула простыни, аккуратно сложила и подоткнула покрывало. Взбила подушки, чтобы придать им свежий вид. Все постельное белье было в цветочек, а дополняла этот цветник подаренная мамой маленькая подушка-думка. Аккуратно расставила обувь на полу моей гардеробной и закрыла ее. Позади моей кровати было окно, за которым в это время года шумела свежая зеленая листва. Под занавес я вырвала листок из блокнота, написала на нем: «Сладких снов» и водрузила на подушки.

Когда теннисная тренировка закончилась, день утратил свое тепло. До наступления лета в Нью-Гэмпшире было еще далеко, и с заходом солнца быстро холодало. Вся в холодных мурашках, я прибежала с кортов и взлетела вверх по лестнице. В моей комнате было темно, свет выключили. Постель была заново заправлена, на ней лежала записка: «В жизни лучше не спала. Спасибо, милая подруга».

Я сохранила ее, чтобы помнить, каково это – позаботиться о человеке, которого любишь всей душой.

Тонкая верхняя губа Шепа была изумительно умелой. Я была не слишком опытна в поцелуях, но, в отличие от моих неуклюжих бывших одноклассников, Шеп понимал всю прелесть сдержанности. Он чуть-чуть отстранялся. Мы целовались среди библиотечных стеллажей, и я не ударялась о них спиной. Он крепко удерживал меня в вертикальном положении. Мне хотелось большего. Он сохранял это положение. Он был чистюлей, и его дыхание всегда пахло мятой. Бывало, что он провожал меня до моего общежития – как у младших, отбой у нас наступал немного раньше – и при глубоком вдохе я улавливала этот мятный аромат вперемешку с запахами оттаивающей почвы. Какое счастье, что мой Уоррен-хаус находился в самом отдаленном уголке кампуса! Наш путь туда занимал целую вечность. Под светом фонарей он останавливал меня, нежно брал за подбородок, и плевать, кто мог увидеть, как мы целуемся в сумерках.

Примерно через десять лет, учась в аспирантуре в Чикаго, я наткнулась на заметку о Шепе в номере журнала People, посвященном «самым сексуальным мужчинам». Теперь его кроличья улыбка превратилась в манящую, как я и предполагала, и он раздался в плечах. В заметке рассказывалось о его семье, увлечении горными лыжами, престижном дипломе и трудолюбии. Было написано, что он – находка для любой женщины.

«Да вы и половины всего не знаете», – подумала я.

Той весной, после нескольких вечерних поцелуев, я набралась смелости и спросила Шепа про голубой атласный лифчик и нашу несостоявшуюся встречу в библиотеке. Мы сидели на низеньком диванчике в его комнате, на сей раз одни, и искали темы для обсуждения. Я спросила про Шайлу, чтобы разговорить Шепа, но не была уверена, хочу ли знать ответ.

«Так что у вас там было с этой, ну, ты понимаешь?» – произнесла я.

Он поджал свои и без того тонкие губы и пожал левым плечом: «А, да из этого по-любому ничего бы не вышло».

Я ждала.

«Просто это было слишком…» – сказал он. Он посмотрел в сторону своей кровати. Я представила себе разрыв в припадке чувств. Что-то ее не видно уже некоторое время. Может быть, она была настолько убита горем, что пришлось уехать домой? Шеп взглянул на меня с каким-то шаловливым огоньком в глазах, обхватил рукой за плечи и привлек к себе. Потом развернул и уложил на диване лицом вниз. Я не сопротивлялась. Пристроив мою голову на валике, он отпустил свои руки.

Я не испугалась. До этого он ни разу не попытался что-то сделать со мной. Я даже гадала, зайдет ли он дальше поцелуев и прогулок за ручку. Крайне удивленная, я вдыхала затхлый воздух из его дивана и ждала, что будет дальше.

«Это борцовский прием, – сказал он, когда я села. – Я тебя зафиксировал».

В школьной команде борцов он был на хорошем счету. Как-то я зашла посмотреть на поединки, но была слишком смущена, увидев его в трико и защитном шлеме. Я даже не сказала ему, что была на трибунах.

«Класс», – сказала я, поправляя рубашку.

«Высвободиться практически невозможно. Ломовой приемчик», – сказал он.

«Представляю себе».

«Могу другие показать», – сказал он.

«Хорошо».

Он кивнул. Бедняга, он испугался Шайлы и перспективы с ее лифчиком еще больше, чем я. А поцелуи? Это была не прелюдия – просто на этом он и останавливался. Наверное, для него было пыткой не трахать и не долбить все что движется. Это же был старшеклассник, да еще и спортсмен. Понятно, чего ожидали от него другие ребята. От его захвата мою грудную клетку покалывало. Груди остались нетронутыми. Он улыбнулся, показав верхние зубы.

«Ну, ладно. Покажи еще какой-нибудь приемчик», – сказала я.

Он вскочил на ноги: «Вставай!» Он помог мне подняться, схватив рукой за запястье, и поставил перед собой. Показал, как сделать стойку и как двигаться. Мы сцепились. У него были пугающе сильные руки, но меня озадачило, что сосредоточен он не на мне. Понадобилось какое-то время понаблюдать за тем, как он прыгает вокруг с руками на изготовку, чтобы понять, что за чувство я испытываю, как называется это прекрасно знакомое мне сочетание нежности и снисходительности. Сестринские чувства. Как будто Шеп – мой младший брат, ему пять, мне десять, и мы озорничаем у нас дома.

Мы пританцовывали в промежутке между кроватью и диваном. Я ждала, когда он проведет свой прием.

«Кстати, твою записку я сохранил», – сказал он и аккуратно бросил меня на пол.

В апреле того года Шепа приняли в Корнелльский университет. Начался теннисный сезон. Я собиралась записаться на розыгрыш мест в общежитиях вместе с девочками из Киттреджа, чтобы в следующем учебном году жить всем вместе. Шеп уедет в университет, где сможет начать все сначала, теперь уже как полноправный наследник в поисках предназначения, а не худощавый мальчик с кроличьей улыбкой и крутыми приятелями. Нас объединяло наличие перспектив, но наши амбиции определяло предстоящее расставание.

Еще несколько недель мы все же продолжали встречаться. Почему бы и нет? Ты выходишь с формального ужина, а в фойе тебя ждет симпатичный человек. Ты идешь с ним по длинному холодному коридору и выходишь в весенний вечер. К чему обсуждать такие вещи, как влюбленность или пунктик по поводу борцовских приемов?