Текст книги "Власть лабиринта"

Глава 8
У Виленского тракта

По ночной дороге лесом Баюр гнал коня. После сражения, когда казаки бросились преследовать удирающих в Мир улан, он скрылся за деревьями, и сколько ни озирался атаман Платов в поисках отважного хлопца, так и не приметил, куда он делся. Чем закончится бой, было более чем очевидно, а там, куда он спешил, судьбоносные карты сдавала Фортуна – и опоздавший будет в проигрыше.

Ясная полная луна освещала дорогу, а умница Гром не нуждался в понукании. Взяв направление, он своим животным чутьём выбирал повороты и обходил буреломы, а голова всадника клонилась всё ниже к смоляной гриве, и закрывались глаза. Трое суток без сна с короткими передрёмами давали о себе знать. Отступление двух русских армий, такое стремительное и непонятное для многих, очень тревожило Баюра, и разобраться в создавшемся положении надо было немедля. Наполеон быстро продвигался в глубь России, легко подчиняя русские территории и оставляя покорённые сёла и города на волю своих вассалов, которые (Баюр видел сам), вовсе не церемонясь, грабили мирных жителей, а то и убивали. Нельзя допустить, чтобы французская армия развернулась широким фронтом и прошла через Хмелиту… а до Хмелиты (в груди ёкнуло, разлилось горячо, сдавило дыхание) уже рукой подать… Серые глаза распахнулись широко, заслонили весь свет и глядели с такой болью, что кровь стыла. Арина не плакала, не корила и не просила остаться, она смотрела молча и, казалось, хотела запомнить на век, будто не чаяла больше свидеться. А Баюр не в силах был отвести взгляд. Расставался и не мог уйти.

– Я вернусь, горлинка моя. Ты же знаешь, со мной ничего не может случиться. А ты сбереги себя… и нашего сына.

А она не сводила глаз с его лица и шептала чуть слышно побелевшими губами:

– Свет мой ясный, возьми меня с собой…

– Тебе нельзя со мной. Там война. И здесь оставаться нельзя. Уходи в барскую усадьбу. Там, в господском доме, ты будешь в безопасности.

Усилием воли заставил себя Баюр раскрыть ладони и выпустить маленькие ручки, печальной лодочкой приютившиеся в его руках, словно в тихой гавани. Повернулся и зашагал прочь из Хмелиты, чувствуя спиной горячий, тревожный взгляд…

Фыркнул Гром, и Баюр, почти уткнувшийся уже в его холку, открыл глаза. Лес кончился, и впереди раскинулась бескрайняя степь. Ночной ветер гулял по траве, она перекатывалась волнами, словно морская пучина, серебрилась в свете луны. У самого горизонта разбросанные в беспорядке светились мигающие огни – целый город костров. Приехали! Баюр свернул с дороги, которая выходила на уже виднеющийся Виленский тракт, в траву, заглушающую конский топ, и лёгкой рысцой огибал рваный лоскут ночного привала, изъеденный искрящими пламенными язычками и дымящийся, как сохнущая портянка. Главное – не напороться на пикеты. Но с этой стороны, уже прочёсанной маршем, видно, подвоха не ждали, и караульные разъезды были рассредоточены на больших расстояниях, для проформы. Однако он не пренебрегал осторожностью, попеременно оглядываясь кругом и прощупывая глазами растянувшиеся биваки французской армии, пытаясь понять расположение лагеря. В центре – палатки… раз, два, три… Для ночлега всем генералам не хватит. Значит, высшие чины ночуют в Княжицах, в барской усадьбе, а здесь – военный совет. Охрана… человек двадцать пять. Обозы! Наверняка есть фура с обмундированием… Стало быть, идут на Могилёв. Багратиону не успеть. Отстаёт на два перехода. Поодаль от костров бесформенной тучей чернели рассёдланные кони, пофыркивали, обмахиваясь хвостами, с хрустом жевали скошенную недозрелую рожь. Баюр скатился с Грома, подтолкнул его к табуну. Под седлом… Ну, да может, не разглядят впотьмах. Не будут же проверять то и дело. А разглядят – Гром копытами отобьется, придётся драпать. В лесу скроюсь, не достанут. Где-то в глубине шевелящихся грив заржала молодая кобыла. Гром постоял, косясь маслянистым глазом на хозяина, потом рысцой отправился на зов.

Пробраться к обозу незаметно было намного проще без коня, Баюр юркой тенью шнырял от воза к возу, пока не нашёл то, что нужно: уложенные в тюки новенькие мундиры улан и всё причитающееся к ним – ботинки, конфедератки с четырёхугольным верхом, даже сабли и ташку, в которую он сложил свою одежду. Небрежным прогулочным шагом обходил он костры солдат, где почти все спали, утомлённые дневным маршем по жаре и пыли. Он устал не меньше их, но опасность и настороженность обратили его в чуткую, натянутую струну. Пришлось изображать безвольность, сонливость, нетвёрдый тяжёлый шаг. Впрочем, спали не все, некоторые ещё засиделись, подбрасывая хворост в огонь и тихонько переговариваясь. Стараясь не привлекать к себе внимания, но и не прячась, он брёл в середину лагеря, где по его прикидкам должны держать совет высшие военные чины. Раз подобрались вплотную к городу, значит, затевают чего-то. Осаду? Обстрел? Ультиматум о добровольной сдаче? Сейчас узнаем – чего. Ежли повезёт… Бегом бы добежать – да нельзя. Острый слух охотника ловил по пути обрывки разговоров, как разлетевшиеся порознь и смешавшиеся пёстрым клубком клочья лоскутного одеяла.

– Наезды русских казаков нельзя предвидеть: они появляются везде, словно из земли вырастают.

– Вот-вот, только за ружьё – они, как ветер, уже умчались…

Оброненные слова то рассыпались бессмыслицей, играя в чехарду, то складывались в картинку, подталкивая мысли и побуждая к действию, а Баюр всё шёл, устало опустив голову, медленно продвигаясь к центру лагеря.

– … нет, король Жером совсем не похож на императора Наполеона.

– Где он сейчас?

– Уехал в свою Вестфалию. Обиделся.

– Бросил армию?

– Упустил Багратиона. Всего-то два перехода – и русским бы не миновать разгрома в наших клещах. Император был в ярости и с досады подчинил братца маршалу Даву.

– Давно бы. Родство родством, а правду сказать, для младшего-то война всё одно что забава.

– Как же! Он – король, а Даву – всего лишь герцог!

– Тьфу ты! Матка Боска!..

Польская речь сменилась французской. Баюр без труда понимал и ту и другую. За долгую жизнь скитаний он успел усвоить разные языки, в том числе и древние, без которых не внятны письмена далёких пращуров, несущих своё слово потомкам.

– … чем дальше – всё хуже. У этой земли нет конца.

– Поначалу-то проще было.

– Так ни в одной стране таких беспредельных далей нет. Армия растянулась, как в прежних походах и не бывало. Обозы отстали.

– Говорят, император заготовил к войне богатейшие склады.

– Склады-то богатейшие. Только где они? Пока прибудут – мы с голоду передохнем.

– Не передохнем. А русские сёла на что? И города?

– Да… Прежде наполеоновская армия не грабила. Знала дисциплину. А нынче: целыми отрядами дезертируют. Сбиваются в шайки, мародёрствуют.

– Тогда армия была французская. А теперь – со всей Европы собрана. Кому из них нужен наш император и его война?

Баюр наткнулся на составленные шалашиком ружья, возле которых вповалку лежали солдаты, похрапывая и посвистывая во сне, пришлось обходить этот клин, да так, чтоб невзначай не наступить на раскинутые руки-ноги.

– А люди здешние смелее и злее, чем в пограничье. Там безропотны были и кланялись. А эти уходят. Семьями… Помнишь, пустое село прошли? Всё унесли с собой. А что не сумели – подожгли.

– Боюсь, что скоро нападать начнут.

– Скоро! Да уже есть случаи! Вон уланы из польского эскадрона отлучились в сумерках за провизией в Княжицы, ну, это… сельцо, что под боком у нас, – еле ноги унесли. Говорят, одного не досчитались.

– Да врут они. Прикрывают беглеца.

– Я помню его. Молодой, красивый. Белокурый такой… Кажется, Гжегош его звали… Кшесинский. А может, не Кшесинский. Польский – такой шепелявый язык, тьфу… как гадюка шипит, только в горячке полоумный и выговорит. Стой! Да вот же он! – солдат вскочил с места, увидев Баюра, ткнул пальцем: – Гжегош! Ты?

– А кто же ещё? – отозвался Баюр, махнув рукой, и, пройдя мимо, уже за спиной услышал:

– Говорят, неупокоенные души бродят по ночам и ищут своих обидчиков.

– Каких ещё обидчиков? Думаешь, это призрак? Привидение?

– Усмехнулся как-то… мстительно… Не следовало мёртвых поминать в неурочный час.

– Он же ответил. А призраки не разговаривают.

– Много ты знаешь про призраков. В этой языческой стране колдунов и шаманов не счесть. Они заклинают даже камни, и те говорят.

– Накаркай ещё…

У следующего костра сидел солдат, бережно обнявший руку, обмотанную тряпицей:

– … лейб-медик сказал, что нет у него лекарств. Фуры с медикаментами сильно отстали и догонят ли нас – неизвестно.

– Больных не лечат совсем. Сколько уже умерло! А как в сражение пойдём? Что с ранеными будет? Сгниют заживо?

Баюр шёл и слушал, как ругают французы русские дороги, русскую погоду, русские вёрсты, несговорчивых и угрюмых русских крестьян, слушал жалобы на бескормицу, на падёж лошадей… «Да кто вас звал сюда?!» – хотелось ему крикнуть. А ведь шли на войну уверенные в молниеносной победе, иначе не везли бы с собой в обозах семьи. Когда Баюр впервые увидел француженок с малыми детьми в экипажах, следующих за армией, он был поражён. Русские, уходя на войну, отсылают семьи подальше, ибо мужское дело – защищать жён и детей, которым не место в армии. А эти, видать, рассчитывали сразу поселиться в занятых имениях, чтоб другие не опередили. «Погода им наша не нравится! Да вы погоды нашей ещё не нюхали. Вот захолодает – поглядим, что запоёте».

Центральная часть бивака, где располагались штабные палатки, охранялась. Часовые при свете костров молча обходили территорию, изредка перебрасываясь короткими фразами, но заметно было по спокойно-расслабленному их поведению, что опасностей они не ждут и дозор несут лишь по уставу военного времени.

В самой большой палатке в центре охраняемой территории, по всей видимости, собрались генералы: свет керосиновой лампы отбрасывал на стены движущиеся тени и оттуда же доносился невнятный шум оживлённого разговора, то приглушённый, то резкий, гневный. Баюр упал в траву, наблюдая за передвижением гвардейцев-часовых и прикидывая свои шансы подобраться поближе к палатке. Не проворонить бы чего важного, полёживая тут, да делать нечего, придётся томиться, пока не подвернётся случай.

И случай ждать себя не заставил. Будто поджидал где-то за углом и явился, как только шпион затаился да позвал…

– Тр-рр! Куда ты так разлетелся, каналья? – прямо на часового катила повозка, нагруженная какими-то ящиками, бочонками. – Кто таков?

– Войцехович, рядовой 3-го конно-егерского полка. Генерал… ик… Понятовский приказал доставить.

– Куда доставить-то? Ишь, выкатил глазищи, рожа!

– Так… приказ же… ик… вот… я и доставил.

– Чёрт! Винищем несёт! Пьян как певчий дрозд! Поставь здесь, у палаток. Разберёмся. А сам убирайся, sacre con44
  проклятый идиот (фр.)


[Закрыть], к дьяволу!

Егерь спрыгнул с повозки, упал, потом поймал уздечку и нетвёрдой походкой повёл коня к палатке, заплетающимися руками принялся распрягать лошадь, уронил освободившиеся оглобли на землю и, зацепив за одну носком башмака, опять растянулся. Часовой, наблюдая сей кордебалет, бурчал под нос проклятия, но шагу не ступил помочь бедолаге. Надравшийся в стельку егерь, наконец, собрал себя в кучку, поднялся, сцапал за узду лошадь, которая прядала ушами и фыркала, не одобряя винного перегара, шибающего ей в ноздри, и потрюхал прямо на Баюра. Пришлось откатиться дальше в траву.

– Проваливай, скотина! И не смей сюда показываться! Радуйся, придурок, что маршал тебя не видит!

Надо ли говорить, что часовой, отвлёкшийся на захмелевшего егеря, не заметил, как скользнула тень к повозке и там затаилась. Оглянувшись по сторонам и убедившись в безопасности охраняемой территории, гвардеец отвернулся и продолжил обход. Баюр легонько чиркнул острым, как бритва, ножом по низу палатки, у самой земли, и надрез улыбнулся ему, позволяя не только слышать, о чём говорят генералы, но и видеть их. Правда, сначала были видны лишь ноги, пока он не приспособился к глазку и не стал различать собравшихся сначала по лицам, а после и по именам.

– …замеченных в мародёрстве и грабеже расстреливать!

Ещё не увидев, кто так властно рявкнул, словно, размахнувшись шашкой, снёс повинную голову, шпион догадался, чей приказ прогремел. Железный маршал был известен крутыми мерами, пресекающими беспорядки, он пачками отправлял на казнь своих ли, чужих ли мерзавцев, застуканных на месте преступления или только подозреваемых в оных.

И не ошибся.

– Но господин маршал, так мы останемся без армии. К тому же виноваты не столько солдаты, сколько обстоятельства. Обозы отстали – ведь не умирать им с голоду. Питание от квартирохозяев – обычай всех войн.

– Речь не о голоде. И поляки, и французы грабят жителей деревень. Грабят! Как дикие орды. Позор! Мы сами навлекаем на себя страшную беду.

Набившиеся в палатку военачальники, забурчали, зашумели, как растревоженное осиное гнездо.

– Вы думаете, что эти забитые селяне способны бунтовать? Подняться против непобедимой французской армии?

– Вспомните испанцев. Испанская армия уничтожена, страна беззащитна, а простые пастухи, крестьяне, даже женщины и дети не покорены. С вилами и топорами окружают французских солдат, убивают. Император до сих пор так и не придумал, как сломить их сопротивление, и вынужден держать там огромную армию.

– Так то Испания! Горячая южная кровь. Древняя традиция решать все вопросы кровавым методом. Вендетта, бой быков… Они привыкли играть со смертью в рулетку. В России крепостное право приучило крестьян к повиновению, к ошейнику. Железная рука власти, право сильного, победителя – для них закон.

– Почему же они уходят целыми деревнями в леса ввиду приближения французской армии?

– Инстинкт диких животных: спрятаться в нору от опасности.

– Так или иначе, приказ остаётся в силе: мародёрство и грабежи караются расстрелом! Теперь о Багратионе.

Баюр отстранённо порадовался: всё-таки успел!

Говор и перешёптывания сразу стихли. Разборки с дисциплиной подождут. Завтрашний день важнее. Непобедимый Даву, любимец императора, опередивший русских на марше, готовил им «тёплую» встречу. Тех, кто не оплошает и в точности выполнит назначенную ему роль в утренней диспозиции, ждёт награда. И слава.

– По донесениям фланкеров, 2-ая армия на подходе к Бобруйску. Численность сил противника остаётся невыясненной, его планы – тоже. Предположительно, он будет прорываться к Могилёву и дальше – на встречу с 1-ой армией. С рассветом снимаем лагерь и прямиком к городу. Генерал Понятовский со своим 5-м польским корпусом занимает Могилёв. Не думаю, чтобы это была сложновыполнимая задача.

– Вы полагаете, господин маршал, что город сдадут без боя? – Юзеф Понятовский знал, сколько надежд польская шляхта возлагала на Наполеона, на возрождение Речи Посполитой. Знал он и то, что паньство, обласканное императрицей Екатериной, Павлом, а вслед за ними и царём Александром, жило здесь богато, с размахом, и многих вполне устраивало нынешнее положение, а возврат к прежнему сулил им не только убытки, но лишал перспектив и надёжной защиты. – Может статься, выйдут встречать с ключом и цветами?

– Возможно, и здесь нас ждут ваши бывшие соотечественники. Но готовыми надо быть ко всему. Могилёв станет рубежом, через который Багратион не сможет пройти, – Даву прохаживался по центру палатки, возвышаясь над подчинёнными генералами. Остановился у стола с расстеленной картой, разглядывая разбегающиеся линии дорог, квадратики деревень, бесчисленные извивы рек и ручьёв. – Русским нужно прорваться на другой берег, поэтому они будут стремиться в город. В Могилёве единственная надёжная, постоянно действующая переправа через Днепр. В первую очередь блокировать мост, но лучше до него вовсе не допускать противника, а разбить его где-то на подходе к городу… Вот здесь, – он поставил в позу паука длинные костлявые пальцы, накрыв, как куполом, участок карты, будто уже поймал в ловушку и обезвредил противника, – под деревней Салтановкой разворачивает фронт 4-ая пехотная дивизия генерала Дессе. Удобное дефиле: на левом фланге – Днепр, справа – речка Салтановка, все берега заболочены. Впереди – в глубоком овраге ручей. Мост через реку заградить и контролировать. Все гре́бли, плотины из наваленных деревьев разобрать, разрушить. Не давать неприятелю переправиться, расстреливать на противоположном берегу. Так наших потерь будет меньше. Русские же, наоборот, потеряют половину, если не больше. Вот здесь, по берегу Салтановки, – склонённые над картой головы поворачивались вслед за пальцем маршала, словно привязанные к нему за носы, – тянутся обширные леса до деревни Фатово и дальше. Под прикрытием леса размещаются 61-й пехотный полк из 5-й пехотной дивизии генерала Кампана и 5-я кирасирская дивизия. За мельницей у Фатово и севернее, за деревней Селец, – четыре батальона резерва. Дорогу на Могилёв прикрывают гвардейцы «Легиона Вислы», – Даву замолчал и выразительно посмотрел на генерала Клапареда. Французский генерал командовал польской дивизией, в чём, конечно же, не было какой-то исключительной особенности, однако для маршала такие прививки всегда оставались загадкой полководческого гения Наполеона, стремящегося разноплемённую мозаику своей армии сплотить в единый кулак, заставить думать и воевать как если бы все они были французами, сварить в котле войны новую, невиданную доселе, непобедимую верную гвардию.

Баюр старался запоминать. Полки, орудия, укреплённые позиции… он знал, что маршал к утру может передумать, что-то поменять, дополнить, хотя… на переправе менять коней – себе дороже. Только смешаешь всё кашей, и выйдет хуже. Если стратегическая задача останется неизменной – неизменным будет и расположение войск. А что-либо переставлять времени нет. Успеть бы к рассвету приказы раздать.

Глава 9
С нами святые угодники…

Могилёвский губернатор граф Дмитрий Александрович Толстой, возбуждённо размахивая письмом, крупными шагами мерил кабинет:

– Его сиятельство князь Багратион 3-го июля отписал мне, что для обороны города пришлёт корпус генерала Раевского. Нельзя допустить, чтобы французы заняли Могилёв. Стратегически важный пункт! Единственный в округе мост через Днепр! А кроме того, в городе сосредоточены склады продовольствия, фуража, перевязочных материалов, амуниции… А лодки, плоты, баржи? На чём же ещё отправлять раненых на юг, в Черниговскую губернию? Я пребывал в уверенности. Склады не вывезены, даже чиновники с семьями – все на местах. Третьего дня вице-губернатор Юсупов успел выехать из города. Прежде всех догадался. А на следующий день все чиновники собрались у меня и просили об увольнении, собираясь с семьями ехать от неприятеля. Почтмейстер Кржижановский и директор гимназии Цветковский даже лошадей просили. Я всем отказал. Уверил в полной безопасности, обнадёжил скорым прибытием генерала Раевского с корпусом.

Полковник Грессер Александр Иванович, прибывший накануне из Борисова с отрядом для защиты города, не теряя присутствия духа, внимал бушующему губернатору, ожидая, когда истощится его пар и он перестанет метать громы и молнии. Наконец Толстой остановился, и полковник открыл рот, чтобы подсчитать силы, способные противостоять неприятелю:

– Главнокомандующий мне прислал приказ: до прибытия авангарда 2-ой армии оборонять город. Мой отряд – 400 да батальон полковника фон Коллена в 300 человек. Возвращена отправленная в Бобруйск партия рекрут числом 664 человека, а с ними 70 офицеров… наберётся до полутора тысячи…

Во время подсчёта Толстой остался стоять посреди кабинета и не проронил ни слова, выжидающе уставившись на полковника, как на фокусника, у которого из рукава раз – и выпорхнет чудо. И выстроится рать у ворот! А когда тот замолк, исчерпав арифметическое сложение, разочарованно и будто бы с укором (ничего больше не нашёл прибавить!) покачал головой, будто строгий учитель совестил двоечника, хотя с арифметикой у Грессера всё было в порядке.

– Не густо, – нахмурился он и продолжил… нет, не взвешивать шансы на оборону, их не было… скорее, прикидывать возможность задержать падение города. – Мой гарнизон состоит в основном из старослужащих да инвалидных солдат. Какие из них военные? Одни отвоевали своё, другие и пороху не нюхали. Хм… Откопали где-то проржавевшую пушку, отчистили её. Уж и не знаю: способна ли она стрелять.

– В моём отряде тоже запасники да минёры. Князь Багратион отправил к нам генерал-майора Сиверса с двумя драгунскими полками – Харьковским и Новороссийским, однако французы их сильно опередили и подмоги нам, видимо, не дождаться, а город надо отстаивать. Капризничать не приходится – всё сгодится для обороны. И старая пушка тоже, – полковник со вздохом поменял положение, закинув ногу на ногу, и, что-то вспомнив, осведомился: – А что за стычка была ночью?

– Да-а, – с досадой отмахнулся губернатор. – Полицмейстер Литвинов и квартальный надзиратель Подашевский с тридцатью рядовыми из внутреннего батальона по моему распоряжению делали вылазку у села Княжицы, – подошёл к столу, прекращая беспорядочное метание, опёрся ладонями на бумаги. – Там остановились французы – высшие чины ночевали в имении, армия – близ села биваком. Напали на аванпосты. Так, ничего особенного. Только шуму произвели. Наши все целы. Говорят, с десяток убили и пятерых ранили. Небось, брешут. «Герои»! Но переполох неприятелю устроили. Капитан инвалидной команды твердит: «Хоть одним врагом меньше». Правда, захватили пленного, от коего узнали, что назавтра готовится взятие города, что у маршала Даву двадцать тысяч войска и пятьдесят восемь пушек. А что нам с этих тысяч и пушек? И так понятно: не с пустыми руками заявился. И не чаи распивать. Нам-то вот выставить нечего!

– Французы спешат, – Грессер видимого беспокойства не проявлял в отличие от Толстого (тот аж дымился, как перегревшийся самовар), говорил уравновешенно и даже как будто не спеша. Неужто смелый такой? Ведь понимает же, что гибель его на пороге. Или ему, вояке, что жизнь, что смерть – всё вода? Или, напротив, в узде себя держит так, что с виду ни отчаянья, ни страха не распознать. – Завтра, 8-го июля, я со своим отрядом встречу их на Виленском поле. Жители города, наверняка, осведомлены о создавшемся положении, так что пока есть возможность выехать беспрепятственно, пусть не мешкают. Полковник фон Коллен уже выставил караулы у Шкловской брамы, у Луполовского моста через Днепр, а у провиантского магазина – засаду. Разъезд из городовых драгун отправлен в сторону Княжиц.

Деловой тон и уверенность полковника подействовали на Толстого, как остужающая повязка на горячечно воспалённом лбу, трясущиеся руки сжались в кулаки. А сдвинутые брови проложили решительную складку над переносьем, будто боевое копьё, задранное вверх. Что ж, знать, судьба так велела. Будем драться. Авось, не выдаст Господь.

***

Когда сизый предутренний сумрак, поглотив ночную мглу, позволил видеть окрест, перед городом на Виленском поле, что стелилось от укреплений до тракта, выстроились два батальонных каре с орудиями на флангах. Стояли тихо в ожидании неприятеля, оглядывая тракт и раскинувшиеся впереди лесные угодья. И вот в четыре часа показались кавалерийские посты, шедшие на рысях от Княжиц. Даву выслал авангардом на захват города конно-егерский полк, который шёл спокойно, как на работу (а она, как известно, в лес не убежит). Неприятель не ждал подвоха со стороны беззащитного города, не летел сломя голову в атаку, чтоб сбить с толку противника, застать его врасплох, вырвать победу стремительным, ошеломляющим натиском. Наверняка же, был осведомлён о незначительных силах защитников города. Пусть полюбуются лапотники на воинов Великой армии. Может, и бой начинать не придётся. Поклонятся в пояс, как у здешних варваров принято, хлеб-соль поднесут.

Когда расстояние между сторонами сократилось до двухсот шагов, грянул дружный батальонный огонь. Первые ряды наступающих сразу поредели, заржали кони, потерявшие всадников. И уж совсем в недоумение привели неприятеля две пушки, плюнувшие в него огнём. В замешательстве, теряя людей, егеря отошли, укрывшись в лесу. А через час, подкреплённые линейным полком, развернулись широким фронтом по Виленскому полю и пошли в наступление. За пехотой выступала кавалерия. Полковая артиллерийская рота открыла огонь. Артобстрел косил отчаянных защитников города, их каре не имели прикрытия, и выстрелы с их стороны раздавались всё реже, а сражённые вражеской картечью падали всё чаще. И чем дольше длился бой, тем больше он напоминал расстрел приговорённых. Пехота теснила их с фронта, а конные егеря в обход правого фланга устремились к Шкловской браме. Угроза окружения и гибели заставила заслон отступить к укреплённой городской стене. Остатки батальона Коллена и отряда Грессера, пройдя городской вал, выступили через Быховские ворота на дорогу через Буйничи к деревне Салтановка. К ним присоединился караул Быховской заставы и немногие уцелевшие стражники.

Ворвавшаяся в северные Шкловские ворота конница лавиной неслась по городским улицам, уничтожая все выставленные караулы и заставы. В живых остались лишь немногие раненые, которые тут же попали в плен.

У Луполовского моста завязался настоящий бой, начавшийся с перестрелки и переросший в рукопашную схватку. Лишь немногим защитникам удалось уцелеть. Некоторые прыгали в Днепр и спасались вплавь, другие, пустив галопом коней, летели с холма к реке и берегом уходили от погони. Разозлённые бессмысленным и упорным сопротивлением караулов, не желавших сдаваться наседавшему врагу, во много раз превосходящему их и числом и умением, французы добивали раненых или просто сбрасывали их с моста.

Быховский тракт никогда не видал разом столько бричек, телег, карет, колясок, которые торопились вывезти беженцев к югу. По обочинам шли с узлами пешие горожане. Толчея на дороге затрудняла отступление военных отрядов, поэтому почти сразу по выходе из города они разделились: полковник фон Коллен со своим батальоном продолжал двигаться по дороге, а полковник Грессер с отрядом свернул на обочину. Французы преследовали и дважды пытались отрезать путь к отступлению, но неприятеля отгоняли ружейными выстрелами, а иногда и штыковыми атаками и шли дальше. Раненых в стычках уносили с собой.

Граф Толстой Дмитрий Александрович, до последней возможности остававшийся в городе, не успевший даже вывезти младшего сына и вынужденный оставить его у местного священника под чужим именем, застрял в дорожной толчее. Супругу со старшими детьми он отправил ещё прежде, и как им удалось добраться (и удалось ли?), не знал. Налёты французской конницы подступали всё ближе к его карете, и неизбежный плен (а то и виселица!) становился реальной угрозой. Покинув карету и всё, что в ней было, он смешался с толпой беженцев и стал пробираться к отступающим отрядам, отбивающимся от наседающих преследователей.

У Буйничей могилёвский батальон настигли два полка французской лёгкой пехоты, сопровождаемые конными егерями, отличившимися ещё на Виленском поле. Не сумев уничтожить защитников города там, они пустились в погоню, пытаясь взять их в кольцо и не дать ускользнуть. Похоже, задались целью добить огрызающегося врага во что бы то ни стало. Поверженный, но не сдавшийся, он не давал им ощутить вкус победы в полной мере. Толстого, успевшего добраться до своих, солдаты оттесняли в дальние ряды. Там безопаснее, да чтоб не мешал, под руку не лез. Он молча сносил тычки и пихания жёстких ладоней, о которых и помыслить не мог всего лишь вчера. Да и кто бы посмел? Его, губернатора! А в эти горячие мгновения наплевательство на чины, грубое, нерассуждающее подчинение солдатской воле было ему отраднее заботливой ласки матери. Он с испугом ребёнка смотрел в суровые лица могилёвцев, которые мужественно отстреливались, когда противник нападал с фронта, и ужас шевелил волосы, когда падали убитые и раненые. С флангов их обороняли овраги с ручьями и топями да лесные дебри. Пару раз преследователи хотели их обойти, но, увязнув в трясине, запутавшись в непролазных кустах, оставили эти тщетные попытки. Двоих застрявших расстреляли в упор, остальные кое-как выкарабкались и еле унесли ноги, бросившись наутёк. Родная природа выстроила заставы, храня жителей своих и заступников от иноземного нашествия.

Но отказываться от лёгкой победы над ослабевшим и малочисленным отступающим противником французы и не думали, они продолжали преследовать батальон, уходящий на юг.

Уже показалась впереди деревня Салтановка, когда из леса неожиданно, как чёрт из табакерки, выскочил отряд в тысячу казаков. Впереди летел на взмыленном коне полковник, сверкая саблей. Его рот так оскалился, что усы вздыбились до крыльев носа, и Дмитрию Александровичу казалось, что они из оных и растут. Но ещё больше поразил губернатора отчаянный рубака с длинными солнечного цвета волосами, что бок о бок с командиром размахивал саблей. Он был… во вражеском мундире, распахнутом на груди, и казалось, его клинок вот-вот рухнет на голову полковника. Но нет. Он сражался… против своих? Перебежчик? Французские егеря с не меньшим изумлением вылупили на него глаза, но от смерти на волосок нет времени на раздумья. Остальные всадники, ощерившиеся клинками, не отставали, даже не замечая «врага» в гуще казаков, со всего маху они обрушились лавой на оторопевшего неприятеля. Врубились в сомкнутые ряды, смяли строй, и зазвенела над головами гибель. Под яростным напором противник дрогнул, попятился. А от Салтановки уже спешили полки генерал-майора Сиверса. Военное счастье так переменчиво и капризно! Теперь преследователи, развернувшись, наподдавали обратно по завоёванному было тракту, забыв о недобитом вымотанном батальоне, а русские наседали и гнали его в Могилёв. Толстой перевёл дух, на ликование же сил не осталось. Смерть, жадно и неотступно смотревшая в глаза, на сей раз пощадила, отворотилась. Он слышал, как на подходе к городу грянули встречные выстрелы, засвистела картечь – подоспевшая французская артиллерия, открывшая огонь, остановила атаку. Казаки возвращались победителями. И хотя враг был ещё силён и опасен, однако хвост ему прищемили знатно.

В захваченный город доскакало не более ста егерей, остальные погибли или попали в плен.

***

– Как полковник Сысоев оказался в засаде? – князь Багратион принимал могилёвского губернатора графа Толстого, подробно выспрашивая о последних событиях и подсчитывая все выгоды и опасности своих ближайших планов, а также прикидывая в уме, как выполнить приказ его величества Александра I, который привёз 7-го июля флигель-адъютант Волконский: переправиться через Днепр и идти на соединение с 1-ой армией в Смоленск. Единственный мост в Могилёве, к которому вёл свою армию Багратион, теперь в руках французов. Даву сделает всё возможное, чтобы не подпустить их к переправе. Его вопрос, однако, адресовался вовсе не графу (никаких полковников, а тем более расположение армейских подразделений тот знать не мог), а непосредственному начальнику Сысоева – генерал-лейтенанту Раевскому. – Он отправился в обход Быховского тракта, с тем чтобы со стороны Виленской дороги подойти к городу.