Текст книги "Власть лабиринта"

Что же касается Александра Васильевича Воейкова, командира егерской бригады… Хм… Дмитрий Петрович, не открывая глаз, невольно улыбнулся, припомнив, как тот в минуту дружеского веселья гордо возложил руку на его плечо и, озорно подмигивая, с восторгом воскликнул: «Сам русский Марс!», подражая великому Суворову (был он полководцу тёзкой, что не однажды служило Княжнину поводом для едких насмешек, кои Воейков даже нарочно провоцировал). Эту страницу биографии Неверовского все знали и уважали, но, поминая при удобном случае, сделали притчей во языцех. А случилось сие, когда он, молодой фронтовой офицер, отличился при взятии Праги и был лично Суворовым представлен к новому досрочному секунд-майорскому чину.

И ведь как умело Воейков всегда находил зацепку, чтоб заставить седоусых угрюмых вояк улыбнуться (а то и хохотать!), разрядить напряжение, сделать тупик мыслительный проходимым, подтолкнуть к решению задачи. Александр Васильевич казался весёлым и даже беззаботным. Однако Дмитрий Петрович знал, как он быстро умеет оценить военную ситуацию и расстановку сил, мудро и решительно вести сражение. Боевой офицер, сражавшийся с французами ещё в заграничных походах, он был и ему верным советчиком, и новоиспечённым солдатам – незаменимым наставником.

Однако как быстро затекает тело, когда хоть глаза коли – не уснуть. Ворочайся – не ворочайся, всё без толку. Во сне тело отдыхает, а тут – ровно всю ночь мешки таскал. И думы, давно передуманные, кружатся и кружатся, не передохну́т, не успокоятся, только роятся и множатся…

Своим первым помощникам Дмитрий Петрович безоговорочно доверял, считал их надёжными друзьями и соратниками. И они вполне разделяли его убеждённость, привитую Суворовым, что солдат надо готовить не к оборонительным, а наступательным военным манёврам. «Смелая нападательная тактика», как говаривал его учитель, позволит солдатам, даже обороняясь и отступая, драться упорно, нанося противнику значительный урон, повергать его в смятение, сбивать его атаки и создавать неразбериху, а порой и панику в его рядах.

А как порадовало Неверовского, когда те поддержали его стремление в раздельном обучении солдат! Он не видел большого проку в массовом натаскиванье. Люди только с виду одинаковы: одна голова, две руки, две ноги, но мысли и умения, заключённые в них, иной раз разнятся несопоставимо. Один зорок и точен в стрельбе не в пример остальным, другой гибок и ловок – так что пролезет в любую щель, пройдёт неприступный прочим заслон, а иной, хлипче и слабее других, остёр умом, и к нему следует прислушиваться богатырям с молотобойными кулачищами, прущим наперёд всех быком, расчищая путь грудью, схожей с наковальней. Куда разумнее к каждому подходить индивидуально и шлифовать присущие ему таланты, а личным примером возбуждать желание к совершенствованию боевых навыков. «Солдат должен знать цель сражения, соотношение сил и боевых средств, – убеждённо говорил генерал. – Он должен думать, как лучше исполнить приказ, а не бессмысленным тараном лезть на рожон».

Приподнявшись с лежака, Дмитрий Петрович окинул взором спящий лагерь. Ночная тьма уже не слепила глаз, костры давно потухли и не курили дымков. В сероватом сумраке рассвета видны были неподвижные кочки и колдобины невзрачного размытого цвета, кучно засеявшие степь, словно взрезанную гигантским пьяным плугом. Скоро по приказу командиров эти кочки оживут, зашевелятся и превратятся в грозную сплочённую силу. Он любил свою дивизию, собранную, слепленную по крупицам, воспитанную и взлелеянную им самим, словом – рождённую, как дитя. Солдаты и офицеры, особенно те, кто успел познать палочную дисциплину и бессмысленную изматывающую муштру на плацу, чувствуя его заботу и внимание, смотрели на него с обожанием и без колебаний ринулись бы по его приказу в любое пекло. Он это знал. Как знал и то, что ему придётся, отринув жалость и сострадание к чужим судьбам и боли, вести их под огонь вражеских батарей, под разящую сталь бестрепетных клинков… и многие из тех, что нынче видят сны под чистым небом и дышат степным ветром, уже не вернутся домой…

Далеко над краем степи просыпался розовый свет. Сначала невысоко, словно выглядывая из укрытия и прощупывая позиции, как осторожные разведчики, поползли первые лучи, потом всё смелее и царственнее выкатывалось золотое колесо.

– Господин генерал, – к Неверовскому широким шагом направлялся флигель-адъютант Воейков, – ночью разъезды донесли, я не стал вас будить, поскольку новости наших планов никак не меняют, а отдых вам крайне необходим.

– Что там?

– Радостные известия, Дмитрий Петрович! У Гродно атаман Платов разбил французов, несколько сот взял пленными, с обозами. Точных данных нет, но такая весть летит, как птица, все только об этом и говорят.

Лицо Неверовского просветлело:

– Кто сказал, что Наполеон непобедим? Француза бить можно, ежели с умом и отвагою. Да. Надо торопиться. Объявить построение.

Победа в сражении – это хорошо! Но одна победа и один Платов не в силах одержать верх над бесчисленной армией Наполеона, равно как заслонить родную землю от надвигающейся беды.

Солдаты были вымотаны долгим переходом, на привалах падали замертво и за короткие летние ночи не успевали отдохнуть. Каждый день вымахивали по сорок вёрст спешным маршем, но не роптали. Все понимали: спешка вызвана острой военной необходимостью.

– Быстрее, быстрее, – подстёгивал Неверовский, проезжая вдоль змеями растянувшихся колонн, – впереди отдых, – хотя по опыту знал, что, встретившись с Багратионом, об отдыхе придётся забыть. Какой уж отдых, коли враг наступает!

Ставицкий поравнялся с командиром:

– Опять ночью не спал, Дмитрий Петрович?

– С чего ты взял? – взбодрился тот напоказ, но обмануть товарища не удалось. – Конечно, спал.

– Полно врать, – Максим Фёдорович криво ухмыльнулся. – Я знаю твой нрав. Другие от бессонной ночи раскисают, а в тебе словно огонь горит внутри. То-то, как факел, вдоль рядов мчишься. Так ведь и сгореть недолго.

Экий прозорливец! Можно подумать, что сам не тревожится, что невозмутим, как гранитная плита.

– Да ведь мы и живём, чтобы гореть. Ежели в душе огонь погас, коптит она, не живёт. И не то важно, сколько прожить, главное – как. А когда закатится звезда твоя – знать не дано, – они ехали бок о бок, и разговор был тихим, лишь для двоих. А может, генерал лишь для себя вслух высказывал едва родившуюся мысль. Но товарищ его понимал и кивал. Соглашался? Или его тоже казнила бессонницей ночь, а теперь заставляла клевать носом? – Вот ведь иной в самом пекле: сабельная рубка, картечь, артобстрел – а он жив. Значит, не совершил он ещё своего главного дела, не исполнил свой жизненный жребий. А достиг предначертанной цели – глядь, он и кончился, хоть мир и покой вокруг.

– Я тоже сие замечал не раз. А как считаешь, Дмитрий Петрович, не оробеют наши новобранцы? Не на парад ведём, по всему – сражения предстоят жестокие.

– Выучку они прошли хорошую и при проверках не оплошали, но в настоящем бою никто из них не был. Офицеры молодые, большей частью только что выпущены из кадетских корпусов. Будут равняться на нас. От нас и будет зависеть, станут ли они гореть, как факелы, или тлеть, как сырые головёшки. Им есть за что воевать – за родную землю. А коли есть что защищать, и простой мужик с вилами наперевес – грозная сила.

Глава 6
Новогрудок

Под навесной крышей Торговых рядов, непривычно пустых, спасаясь от зарядившего третьего дня и всё не прекращающегося ливня, стоял мужичок в обтрёпанной одежонке, мял в руках шапку и вполголоса, словно секретничая, жаловался, тревожно зыркая по сторонам на мечущиеся гружёные повозки, снующих людей, окрики, ругань двух возниц, зацепившихся краями телег и не желающих уступать друг другу:

– А вить стречали с цветами! Освободители! Король Жером, братец наполеоновский, принял ключи от города… – мокрой шапкой вытер хлюпнувший нос, вздохнул.

– Ты сам-то из Гродно? – высокий парень в простой дорожной одежде с длинными светлыми волосами, затянутыми вкруг головы ремешком, не обращая внимания на дождь, седлал чёрного, как смоль, коня (тот оскалился было на снующие руки, но парень с усмешкой отпихнул его морду), затягивал подпруги, проверял дорожные сумки. Казалось, он совсем не слушал стенания мужичка. Однако его вопросы и встречные замечания говорили об обратном.

– Не, из предместья я. Да что ключи… так, парадность одна. Вокруг Гродно никаких ворот давно нет, без надобности. Ни отпирать, ни запирать нечего.

– А сам, небось, тоже обрадовался «освободителям»?

– Дык… чаво уж… все цаловались, праздравлялись: избавление от москалей. А местные гандляры, все как один жиды, с ходу взвинтили цены на продукты.

– Торгаши что ль? – светловолосый незнакомец похлопывал жеребца ладонью по морде, успокаивая.

– Ну. Эти во всём выгоду сыщут. Да таперича всё одно, – он безнадёжно махнул корявой пятернёй. – Как нагрянули хранцузы с поляками да с немцами, ровно саранча, в один час все предместья разграбили. Вымели дочиста. Провизию запасённую, одёжу, струмент – ничем не побрезгали. Скотину, лошадей угнали. А что взять не взяли – истребили: двери, окошки, мебель. Нарошно порушили, штоба, значится, знали, кому в пояс кланяться. Я в одночасье стал голытьбой. А ихняя кавалерия на корма лошадям скосила весь крестьянский хлеб. Колос тока начал половеть, зёрна ишшо молочные. Как жить таперь? Хто защитит? Рази хранцуз сжалится?

– А ты бы цветы им преподнес да ключи от амбара, – парень легко вскочил в седло, откинул волосы за спину.

– Э-эх! – выдохнул обречённо мужик, рука с шапкой повисла. Он покосился на трёх русских офицеров верхо́м, которые посторонились, прижавшись к Торговым рядам, пропуская телегу, доверху нагруженную скарбом да прикрытую рогожами от дождя. – Вольно́ судить стороннему, кто в шкуре моей не бывал. Вот ты, откель будешь?

– Я из Сибири пришёл. Тебя, дурака, от «освободителей» защищать.

– Эвона! – удивлённо открыл он рот, потом пригляделся, подозрительно прищурился: – А почто необмундирован?

– Здесь, в Новогрудке, найду своего командира… а ты что же, свободу без амуниции не признаёшь?

Мужик вздохнул и побрёл по раскисшей дороге, подставляя дождю слипшиеся на макушке волосы, не надевая шапки, оглянулся, бросил через плечо:

– Да хто её видал-то? Можа, и нету её, свободы энтой, вовсе.

Офицеры переглянулись и, обогнув парня, который разворачивал жеребца, лёгкой рысью направились к центру, мимо костёла францисканцев к большому каменному дому. Там расположился Багратион со своим штабом, прибывший утром из Волковыска. У дверей дома штабные офицеры проводили опрос визитёров, а солдаты строго следили за проезжающими и охраняли вход, гражданские же чины толпились в ожидании приёма у князя Багратиона.

– Доложите, что прибыл генерал-майор Неверовский и полковники Ставицкий и Воейков, – все трое спешились и передали поводья подоспевшим солдатам.

Ждать не пришлось, командующий велел звать немедленно.

После доклада Дмитрия Петровича, князь Багратион обнял Неверовского, на суровом лице разгладились морщинки:

– Рад встрече, дорогой Дмитрий Петрович. Однако на отдых не рассчитывай. У меня в тылу идут арьергардные бои, прикрывая отступление 2-й армии. Получен приказ двигаться на соединение с 1-ой армией Барклая де Толли через Новогрудок, Вилейку. Надо торопиться: Бонапарту удобнее разбить нас поодиночке, а посему он будет чинить нам всевозможные препятствия для соединения. Кстати, – он обернулся на нахохлившегося на стуле человека в мундире статского советника, – позволь представить: вице-губернатор Гродно Максимо́вич. Вместе с русскими чиновниками, документами, архивами – с обозами покинул город. Во дворце вице-губернатора нынче расположился Жером Бонапарт со свитою. Там сейчас такое творится… уже прибыли известия, – князь кивнул Максимовичу, тот распрямил плечи и продолжил разговор:

– Да уж. Вестфальского короля Жерома местная шляхта и белорусские помещики встретили с цветами, устроили торжественный обед. Мы-то вовремя ушли. Спасибо Платову… Однако надежды на освободителей, – он поморщился, как от зубной боли, – быстро тают. Мне уже доложили, как ведут себя победители. Просвещённая нация! – вскочил со стула, будто тот ужалил его, и подошёл поближе к Багратиону, посчитав, видимо, что рядом с ним безопаснее. Однако выглядеть стал в сравнении с прославленным полководцем тщедушным, мелким, не спасал даже расшитый золотом мундир. Между тем пыл возмущения не растерял, ибо со стороны себя не видно, и он гневно витийствовал, потрясая кулаком: – Образец для подражания! После обеда они унесли с собой не только оставшееся угощение, но даже фарфоровую посуду, завернув её в скатерти. Солдаты и офицеры обшарили дома, забрали вино, продукты, вещи, разграбили предместья. Господь всемогущий! Орды Чингиз-хана были дисциплинированнее. Эти ведут себя как шайка разбойников.

Неверовский со товарищи внимали молча, только на скулах ходили желваки. Когда пар из губернатора вышел и кипение поутихло, Дмитрий Петрович с каменным лицом спросил:

– А что Жером? – ожидал ли он, что брат Наполеона распорядится пресечь мародёрство и примерно наказать виновных? Или худшие подозрения уже перерождались в уверенность, и он только желал услышать ей подтверждение?

– «Король Ерёма», – зло процедил сквозь зубы Максимович. – Так его прозвали. У него на уме одни развлечения: балы, обеды, парады и пани, паненки, сябрыны…

Багратион усмехнулся, перевёл для ясности:

– Подруги, значит. А тут ещё распутица. Сам знаешь, какие у нас дороги. Нам-то это на руку. Мы люди привычные. А они уже заскулили: «Чёрная языческая Русь!» Однако Жером, други мои, – это ещё не вся армия, не стоит расслабляться. Дураков везде хватает. На рассвете выступаем. Гнать буду нещадно. Ступай, Дмитрий Петрович, готовь своих к маршу. Нет, постой-ка… – оглянулся на прикрытую дверь, крикнул: – Денис Васильевич!

Дверь отворилась сию же секунду, будто ждала зова, и в комнату вошёл подтянутый гусар, небольшого росточка, со смешным носом-пуговкой и лихими усами. Неверовский видел его прежде и знал про его отвагу, воинскую доблесть. Казалось, что этот, уже не очень молодой человек, родился в мундире, с саблей в руке и с гусарскими усами. И не удивительно: вместе с отцом, кавалерийским офицером, ещё мальчишкой кочевал с его полком и воспитание получил армейское.

– Подполковник Ахтырского гусарского полка, мой бывший адъютант Давыдов, – представил генерал. – Поедет с вами, поглядит дивизию на месте, потом доложит мне.

Задерживаться не стали, спешных дел до утреннего выступления было много. Уже верхо́м, Неверовский, Ставицкий и Воейков видели, как Давыдов вскочил в седло и словно сросся с конём. В этой позиции его рост не был заметен. И хотя он давно смирился с несправедливостью судьбы, отмерившей ему долю взирать снизу вверх на долговязых счастливчиков, забывал о своём «метре с кепкой» только в кругу друзей и близких, знавших другие его достоинства и не придающих значения досадной ошибке природы. Малознакомые или вовсе новые люди неизменно вызывали в нём острое чувство незаслуженной ущербности.

В разговоре по дороге к месту дислокации дивизии все трое убедились, что Денис Васильевич не только умный и простой в общении человек, но и знающий военную стратегию и тактику не понаслышке, способный расчётливо и деловито планировать боевые операции, просчитывая наперёд исход и выгоду сражения.

– Выступаем чуть свет, – уточнял Давыдов предстоящий марш, обходя расположившихся биваком солдат, которые отнеслись к его появлению по-разному. Одни рассматривали с интересом, перешёптывались. Другие не удостоили вниманием: для них командир – Неверовский да ещё тот, кого он им прикажет слушаться, а любопытством они не страдали – не бабы, чай! Мало ли с кем служба сводит генерала. «Привёл – значит так надо, а мы своё дело знаем: будет велено – покажем выучку, не впервой». Однако никто не прохлаждался. И варили, и стирали (возле костров распяленная на кольях и на штыках дымилась мокрая одежда под навесом из рогожи – дождь сеял, не переставая), и штопали, и чистили оружие… – Судьба благоволит к тем, кто с первым лучом на ногах (неважно, что за дождём луча не видать). Кто первый встал да палку взял – тот и капрал!

Палатка Неверовского была просторной, в ней собирались офицеры на совет. Там и продолжили обсуждать план завтрашнего похода.

Кашевар, принёсший дымящийся кулеш, смутился вновь прибывшего. Своих-то командиров он знал, а вот как посмотрит на простую солдатскую кухню гость… Кто ж его знает. Как бы не обиделся. Дак никто не упредил, уж он расстарался бы.

– Дивизия числом 9 тысяч без малого, – информировал Неверовский. – Вся сплошь из новобранцев. Обучены и лично мною проверены. На смотрах показали отменные результаты. Однако военного опыта не имеют.

Последнее замечание Давыдова ничуть не смутило:

– Мы тоже с военным опытом не родились. Что умеют?

– Вести прицельный огонь, бой рукопашный и сабельный. Обучены наступательным приёмам, штыковой атаке.

– Узнаю́ суворовскую школу. Каковы на марше?

– Имеют единственный опыт. Держались стойко, хоть и устали с непривычки. Я торопил их на соединение со 2-ой армией. Выдержали, сохранив способности к шуткам.

– Очень хорошо. Новый марш предстоит суровый, – Давыдов деловито разглаживал карту, и все головы склонились над ней. – Наполеон движется быстро, стремясь отрезать нас от основных сил и разбить. Вот здесь… здесь. Как донесли казачьи разъезды. Но поручиться нельзя. Неприятель может выскочить в любом месте, так что высылайте своих дозорных. От греха подальше. Его задача проще, ибо путь короче – меж двух армий по прямой. А мы должны с востока, – он провёл на карте дугу пальцем, – вот так обогнуть его и опередить. Тут кто кого пересилит – тот и завладеет инициативой. Уступить ему лавры на марше – гибель для русской армии, – он взглянул на Неверовского: – По замыслу князя Петра Ивановича Багратиона, ваша 27 дивизия выступает в обход горы Замковой и присоединяется ко 2-ой армии арьергардом.

Ещё долго говорили. О численности врага, о приёмах боя, о стычках на границе, о предательстве поляков, пополнивших ряды наполеоновской армии. Вышли из палатки, когда день уже заскучал и стал кутаться в зябкие сумерки.

Солдаты кто в походных палатках, кто прямо под дождём, накрывшись грубыми рогожами, спали. Недавние костерки, обеспечившие горячую похлёбку, стелились сизыми дымками над своими хозяевами и постепенно угасали. Близ дороги на камне сидел молодой новобранец и усердно чистил ружьё, заглядывая в дуло. Потом, закрыв глаза, быстрым движением рук заряжал и целился на звук, а открыв глаза, проверял точность прицела. Давыдов остановился, наблюдая за молодым егерем:

– Кто таков?

– Солдат третьего егерского баталиона Соловьёв, родом из Смоленска, – доложил Воейков.

– Зачем зажмуривается?

– Упражняется в прицеле на звук – для ночного обстрела.

– Кто надоумил?

– Сам. По методу военного обучения генерал-майора Неверовского солдат должен знать условия, цель сражения и свою задачу, а как её наилучшим манером исполнить – разуметь самому. Вот и втемяшилось Соловьёву в совершенстве овладеть приёмами ночного снайпера. Днём-то он стреляет без промаха и в том заслуги не видит. А ко всему оказалось, что у него отменной остроты слух, под стать музыканту, вот и приспосабливает свой талант, – Воейков еле сдерживал улыбку, и непонятно было, гордится он своим егерем или извиняется за его чудачества.

– Дмитрий Петрович, – остановился Давыдов, уже занёсший ногу к стремени, собираясь возвращаться в штаб, – а насколько метки ваши стрелки?

– Довольно. Ни одной пули мимо, ни одного пустого выстрела – за этим я строго следил на учениях и смотрах.

– Вы, верно, и сам отличный стрелок, – высказал свою догадку бывший адъютант командующего. – Ежели солдаты любят своего командира, то непременно стремятся походить на него во всём. А вас, я приметил, любят. Один Соловьёв чего стоит! Прощайте, ещё свидимся.

Давыдов, отказавшийся от сопровождения, тронул поводья и поскакал в город один.

Встречные повозки, тяжело гружённые, двигались по разбитой просёлочной дороге медленно, то и дело застревая в раскисшей колее. Многие уходили из города пешком с котомками и узлами на плечах. Поодаль в поникшей мокрой траве он заметил стоящего возле разнузданного коня, жующего траву, высокого светловолосого парня, который что-то чинил, но оставил своё занятие, отвлёкшись на проезжающего гусара. Лицо парня и цепкий синий взгляд показались знакомыми. Где он мог его видеть прежде? Если не в армии, то где? На вид вроде обычного небогатого горожанина, кои встречались бессчётно и не запоминались, а этот… что в нём особенного? Осанка! Гордая, независимая. И в глазах… что-то такое, другим недоступное. «А! Не помню. Ну и чёрт с ним!» – и Давыдов, пришпорив Беса, помчался галопом, не обращая внимания на брызги грязи и отлетающие комья из-под копыт коня.