Текст книги "Крестьянская история"

Судьба моего дяди Прокофия

Через год в этот же техникум поступил брат мамы, Прокофий. Юноша сразу же заявил о себе – паренёк с незаурядными способностями, умный, начитанный, лучший шахматист техникума, исключительно музыкально одарённый. Когда он в первый раз увидел фортепьяно, подошёл к инструменту, прошёлся пальцами по клавишам несколько раз и тут же заиграл мелодию «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка…» – тогда эту песню пели все. Но не только эту. Мама иногда пела романсы своей юности, грустные, щемящие душу безысходным страданием: «Мой сад с каждым днём увядает, помят он, поломан и пуст, хоть пышно ещё доцветает настурций в нём огненный куст…», «Скоро ли, скоро ли кончу гимназию, скоро ли, скоро ли буду гулять, как надоело мне это учение – это учение просто мучение, ах, поскорей бы гулять…». Печальный романс «Девица бедная, сердце разбитое, милый не хочет любить…» всегда меня пугал. Или: «Соколовский хор у Яра был когда-то знаменит, соколовская гитара до сих пор в ушах звенит…». И, конечно же, «Очаровательные глазки, очаровали вы меня…». И ещё было в её репертуаре много теперь уже навсегда забытых песен. Прокофий создал в техникуме оркестр струнных инструментов, руководил которым сам. Играли «Барыню», «Вдоль по Питерской», «Камаринскую», «Коробейников», «Светит месяц» и другие ныне забытые мелодии. В группе музыкантов не хватало балалаечника, брат обязал сестру освоить этот инструмент. Мама играть научилась быстро, играла хорошо, балалайка у нас была, иногда она аккомпанировала себе, когда пела романсы.

Неугомонный студент организовывал и проводил шахматные турниры, студентка Мария Морозова была их постоянной участницей. В техникуме регулярно проводились политбои (прообраз современного КВН). Это было так: соревновались две группы (команды). В каждой группе было равное количество участников. Поочерёдно команды задавали одна другой вопросы – только на политические темы, вопрос был адресован конкретно одному из членов группы. Если тот, кому задали вопрос, ответить не мог, то он выходил из игры. Случалось так, что Прокофий оставался один против шести или восьми человек, и его группа выигрывала. Его качали. На курсе он был самым младшим, но в техникуме Прокопа Морозова знали все, относились к нему с большим уважением. Учился он блестяще.

После третьего курса приехал в коммуну «Красный сибиряк» на практику. Здесь студент-третьекурсник тщательно изучил финансовую документацию, досконально исследовал трудовые достижения коммунаров, производительность труда членов коммуны во всех сферах деятельности. В своей курсовой работе всё подробно описал, отразил достижения коммуны в цифрах и фактах. В качестве сравнения подробно изложил состояние дел в хозяйстве своего отца, производительность труда, экономическую составляющую жизни семьи на момент создания коммуны. На основе неопровержимых данных сделал вывод, что коммуна нерентабельна, что она сама себя проедает и что такая форма хозяйствования неприемлема. Результат не замедлил сказаться: Прокофия публично, на общем собрании, исключили из комсомола, заклеймили позором, выгнали из техникума. Было ему семнадцать лет. Для мамы, для бабушки и для самого Прокофия это был колоссальный удар. Мама рыдала, она очень любила своего брата, они были не просто брат и сестра – они были большими друзьями. (Спустя много лет сестра повторит судьбу своего младшего брата, рыдать буду теперь уже я.)

Но надо было жить дальше. По воле Иосифа Виссарионовича Сталина начали создаваться колхозы. Вал огульной коллективизации докатился и до Сибири. Колхозы множились. Специалистов сельского хозяйства было мало, точнее сказать, их не было. Опальный студент-недоучка пригодился для работы зоотехником в колхозе «Красное поле» (село Озеро Красилово). Диплом об образовании тогда в колхозах не спрашивали. Где их взять-то, дипломированных специалистов, на все вдруг образовавшиеся колхозы? Крестьяне-единоличники, знатоки тонкостей крестьянского труда, были отправлены осваивать Нарымские болота. Да и сами руководители колхозов толком не знали, какие специалисты им нужны. Учитывая горький опыт, молодой зоотехник уже не делал смелых выводов, не соответствующих велению времени, просто хорошо работал, был отличным организатором, квалифицированно разбирался в вопросах животноводства. Пригодились знания и опыт, ненавязчиво приобретённые в доме отца-хозяина и за время учёбы в техникуме. Его приняли в партию, направили на работу в Косихинский райком ВКП(б). Как вспоминала бабушка, он часто стал приносить портреты «врагов народа», доверительно, вполголоса говорил ей:

– Спрячь где-нибудь.

С затаённым страхом она уносила портрет очередного «врага народа» в кладовку, к началу войны их накопилось много. На фронт его призвали в сентябре 1941 года. Сначала отправили на восток, потом он сообщил, что едет на запад и будет проезжать мимо нашего разъезда Каратканск. Зима. Холод. Мама и бабушка по очереди находились на вокзале, очень хотелось свидеться хоть на минутку. Мама дежурила по ночам, встречала каждый поезд, бабушка – днём. Но поезда проходили не останавливаясь, торопились на фронт. Надеялись, что бросит письмо. Не дождались. Может, и бросил, да унесло ветром. Старший лейтенант, командир роты артиллеристов Морозов Прокофий Никифорович был убит 18 февраля 1945 года (в возрасте 31 года) в Германии, в городе Нойведель Померанцевской области, похоронен на площади города Нойведель. В этот же день, 18 февраля 1945 года, погиб командующий Восточно-Прусской операцией – самый молодой генерал Армии, дважды Герой Советского Союза Иван Данилович Черняховский. 18 февраля 1945 года в Австрии, в фашистском лагере Маутхаузен, после зверских пыток германских извергов был казнён Герой Советского Союза (посмертно) Дмитрий Михайлович Карбышев. Обливая на морозе холодной водой, немецко-фашистские палачи превратили его в ледяную скульптуру. Вечная всем память. Такой печальный день. В этот день мы поминаем всех.

Младшая сестра мамы, Анна (Нюра), окончила шесть классов, уехала в Кемерово, работала на заводе. Во время войны случилось ЧП, погибли люди, в том числе и тётя Нюра. Когда и как это случилось, никто бабушку не известил. Только после войны дошли слухи о её гибели. Где и кто хоронил – неизвестно. Без вести пропавшая. В глубоком тылу человек ещё больше ничего не стоил, чем на фронте.

Бабушка – истинно русская женщина

В пятьдесят лет овдовел Васятка. Он предлагал бабушке сойтись, но она отказалась. Васятка настойчиво убеждал её: «У меня свой дом, будешь хозяйкой. Сколько можно тебе скитаться?» Но бабушка знала – она нужна детям, внукам. В труднейшие времена помогла вырастить семерых внуков, одному из них спасла жизнь. Было это так.

Бабушка и её пятилетний внук спокойно шли по улице. Вдруг откуда ни возьмись, как чёрт из табакерки, перед ними появился огромный бык, видимо, сорвался с цепи. Пригнув голову, раздувая ноздри, с глухим раскатистым рёвом озверевшая скотина ринулась вперёд. Мгновенно оценив ситуацию, схватив внука в охапку, крепко прижав его к себе, бабушка рухнула на землю, прикрыв собой дитя. Что было потом, не помнит, как смогла продержаться, пока люди не усмирили разъярённое чудовище. Долго потом пролежала «в беспамятстве». Всю жизнь её мучили головные боли, от которых она пыталась избавиться, накладывая на голову капустный лист или смачивая голову солёной водой, а когда появился аспирин – употребляла его без меры. При ходьбе припадала на одну ногу, наверное, что-то было повреждено в том неравном противостоянии. Но на ребёнке не было даже ни одной царапины – так надёжно укрыла своим телом и держала в своих крепких объятиях его спасительница.

Такими были наши святые русские бабушки, бесконечно преданные семейным идеалам, хранительницы семейных очагов, крепительницы семейных уз, незаменимые воспитатели и учителя. Считали, что именно они несут полную ответственность не только за судьбы своих детей, но и за судьбы своих внуков. Забегая вперёд, скажу, что умерла наша любимая бабушка на восемьдесят девятом году жизни. Была она до глубины души истинно русской женщиной, человеком изумительной христианской нравственности, порядочности, честности, великого терпения и всепрощения. Рассказывала о своей жизни скупо. Потом-то я поняла – боялась. Было в её жизни и хорошее, и плохое, но как расскажешь? Не обернулось бы всё бедой. Иногда, видимо, подытоживая какую-то свою трудную думу, она тяжело вздыхала и, махнув рукой, вполголоса говорила: «Всё пошло прахом». И тут же умолкала, настороженно оглядываясь, не услышал ли её слова кто-нибудь чужой.

Мое сибирское детство

Мама окончила техникум, работала сначала в Солонешенском районе, а затем в своём родном селе зоотехником. В 1932 году сюда приехал техник-свекловод Ананьев Иван Иванович. Родом он был с Украины, окончил Купянский агроиндустриальный техникум в Харьковской области. На Алтае сахарную свёклу тогда не выращивали, так что Иван Иванович был в этом деле пионером. Здесь мои родители встретились и поженились. Потом отца отправили работать агрономом в Топчихинскую МТС. В октябре 1935 года у них родился первый ребёнок, мальчик. Октябрь, поздняя осень, роддом отапливался плохо, было очень холодно. Малыш простудился, заболел воспалением лёгких и умер. В 1937 году родилась девочка – моя старшая сестра Тамара. В 1939 году родители уехали на Украину, на родину отца, в Винницкую область. Тут родилась я. Прожили на Украине два года. Уехали в апреле 1941-го по настоянию мамы. Она всю свою жизнь не переставала удивляться: как это Сталин не знал, что вот-вот должна начаться война с Германией? Она, простая женщина, прекрасно понимала, что все обещания и пакты о ненападении – фикция, что война вот-вот грянет. Это было понятно совершенно не искушённому в политике и в военном деле человеку по событиям в Германии, где на городских площадях жгли книги, поджогу Рейхстага, судилищу над Георгием Димитровым и по другим событиям, происходившим в мире. Ежедневно приходили тревожные вести. Каждый день, когда папа возвращался с работы, мама упорно твердила: «Увози нас отсюда». Уговорила. Однажды он пришёл домой с переселенческим свидетельством[15]15
  Переселенческое свидетельство – документ, дающий право на бесплатный проезд для всех членов семьи соискателя к месту предполагаемого постоянного проживания.


[Закрыть].

В апреле 1941 года семья покинула Украину, как оказалось, навсегда. Вернулись в Сибирь. Пункт назначения – Новосибирская область, село Дмитриевка, колхоз «Добровольная Украина». Люди здесь были в основном из Западной Украины. Жили все хорошо, имели большие огороды, каждый брал земельный участок по своим силам – сколько мог обработать. Многие жители держали на подворье корову, телёнка, свинью, кур. Председателем колхоза был украинец по фамилии Белоконь. Он «прославился» тем, что его жена якобы отравилась стрихнином, не вынеся измены мужа. Было много разговоров, пересудов (отравилась или отравили?). Хоронили покойницу всем селом, очень жалели. Наша семья оказалась тут как белая ворона. Успели обзавестись хозяйством, а через два месяца началась война. Отец сразу же ушёл на фронт. Мама осталась одна с двумя детьми: сестрёнке – четыре года, мне – два. На следующий день к нам в дом явился председатель сельсовета, украинец по фамилии Щербина. Вместо правой руки у него торчала культя, стало быть, для войны непригоден. Где потерял руку, можно только догадываться. В прихожей на вешалке висела кожаная тужурка моего отца. Незваный гость здоровой рукой снял с вешалки нашу святую память об отце и захлопнул дверь со словами:

– Твоему мужу эта кожанка больше не понадобится. С войны он не вернётся.

Накаркал, гад. Из моего далёкого детства память сохранила не так уж много, но этого председателя сельского совета помню хорошо. Новый обладатель отцовой кожанки ездил на лихом жеребце, держа вожжи одной рукой. Мрачный вид пустого рукава, засунутого в карман, повергал меня в неописуемый страх. Председателя боялись все. При его появлении хотелось поскорее куда-нибудь спрятаться. У него было четверо детей – наши ровесники и постарше. В детском сообществе села существовала негласная установка с ними не водиться, они никуда из своего двора не выходили, так и росли за высоким забором.

Работала мама на ферме учётчицей и в поле на уборке урожая. Основной зерновой культурой была рожь, колхозное ржаное поле убирали серпами. Женщины скашивали колосья, вязали в снопы, ставили для просушки в суслоны[16]16
  Суслон – несколько снопов, поставленных в поле для просушки колосьями вверх и покрытых сверху снопом.


[Закрыть]. Мальчики-подростки возили зерно в Татарск на быках, в ящиках-фурах, сбитых из грубых досок, они же эти фуры загружали и разгружали. Рано утром мама вставала, доила корову, поила скотину, давала корове и овцам сено, сыпала корм курам. Тщательно прятала спички, ножи, вилки, убирала подальше посуду, которая могла бы разбиться, в общем, все колющие и режущие предметы, чтобы мы, не дай бог, не поранились или ещё что похуже. Ставила у порога мятую-перемятую кастрюлю без ручек – горшков-то не было, – плотно закрывала дверь, запирала на замок и к шести часам утра бежала на ферму на первую дойку. Мы с сестрой, конечно, спали. Когда просыпались, на столе в горнице было приготовлено две кружки молока (кружки были металлические), на них лежало по ломтику хлеба – это был наш завтрак. Рядом стояла кринка, в которой налито ещё две кружки молока, и в тряпице завёрнуты ещё две порции хлеба – это был наш обед. За завтраком и за обедом должна была проследить сестра. Когда она решала, что пришло время обеда, наливала в кружки молоко, давала мне мой паёк хлеба, брала свой кусочек, и мы аккуратно всё съедали. Игрушек никаких не было, кукол тем более не было, мы понятия не имели о такой игрушке. Теперь смотрю, как взрослые дяди то на машине, то на санках прокатятся, то постреляют, и вспоминаю маленьких девочек-узниц, у которых единственная игрушка – выделанный в древесной золе и высушенный в надутом виде грязно-серый свиной мочевой пузырь, внутрь которого насыпан горох. При игре в жмурки тот, кого ловили, бегал по комнате, гремя горохом в пузыре, водящий должен был по звуку ловить убегающего. Конечно, больно ушибались, плакали, но пожалеть, утешить было некому. Играли в кулючки, прыгали с кровати – кто дальше, плевали – кто дальше, скакали на одной ноге – кто дольше, прыгали через верёвочку – кто дольше, ездили верхом на табуретках – кто быстрее, кувыркались на голом полу – кто сколько раз. С тоской подолгу смотрели в окно: так светило солнышко, так хотелось погулять по зелёной травке или по сверкающему снегу! Бегали собачки, кошки, летали птички, им было так хорошо! А нам это благо – просто походить по земле, поваляться на травке, скатиться с горки на салазках, побродить по весенним лужам – было недоступно. Засыпали там, где заставал сон: на кровати, на полу, на печи. Мама вспоминала:

– Бегу поздно вечером, вижу издалека – изба стоит цела, значит, есть надежда, что девочки живы. Остаток пути несусь, забыв усталость, – вдруг беда, вдруг не успею, в голове роятся дурные мысли. Захожу в хату – живы мои доченьки! Рада-радёшенька! На сегодня пронесло.

Врезалось в мою память событие нашего горемычного детства. Было это поздней весной или ранней осенью, сказать не могу. Стоял ясный солнечный день, но к вечеру небо затянули тучи и пошёл красивый пушистый снег. Мы с сестрёнкой прилипли носиками к оконному стеклу и дивились снежинкам, которые, кружась, цепляясь друг за друга, образовывая хлопья, опускались на землю. Всё быстро побелело, а волшебный кружевной танец снежинок продолжался, ему не было конца, от такого чуда невозможно было оторвать глаза – мы застыли в немом восторге. Но вдруг мы увидели нашу корову, она пришла из стада, вся покрытая снежным покрывалом, рогами приподняв заворину[17]17
  Заворина – перекладина, род засова, которой изнутри закрывали ворота.


[Закрыть], зашла в ограду, ходила около дома, тёрлась боками о стены и громко мычала. А снег всё падал и падал. Нам было очень жаль нашу несчастную Зорьку. Теперь мы уже не видели магическую красоту снежинок, мы смотрели на нашу кормилицу и горько плакали от сознания, что ей холодно и хочется поскорее в тёплый хлев. Нам казалось, что она просит нас о помощи, а мы, понимая, что помочь не можем, чувствовали себя виноватыми. Запорошенное снегом животное металось у стен хаты, не понимая, почему его не пускают в стайку, и жалобно, с упрёком громко мычало. Мы истошно ревели от жалости и сострадания. Уже совсем стемнело, когда прибежала мама, она никак не могла понять причину нашего горя, мы так зашлись в плаче, что с трудом, еле-еле смогли объяснить суть наших переживаний. Кое-как успокоив нас, мама ушла доить нашу страдалицу, а когда она вернулась с молоком, уже не смогла разбудить нас. Голодные, но счастливые, что наша Зоренька спасена, мы крепко спали.

Прибежав с работы, мама в первую очередь вытирала нам носы, успокаивала, и мы все радовалась нашей встрече. Чем-нибудь нас кормила, и мы, обретя свободу, быстро собирались и бежали «на улочку», то есть на воздух, хоть немного погулять, в любую погоду. Восторгу нашему не было предела. Всё у нас вызывало восхищение: солнышко, цветы, лужи, снег, ветер, облака, звёзды, месяц. Вечерами я всегда подолгу смотрела на луну, и мне казалось, что и она внимательно за мной наблюдает, и, если я гуляла одна, возникало чувство, что я совсем не одна – нас двое – со мной гуляет добрая луна. Я радостно ей махала, и ночное светило приветливо мне улыбалось.

Зимой долго не погуляешь, холода, студёные ветры утомляли всех – и взрослых, и детей. Так хотелось, чтобы поскорее пришла весна. Как-то в холодный зимний день в мою маленькую голову пришла мысль, что весна не приходит долго потому, что все люди ходят в пимах. Я твёрдо решила помочь весне вернуться. Как только пришла мама, я быстро надела тужурку, накинула шаль, всунула голые ноги в брезентовые туфли на резиновой подошве (других не было) и выбежала из хаты. Обувь была мне велика, я шла, точнее, скользила, падая, по самой середине улицы, чтобы люди меня увидели и последовали моему примеру, то есть вышли бы все на улицу без пимов, в галошах, туфлях, ботинках, тогда обязательно начнётся весна. К счастью, мама по какому-то делу вышла во двор и, увидев меня на дороге почти босую, ахнула. Полузамёрзшую принесла домой, пока она растирала мои онемевшие от холода руки и ноги, я кое-как поведала ей о цели моей необычной, как бы теперь сказали, акции. Когда мама объяснила, почему не приходит весна и когда она придёт, я расплакалась, так как весну надо было ждать ещё долго. Одев на ноги чулки из овечьей шерсти, закутав меня в фуфайку, усадила на печь и продолжила делать свои обычные дела. Вынесла кастрюлю-горшок, кормила, поила скотину, которая надрывно мычала, блеяла, кудахтала. Носила из колодца воду, колола дрова, топила печку, готовила ужин, мыла полы. Перед сном рассказывала нам сказки и пела песни. Я и теперь помню мамины песни из того далёкого времени, которое условно можно назвать детством. Мы ей всегда подпевали. Уложив нас спать, мама до поздней ночи вязала рукавицы с указательным пальцем – для солдат на фронте. Вязали их все женщины села.

Дети военного времени очень рано обретали самостоятельность. Малыши в два-три года уже сами, без надзора, ходили по двору, на улице. Однажды, гуляя у лесной опушки (мне было четыре года), я увидела, что двое мальчишек нашли гнёздышко какой-то маленькой птички и съели её крохотные яйца. Ребята моего возраста, они не были хулиганами – они были голодными, яйца съели со скорлупой. Птаха долго и скорбно стонала своим тоненьким голоском. Мне было очень жаль несчастную пичугу, я хотела утешить её, из сухих травинок надстроила гнёздышко и обложила его цветочками. Потом каждый день бегала к лесу (это было неблизко) посмотреть, не вернулась ли хозяйка в своё гнездо, в плотно зажатом кулачке носила крошки. Но птичка не вернулась. Мальчики залезали на высоченные берёзы и забирали из гнезда сорочьи кладки. Яйца были покрупнее, мальчики выпивали их содержимое через полую сухую травинку. Сороки очень волновались, громко, сердито верещали, стыдя маленьких разбойников.

Взрослые нас не спрашивали, где были, что делали. Присматривать за нами было некому, мы были сами по себе, всё обозримое пространство деревенских просторов принадлежало нам, шли куда хотели, никого не боялись, ни бандитов, ни маньяков, ни насильников не было, даже понятий таких не было, воры были, но детей они не трогали. Собак и тех было мало, так как лишнего корма для псов в домах не имелось.

Одеты были и дети, и взрослые кто во что. Никого не волновало, какое на нём платье, какая одежда – не голый, и хорошо. Шили нам платьица наши мамы, бабушки вручную, стебельчатым швом, иногда из куска ткани, но чаще перешивали что-то уже ношеное. Было обязательным правило: платье на голое тело никогда не надевали. У девочек, женщин под платьем должна быть рубашка – предмет гигиены, ну а зимой ещё и для тепла. Девочки постарше свои простенькие рубашки украшали вышивками, вязали к ним узорные кружева, хоть и не видно, но душа всё равно тянулась к красоте, к тому же постиранное бельё развешивалось на улице – пожалуйста, любуйтесь! У мужчин исподнее бельё – кальсоны и рубаха – тоже предмет гигиены, традиция. Нательное бельё должно было быть белым. Край бедности – это когда нет даже самого худого нижнего белья, есть только то, в чём человек одет, чем прикрыта нагота, и нет смены. Ещё одна традиция, которая строго соблюдалась: суббота – день уборки своего жилища, банный день. В этот день в избе производилась тщательная уборка, влажным травяным веником обметали потолок и стены, чтобы не было паутины, мыли окна, голиком[18]18
  Голик – веник из сухих прутьев.


[Закрыть] с дресвой[19]19
  Дресва – мелкий щебень, крупный песок, получающийся от выветривания горных пород и при обделке камня.


[Закрыть] скоблили полы. Всё это делали женщины или входило в обязанность детей. К вечеру топили баню, а у кого не было бани – мылись дома. Такой была культура крестьянского быта.

Когда приехала бабушка, мы перестали быть узницами. В летние жаркие дни бабушка с Тамарой уходили по ягоды, причём ходили по степи босиком, меня оставляли стеречь хозяйство. В мои обязанности маленького сторожа входило: выгонять кур из огорода, чтобы не поклевали огурцы, периодически наливать воду в поилку курам и поросёнку, никуда от хаты не отлучаться и смотреть, чтобы в избу никто чужой не вошёл. Я очень добросовестно выполняла бабушкин наказ, с независимым видом степенно разгуливая в ограде (ограда – это прясло из трёх жердей) или за оградой около двора. С превосходством смотрела на шалости моих сверстников – мне, мол, доверили такое ответственное дело – и с тайной завистью, ведь так хотелось поозорничать, побегать и попрыгать вместе со всей весёлой компанией, поиграть в прятки. Прятки – самая любимая детская игра. Около жилья в неглубоких ложбинках, там, где чернозём, были густые заросли здоровенной конопли, самое лучшее место для укрытия. Пока тебя ищут, можно ещё и полакомиться, нашелушить спелых конопляных семян, потереть их в ладошках, выдуть шелуху, закинуть полученную горсточку семечек в рот, тщательно прожевать – получится очень вкусная кашица, глотать эту амвросию следовало медленно, не спеша, растягивая удовольствие. Конопляное семя очень маслянистое, со специфическим приятным запахом. Это было доступное лакомство для неизбалованных вкусностями детей.

Старуха и малолетка бродили по степи вдвоём, не ведая страха. Но всё-таки без неожиданной неприятности не обошлось. Как-то ягодники остановились у лесной опушки, чтобы отдохнуть, перекусить и попить воды из дождевой лывы[20]20
  Лыва – лужа от дождя, разлива, родников.


[Закрыть]. Только-только расположились, как из-за кустов появился человек с заросшим, как у лешего, лицом. Бабушка и внучка оцепенели. Видение в образе мужчины спокойно подошло к ним и вежливо спросило у бабушки, нет ли у неё кусочка хлеба. Хлеб был, бабушка обязательно брала с собой два ломтика, так как ходили они всегда подолгу. Опешившая старушка осведомилась у Тамары, хочет ли она есть? Испуганная девочка ответила, что нет, не хочет. Бабушка тоже твёрдо заявила, что есть она не хочет, и отдала весь хлеб внезапно появившемуся призраку. В тот день добытчицы вернулись рано, ягод набрали мало. Только став взрослой, сестра поведала мне эту грустную историю. Раньше не посмела, так как бабушка в тот момент объяснила всё так:

– Это беглый, – и доверительно попросила: – Томочка, ты никому не сказывай про то, что мы тут кого-то видели.

За только что пережитым парализующим душу испугом последовал другой, ничуть не меньший, страх: вдруг узнают, что видели какого-то чужака, тогда придётся держать ответ – почему не поймали и не привели куда следует. Был ли это дезертир или сбежавший из тюрьмы зек, неизвестно, но ясно одно: был он глубоко несчастный человек, наверное, так и сгинул где-то.

Хотя всё-таки обитало в нашем небольшом уютном селе творение природы, которое держало в страхе всех – и детей, и взрослых. Это колхозный бык-производитель по кличке Чемберлен – огромное агрессивное чудо-юдо чёрной масти с большущей головой с белым пятном на лбу, короткими, мощными, дерзко растопыренными рогами. Глаза у него были злые, вид свирепый. Иногда он бешено возбуждался, дико ревел и неистово бил копытами землю. Тогда все разбегались кто куда и издалека, с безопасного расстояния, с тихим ужасом наблюдали за проделками местного Аписа. Зимой бугай находился в отдельной отгороженной стайке, за ним ухаживала маленькая хрупкая женщина-скотник, которую и взрослые, и дети звали Гальян. Было это имя или фамилия, мы не знали. Через верхнюю губу быка было продето железное кольцо, к кольцу привязана верёвка-поводок, за которую Гальян водила это чудище к колодцу на водопой. Повелительница быка была неразговорчива, наверное, она плохо понимала по-русски. Но со своим подопечным она тихо, почти шёпотом постоянно беседовала. Чемберлен её слушался, как-то по-домашнему спокойно мычал, мотал головой, видимо, соглашался. Всех это очень удивляло, так как рядом с этим грозным созданием Гальян выглядела крохой. Летом бык всегда находился в стаде коров. Вечером, когда стадо возвращалось с пастбища, ребятня брызгами разлеталась во все стороны, прячась куда-нибудь за забор или за угол дома, так как первым с глухим рёвом всегда шествовал властелин коровьего гарема. Маленькая Гальян встречала своего подопечного богатыря и отводила в стайку, грозное животное покорно за ней следовало. Зрелище это вызывало у детей и у взрослых немой восторг и глубокое уважение – Гальян была героиней, спасительницей, каждый из нас думал: «Что бы было с нами, если бы не Гальян?»

Главная детская зимняя забава – это катанье с горы на салазках, но салазок у нас не было. Бабушка сделала нам ледянку. Это совсем не те ледянки – куски штампованной пластмассы с ручкой, на которых сегодня катаются детки с ледяных горок. Когда я в первый раз увидела это изобретение и услышала, что оно называется «ледянка», то очень удивилась и возмутилась – как можно называть такую безыскусную вещь таким красивым словом? Ледянка – это значит ледяная, сделанная изо льда или с помощью льда. Настоящая ледянка делалась так: в плотно утрамбованном снегу выкапывалась лунка-опока. Ямка искусно обкладывалась соломой, получалось своеобразное гнездо. Соломенное гнездо аккуратно промазывалось изнутри жидким коровьим навозом. Навоз замерзал. Процедура повторялась несколько раз до нужной крепости. Гнездо вытаскивалось из опоки и теперь уже снаружи аккуратно, чтобы всё было гладко, обмазывалось всё тем же коровьим навозом, замораживалось и потом очень аккуратно обливалось несколько раз водой, намораживался слой льда. Получалось что-то наподобие купола. Купол переворачивался – ледянка готова. В неё помещалась только задница, ноги надо было держать прямо, не сгибая. Ледяной купол летел с горы в двух плоскостях – вертелся вокруг своей оси и катился вниз, при условии, что горка должна быть обкатанной, с ледяным покрытием. Сколько было визгу от удовольствия! В силу доступности исходного материала были такие ледянки у многих детей. Маленьким детям их делали бабушки или мамы, дети постарше мастерили сами.

Следует сказать, что деревенские ребятишки были сообразительные, смекалистые, изобретательные, сноровистые, как говорили тогда – толковые и удалые (сегодняшнее слово «креативный» здесь не подойдёт – это совсем не то). Юные гении вкладывали в свои произведения творческую смекалку, и их изделия неслись с горы быстрее и дальше. В азарте и суматохе, в хаосе забавы летящие с горы наездники сталкивались, образовывалась куча мала, бывали и ушибы, и рёв, но всё это во внимание не принималось.

Снежные горки были естественными, нерукотворными, сибирские неуёмные бураны наносили огромные, плотные снежные сумёты[21]21
  Сумёт – сугроб.


[Закрыть] – такое у детей было зимнее раздолье. Но одна беда – в зимнее время многим детям не в чем было выйти на улицу. Случалось, что в семье одной парой пимов пользовались двое-трое детей, в таком случае ходили на горку по очереди. Нигде никогда после я не видела у катающихся с горки детей таких волшебных ледяных салазок.

Всё свободное от хозяйства время бабушка пряла пряжу из овечьей шерсти-поярки[22]22
  Шерсть-поярка – высококачественная шерсть, первая стрижка молодой овцы.


[Закрыть]. Шерсть сначала надо было тщательно разбумажить, чтобы не было уплотнений, очистить от соринок и комочков. Готовый пушистый ворох аккуратно сворачивался в небольшое руно-куделю, которая привязывалась к прялке, сколоченной из двух досок под прямым углом. Бабушка садилась на донце импровизированной прялки, вытягивая пальцами и скручивая веретеном тонкую струну шерстяной нити, напряденную пасму сматывала в клубки. Веретеном же сучила, скручивала две нити в одну, сматывая пряжу в большие клубки, и по ночам они теперь уже вдвоём с мамой вязали рукавицы бойцам. Бабушка рассказывала, что, когда была ещё подростком, всё время девочки в семье проводили за ткацким станком, за прялкой, за вязаньем. Это было неписаное правило семейного уклада – каждый член семьи имел свои обязанности, к этому приучали с детства. На посиделки подружки приходили с рукоделием: вышивали, вязали – теперь пригодилось. Вся лавка, стоявшая около русской печки, постоянно была уставлена лучинам с нанизанными на них после стирки варежками – для просушки. В рукавицы обязательно клали записку, вдруг попадёт к родному человеку! А если нет, то, может быть, к солдату, который что-то знает о том, кого ты ищешь. Девчата отправляли в варежках кисеты с трепетным письмецом, в тайной надежде, что этот маленький подарок попадёт в руки бойца, который может стать её судьбой – она будет ждать. Но никто никогда не получил ни одного ответа. Милые женщины ведь не знали, что в Свердловске был специальный отдел, где всё тщательно проверялось и все вложения изымались.