Текст книги "Власть лабиринта"

Ладынин молчал и желал лишь одного, чтобы Дибич наконец оставил его в покое и отпустил, чтобы он смог сделать спасительные примочки и лечь в постель.

Наконец «шеф партизанов» заметил бледность Ладынина и позволил ему удалиться, а сам ещё оставался в гостиной, разложив на столе бумаги и готовя к отправке корреспонденцию. Управляющий вышел из дома и отправился во флигель, стоящий в глубине усадьбы. Приняв лекарства и обложив голову компрессами, он почувствовал облегчение и вскоре уснул. А утром его разбудил Ребров, поверенный Барышникова:

– А я и не знал, что ты хвораешь. Отчего не послал за мной?

– Ты что, доктор? – хмуро поинтересовался управляющий, морщась от мерзкого послевкусия лекарства на языке.

– Не доктор. Токмо болезни наши гнездятся в нервных расстройствах. Хорошая беседа – всё одно что исцеляющее снадобье.

– Набеседовался вчера, – Ладынин, натянув сюртук, привычно похлопал себя по карманам и, не обнаружив ключей, в сердцах плюнул. – Раз явился, вместе пойдём в господский дом обход делать. Теперь будем с тобой как псы сторожевые.

По дороге управляющий быстро пересказал Реброву вчерашний разговор с Дибичем. Тот неодобрительно качал головой:

– Как же ты ключи-то отдал? А ну как по ветру пустят барское добро?

– А что, прикажешь драться мне с ним что ли? Я ему приказ показал за подписью генерал-майора Левицкого: проходящим воинским командам запрещается брать в Николо-Погорелом что-либо.

– Думаешь, возымеет действие?

– А что я ещё могу?

Парадная дверь была не заперта. Ладынин с Ребровым молча бродили по дому, заглядывая во все двери. Прежде половина комнат были заперты и Ладынин ключей от них не имел, теперь все – настежь, все замки сломаны. Мрачно и безнадёжно заглядывали они в кладовые, в шкафы и комоды, в бюро, в сундуки, которые в большинстве своём оказались пустыми, а то, что осталось, было скомкано или раскидано. Унесли даже мебель – кровати и столы, картины, музыкальные инструменты…

– Что будешь делать? – сочувственно поинтересовался Ребров.

– Составлю опись. Ему, дескать, недосуг расписками заниматься. А я напишу.

– Ежели свои грабят, что ожидать от французов? Опись составь. Отправим её в суд. Дорогобуж сожжён. Мюрат обиделся, что русские ушли из города и весь провиант забрали, ему не оставили, вот и подпалил. Ничего-о-о! Можно в Сычовский уездный земский суд отправить али в Белый. Пошли усадьбу смотреть, небось, и там похозяйничали.

В усадьбе Барышникова, кроме большого двухэтажного дома, были построены конный завод российских лошадей и винокуренный завод, содержался богатый скотный двор. Но далеко идти не пришлось. Винный склад, где хранилось в бочках готовое вино, был открыт. Перед ним на дороге валялись две разбитые бочки. Управляющий с поверенным поспешили в винный погреб. Ладынин обходил складские ряды, подсчитывая пропажу:

– По контракту Барышников ежегодно поставляет 10 тысяч вёдер вина. Здесь хранилось 3 тысячи вёдер, уже принятых откупщиком.

– Сколько не достаёт?

– Одиннадцать бочек.

Глава 18
Поле брани

В воздухе пахло гарью. Старое Сельцо, выжженное ночью русскими солдатами, дабы не стало прикрытием для неприятеля, ещё курилось над чёрными остовами построек, забивая дыхание едкими дымами. Капитан Фигнер направил коня к броду, увлекая за собой поручика Радожицкого туда, где Колоча, совершая очередной поворот, взгорбливалась руслом и становилась проходимой.

Звание капитана Фигнер получил при отступлении от Смоленска, когда с боями шли через Лубино. Радожицкий, переправлявший по его приказу шесть орудий через болотце, застрял с последней пушкой. Неподалёку в кустах засели русские егеря, оттуда слышались пальба и крики. Французы, осаждавшие их, сумели-таки выгнать стрелков и бросились вслед за бегущими. Пушка никак не поддавалась, несмотря на отчаянные усилия поручика и канонира, замяла лошадь, и та испуганно ржала и дёргалась, ещё сильнее увязая в жиже. Мимо летели русские егеря, французы уже приближались, и ясно слышались их выкрики: «Avancer, avancer!». Илья Радожицкий тут и полёг бы рядом с пушкой, если бы Фигнер с саблей и пистолетом не бросился наперерез бегущим. Он успел остановить человек пятнадцать и спрятаться с ними в ложбинке вдоль дороги, скрытой густо разросшимся боярышником. Увидев застрявшую в болоте пушку, обрадованные французы остановились, никак не ожидая нападения. Из зелени от дороги прогремели залпы один за другим, и Фигнер со своим маленьким отрядом коршуном налетел на растерявшегося неприятеля. Вцепившись в мундир у самого горла офицера, он хрипел ему что-то по-французски, тыча в лицо пистолетом. Пальба и яростная сабельная атака обратила преследователей в бегущих, они даже не пытались отбить своего командира. Пушку помогли вытащить, а Фигнер за шиворот притащил кавалера Почётного легиона к Барклаю. Главнокомандующий, увидев знакомого артиллериста да ещё с таким знатным трофеем, тут же с восторгом поздравил Фигнера капитаном. Артиллеристы радовались его подвигу, с гордостью пересказывали случай, вспоминая подробности, а он как-то погрустнел и стал задумчивее прежнего.

Александр Самойлович направил коня через поле в сторону деревни Логиновка, где видны были пикеты французских драгун, а дальше – биваки французов. Собирая в охапки солому и связывая её, те обустраивали своё временное пристанище. Русские всадники остановились на расстоянии выстрела, наблюдая за действиями неприятеля, но французы никак на них не отреагировали. Насмотревшись, капитан с поручиком повернули обратно, но поехали другой дорогой, выходящей к Горкам и огибающей холм. Оттуда, с холма, хорошо просматривалось расположение войск с обеих сторон. Деревня Бородино с сгоревшими помещичьей усадьбой и половиной домов продолжала служить Отечеству: солдаты разбирали оставшиеся избы на брёвна для строительства оборонительных укреплений и для костров.

Смоленская дорога, идущая через лес к Можайску, прямо против левого фланга русских вела в тыл и оставалась незанятою. Правый фланг слишком растянулся от центра до деревни Масловой. Двигаясь против середины к Бородину, неприятель мог развернуться всеми силами к левому флангу, подавить его и занять Смоленскую дорогу. Тогда русская армия окажется зажатою между устьем Колочи и Москвою-рекой.

– Ты слышал новость, Илья? Подполковник Давыдов собирает отряд для партизанских действий с одобрения светлейшего, фельдмаршала Кутузова, – Фигнер рассеянно вертел тростью, озирая окрестности, просчитывая про себя выгодность расположения позиций.

Новый главнокомандующий был назначен совсем недавно, прекратив наконец двуначалие, давно сидевшее у всех костью в глотке. И хотя отступление продолжалось, армия воспрянула духом. Не оттого ли, что командование принял русский? Уж он-то супротив пользы Отечеству не погрешит!

– Я слышал, что многие не одобряют сих действий.

– Да. Знаю. Как можно, дескать, человеку благородного звания заниматься разбойничьим ремеслом?

– Однако разбойники скрываются от властей… – поручик не вырывался вперёд и не отставал, ехал на полкорпуса позади командира, который, чувствуя его рядом, говорил не оглядываясь.

– Вот именно. А он действует сообразно воле начальства.

– И подотчётен светлейшему! – воюя бок о бок, они давно понимали друг друга с полуслова. Собственно, разногласий между ними и не случалось. По крайней мере, сами они их не помнили. Хорошо, когда командир и его правая рука думают не врозь, и течение их мыслей не приходит в противоречие, не бурлит, наскакивая на препятствия, не пенится недовольством.

– К тому же вступление наполеоновских войск на российскую землю более похоже на разбойное нападение, нежели на благородство. А посему… чем аукнется – тем и откликнется, – капитан на мгновение примолк, будто взвешивая родившееся соображение, и решительно выпалил: – В этой войне все средства, способные уничтожить либо ослабить врага, допустимы, и нет им порицания.

Пора было возвращаться на позиции своей артиллерийской роты. Опустившийся на землю вечер быстро сгущал темноту, небо уже выслало бесчисленное войско в серебряных доспехах, чтоб до утра стеречь земной покой. То и дело черноту над головой рассекали сверкающие молнии сражённых ратников.

– Август – месяц звездопадов, – задумчиво произнёс Фигнер, глядя в безмолвную торжественную глубину.

Ночи на закате лета становились всё темнее и холоднее. Теперь с холма противника уже не разглядишь. Костры, костры… А кто там у костров? Может, и нет никого, только ветер раздувает пламя, играючи. Да что противника! Товарищ, идущий впереди верхом, кажется сгустком тьмы. Только небесная высь притягивает взгляд, только там, в недосягаемом просторе, льётся и льётся немеркнущее серебро.

Поручик Радожицкий пришпорил коня, пошёл рядом, стремя в стремя:

– Если верно, что свет звезды отмеряет судьбу человека, а падучая звезда знаменует его гибель, то звездопад этот – зловещий предсказатель. Накануне великой битвы.

– Звёзды говорят не только о смерти, – возразил Фигнер. – На самом деле умирают люди гораздо чаще, чем падают звёзды. Кто-то придумал красивую сказку, а раззвонили как быль. Движения небесных светил знаменуют важные повороты в судьбах. Я уверен, что триумф Наполеона в Тулоне зажёг на небе новую звезду… либо в сей миг пал на землю сверкающий метеорит. Подобные повороты судьбы небеса не оставляют без внимания.

– А вы, господин капитан, на собственном опыте не замечали звёздные предсказания?

– У меня не было Тулона. Да и что особенного может случиться в скучной судьбе капитана артиллерии? Вот разве оставить армию по примеру Давыдова да уйти в партизаны? Мне думается, что сие гораздо больше имело бы пользы, чем наше нескончаемое отступление. Армия Наполеона растянулась на всю страну – надо резать эту змею на кусочки и уничтожать. Давыдов прав. А ещё лучше – убить Наполеона. Тут и войне конец!.. – Фигнер вдруг замер, уставившись в небо: – Смотри, Илья! Или мне только кажется?

Наливаясь яростным светом, на небе росла звезда и, кажется, летела прямо на них. Словно бомба, объятая пламенем, она шипела и дымилась, потом выстрелила, как из пушки, и, превратившись в змею, устремилась в расположение батареи майора Дитерихса. Там, пред ручьём Стоница, рядом с Колочью, стоял корпус генерала Дохтурова. Фигнер ездил днём на батарею по приказу Остермана-Толстого, видел, как обустроились артиллеристы. Небесное эхо раздробило звук, уподобив его стрельбе из ружей, а от места падения повалил пороховой дым.

– Метеорит… – выдохнул Фигнер, наблюдая за оставленным в небе светящимся хвостом, который, сделавшись кровавым, сначала застыл, а потом стал неохотно рассеиваться, пока не истаял совсем.

– Господне знамение? – Радожицкий взглянул на командира. Тот безмолвно закаменел в седле. – Пора на батарею, Александр Самойлович. И то уж поди хватились нас.

– Вот решат французы, что мы обстрел начали… – Фигнер пришёл в себя и пытался шутить.

– Ага, – подхватил идею поручик, – или наши – что противник сигнал к атаке подаёт.

– Не-е. Французы ночью не воюют, – в темноте хмыкнуло с издёвочкой. – Цивилизация! Правила военного искусства предписывают ночью сладко почивать.

Ехать приходилось с опаской, ибо повредить ноги коням накануне великого сражения было бы непростительной глупостью. Прибыв на позиции и обернувшись назад, они ещё долго обозревали раскинувшиеся вёрст на двадцать биваки французской армии, расцвеченные кострами. Языки пламени, дёргаясь и кривляясь, дразнили небо, ложась кровавыми отсветами на угрюмо и тяжело ползущие редкие ночные облака.

– Наполеон, верно, питает особое расположение к нашим левым флангам. И именно они, как нарочно, у нас грешат слабостью. Ты заметил, Илья?

Днём раньше случившееся сражение под Бородино ознаменовало себя прорывом французов к Шевардинскому редуту. Высотку занял противник и обосновался на отвоёванном рубеже. Особенного стратегического значения это укрепление не имело, однако сам факт имел мало приятного. Зато ликовали французы, чуть ли не приписывая себе половину завоёванной победы. Первый день боевых действий, если судить по всей строгости, нельзя было назвать настоящим генеральным сражением. Французская армия ещё не подтянулась и всё прибывала. И Наполеон не рисковал затевать серьёзную баталию раньше времени. Вот завтра…

– Вы накануне сражения предсказывали, что Наполеон бросится всеми силами на этот фланг и припрёт нас к Москве-реке.

– Разве я был не прав?

– Я вспомнил ваши слова, когда французы попёрли на наши редуты. Что толку горевать позже времени? Да и диспозиции расписывают без нашего спросу.

– Редуты и впрямь были слабым прикрытием. Теперь, заняв их, французы углубились в наше расположение. С нашей батареи они отлично просматриваются.

– Вот завтра всё и решится, – поручик не стал строить предположения. Перед боем – плохая примета. Кто знает, как всё ещё может обернуться?

– 26 августа… Этот день запомнится надолго. Последняя битва ввиду столицы. Великое сражение. Сие понятно всем – до самого последнего солдата.

***

Первые лучи солнца упёрлись в густой туман, окутавший белую Бородинскую церковь, и вскоре раздался пушечный выстрел.

– Гаубица! – капитан Фигнер вытянулся в седле, ожидая продолжения.

Долго ждать не пришлось. Вслед за первым выстрелом раздался второй, третий… пока не загрохотала беспрерывная канонада из пушек, гаубиц, единорогов, словно соревнующихся, кто больше выпустит снарядов и произведёт расстройства в рядах противника. Частота ударов создавала землетрясение и сливалась в единый непрерывный гул, слышный окрест на сто двадцать вёрст. Дым то огромными клубами перекатывался между враждующими сторонами, то занавешивал поле сражения глухой пеленой.

Русские редуты, накануне захваченные Наполеоном, стали центром его наступательных действий. Жестокие сражения развернулись на левом фланге, за каждый отчаянный шаг вперёд французы расплачивались несметной потерей людей. Русские защитники, держась в окопах, с трудом удерживали возрастающий натиск противника.

Батарея Фигнера, находясь в резерве правого фланга, располагалась ближе к центру и вынуждена была оставаться зрителем кровопролития. Неприятельские ядра долетали сюда уже на излёте, гранаты рассыпались осколками в воздухе с хлопаньем и визгом. Бездействие угнетало Фигнера, он беспрестанно ездил к командующему правым флангом генералу Милорадовичу просить дозволения вступить в бой его роте, но всякий раз возвращался с досадой: время ещё не приспело.

– Приказано выкатить орудия из кустарников и дожидаться сигнала, – процедил капитан, вернувшись в очередной раз от командующего.

Поручик Радожицкий въехал на ближайший к Горкам холм и оттуда наблюдал сражение.

Французы атаковали курганный люнет в центре русской линии, которым командовал генерал Раевский, овладели им, но вскоре были выбиты. Поручик видел, как разгорается сражение на подступах к люнету. Сплошным шевелящимся ковром ползла гибель на изрыгающую огонь высотку, чтобы накрыть и заставить навсегда замолчать батарею Раевского. Дымные проплешины затягивались быстрее, чем самая проворная штопальщица сумела бы положить заплатку, быстрее, чем смыкалась ряска над упавшим в болото камнем. Но вот на противника хлынула всей массой пехота 4-ого корпуса. Это Барклай выслал подкрепление сражающимся. Радожицкий оглянулся на командующего. Он стоял на пригорке со свитой. Его белая лошадь была далеко видна и служила отличной мишенью неприятелю. Однако ядра сыпались кругом, не причиняя вреда стоящим на пригорке штабным, пока один меткий выстрел не угодил в цель. Барклай де Толли упал. Радожицкий похолодел: «Убит командующий?» Когда рассеялся дым, стало видно, как Барклай пересаживается на другую лошадь. Поручик облегчённо вздохнул.

От Семёновского, где располагался общий конно-артиллерийский резерв, на рысях двигались две конные роты к центральной батарее во главе с адъютантом Барклая Сеславиным. Вот он сорвался с места и полетел наперерез отступающей в беспорядке пехоте прикрытия, вскинув над головой саблю. Пехота остановилась и, выстроившись колонной, под командой Сеславина пошла в штыковую атаку. Справа повёл батальон в атаку Левенштерн, а центральный удар возглавил Ермолов. Град картечи и пуль поливал с обеих сторон. Вот пробитый кивер Сеславина отлетел прочь, но сам адъютант, кажется, остался невредим.

– Ура-а-а!!!

Жестокий рукопашный бой, клубком прокатившийся на взгорке ввиду люнета, остановил артиллерийский огонь. Русские и французы смешались в кучу, издали видно было только летящие в стороны клочья дымов, которые то срастались в прорехах, то раздавались вширь. Поручик не сводил глаз с грандиозной свалки, полыхающей жарче, чем горящие избы деревень. Пятки чесались броситься на подмогу своим, а плечи сами собой ходили ходуном, словно помогали соотечественникам размахнуться и врезать в оскаленную рожу супротивника. Побоище обернулось победой русских. Груды мёртвых покрывали курган, но защитники батареи ликовали, отбитые врагом орудия возвращали на прежние места. Центральная боевая линия была восстановлена.

Майор Елецкого полка Тихарчук с ошеломляющим известием летел по линии сражения русских, картаво выкрикивая во всю мочь: «Бьятцы! Майшала Мюята взяли! Неаполитанский коёль в наших юках!» Радожицкий, не поверив собственным ушам, помчался в свою роту к Фигнеру. Тот успел получить более точные донесения. Выходка майора его развеселила, поручик уже и забыл, как тот заразительно умеет смеяться:

– Какой Мюрат? – хохотал Фигнер. – Будет он марать свой маскарадный плащ и перья в кровавой мясорубке на кургане! Генерал Монами! Когда наш гренадёр вознамерился его колоть, он заорал: «Я король!». Тогда усатый великан потащил короля за шкирку к светлейшему и тут же поздравлен был унтер-офицером и орденом Святого Георгия в придачу.

Радожицкий смеялся вместе со всеми:

– Молодец майор! Поднял настроение.

– Победы дёшево не даются, Илья, – Фигнер вдруг перестал смеяться и помрачнел. – На кургане погиб граф Кутайсов, начальник всей российской артиллерии. Вот о ком стоит жалеть русской армии! Невосполнимая потеря…

И хоть смертей вокруг было немеряно, печальная новость больно кольнула поручика:

– Похоронить бы…

– Отрядили искать тело. Да вот найдут ли? Видал, что творится? Иголку в сене искать проще, та хоть цела, а тут, поди, разметало – частей не соберёшь.

Фигнер был зол. О его батарее словно забыли, и он никак не мог смириться с вопиющей несправедливостью, отодвинувшей его на задворки, сковавшей по рукам и ногам.

Около двух часов пополудни Наполеон возобновил атаку на центральную батарею. И вновь Сеславин по приказу Барклая де Толли повёл артиллерийские роты из резерва от Псарёва на курган. Мимо несли раненого князя Багратиона, лицо его было бледно и обращено в сторону Семёновского, где 2-ая армия продолжала сражаться. У Сеславина от сострадания заныло сердце. Флеши занимали французы. А по лицу князя то и дело пробегали судороги. Он успел увидеть, с усилием приподняв голову, как они ворвались на Семёновские высоты, и закрыл глаза, уронив затылок на носилки.

Заняв с таким трудом русские укрепления, противник тотчас расположил на них свои батареи, которые вместе с бородинскими немедленно открыли огонь по русскому центру. Более ста орудий вели перекрёстный обстрел, так что артиллеристы, приведённые Сеславиным, едва успели занять боевую позицию. Ядра и гранаты крошили и коверкали всё вокруг: гибли артиллеристы и лошади, пушки сбивало с лафетов, то и дело взрывались зарядные ящики, в воздух взлетали щепа и пепел. Но оставшиеся в живых заменяли разбитые орудия и стояли насмерть.

24 дивизия, отстаивающая люнет, изрядно поредела, но отчаиваться было некогда: Евгений Богарнэ вёл свою пехоту к кургану, и генерал Лихачёв, оценивая свои преимущества, делал срочные распоряжения.

Навстречу французской пехоте выдвинулись каре 4-го пехотного корпуса, на них с обеих сторон летела неприятельская конница. Слаженные ружейные залпы, непрерывно следуя друг за другом, отбили кавалерийские атаки противника. А из русского резерва на рысях спешила отборная кавалерия Кавалергардского и Конногвардейского полков во главе с Барклаем де Толли. Сеславин и ещё несколько адъютантов сопровождали командующего. Тут и там хлопали выстрелы из пистолетов. Французская конница и русские кирасиры столкнулись в жестокой сече. Пушечные залпы и ружейные выстрелы слились в единый беспрерывный гул. Крики, стоны, ржание, звон сабель, проклятия и команды на разных наречиях – всё смешалось. Каждый сражался так, словно отстаивал собственную победу. Кони убитых, не видя меж собой вражды, табунами носились по полю. Пехота и кавалерия сражались вместе, артиллеристы между пушечными залпами отбивали атаки противника в сабельных сшибках. И не было конца этой кровавой мясорубке.

Фельдмаршал приказал бросить все силы на защиту центральной батареи в надежде удержать превосходство русских знамён в этой решающей битве. Выбывшего из строя Багратиона он срочно заменил старшим по чину генералом Коновницыным, затем приказал генералу Дохтурову отвести разбитые части левого фланга за Семёновский овраг и там укрепить позиции.

Но время… время… Враг дожидаться не будет, пока русские приготовятся к «гостеприимной» встрече. Отвлечь его! Оттянуть силы на другое сражение, озаботить другой опасностью! Где?

Поле брани со всех сторон пестрело войсками, конными и пешими, бегущими и пришитыми к месту, разнящимися мундирами и оружием, но одинаково окутанными рваными дымными завесами.

За деревней Бородино, на левом фланге противника, где стояла резервная батарея, началась суета. Артиллеристы откатывали и разворачивали пушки. Куда? Долго гадать не пришлось. Конечно же, к люнету, к курганной высоте, за которую разгорелось главное сражение.

Трое порученцев полетели вскачь с приказами к боевым командирам.

И вот уже с батареи Фигнера стали хорошо видны красные и синие линии русских гусар и улан, совершающих обходной маневр. А вровень с ними скачет генерал-лейтенант Уваров, размахивая рукой и что-то крича. Переправа через Колочу… атака… Вот уваровцы ударили по французской коннице и прогнали её далеко за деревню, налетели на батарею и захватили пушки. Четыре полка неприятельской пехоты под командой Евгения Богарне, срочно оттянутые от люнета, были вынуждены латать брешь. Они выстроились в каре и двинулись на атакующих. Русская кавалерия поочерёдно сталкивалась с каждым, яростно дралась, но преимущество сил противника заставило её отступить.

– Господин капитан, – с лошади спрыгнул курьер генерала Милорадовича, – командующий приказал вашей батарее подойти к Горкам.

Фигнер, скрипя зубами, повиновался, под канонаду ружейных выстрелов выступил с своей артиллерией – и опять не туда, где вершилась судьба сражения, не туда, куда рвалась душа. Может быть, он слишком горяч, может быть, трижды не прав, но какая-то иная правда, грозная и непобедимая, владела всем его существом, горела в груди, звала к другим действиям, противным нынешним. Что толку возить туда-сюда батарею, подставляясь под шальные снаряды? Глядеть с курганной высоты, как другие отдают жизни во славу Отечества? И бездействовать!

От Горок, с возвышения, курганный люнет в лучах заходящего солнца, в беспрестанных взрывах выглядел жерлом вулкана, извергающего пламя и сеющего вокруг чёрный пепел. Сгрудившиеся на холме наблюдатели имели возможность далеко обозревать военные события. Ничего другого делать не оставалось.

Два Донских казачьих полка искусным рассыпным манёвром прошли без всякого урона сквозь свистящие и грохочущие вокруг кургана снаряды и атаковали кавалерию Мюрата, который в своём кровавом плаще, с пышным пером театрально и вызывающе дерзко смотрелся на бранном поле. Однако страсть к маскарадам ничуть не умаляла его отчаянной храбрости, которая будила неизменное восхищение и уважение даже у врагов. Обнажив сверкающий клинок, он бросился на противника, увлекая за собой кавалерию. Но шеренга казаков перед ним вдруг рассы́палась, не дав начаться сражению, в беспорядке рассеялась в стороны, оставив неудовлетворённым боевой пыл распалённых атакой гусар. И неожиданно донцы ударили с флангов. Сбитые с толку французы достали пистоли и открыли по ним стрельбу, тщетно пытаясь поймать в прицел джигитующих бестий.

Артиллеристы Фигнера восторженно подбадривали платовских казаков, дразнящих самоуверенного противника, хоть те и не могли их слышать, отпускали глумливые советы гусарам, которые вертелись на конях, донимаемые со всех сторон беспорядочными, но на удивление слаженными и дружными наскоками разбойников. Однако ловкачи-казаки шутить и не думали, сражённые гусары валились с коней тут и там. Наконец, запутавшись окончательно, понеся неожиданные и ощутимые потери, французы попятились к своим тылам, спасаясь от слепой игры смерти. Она кидала кровавый жребий, не глядя, а казаки служили её капризу.

Вице-король Италии принц Богарнэ вновь рвался к центральному люнету. Под ураганом батарейного и ружейного огня французы упорно двигались на приступ. Русские встречали их огнём, но и тот становился всё реже. Вот замолчала последняя пушка, и началось штыковое сражение. Груды поверженных валились во рвы у подножия укрепления, и вокруг росли курганы мёртвых тел в русских и французских мундирах. Преодолев последний рубеж, неприятель ворвался на батарею. В числе первых был дивизионный генерал Огюст Коленкур, младший брат герцога, состоящего при свите императора, его и убили первым, а кирасир, что были с ним, встретили градом пуль и прогнали, изрядно уменьшив их численность. На вал со всех сторон лезла неприятельская пехота. Штыками и пулями отражали её атаки защитники люнета, но на место павших вставали новые колонны и шли беспрерывным потоком в огнедышащий вулкан. Наконец, неудержимой лавиной ворвавшись на батарею, они стали рубить и колоть всех, кто ещё оставался в живых.

Люнет был захвачен.

Но, похоже, это был последний рывок, на который достало сил французам. У русских ещё оставался сильный редут, но истощённый противник даже не пытался атаковать его, напротив того, заметно было стремление вражеских войск уйти в укрытия, оберечься от смертоносного огня неумолкающих русских батарей. Только артиллерия неприятеля продолжала изрыгать огонь. До глубокого вечера гремела канонада с обеих сторон. Французы против своего обыкновения закрепить решительными действиями даже малый успех, чтобы выглядеть победителями, на этот раз никак себя не проявили. Исчерпав возможности, они первыми прекратили огонь, и израненное поле сражения в наступившей сумеречной тишине погрузилось в болезненный беспокойный сон.

Сеславин сопровождал Барклая де Толли на батарею у Горок, где начинался для них этот день и откуда главнокомандующий выезжал с двенадцатью адъютантами. Теперь их осталось трое: Закревский, раненый Левенштерн и Сеславин, который постоянно находился в сражениях, пятнадцать часов под пулями, в огне артиллерийских обстрелов и не получил даже царапины. Раненый накануне сражения в ногу, он не покидал седла верного Черкеса, также оставшегося невредимым.

– Дорогой ценой оплачен сегодняшний день. Сколько народу полегло, – командующий взглянул на адъютанта. – Я удивлён, Александр Никитич, и несказанно рад, что в нынешнем кровопролитии ты оказался неуязвим. Не надеялся даже увидеть тебя живым. Явленные тобой отличная храбрость и мужество весьма достойны Георгия 4-ой степени. Поздравляю!

– Служу Отечеству! Об одном жалею, Михаил Богданович, что, не быв радом с вами, не имел возможности печься о вашей безопасности, а сами вы, – не удержался от укоризны адъютант, – как видно, на бранном поле искали смерть. Да Господь милостив, уберёг вас нынче. Однако и предостерёг явственно: пять лошадей под вами убито!

– Полно тебе ворчать, ровно няньке. А ещё георгиевский кавалер! – усмехнулся Барклай. – А согласись, Александр Никитич, что Наполеон окончательной победы нынче достичь не сумел, – выпрямился в седле, расправил плечи, гордясь победой, хоть и не объявленной, но очевидной – для него и для всех, кто способен считать и соотносить выгоды и убыль. – Русские не сдались, нигде не бежали. Противник захватил только треть позиций. Но какой кровью!

– Не сумел, – согласился бравый артиллерист, – хоть и бросил в сражение все войска свои.

– Кроме гвардии. Князь Кутузов осторожен, недаром Суворов хвалил его лисью хитрость, коя весьма не по душе Наполеону: наши резервы употреблялись с благоразумною экономиею. А посему наша линия от Горок вдоль Семёновского оврага до самой Смоленской дороги остаётся в готовности отразить покушения неприятеля.

– Тем паче, что они замолчали нынче первыми и тем признались в явном изнеможении. Может, завтрашний день озарит победою наши штыки?

– Рисковать армией ввиду столицы? – Барклай с сомнением покачал головой. – Решать светлейшему, по моим соображениям всё же следует отступить.