Текст книги "Джек Ричер, или Личный интерес"

– Я настолько открыт любым идеям, что мой мозг может вывалиться наружу. Но я считаю, что это не Карсон. Возможно, Дацев.

– Тогда это не было проверкой и мы попусту тратим время на теоретические рассуждения. Дацев не согласился бы на проверку. Он слишком заносчив. Если стрелял Дацев, это было попыткой убрать француза, которая завершилась неудачей из-за стекла, но и в этом случае мы напрасно тратим время, потому что след остыл несколько дней назад.

Вернулся официант с кофе и рогаликами, а передо мной он поставил третий кофейник. В это время в переулок свернул микроавтобус, окрашенный в цвета полицейского департамента, и остановился возле зеленой двери. Из него вышел один полицейский в синей форме и кепи, постучал в дверь и стал ждать. Через минуту дверь открыла женщина в домашнем платье, и между ними завязался короткий диалог.

– Я за тремя парнями, – вероятно, сказал он.

– Они еще не приехали, – вероятно, ответила женщина.

Полицейский шагнул назад и огляделся по сторонам. Потом сдвинул кепи вперед, почесал в затылке и недоуменно покрутил головой; только после этого его взгляд остановился на нашей компании. В его глазах появилось задумчивое выражение, он поблагодарил женщину и направился к нам. Я заметил, что на ходу он принял решение сделать вид, что сразу все понял, рискнуть и предположить, что мы – это те, за кем он приехал.

– Сначала нам нужно заехать в полицейский участок, – сказал он, остановившись около нашего столика.

Он говорил по-французски с парижским акцентом, эквивалентным бруклинскому старого Нью-Йорка или кокни в Лондоне, но в его речи не было очарования; казалось, на его плечах лежит вся тяжесть мировой несправедливости.

– Он сказал, что нам сначала нужно заехать в полицейский участок, – перевел Беннетт.

– Я понял, – отозвался Хенкин.

Я промолчал.

В результате за всех заплатил русский, вытащив пачку новеньких евро – возможно, они даже были настоящими. Мы все встали, потянулись, стряхнули крошки с одежды и последовали за полицейским к микроавтобусу. Солнце поднималось по утреннему небу, голубому, как яйцо ласточки, и я даже ощутил его тепло, но тут налетел порыв ветра, словно кто-то положил холодную руку мне на плечо. Полы дорогого пальто Хенкина захлопали вокруг его коленей, потом ветер стих, и снова стало тепло, пока мы не свернули в тень переулка.

Мы сели в микроавтобус – сначала Беннетт, затем Хенкин, за ним я, и на сердце у меня в тот момент было легко, как если б мы собирались в бар, или клуб, или в какое-то другое место, где нас ждали роскошные женщины.

Глава 15

Полицейский участок, в который нас привезли, оказался вовсе не полицейским участком. Совсем не то место, куда придет огорченный гражданин, чтобы сообщить о пропавшей кошке или потерянном бумажнике. Участок больше походил на бункер разведывательной службы, куда входишь через незаметную серую дверь в одном из правительственных зданий, расположенных на левом берегу реки, рядом с Национальным собранием, французским аналогом здания Конгресса или Парламента Великобритании. Серая дверь вела к лестнице, уходившей на два этажа вниз, к помещению с низким потолком, серыми стенами и серым линолеумом. Очевидно, здесь располагалось одно из подразделений службы внешней разведки, и я надеялся, что деньги, сэкономленные на внутреннем оформлении, потрачены на достижение результатов.

Нас отвели в комнату для совещаний. Стулья куда-то унесли, а на столе выстроилась в длинную линию дюжина портативных компьютеров. Все они были открыты, мониторы наклонены под одним и тем же углом, на каждом – одинаковые заставки полицейского управления, которые медленно перемещались по экрану в едином ритме, отражаясь от границ, как в аркадном настольном теннисе из давних времен. Вслед за нами в зал вошла миниатюрная женщина лет сорока пяти с мягкими темными волосами и мудрыми карими глазами. При других обстоятельствах я бы пригласил ее поужинать. Сейчас она полностью меня игнорировала и обратилась ко всем одновременно, не глядя никому из нас в глаза:

– Наши досье переведены в цифровую форму. Начинайте слева, двигайтесь вправо, и вы узнаете все, что известно нам.

Беннетт, Хенкин и я подошли к первому монитору, Хенкин коснулся сенсорной панели ухоженным ногтем, заставка исчезла, и пошла видеозапись. Передача одного из государственных каналов французского телевидения, решил я. Вечернее выступление президента. Он находился на подиуме, расположенном над широкими мраморными ступеньками, которые были ярко освещены. За спиной у него висели французские флаги. Я с некоторым трудом разглядел прозрачные пуленепробиваемые щиты. Микрофоны напоминали маленькие черные почки на концах изогнутых стеблей, будто выросших на поверхности трибуны. Судя по звуку, они были узконаправленными и воспринимали лишь голос президента. Однако телевизионщики добавили запись с других микрофонов, создав фоновый шум толпы и уличные звуки.

Президент нес чепуху о том, что прогресс все еще возможен и двадцать первый век может стать веком Франции, если придерживаться правильной политики, иными словами – так уж получилось, – той, которой следует он. В какой-то момент он запнулся и посмотрел куда-то вверх и влево, почти печально, после чего продолжил свою речь. Через три секунды он снова посмотрел налево, опять запнулся, а еще через пару секунд его сбили с ног, и он оказался под телами парней в темных костюмах и с наушниками. Они тут же утащили его прочь, словно гигантская черепаха, двигающаяся с удивительной быстротой.

Хенкин снова воспользовался ногтем и вернул запись к тому моменту, когда президент запнулся в первый раз и посмотрел влево и вверх.

– Там была вспышка выстрела, – сказал Хенкин. – Обязательно. – И еще через три секунды: – А здесь пуля ударяет в стекло.

Мы не сумели различить звук выстрела. Возможно, крутой эксперт смог бы его выделить, но это не дало бы нам ничего нового. Все и так знали, что стреляли из винтовки.

– Вы видели достаточно? – спросил Хенкин.

Беннетт кивнул, я промолчал, и Хенкин щелкнул мышью. На мониторе появилась карта Парижа. На ней выделялась красная стрелка, обозначенная А, указывающая на ступеньки Дома инвалидов, и еще одна красная стрелка, обозначенная Б, в путанице узких улочек возле бульвара Сен-Жермен. Две красные стрелки соединяла тонкая красная линия с надписью над ней 1273 метра, или тысяча четыреста ярдов.

– Дом инвалидов – это старый военный госпиталь, – сказал Беннетт.

– Я знаю, – сказал Хенкин. – Теперь это впечатляющий памятник.

Подходящая часть города для выступления с большой политической речью. Эмоционально значимое место, открытое пространство перед ним, где может собраться не слишком большая группа людей и где можно установить телевизионную технику. Ну, а на бульваре Сен-Жермен должен находиться многоквартирный дом. Очень дальний выстрел, направление почти параллельно реке, не более тысячи ярдов от того места, где мы находились. Очень близко к дому для всякого, кто имеет отношение к правительству.

Хенкин снова щелкнул мышкой, и мы увидели серию фотографий, сделанных на президентском подиуме после выстрела. Теперь пуленепробиваемое стекло было хорошо видно. Сам подиум, массивное сооружение, судя по всему, легко собирался и разбирался, а стеклянные щиты представляли собой прозрачные панели, каждая семь футов высотой, четыре фута шириной и примерно пять дюймов толщиной. Они стояли параллельно друг другу, окружая подиум с разных сторон, словно стенки просторной телефонной будки.

– Можно? – спросил Хенкин.

Беннетт кивнул, я промолчал, Хенкин щелкнул мышкой, и на экране появилась следующая фотография: место, в которое попала пуля, крупным планом. Крошечный белый скол с тонкими трещинами длиной в дюйм, расходящимися в разные стороны, словно лапки паука. Хенкин продолжал щелкать мышкой, одна фотография на экране сменяла другую, пока не возникло изображение зоны попадания пули, сделанное при помощи электронного микроскопа. Теперь это больше напоминало Большой каньон, хотя рядом было написано, что его глубина составляет менее двух миллиметров. На последней фотографии, в обычном масштабе, использовали видеотехнологию, как в репортажах со спортивных соревнований. Сначала стоп-кадр, потом изображение разворачивается, чтобы показать происходящее с другой точки. Теперь мы смотрели на стекло сбоку, затем точка наблюдения переместилась немного вверх. Очевидно, нам показывали то, что видел снайпер в оптический прицел винтовки, находясь на балконе на расстоянии в тысячу четыреста ярдов.

При обычном масштабе белый скол был почти неразличим, но на следующем снимке появилась яркая красная точка и тонкие красные линии по всей длине трещин – немногим больше пятисот миллиметров влево и чуть больше семисот миллиметров ниже верхнего края.

Хенкина эти измерения огорчили.

– Вы видите то, что вижу я? – спросил он, наклонившись вперед.

Беннетт промолчал.

– Я не знаю, что видите вы, – сказал я.

Хенкин огляделся по сторонам и нашел женщину с темными волосами.

– Теперь мы можем взглянуть на квартиру? – спросил он.

– Разве вы не хотите посмотреть остальное? – спросила женщина.

– А что там?

– Заключения криминалистов, баллистическая экспертиза, выводы специалистов по металлу, ну и так далее.

– Из них можно узнать, кто стрелок?

– Прямого ответа нет.

– Тогда нет, – сказал Хенкин. – Нам не нужно изучать это дерьмо. Мы хотим посмотреть квартиру.

Глава 16

Мы отправились осматривать квартиру в том же микроавтобусе, за рулем которого сидел тот же гнусавый полицейский. Темноволосая женщина, захватив два лэптопа, поехала с нами. Кроме того, нас сопровождал высокий полицейский чин, седой ветеран в синей форме. Поездка получилась легкой и короткой, из Седьмого округа в Шестой, сначала по бульвару Сен-Жермен, потом мы свернули в узкие переулки чуть в стороне от рю Бонапарт, к красивому старому зданию, стоявшему в ряду таких же домов. Настоящий боз-ар[8]8
  Боз-ар (фр.), букв. «изящные искусства» – эклектический стиль архитектуры.


[Закрыть], с высокими входными дверями, через которые мимо консьержа попадаешь во внутренний двор, где начинаются лестницы и на каждом углу имеются скрипучие старые железные лифты. Мне уже доводилось бывать в подобных зданиях. Здесь пахло пылью, едой и мастикой для полов. Из-за дверей доносились приглушенные звуки рояля и детский смех. Роскошное, но потускневшее внутреннее убранство, позолота и вишневое дерево, протертые обюссонские ковры и любовно отполированная мебель времен старой Империи.

Водитель разбудил консьержа, который открыл двойные ворота, мы въехали во двор и припарковались. По лестнице, расположенной в левом углу, поднялись на пять пролетов к запертой двери. Однако никаких печатей или полицейской ленты на ней не было.

– Кому принадлежит дом? – спросил я.

– Хозяйка умерла два года назад, – ответил пожилой полицейский.

– Но кто-то должен владеть квартирой сейчас.

– Конечно. Однако наследников у нее не оказалось. Так что все запутано.

– Как стрелок попал в квартиру?

– Предполагается, что существуют ключи.

– Консьерж ничего не видел?

Пожилой полицейский покачал головой.

– Как и соседи.

– На улице есть камеры?

– Ничего определенного обнаружить не удалось.

– И никто не видел, как стрелок вышел?

– Думаю, все наблюдали за хаосом по телевизору.

Полицейский вытащил ключ – мне показалось, что он совсем новый, – вставил его в замок, повернул, и дверь распахнулась. Мы вошли в прихожую с высоким потолком, а оттуда в коридор с полом, выложенным потускневшим черно-белым мрамором, по которому прошли тысячи ног. Нас тут же окутал холодный, неподвижный воздух. Все двери были двустворчатыми, высотой одиннадцать или двенадцать футов, некоторые открытые; за ними виднелись темные комнаты. Старый полицейский повел нас в гостиную и дальше в столовую, длиной в сорок футов. В центре стоял огромный стол из красного дерева, накрытый старой белой скатертью, и двадцать стульев, по десять напротив друг друга. Отделанный плиткой камин, потемневшие зеркала, мраморные бюсты и темные пейзажи в тяжелых позолоченных рамах вполне подошли бы для старого замка. Три огромных – от пола до потолка – двустворчатых окна на торцевой стене выходили на запад и открывались внутрь.

Обеденный стол находился ровно напротив центрального окна, возле двух других стояли два фуршетных столика с мраморными столешницами. Старый классический стиль, спокойный, симметричный, приятный глазу.

За окнами находился балкон. Он шел вдоль всей комнаты и имел протяженность около восьми футов: пол выложен плиткой, низкая каменная ограда, длинные кадки для растений с землей и засохшей геранью. И два железных кофейных столика у внешних стен между окнами.

За оградой балкона, очень далеко, виднелись ступеньки лестницы у Дома инвалидов. Три четверти мили. Их едва удавалось разглядеть.

– Как вам удалось найти это место? – спросил Беннетт.

– Президент видел вспышку выстрела, что позволило нам определить общее направление, – ответил полицейский. – После этого баллистикам оставалось сделать расчеты, и у нас появилось четыре возможных варианта. Все где-то по соседству. Три квартиры занимают обычные семьи. Эта оказалась пустой. Кроме того, обнаружены следы стертости пыли. Мы совершенно уверены, что стреляли отсюда.

– Все это объяснялось в презентации, – вмешалась темноволосая женщина. – Вам бы следовало досмотреть ее до конца.

Хенкин кивнул, наполовину нетерпеливо, наполовину с сожалением.

– Откуда именно он стрелял? – спросил он.

– Мы воспользовались электронным микроскопом. Бронебойные пули обладают сверхтвердым концом, поэтому мы сумели определить точный угол удара на молекулярном уровне. Мы вычислили скорость, что позволило найти расстояние и величину падения, после чего с высокой точностью определить место. У нас получилось, что стреляли с центра балкона, из сидячего положения, при этом сошки ружья стояли в земле, в средней кадке. Там остались следы, а на полу балкона – царапины.

Хенкин снова кивнул.

– Давайте посмотрим, – предложил он.

Мы вышли на балкон и посмотрели. Воздух был приятным и свежим, с балкона открывался великолепный вид. Кадка в центре ряда, массивная и не слишком высокая, напоминала древнюю греческую реликвию, гладкую и покрывшуюся от времени мхом. Очень подходящее место для стрельбы. Если учесть, что стрелять нужно было вниз, то стрелок среднего роста наверняка мог устроиться здесь со всеми удобствами. Он мог целиться сквозь ограду, между двух массивных, покрытых мхом каменных колонн.

– Какой рост у Дацева? – спросил я.

– От метра семидесяти до метра семидесяти пяти.

Иными словами, около пяти футов и восьми дюймов – средний рост.

Я повернулся к Беннетту:

– А у Карсона?

– Пять футов и девять дюймов, – ответил Беннетт.

Карсон тоже был среднего роста, как и Котт, рост которого составлял около пяти футов и семи дюймов, когда я в последний раз видел его шестнадцать лет назад.

Хенкин сел за кадкой, скрестив ноги и забыв о своем роскошном костюме, закрыл один глаз и прищурился.

– У вас есть фотографии, сделанные отсюда? – спросил он. – Со стеклом и подиумом, пока их еще не убрали?

– Конечно, – ответила брюнетка. – Они есть в презентации. Вам следовало ее посмотреть.

– Я сожалею, – сказал Хенкин. – Вы, случайно, не захватили ее с собой?

– Захватила, – спокойно сказала брюнетка и включила один из лэптопов, потом немного поработала мышкой и поставила лэптоп в кадку перед Хенкиным. – Мы полагаем, картинка имитирует то, что стрелок мог видеть в прицел.

В целом так и было. Я наклонился, чтобы посмотреть на монитор, и в центре экрана увидел подиум, который находился достаточно близко и казался довольно большим; прозрачное стекло также удавалось разглядеть. Подиум выглядел заброшенным, люди покинули его в спешке, а потом и думать о нем забыли.

– Я не могу разглядеть скол в стекле, – заявил Хенкин.

Женщина втиснулась между нами, и я уловил аромат «Шанели». Она щелкнула мышкой, и на стекле появилась красная точка, в пятистах миллиметрах от левого края и семистах миллиметрах сверху.

– Каков точный рост вашего президента? – спросил Хенкин.

Женщина снова щелкнула мышкой, и на экране появилась стоящая за подиумом фигура, но не президента Франции, а его дублера, предположительно такого же роста и веса. Возможно, полицейский или телохранитель.

Красная точка находилась на шесть дюймов левее горла.

– Видите? – спросил Хенкин. – Я знал. Он бы промахнулся. Левее и немного ниже.

Русский поднялся на ноги, стряхнул пыль со своих безупречных брюк и, подойдя к перилам балкона, посмотрел в сторону Дома инвалидов через серые крыши парижских домов. К нему присоединился Беннетт, встав справа, плечом к плечу; я оказался с другой стороны. Я видел бульвар Распай, широкие улицы, машины и людей, ровные ряды подстриженных деревьев, открытые зеленые пространства, тихие здания цвета меда, украшенные черным декоративным литьем, крытые шифером крыши и поникшие флаги, а также размытые белые очертания старой больницы и далеко за ней верхушку Эйфелевой башни.

Затем произошли сразу три вещи – в четком предопределенном ритме; так тикают старые часы, один, и два, и три. Сначала – крошечная вспышка где-то очень далеко, затем – порыв ветра, заставивший взметнуться флаги, и, наконец, – голова Хенкина, разлетающаяся на части прямо рядом с моим плечом.

Глава 17

Я оказался на полу балкона еще до того, как упало мертвое тело Хенкина. Его пробитая голова оставила красно-серые полосы на плече моей куртки, и я помню, как успел подумать: «Проклятье, она же совсем новая», а потом рядом появился Беннетт. Однако в следующую секунду он исчез, как и положено хорошему оперативнику. В Англии есть поговорка: «Не хочешь недоразумений, не называй имен». Лучше вообще не присутствовать в отчете.

Женщина с лэптопом скорее стонала, чем кричала, и на коленях пыталась поскорее отползти в столовую. Старый полицейский в синей форме застыл на месте, и верхняя половина его тела оставалась незащищенной. Я подумал, что в этом нет ничего страшного, потому что стрелок не станет задерживаться, чтобы сделать еще один выстрел. Только не в центре Парижа. Я приподнялся на коленях и заглянул за перила, пытаясь зафиксировать место, где возникла вспышка. Закрыв глаза, я снова ее увидел, чуть левее старой больницы, дальше, в окне верхнего этажа, шестью этажами выше.

Я открыл глаза, чтобы проверить. Либо бульвар Тур-Мобур, либо небольшая улочка за ним, серая крыша мансарды, окно в стиле боз-ар в изящном каменном обрамлении. Около тысячи шестисот ярдов. Почти миля. Семнадцать минут ходьбы обычным шагом. Я повернулся, встал, перепрыгнул через женщину с лэптопом, которая все еще стояла на коленях, стремительно пересек гостиную, выскочил в коридор и побежал вниз по лестнице, на улицу.

Я двигался не в сторону Дома инвалидов. Бесполезно. Стрелок уже наверняка скрылся, и за каждую минуту, которую я тратил бы на достижение этой цели, он бы удалялся от меня все больше. Издалека до меня донесся вой сирен, степенный и жалобный бип-боп, которым до сих пор пользуются французы. Сирен становилось все больше. Ну, и куда теперь направляется стрелок? «Только не на север», – подумал я. И не в машине. Из-за сирен. Речные мосты становились для него узким местом. С них не уйти – только в воду. Но у полиции есть лодки. Так что он пойдет пешком, на юг или юго-запад. Не на юго-восток, потому что там находится вокзал Монпарнас и полицейские прежде всего устремятся к транспортным узлам, сразу после мостов. По этой же причине стрелок будет избегать метро. Он – на одной из улиц, в паре сотен ярдов, где-то рядом с Военной школой. Значит, либо на проспекте Мот-Пике, либо на Лоуандаль.

Я выбрал улицу Севр. Не бежал, чтобы меня не задержали полицейские, но шел максимально быстрым шагом. Гораздо быстрее, чем стрелок, тут не могло быть никаких сомнений. Он будет неспешно и бесцельно прогуливаться, само воплощение невинности. Но что у него может быть с собой? Только не снайперская винтовка, разобранная на части. Для этого ему потребовались бы пила и паяльная лампа. Большинство таких винтовок достигают более пяти футов в длину и весят не меньше тридцати фунтов. Персидский ковер? Рулон ткани? Или он где-то спрятал винтовку?

Я свернул на бульвар Гарибальди и решил, что стрелок опережает меня примерно на триста ярдов и где-то должен пересечь направление моего движения. Я ускорил шаг и через три минуты оказался на рю Круа-Нивер, которая являлась продолжением проспекта Лоуандаля. Значит, через длинный квартал находится улица Коммерс, продолжение проспекта Мот-Пике. Вероятно, стрелок движется по одной из них на юго-запад, углубляясь в сердце Пятнадцатого округа, где тихо и спокойно.

Я выбрал первый же поворот, решив, что Лоуандаль подходит больше, чем Мот-Пике, потому что здание Военной школы перекроет звук самых громких сирен, приближающийся со стороны Эйфелевой башни. Поэтому я свернул и пошел еще быстрее, глядя далеко вперед, – и наткнулся на низенького мужчину, который двигался в противоположном направлении. Я успел заметить его перед тем, как мы столкнулись, и обратил внимание, что это азиат, возможно, вьетнамец, немолодой, несмотря на быстрый шаг, но жилистый и на удивление тяжелый.

Я притормозил, надеясь, что он сумеет устоять на ногах и тогда мне удастся продолжить движение, попросив у него прощения и не задерживаясь. Однако он крепко вцепился в мою куртку и повис на мне, словно у него подкашивались ноги. Я сделал неловкий шаг вперед, стараясь не наступить ему на ноги, но он развернул меня против часовой стрелки, прижался ко мне и начал подталкивать к краю тротуара.

А потом он меня ударил.

Он перестал сжимать правой рукой мою куртку, отвел ее и сжал пальцы для нанесения классического удара ребром ладони мне в пах. Что могло бы оказаться серьезной проблемой, если б я быстро не сдвинулся назад, и в результате удар пришелся во внутреннюю часть бедра – также болезненное место. Он попал в нервное окончание, и на секунду моя нога онемела; мой противник тут же это почувствовал и снова начал толкать меня изо всех своих сил, действуя весьма энергично. У себя за спиной я услышал шум проезжающих мимо машин. Узкая парижская улица, средняя скорость около сорока миль в час, девять водителей из десяти говорят по сотовым телефонам.

Достаточно.

Я схватил мужчину за горло одной рукой и отодвинул его от себя – теперь его кулаки оказались бесполезны. Конечно, он мог нанести удар ногой, но тогда я бы сжал его горло еще сильнее – и он это понял. Я начал отталкивать его назад.

В этот момент появились полицейские.