Текст книги "Власть лабиринта"

Глава 30
Ляхово

Французская армия растянулась по обе стороны старой Смоленской дороги. Её продвижение контролировали летучие партизанские отряды и армейские части, не позволяя отклоняться в неразорённые места в поисках провианта. И если в начале обратного пути из Москвы приказ Наполеона сжигать все деревни и имения по дороге ещё выполнялся, то теперь, ввиду Вязьмы, сжигать стало нечего. Голодные и продрогшие солдаты и офицеры были рады оставленным выстуженным избам, в которых останавливались на отдых и которых на всех не хватало, так что соперничество за ночлег нередко переходило в драку. Свои становились врагами, их либо выкуривали, поджигая углы домов и отвоёвывая ночлег под крышей, либо брали избу приступом.

Генерал Милорадович от самого Малоярославца следовал за арьергардом маршала Даву и на подходе к Вязьме стал отрезать ему пути к отступлению в южном направлении. На помощь Даву подоспели корпуса Понятовского и Евгения Богарне. Превосходство французов в численности позволило Даву прорваться и войти в город, а князь Понятовский и вице-король Итальянский заняли позиции на высотах пред Вязьмой. Осада города, который толком не успел прийти в себя от летнего нашествия и пожара, стала неизбежной. С двух сторон заговорила артиллерия, и в атаку пошли генерал Паскевич со своей ещё не остывшей от сражения за Малоярославец 26-ой дивизией и генерал Чоглоков с 11-ой пехотной дивизией. Сопротивление удалось-таки опрокинуть, русские войска ворвались на улицы, сметая противника, преследуя его штыками, и погнали дальше. Над городом взвились знамёна Перновского полка под барабанный победный бой. На правый фланг неприятеля ринулась кавалерия генерала Уварова, казаки атамана Платова обходили их слева. Французы, отступая, поджигали дома и всё, что ещё осталось и могло гореть, пытаясь ослабить напор преследователей, вырваться из кольца. И только перейдя через мост речки Вязьмы, маршал Даву, князь Понятовский и вице-король Итальянский смогли перевести дух, отгородившись от противника водной преградой. Корпус маршала Нея, сменивший Даву в арьергарде, прикрывал отступление и по мосту через Вязьму вышел в деревню Лучинцову на Дорогобужской дороге. К ночи все сражения прекратились. Атаман Платов с корпусом стерёг за рекой Дорогобужский тракт, а генерал Милорадович стал биваками перед дорогой на Юхнов, у деревни Крапивной.

Под городскими стенами заколыхались, замигали костры русского лагеря. Эти огни гарью не пахли. Вкусный дымок стелился понизу, между сидящими, дразнил пустые желудки и веселил чешущиеся языки, которые в ожидании горячей похлёбки разминались в болтовне и шутках. Смешки и оклики переходили от одной группки к другой, иногда объединяясь общим хохотом.

Обходя стоянки, шагом ехали два всадника, переговариваясь между собой.

– Сюда, Александр Самойлыч! – замахал рукой вскочивший артиллерист.

Всадники, узнав Ксаверия Бискупского, спешились и, не прерывая разговора, направились к оставленному им месту у костра.

– … около 7 тысяч потеряли нынче французы, из них 2 тысячи пленными, среди коих генерал Пелетье, – Сеславин принял от артиллериста миску с дымящейся кашей и весело подмигнул ему.

– Говорят, и Дельзон здесь погиб… А наших? – Фигнер усаживался рядом с товарищем, опуская в кашу сухарь.

– Туда ему и дорога, – ничуть не огорчившись, буркнул жующий полковник. – Наших тоже немало полегло – порядка 800 человек, не считая раненых. Это по горячим подсчётам.

Возле костров было шумно. Солдаты переходили от одного круга к другому, пересказывая новости, смеялись или просто перекрикивались, не вставая с места. О чём говорили, было не разобрать, но общий настрой был бодрый, несмотря на усталость. Тяжёлый день будто не сказался на них. Воодушевления гнать врага было не в пример больше, чем убегать от него. И хотя бои продолжались, а война не закончилась, хоть каждый день уносил немало жизней, всем было ясно, что перелом наступил и обратного поворота не будет. Надо только дожать гада, выдавить французскую мразь с родной земли, как занозу из раны, и рана заживёт, затянется.

– Кстати, куда делся Баюр, ты не видел? – вспомнив о приятеле, Фигнер опустил ложку и тревожно уставился на Сеславина. Неужто погиб? А он, увлёкшись преследованием удирающего неприятеля, и не заметил?

– Поскакал к невесте, – усмехнулся тот, увидев закаменевшее лицо соратника, и пнул его локтем под рёбра, заставив облегчённо выдохнуть и снова приняться за еду. – Отсюда до Хмелиты вёрст тридцать. Сказал: повидаюсь – вернусь, – потом с сомнением покачал головой: – Да. Только навряд он попадёт в Хмелиту и в этот раз.

– Это почему? Рядом же.

– Я видел, как за рекой его перехватил атаман Платов, стащил с коня, обнял. Матвей Иваныч его не выпустит, помяни моё слово. Грех прошляпить такого талантливого разведчика, нынче же зашлёт к французам.

– Не следовало выпускать французов из города, – выдавил Фигнер. Расчёты, которые он складывал в уме, не давали ему покоя. – Все выгоды были на нашей стороне. Ты заметил, как решительно мы смяли противника, и он думал лишь о том, чтобы унести ноги?

– Это все заметили. Однако против наших 25-ти тысяч у неприятеля было не меньше сорока. Не считая корпуса Нея, сей рыцарь отбивался за городом.

– Не в том суть, – Фигнер поморщился непонятливости бывшего адъютанта Барклая. Пришлось раскладывать всё по полочкам: – Светлейший мог бы и поспешить с движением главной армии. Представился редчайший случай накрыть французов здесь, в Вязьме, всех скопом. Момент упущен, теперь бежать за ними до Немана.

Сеславин разгладил усы, отросшие, давно не стриженные. Заманчивая возможность ему тоже приходила в голову, однако сомнения перевешивали. Уж больно авантюрной выглядела сия баталия, а её результат казался не столь предсказуемым, каким рисовался его отчаянному приятелю:

– Слишком рискованно. Фельдмаршал берёг армию не затем, чтобы положить её в одночасье. А полегло бы немало. Да и результат ожидался весьма неопределённый.

Бискупский, сидевший рядом и до сего момента не встревавший в разговор, поддержал Сеславина:

– Французам долго не продержаться в нашей зиме. Они уже сейчас, спасаясь от холодов, напяливают что ни попадя. Нежная нация. Нечего было соваться. Тем паче провианта никакого, одно добро награбленное. Ха! Его не съешь. Лошади не выдерживают, мрут сотнями. Так они повозки взрывают, в кои запрячь некого, а иной раз просто бросают.

Адъютант Сеславина Александр Граббе решил, что наконец-то настал его черёд удивлять новостями. Неугомонный юноша обожал своего командира и считал его чуть ли не отцом, безропотно вынося его брань, щедро отсыпаемую не только за совершённые промахи, уже случившиеся, но и в назидание – за чужие, а ещё за те, которые ему предстояло содеять. Остыв, командир удивлялся не меньше других, за что Сашка терпит его со смирением. Однако даже стороннему человеку было ясно, что в этих распеканиях было больше родительской заботы, нежели злости, и семнадцатилетний шельмец тоже сие чувствовал. И хотя сопел недовольно, только сильнее привязывался к командиру и не упускал случая, чтобы ему угодить.

Обжигаясь горячим чаем, Граббе принялся рассказывать случай:

– Как шли к Вязьме – навидались. Сожжённые фуры, а что мёртвых – не счесть. И лошади… Застылые уже. Многие с обрезанной мякотью. Бескормица – палыми лошадьми питаются. Одна лежит на обочине вратопырку, а в брюхе – не поверите! – скорчился француз. Вцепился в печень – видно, съесть хотел, да так и замёрз. Бр-р! Жуткое зрелище! А фуры, что так брошены были, пустые стоят. Крестьяне ушли из деревень в леса, прячутся, они и растащили.

Фигнера передёрнуло от отвращения, но он всё же спросил:

– А самих-то крестьян видели?

– Выходили к дороге, – отмолвился адъютант, косясь на Сеславина, который слушал молча. Не ругает – и ладно. – Кланялись. Даже бабы с ребятишками, – он вгляделся в гомонящую толпу поодаль и взвился с места: – Да что? Вот я позову. Здесь недалече, на биваке. Тит… пришёл разрешенья просить.

– Какого разрешенья? – нахмурился командир.

– Французов бить, – Сашка сорвался с места, пока его не успели остановить, и запетлял между кострами, а через несколько минут в самом деле привёл бородатого мужика.

Мужик не выглядел испуганным, глядел открыто, с первого взгляда уловив интерес звавших. Бискупский подвинулся, приглашая его присесть, а нетерпеливый Граббе дёрнул за рукав:

– Ну! Рассказывай, как вы дерётесь!

– Сперва-то, – закряхтел Тит, – боязно было бить хранцуза. Загубишь нехристя – и потянут тя в суд за душегубство. А ён налетат каженный день, ажно мо́чи не стало, – примолк, стрельнул глазами в слушателей. Те притихли, уставились на него с удивлённым вниманием. – А тута Фролка наш не стерпел да пришиб одного, дак не знали, куды скрыть мертвяка. Опосля слух пошёл из Токарева, быдто Давыдов, атаман партизанов, сам велел истреблять супостата. Да подучал, как ловчее справить убивство. Принять, грит, нехристей надоть с поклонами да выставить снеди, особливо питейного, а как пьяные уснут, броситься на их да истребить к едрёне фе́не. Тока сховать мертвяков зараз, в землю али навоз, чтоба найтить не можно стало. А хто из мужуков засумлевалси, дак исправник наш подтвердил: «Робяты, бей хранцуза напропалую!» Тута уж пошло без задержки.

Тит принял от Бискупского кружку с горячим чаем: «Благодарствуйте, ваш блародь» и обхватил её края озябшими руками. Фигнер, слушавший Тита с большим интересом, заметил:

– Сию методу испанские гверильясы пользуют давно. Рассказывали случай, как молодая крестьянка с ребёнком на руках угощала французов отравленной едой. Заподозрив неладное, они велели ей отведать из блюд наперёд их. Она, глазом не моргнув, проглотила отравленный кусок и накормила ребёнка. После уж французы набросились на еду.

– Эх-ма! – вздохнул Тит. – Знамо, надёжи вовси не стало. И себя, и дитё порешила.

– Испания – покорённая страна, – рассудил Сеславин. – Армии своей нет, посему каждый воюет, как может, коли кланяться не желает Жерому Бонапарту, королю Испанскому. А у нас армия! И народ наш воюет не вместо армии, а согласно с ней, подсобляет, так сказать.

– Ну же, Тит, рассказывай дальше, – напомнил Граббе, – значит, воюете с французами-то?

– Воюем, кода могём, – подтвердил бородач и, отхлебнув горячего, продолжил: – Был случа́й, как в мою избу накатили двоя. Дык наперёд упредил Стяпан. Мы таперя живём с дозорными, чтоба не врасплох встренуть хранцуза. Изготовились. Вота наелись оне, один под голову палаш положил да и захрапел на лавке, а второй – навродь часового. Не скинул ни лат, ни шишака, так за столом и осталси, положил перед собой пистолю, на кулаки опёрси лицом, да дрёма одолела. Наскакались по холоду́, а тута харчами до горла объелися. К бражке – само собой – крепко приложились. Засвистели в две ноздри. А мы в сенцах дожидались. Перекрестились да, разумшись, тихонько вошли в избу: Проша – к лежачему, а я – к етому, за столом. Взглянувшись, накинулись разом. Проша-то свово топориком тюкнул, тот дрогнул и протянулси, а я свому петлю на шею накинул, дак он как вскочит! А в избу ужо мужуки ввалились, верёвку растянули врозь, он и за пистолей не потянулси, ухватилси руками за верёвку, знать, ослабить хотел. Выволокли его на двор, растянули верёвку в стороны, а ён тока хрипит и не падает. Здоровенный медведь, навозились мы с ём, одначе умаялси батюшко, повалилси, ровно глыба. Мы ужо насели всем миром, доколотили чем попало.

***

Лесистый холм близ деревни Скугорево, недалеко от имения Глеба Михайловича Воейкова, облюбовал для стоянки своей партии Денис Васильевич Давыдов. Будучи подполковником регулярной армии, прошедший немало боевых сражений и имеющий изрядный военный опыт, бывший адъютант Багратиона руководил отрядом своим с расчётливой изворотливостью, не полагаясь на счастливый случай, волшебный «авось», изменчивую удачу. Он в полной мере осознавал необходимость воинской дисциплины, слаженности действий и точности выполнения приказов, в особенности находясь в тылу противника за тысячи вёрст от русской армии и опираясь только на свою хитрую тактику, стремительность, осторожность, расчёт, скрытность, располагая небольшими силами. Впрочем, теперь отряд его, состоящий вначале из пятидесяти гусар и восьмидесяти казаков, значительно возрос в численности и снаряжении.

Со временем увеличивались расстояния, удалявшие боевые операции партизанской партии от Скугорево, и наведывался Давыдов на место первой своей стоянки всё реже, выбирая удобное расположение в других сёлах или просто в лесу. Вот и теперь его интерес сосредоточился на дорогобужской округе.

24 октября прибыл посыльный от Коновницына, дежурного генерала, с предписанием поспешно двигаться к Смоленску, а кроме того, с разрешением действовать отдельно и самостоятельно, сообразуясь с обстоятельствами. От посыльного Давыдов узнал о сражении при Вязьме, о том, что неприятель вышел на Дорогобужскую дорогу, что Платов теснит французский арьергард, поджаривая его с тылу, а партии Сеславина и Фигнера движутся вслед за ним, обходя левый фланг противника со стороны Семлево, препятствуя грабительским набегам оголодавших французов.

По тому, как увеличился поток неприятеля на дорогах, Давыдов и сам уж понял, что отступление идёт полным ходом, однако полученное подтверждение его догадкам несказанно обрадовало и вдохновило партизана. Осталось выбрать направление. Примерное расположение отдельных отрядов ему было известно. В Ельне – князь Яшвиль с калужским ополчением, в Рославле – генерал Шепелев, граф Орлов-Денисов – на марше к Соловьёвой переправе, граф Ожаровский – на марше от Юхнова в Вердебяки, генерал Кутузов – между Гжатью и Николо-Погорелым, там же – партия Ефимова.

Давыдов улыбался своей выдумке, позволявшей ему сохранить свободу действий и не попасть в узду ни графу Ожаровскому, ни графу Орлову-Денисову. Они оба желали прибрать к рукам его лихой отряд, но Денис Васильевич с «сожалением» объявил каждому из них, что уже состоит на службе у другого. Пусть с завистью поглядывают друг на друга, а он будет вольной птицей. У него один командир – светлейший, и это вполне его устраивает.

Мелкие стычки казаков с отставшими французами не вызывали особого интереса Давыдова, пока 26-го октября на марше к Дубовищам не были захвачены два лейб-жандарма французских, они-то и поведали о корпусе генерал-полковника графа Луи Барагэ д’Илье. Властью императора он был оставлен здесь губернатором Смоленской губернии, а нынче расположился меж Смоленском и Ельнею.

Спустя час времени Давыдова ожидала новая встреча: подошли партии Сеславина и Фигнера, уже в темноте. Рядом с командирами партий стремя в стремя ехал старый знакомый, с которым он, впрочем, ни разу и не знакомился, видел только мельком, однако наслышан был о странном вольном воине. «Сам себе генерал» – как он назвал его однажды в разговоре с Раевским под канонаду взрывов в Смоленске. Увидеть его снова Давыдов не ожидал, даже имя запамятовал. Но лицо узнал сразу.

После радостных приветствий Фигнер заметил удивлённый взгляд Давыдова, прикованный к третьему спутнику, и, истолковав его как недоверие, поспешил представить приятеля:

– Вы не знакомы? Баюр, наш друг. Вместе прошли огонь, воду и подземные лабиринты. Ни в бою, ни в разведке не подведёт. Прошу любить и жаловать.

Да. Теперь Денис Васильевич вспомнил и имя. Хотел отдать честь, как полагается в таких случаях, но… мужицкий зипун и шапка не вязались с церемонией этикета. Не заморачиваясь условностями, он протянул руку. И тут же почувствовал её крепко сжатой. Здоровенная жесткая ладонь сомкнулась у его запястья капканом, в котором его собственная рука показалась детской.

– Так вместе и кочуете? Как три богатыря? – попытался за шуткой скрыть свою неловкость Давыдов, обескураженный столь разительной несхожестью размеров рукопожатия.

– То сходимся, то расходимся, – рассмеялся Сеславин. – Смотря какую подорожную обстоятельства пропишут. Баюр вот недавно догнал нас. Атаман Платов его видеть равнодушно не может – сразу в разведку засылает. Уж больно остёр парень на разных языках балаболить. А стоит в басурманский мундир приодеть – всяк за своего принимает.

Многих разговоров не разговаривали. Так, всего лишь перебросились по дороге парой новостей. Давыдов повёл соратников к дому на отшибе деревни, в котором остановился. Как вовремя подоспело подкрепление! Одному ему бы не справиться с задуманной операцией. Так что совместная ночёвка плавно перетекла в совещание. Надо было спланировать и согласовать действия.

– Я же говорю, в Ляхове засел он, – горячился Денис Васильевич, – генерал Ожеро! Тысячи две пехоты с ним, ну и часть кавалерии.

– У нас не более тысячи двухсот, – размышлял Фигнер. – Но на его стороне укреплённые позиции. Он только на подходе расстреляет нашу треть.

– Надо звать графа Орлова-Денисова, – сделал вывод Сеславин. – Он где-то здесь недалече. Садись, Денис Васильич, пиши письмо графу, не только же тебе бумагу виршами марать. Да пиши с уважением: отдаёмся, дескать, под ваше генеральское командование… Здесь урону нашей чести нет, наоборот, проявление благородства и покладистости, – полковник и артиллерист в одном лице с чувством тыкал пальцем в бумагу, над которой трудился Давыдов, будто каждое слово напутствия прибивал гвоздями, и готовился продлить свои рассуждения, чтобы поэт-партизан не сбился с главной мысли… но осёкся. – Что? Уже готово? – глаза удивлённо проводили отброшенное перо. Вот что значит быть на ты с прекрасной словесностью! Особой задумчивости не понадобилось. Речь, покорная узде рифмоплёта, сама излилась в нужную форму и ждать себя не заставила.

– А где это Белкино? – заглядывал Баюр в письмо через плечо.

– Ну как же? Ввиду Ляхова, – к новому соратнику Давыдов как-то быстро почувствовал расположение. Его дельные предложения ни у кого не вызывали споров и выдавали опытного расчётливого воина. О том, что знакомство состоялось не более двух часов назад, партизан уже не помнил. – Там в двух верстах мой Чеченский с полком обосновался, за движением неприятеля наблюдает.

Письмо было отдано курьеру, а спустя полчаса времени, пока командиры планировали захват Ляхова, в дверь с грохотом вместо стука ввалился казак:

– Денис Василич! Принимай пленных!

– Откуда?! – Давыдов вскочил, как ошпаренный. Неужто прозевали нападение? Да вроде тихо было. И посты расставлены, как положено. Не должно. Ему бы первому доложили.

– Лощиной выбирались из Ляхова к Таращино. Фуражиры с сопровождением, среди коих – адъютант генерала Ожеро.

У командира отлегло от сердца, и тут же взыграла радость. Подробности лишними не бывают, тем паче узнанные от человека, не последнего при вражеском генерале.

– Давай его сюда!

Адъютант держался с достоинством и чести своей не уронил перед мужицким отродьем, как он оценил врагов, однако же подтвердил расположение генералов Ожеро и Барагэ д’Илье, более от него ничего не требовалось.

– Насколько я понял, – протянул Фигнер, – задача наша – не дать соединиться Ожеро и Барагэ д’Илье, а посему к Долгомостью надо выслать заградотряд.

– И не только к Долгомостью, – добавил Давыдов. – Чеченского с полком послать на Ельнинскую дорогу, чтобы пресечь выступления из Ясмина.

Утром двадцать восьмого партии Давыдова, Фигнера и Сеславина заняли позиции в двух верстах от Белкина и занялись обзором неприятеля. Явился граф Орлов-Денисов с вестовыми гвардейскими казаками и сообщил, что на подходе его партия из трёх полков. Давыдову выпала честь вести передовые войска, и он, сопровождаемый остальными партиями, двинулся к Смоленской дороге, дабы исключить возможность соединения частей противника.

В Ляхово забили барабаны – русских заметили. Поднялось смятение, из изб выбегали стрелки, что-то орали, суматошно растягивали заградительные цепи. Выстраивались для спешного марша.

– Ага! Драпать собрались голубчики! – Сеславин приказал выкатить орудия и открыл огонь по колоннам противника, что пытались выйти из Ляхова.

Казаки, спешившись, заняли левый фланг. Отсюда же под прикрытием огня выдвинулись гусары Сеславина и Фигнера, а на правом фланге граф Орлов-Денисов расположил свой отряд и выслал разъезды в Долгомостье. Генералу Ожеро ничего не оставалось, как принять сражение. Со всех сторон загрохотало, зазвенело, забухало. Французы нападения не ждали и, видимо, решили, что на них вышли большие силы неприятеля.

Давыдов вскочил в седло, уже разинул рот для крика, чтобы вести в атаку своих гусар, как на него налетел казак, присланный от Чеченского.

Денис Васильич опустил саблю, рявкнул на вестового:

– Ну, что там стряслось?!

– Из Ясмина прорвалась кавалерия!

– Ну?! Чеченский её проворонил? Она у нас на хвосте?!

– Как можно, Денис Васильич! Прогнал обратно!

– А чего тогда?

Задержка была не ко времени, и Давыдов злился на неповоротливый язык казака. Начал бы с главного, ан нет – мусолит подробности, ровно бабьи сплетни.

– Дык засели в сараях на краю села! Отстреливаются! На круг – сотня будет! Видать прорваться надеются.

– А я чего?! – искренно не понимал командир. – Вы что, первый день замужем? Оробели?

– Дык… Велено спросить: что с ими делать? Стреляют ить, сукины дети, и не сдаются!

Давыдов закатил глаза, потом остервенело плюнул:

– Сжечь исчадье Чингисханово вместе с сараями! Сами додуматься не могли?

Подняв над головой саблю и мгновенно выкинув из головы вестового, он заорал во всю глотку:

– За мной!!!

Между тем разъезды графа Орлова-Денисова обнаружили, что от Долгомостья выступила двухтысячная колонна неприятеля. Граф, упреждая окружение партизан, немедленно обратился со своим отрядом на кирасиров, столкнулся с ними, не доходя до Ляхова, разбил и рассеял за ручьём, после чего вернулся на свой правый фланг.

Наступала ночь. Орлов-Денисов оповестил отряды партизан, чтобы прекратили стрельбу, ибо Фигнер отправился в Ляхово к генералу Ожеро парламентёром. Тревожная тишина осторожно бродила меж раскалённых орудий, грея о них озябшие мягкие лапки.

Фигнер с Баюром соорудили белый флаг и, высоко подняв древко, поскакали в пасть к французам.

– Врать будем уверенно и грозно, чтоб у французов мурашки по спине, – наставлял Фигнер.

– Не впервой. Как договорились.

В доме, куда их провели, они увидели генерала Ожеро и четверых офицеров, безмолвно застывших за его спиной. Брат знаменитого маршала, отличался от него нерешительностью и излишней впечатлительностью. Увидев вблизи русских офицеров, уверенно и твёрдо переступивших порог, он сразу почувствовал, как от них грозной волной накатывает несокрушимая сила и накрывает его с головой. Безупречная французская речь, стальные интонации в голосе, подробная осведомлённость о расположении и численности войск звучали ультиматумом победителей, которые милосердно соглашались не убивать побеждённых, а взять в плен:

– Генерал, вы окружены 15-тысячной армией русских. Ваши ближайшие соратники отрезаны и разбиты. Помощь к вам не придёт, – острой бритвой шинковал белокурый офицер обрывки его призрачных надежд на чудо.

Плечи Ожеро опустились, и он стал похож на обиженного мальчика, ещё не успевшего нашалить, но уже наказанного. Баюр продолжил:

– Вы не будете первым, кто сложил оружие перед превосходящими силами русской армии. По правилам цивилизованной войны неизбежный плен считается предпочтительнее бессмысленной гибели.

Слова второго русского несколько смягчили ситуацию, исключая из неё позор и выдвигая на первый план неизбежную необходимость войны в безвыходном положении.

Парламентёры говорили и вели себя столь уверенно, что у генерала Ожеро не возникло даже мимолётной мысли об искусно разыгранном блефе. Наоборот, он возблагодарил небеса, что будет пленён благородными офицерами доблестной русской армии, а не мужицким сбродом. Хотя мужики вряд ли пощадили бы его, предложив сдаться, а просто, без больших затей проломили бы вражескую голову дубьём. Генерал вздохнул, соглашаясь с условиями парламентёров, и тут же все трое стали обговаривать порядок сдачи.

Из Ляхова, уже занимавшегося пожаром, потянулась колонна французов, которая была больше похожа на изрядно пожёванный и обглоданный хвост неудачливого хищника. Фигнер и Баюр находились по обе стороны дороги в преддверии русского войска и следили за порядком, особенно за разоружением. Французская брань не умолкала и отличалась нескромностью выражений и в адрес русских, и русского мороза, и в адрес своего генерала, и всего на свете. Фигнер, следуя верхо́м вдоль колонны, взрыкивал на особо говорливых:

– File! File!77
  File (фр.) – пошёл!


[Закрыть]

Ожеро так и не догадался, что мог легко арестовать самих парламентёров и без особых усилий разбить немногочисленного противника, так нагло и убедительно одурачившего его.

Пленных заперли в сараях до рассвета, французские обозы, включая обозы с оружием, приготовили к отправке и приставили охрану из казаков, а сами отправились в ближайшую избу отогреваться и – что уж греха таить! – праздновать свою победу.

– А куда подевался ваш Баюр? – оглядывался вокруг Давыдов. – Отважный парень! Я помню его ещё по прежним геройствам.

– Помчался в Хмелиту, – Сеславин устраивался за столом напротив инициатора ляховской операции. – Давно туда рвётся, к невесте. Да вечно встревают безотлагательные дела. Вижу, душа горит у молодца, будто чует неладное.

– Не нарвётся на французов?

– Баюр? – удивился Фигнер. – Этот ужом проскользнёт, в аду тропинку сыщет.

Давыдов расхохотался:

– Судя по тому, что сам видел, сомневаться не приходится. Лёгкой дороги ему! – он поднял кружку с вином, и товарищи разом, по-гусарски, чокнулись, одобряя тост.