Текст книги "Власть лабиринта"

– Чего они разорались-то? – недовольно бурчал французский пехотинец с припухшим лицом. Мутные глаза вояки тонули в синюшных кругах, а губы были бледными, словно вылинявшими. Серебряная серёжка в его левом ухе пижонисто поблёскивала, но никак не сочеталась с помятой рожей, словно пожёванной и выплюнутой. После вчерашнего возлияния у костра и недосыпа голова гудела, как колокол. Добытая у селян сивуха сшибала с ног, словно пушечный снаряд.

– Это тебе не «Шардоне», – хохотнул его кудрявый товарищ, рыжий настолько, что новым знакомым с непривычки приходилось щуриться, глядя на него, а густо насеянным веснушкам словно тесно было на лице и они расползлись по шее и рукам. Он-то избежал сей плачевной участи, уснув прежде, чем притащили бутыль.

– Из чего они её гонят-то? Дикари. Пороху что ли подсыпают?

– Им что? Привычные, – сердобольный приятель хотел отпустить колкую шуточку, но глянул на перекошенную физиономию страдальца и передумал: – Я слышал, надо заедать солёным огурцом, тогда хмель веселит, а утром голова не отваливается.

– Их веселит, а тут – хоть удавись! Моргнёшь – словно кувалдой по башке. А в барабан бить станут? Согласишься на гильотину.

– Начнётся сражение – будет тебе гильотина, – пообещал со смехом соболезнователь, но не утешил, а только разозлил дружка, который плюнул в сердцах и заскрипел зубами.

Лес по левому флангу расступился, пропуская наезженную дорогу с продавленными колеями от тележных колёс. Один её конец упирался в широкий тракт, по которому маршировали французы, другого видно не было. Виляя и подскакивая на колдобинах, она убегала дальше, за деревья, и скрывалась где-то за лесом. Но колонны туда не свернули, а продолжали двигаться по тракту. Любопытные солдаты передавали друг другу услышанное от офицеров – деревня Лешни, её минуем, там русских нет.

Но не успели они прошагать и сотни метров, как на дорогу внезапно выскочили казаки. Видимо, от той самой деревни, где «русских нет». С гиканьем и свистом они атаковали авангард неприятеля. Откуда ж было знать французам, что здесь генерал Денисов дожидался их в засаде. Два его полка по приказу Платова должны были удерживать силы противника до подхода основных сил, которые вместе с атаманом обходили дефиле стороной с тем, чтоб ударить с тыла. Опешившие сперва французы быстро разглядели, что шуму и свисту было гораздо больше, чем самих атакующих, и, обрадовавшись своему численному превосходству, ринулись в бой, засверкали саблями. Французская кавалерия вырвалась вперёд, ударила казакам с флангов. Однако те рубились отчаянно, скаля зубы и словно не понимая, что им не одолеть бесчисленного противника, на которого сдуру напоролись. Так мелкая дворняга облаивает свору борзых, надеясь нахальством прогнать врага, но и ей придётся убраться в подворотню, поджав хвост, ибо плетью обуха не перешибёшь.

Пехотинцам доставалось меньше, но и они тоже теснили казаков, напирая следом за кавалерией. Убитых приходилось перешагивать, споткнёшься – затопчут в этой свалке. Рыжему пехотинцу брызнула в глаза кровь, сорвавшаяся с чужого клинка, он нагнулся, смахивая её рукавом. И вовремя: у самых ног свалились сразу три тела. Ещё чуть и, запнувшись, растянулся бы рядом. Блеснуло. Что это? Он поддел носком ботинка, и по дороге покатилась голова с серебряной серёжкой. В левом ухе. Пижонское украшение на отрубленной голове с рассечённым виском, залитое красным, смотрелось до того дико, издевательски, что он закостенел, так и не разогнувшись, будто в покаянном поклоне перед осквернённой святыней. Вот тебе и гильотина! Даже среди крови и стонов, предсмертных хрипов и разящих со всех сторон клинков его до костей пробрал леденящий ужас. Накликали! Неотвратимая судьба пялилась на него с торжеством победительницы, не позволяя отвести взгляд, затягивала в воронку потусторонней пустоты. Он даже не заметил, как ему на голову упал жалящий клинок, глубоко вздохнул в последний раз и провалился в воронку. Она жадно сглотнула его и понесла, кружась вихревым потоком, в бездонную тишину.

Казаки медленно отступали под натиском неприятеля по дороге. Назад – к Молеву болоту. Французы удвоили рвение, приближая сладкий миг победы. Однако фортуна не спешила к ним с объятиями. Подоспело подкрепление: три полка генерала Кутейникова с правого фланга и два полка генерала Иловайского с левого. Неожиданный перевес противника заставил их пятиться и сдавать позиции. Кутейников со свирепым лицом впереди своих казаков врубался в кавалерийские ряды, забыв про рану, полученную у Мира, ещё не вполне зажившую. Ярость битвы заглушала и не такую боль. Свежие силы с двух сторон обрушились на подуставшего врага, но не сломили его решимости. Сражение, хоть и с преимуществом русских, счастливого исхода пока что никому не сулило. Когда же французы увидели новые полки казаков и летящего впереди них атамана с сверкающей саблей над головой, им ничего другого не оставалось, как, оставив участок дороги, заваленный трупами, отступить. Нет, они не собирались признавать своего поражения. Им всего лишь надо было выровнять строй, собраться с духом и исправить досадный курьёз – дать отпор раньше времени восторжествовавшим казакам.

Они ещё не успели прийти в себя под окрики командиров, раздающих приказы, как вдруг с левого и правого флангов взвился резкий свистящий звук, и воздух вскипел от поющих стрел.

Внезапной атаки, да ещё такой – французы не ожидали. Русских они видели впереди на дороге, и врасплох их было не застать. Деревья и кусты вздрогнули и ожили, превратившись в диких кочевых наездников. Скифы! Как разъярённые осы, они жалили стрелами обезумевших врагов, оглушая варварскими криками и гиканьем. Исчезали, как по волшебству, и появлялись с другой стороны. Кони кавалеристов храпели, не успевая приноровиться к дёргающим поводьям, вертелись, мешая друг другу, порываясь встать на дыбы. Какой уж тут строй и боевой порядок! Куча-мала! Свалка! Выстрелы из ружей и мушкетов, оставлявшие на земле неподвижных варваров, ничуть не охладили их пыл, а налёты степняков стали ещё стремительнее и яростнее. Забавное оружие, присущее кудрявым, младенчески невинным купидонам, выкашивало гусарские ряды и наводило панику, потому как сами лучники были молниеносны и недосягаемы.

Какой-то дикарь в остроконечном малахае, отороченном пыльным мехом, со звериным оскалом ринулся с пикой на крайнего кавалериста. Тот чудом успел дёрнуться в сторону, и пика попала в луку седла, так встряхнув лошадь, что француз едва не полетел кувырком наземь. Чуть промедлил бы всадник, и лежать ему на земле пробитым насквозь, корчиться в предсмертной му́ке. Однако воинская выучка, отточенная боевым опытом, сработала сама, не дожидаясь его сообразительности. Он выхватил у степняка пику и замахнулся на юркую бестию с такой быстротой, что тот, озадаченный своим промахом, не успел отскочить. Но ударить ему было не суждено. Тугая стрела впилась в открытую при замахе шею, в самое яблочко, и мгновенно ослабевшая рука упала, роняя боевой трофей. Заваливаясь в седле и захлёбываясь хлынувшей горлом кровью, кавалерист успел увидеть самого лучника – в полосатом халате, без шапки, с вихрем золотых волос и синими молниями в глазах. Успел даже удивиться: «Русский! Выходит, не все скифы – дикари? Казаки нарочно в них рядятся, чтобы страху нагнать?» – и рухнул на землю. Пика не успела упасть на землю, её на лету подхватил варвар и помчался дальше – добивать оставшихся врагов.

Осаждаемые со всех сторон кавалеристы в беспорядке толклись на дороге, когда стрела, просвистев, ударила в грудь унтер-офицеру Ложье и, пройдя навылет, упала за его спиной. С другой стороны был выбит из седла Орас Себастиани. И уже более не раздумывая, французы подхватили командиров, развернули коней и помчались прочь, не разбирая дороги, преследуемые улюлюкающей ордой.

Поручика Жилина, которому атаман поручил командование двумя сотнями башкир, поздравляли с победой. Он и сам не ожидал такого успеха.

В течение дня кавалерийские атаки возобновлялись, в бой вступала конная артиллерия, но всякий раз казаки разворачивали французов и преследовали несколько вёрст, пока те не отступили за речку Малая Березина и не притихли.

Вечером атаман Платов отправил Барклаю де Толли донесение, где среди прочего писал: «Неприятель потерял большое количество, ежели не больше, по крайней мере половину кавалерийского корпуса его, из пехотного же полка осталось не более ста человек и те спаслись кустарниками. Неприятель пардона не просил, а войска российские его императорского величества, быв разъярены, кололи и били его…»

Глава 12
Кровавые вёрсты

Золотой шёлк волос летел в голубом безбрежье вслед за хозяйкой, скачущей на белоснежном облачном коне. Небесная дорога невидимой лентой уходила в беспредельную даль, пронзая разноцветные радуги, пьянила свободой и покоем. Прекрасная наездница никуда не спешила, а её конь из зыбкого облачного тумана был всего лишь забавой, разнообразившей бессмертные будни ангелов.

– Ты совсем не смотришь на меня, Арли. Полюбуйся, как здорово у меня выходит! – красавица, скорчив премилую гримаску, вместе с послушным конём перелетела на соседнее облако, на котором неподвижно лежал, сложив крылья, её спутник и внимательно разглядывал что-то внизу. – Что ты увидел там интересного? Прежде я не замечала, чтоб ты увлекался играми людей.

– Давай задержимся здесь, дорогая Селина. Видишь тех красивых всадников, что переправились через реку? – Арли не сводил зачарованных глаз с мельтешащей суеты на земле, даже не оглянувшись на подругу, обиженно надувшую губы.

– В красных мундирах? Ничего особенного, – её уязвлённое недоумение не отрезвило весёлого приятеля, всегда готового на шалости, на игры, которые она затевала.

– Будто бы? Это кавалерия французского маршала. Непобедимый Мюрат, зять самого Наполеона. Неаполитанский король.

– Ну и что? Войны не видал? У людей вечно война.

– Погоди-погоди, куда это они собрались? Выстроились вдоль дороги колоннами…

Яркие фигурки игрушечных воинов волей-неволей притягивали взгляд, и Селина, опустившись на колени рядом с увлечённым спутником, загляделась на копошащихся людей, как на возню разноцветных жучков:

– Как их много! А за ними пехота. Наверное, целый полк (Арли усмехнулся невежественной арифметике подруги, но не стал исправлять ошибку. Полк, эскадрон, несметная армада – для неё всё едино, одним словом – толпа, тьма-тьмущая). Смотри – пушки!

– Они идут туда. Видишь, городок у плотины? Там русские войска.

– Как же им не стыдно? Ведь русских совсем мало… – несправедливость предстоящей партии казалась ей бессовестным надувательством, коварным шулерством. Но огонёк любопытства затеплился в глазах и вытеснил интерес к недавней забаве. Новое развлечение обещало быть ничуть не хуже. – Почему русские не убегают? Они не знают, что французы идут их убивать?

– Сейчас узнают. Всадник! Во-он, – палец ангела указал на чёрную точку, стремительно приближающуюся к городку. – Летит по дороге, предупредит, и они уйдут… Кажется, я его знаю. И знаю давно.

– Какой ты смешной, Арли. Давно! У людей слишком короток век, им это слово никак не подходит.

– Это Баюр. Бессмертный волхв.

– Тот самый?! – ахнула Селина. – Который нашёл живой камень много веков назад? Неужели? А зачем он здесь? – теперь её уже было не оторвать от азартного зрелища.

– Наверное, помогает русским.

– Почему русским? Ты сам сказал, что французы красивые.

– Их намного меньше. Помогают слабым. А кто из них красивее – узнаем из их действий. Доскакал… Что они задумали?

– А этот – их генерал. Я догадалась! Смотри: оставляет в городке часть войска, а остальных уводит за плотину. Как ты думаешь, успеют они убежать от французов?

– Они готовятся к бою… а убегать не собираются, – Арли был озадачен не меньше, чем его легкомысленная подруга.

– Разве Баюр их не предупредил?

– Предупредил. И сам с ними остался.

– Как здорово! – Селина захлопала в ладоши.

– Чему ты радуешься? – не понял приятель.

– Теперь французы всех убьют. Баюр станет ангелом, как мы. Будет весело: он знает столько забавных историй из земной жизни!

***

– Я сказал: нет! Тоже придумал! Мои солдаты обучены приёмам ведения боя. А ты? Первая пуля – твоя. Мне потом казниться за тебя до самой смерти, без всякого прощения. За разведку – спасибо. И прощай!

– Я стреляю не хуже ваших обученных, да неопытных солдат. И в бою не подведу. У вас, господин генерал, чуть больше шести тысяч, а у французов – корпуса́ Даву и Нея, гвардия да Мюрат с 15-тысячной кавалерией. Больше 22-х тысяч! В лоб их не одолеть, нужна тактическая хитрость и изворотливость.

– Ишь ты! Каков умник! Может, и хитрость уже измыслил?

– Не мне вам советовать, господин генерал, но численность у вас всё одно превосходства не имеет, так не выгоднее было бы выделить лёгкий отряд в засаду, чтоб неожиданно тревожить француза с разных сторон, путать его и отвлекать от вашего отступления?

– Да где ж тут взять разные стороны? Дорога одна!

– Так то – для армии, а для малого отряда всякая кочка, перелесок, овражек – заслон. Ударил врасплох – и скрылся.

Генерал Неверовский уже открыл рот так отшить нахального молодца, чтоб улепётывал без оглядки и не путался под ногами со своими дурацкими советами. Без него забот полон рот, не хватало ещё совестить и доказывать… Но вместо этого вдруг распрямил плечи и с каким-то удивлённым вдохновением проговорил:

– Толково предлагаешь… – однако осторожность была начеку. Без неё никак. Он прищурился на жёсткое лицо добровольного разведчика, но тот не смутился, не отвёл синего взгляда, даже не моргнул. – Вот ежели поручился бы кто за тебя, ибо не в моём положении нынче рисковать…

– Матвей Иваныч поручился бы, атаман Платов. Он видел меня в деле у Мира, при Молевом болоте…

Эх!.. Ситуация не располагала к задушевным беседам и воспоминаниям, а то бы… и генерал оборвал разговор, не дослушав:

– Про Молево болото расскажешь мне. Потом. А отряд всё-таки придётся тебе выделить. Говоришь, сибиряк? охотник?

Далеко на подходе к Красному показались французские фланкеры – три всадника, оглядывающие расположение русских войск. Баюр резко выхватил у стоявшего рядом солдата ружьё и, не целясь, выстрелил. Один всадник качнулся и свалился на землю, остальные развернулись, ускакали.

– Да… хм… лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – гроза в голосе Неверовского растаяла без следа, а решение обрело твёрдость: – Сколько тебе? Много не дам, сам понимаешь.

– Пяти десятков хватит. Спасибо, Дмитрий Петрович.

– Не благодари. Нынче у нас невеста – одна на всех, неразборчивая и жадная. Жизней накосит несметно.

После появления французских фланкеров медлить было уже нельзя.

– Полковник Воейков! Доложите готовность, – генерал Неверовский махнул Баюру, мол, действуй, как договорились, – и повернулся к подчинённому.

Рапорт был чётким и деловым, отскакивал от зубов без запинок:

– 49-й егерский полк полковника Кологривова закрепился в Красном. В резерве ему оставлены по одному батальону 50-го и 41-го егерских полков с двумя орудиями конной роты под командой хорунжего Калашникова. Обороной города командует генерал-майор Оленин. Остальные войска отступили за плотину и ждут ваших распоряжений, – и совсем другим тоном, по-дружески Воейков добавил: – Всё по плану, Дмитрий Петрович, как вы приказали.

– В Красном долго не продержатся, надо обеспечить им отступление. Сразу за оврагом, – вытянутая рука обозначила полукруг, сочтя голые слова без начертанной схемы недостаточными, – построить каре: у дороги – Полтавский, Симбирский пехотные полки, фланги укрепить конницей. Правый – казаками майора Карпова, левый – харьковскими драгунами майора Тацына… Где лучше разместить артиллерию?

– Левый фланг кажется слабее. Там заканчивается глубокий яр. Французы получают возможность обойти и ударить в тыл.

– Десять пушек под прикрытие харьковских драгун. Выполняйте. Полковника Назимова ко мне! – и обернувшись к подбежавшему Назимову, диктовал другой приказ: – Ваш 50-й егерский полк с двумя орудиями отправляется к Смоленску. У села Корытни на реке Ивань держать переправу. При нашем появлении поддержать огнём отступление, подавлять натиск неприятеля до последней возможности.

Вскоре на красненской дороге в клубах поднятой пыли показались гусары Мюрата, в алых доломанах, с золотыми шнурами, за ними уверенно двигались синие мундиры пехотной дивизии Ледрю. С невысокой возвышенности за оврагом Неверовский видел, как французы, предчувствуя лёгкую победу, стали обходить город, забирая его в кольцо. Пустынные улицы и притихшие дома казались вымершими, даже ветер не шевелил листву застывших деревьев. И вдруг воздух взорвался огнём. Стройные ряды гусар вздрогнули, разбились клочьями, на землю падали нарядные красавцы, как осыпавшиеся лепестки маков. Русские пушки не затихали, но приземистые вольтижёры дивизии Ледрю неустрашимо продвигались в город. Полетели гранаты. Загоревшиеся дома выстраивали огненный коридор, вытесняя с позиций русских егерей, вставая на сторону превосходящих сил врага. Заговорила французская артиллерия, да так дружно и сокрушительно, что русские быстро лишились лошадей и, неся огромные потери, но с боем и организованно стали отступать к плотине. Узкая плотина чуть не стала последней дорогой егерей: артиллерия неприятеля гремела вдогонку, опустошая их ряды. Пришлось бросить пушки, чтобы спасти жизни.

Французским вольтижёрам удалось оттеснить в сторону и окружить две роты полка майора Крамаревского. Егеря яростно отбивались. Атакующую конницу они встретили дружным залпом, но численный перевес был слишком очевиден. Отрезанные от своих, окружённые, они были обречены, но продолжали сражаться. Гусарский полковник, выступивший наперёд своей конницы, крикнул попавшим в капкан врагам:

– Ваше упрямство похвально, но бессмысленно! Сдавайтесь! Выбирайте: смерть или плен… – никто не успел заметить, откуда прогремел меткий выстрел, только полковник вздрогнул в седле, роняя победную саблю, и свалился на землю, застряв ногой в стремени.

В одно мгновение из густого прибрежного ракитника вылетели казаки и бросились на оторопевших французов. Ураганная атака не позволила им разглядеть, что число нападающих невелико, и гусары, не успев опомниться, сразу понесли ощутимые потери. Крамаревский немедленно воспользовался спасительной поддержкой, чтобы отвести егерей в сторону от плотины, захваченной французами, и переправиться к своим вброд. Очутившись на противоположном берегу, егеря вглядывались туда, где только что кипел бой, но увидели только гусар, далеко оттеснённых, наполовину спешившихся. Казаки исчезли.

Неверовский знал, что всё случившееся – только прелюдия к трудному противоборству отступающей 27-ой дивизии и атакующего противника, превосходящего её в пять раз, и уж совсем не мог знать, кто из его дивизии дойдёт до Смоленска.

***

Селина сидела на коленях в белоснежной облачной пене и, сцепив кулачки под подбородком, не мигая смотрела вниз. Арли не заметил, когда она замолчала, да и вряд ли помнил, что она находится рядом. Его внимание было поглощено происходящим на земле сражением. Русские всегда были загадкой. Не сказать, чтобы они были умнее других, или честнее, или… не важно. Но именно они удивляли, как никто другой. Их поступки редко можно было объяснить с точки зрения пользы или выгоды, но поражали… какой-то безоглядностью, решимостью. Будто копившаяся в них энергия жизни зрела и мужала до самого главного мгновения и тогда вскипалась, взрывалась, бушевала без меры, без оглядки, без опаски за свою шкуру, без жалости. В такие мгновения они были прекрасны! И мери́ла правды и лжи, страха и отваги не в праве были оценивать свет этой ошеломляющей страсти.

Теперь уже понятно, почему русские не бегут, а медленно, с боем, отступают. Выигрывают время для своей армии, которая в беспорядочных маршах топчется под Смоленском, меняя направления. Выигрывают или проигрывают? На кону – жизнь. Как измерить цену её?

Французская конница тучей летела на выстроившихся в каре русских. Ни один не дрогнул. Повернувшись к неприятелю, отточенными движениями по команде дали залп, ещё, ещё… Отходите! Отходите же!

***

– Без команды «Тревога!» не стрелять! Не торопитесь в пальбе. Прицельно и наверняка! Третья шеренга, передавай ружья не суетясь. Помните, ребята, чему вас учили. Поступайте так, и никакая кавалерия вас не сломит.

С фронта на Неверовского двигалась пехота Нея, а Мюрат с кавалерией, как и предполагал Дмитрий Петрович, обходил с левого фланга.

– Ну, братцы, ажно два короля припожаловали! Следывает почествовать от души!

– Ага! А то обидются за невежество!

Харьковские драгуны пошли на вражескую конницу, артиллерия осталась без прикрытия. Вскоре французы оттеснили драгун и опрокинули, захватив пять пушек. Оставшиеся орудия пришлось увести на Смоленский тракт. Незавидное положение русских ещё более усложнилось, когда они лишились артиллерии. Утешал тот факт, что и французская кавалерия, преследующая и атакующая немногочисленного противника, не удосужилась подвезти орудия.

Лавины кавалерийских атак набегали волнами. Земля стонала от топота копыт, крики врага гремели торжеством, подогреваемым уверенностью в превосходстве своего количества над жалкой горстью ощетинившегося штыками упрямого противника. Барабаны по приказу Неверовского забили тревогу, перекрывая другие шумы и грохоты. Залп! Ещё залп! Ещё и ещё! Впереди всех, наклонившись в стремительном беге, летел польский полковник, чудом уцелевший в граде пуль, который с несколькими уланами, перескакивая трупы, устилавшие землю, прорвался-таки к тёмно-зелёному каре русской пехоты. Врезавшись в ряды противника, размахивая саблями, они мало преуспели, ибо почти тотчас были сражены штыками. Атака захлебнулась и отстала.

Неверовский велел ударить отбой, объезжал на коне ряды солдат, и кричал:

– Видите, ребята, как слаженные действия легко побеждают кавалерию! Благодарю и поздравляю!

– Ура-а! Рады стараться!

Вчерашние рекруты, принявшие крещение в неравном бою с настоящим противником, воспрянули, почувствовав свою силу, загорелись уверенностью в выполнимость своей задачи.

На пригорке за городом пестрела островком блестящая свита короля неаполитанского. Сам Мюрат, одетый в расшитую золотом зелёную куртку, украшенную бесчисленными драгоценностями, с волнующимся на ветерке высоким пером на шляпе, сидел на вороном коне, раздражённо взирая на неудачливые атаки своих кавалеристов. Первоначальная уверенность в быстрой и лёгкой победе уступила место досаде и желанию поскорее покончить с русскими, чтобы прикрыть случившийся конфуз, которым император не преминет его попрекнуть. Эскадронам, скакавшим мимо и с восторгом глядящим на своего маршала, он выкрикивал, выставив сверкающую саблю в сторону противника: «Avanten, avanten! Дружнее атакуйте!» Отказавшись от предложения Нея подвезти из Красного шестьдесят пушек и расстрелять русских картечью, Мюрат теперь уже подумывал, не слишком ли опрометчиво он поступил.

– Пожалуй, я соглашусь на ваше предложение, – обратился он к Нею. – Вы правы, не стоит затягивать игру. Пушки поставят решительную точку в этом недоразумении.

Ней смутился. Опустив голову, он пробормотал:

– Поздно. Неожиданная неприятность: отряд казаков налетел ураганом, опрокинув наши пикеты, порубил канониров и пушки привёл в неисправность.

– Как они оказались у нас в тылу? – опешил Мюрат.

Ней пожал плечами:

– Русским варварам правила войны соблюдать не свойственно. От них только и жди подвоха.

Русские отступали. Берёзы в два ряда, высаженные когда-то вдоль дороги по велению Екатерины Великой, рвы да овражки, по расчёту Неверовского, должны были защищать от обхода противника. И они верно исполняли назначенную им роль. Атаки французов становились всё яростнее и злее. Они волна за волной накрывали широкую дорогу, так что казалось: ещё чуть-чуть – и сопротивление будет сломлено. Но меткая картечь и смертоносные штыки снова и снова рассеивали нападающих и вынуждали отходить. Иные кавалеристы прорывались так близко, что хорошо видны были их лица, они вертелись на конях и кричали русским кто – ругательства, кто предлагал немедленно сдаться, ибо они всё равно всех перебьют.

Солдаты Неверовского тоже в долгу не оставались, глумились в ответ под ражий гогот товарищей.

– Хвалилась кума, что речку выпьет!

– Али гостинцы наши не по вкусу пришлись?

– Пущай ваш Мюрат, павлин ряженый, зубы об нас сломит!

Сдаваться? На родной земле пришлым выскочкам? Лучше смерть. Мать-земля приберёт, не выдаст.

Пока шла перебранка, с правого фланга подобрались французские вольтижёры и, скрытые высоким яром, примеривались к нападению. Вдруг, словно вихрь, налетели казаки с тыла и с ходу принялись рубить направо и налево. Не ожидавшие, что их перехитрят, французы всё же не растерялись и, обернувшись назад, вступили в бой. Шум на фланге услышали казаки майора Карпова и с криками и свистом бросились на подмогу. Окружённые со всех сторон пехотинцы маршала Нея сражались и гибли, без всякой надежды вырваться из кольца. Несколько человек всё же ускользнули и бросились удирать, зная наверняка, что погони не будет. А летучий отряд снова унесло ветром, и не только французы, но и свои не могли уследить за его передвижением.

Вёрсты, кровавые вёрсты! Как медленно и бесконечно течение ваше! Вот и берёзы притомились бежать вдоль Смоленского тракта, остановились, открывая просторную равнину и поодаль увитые плетни деревушки. Здесь-то французы и воспользовались возможностью атаковать со всех сторон, окружить и добить упрямцев. Неприятель зашёл в тыл, завязался бой в арьергарде, которым командовал полковник Воейков. Всё перемешалось: звон сабель, выстрелы, крики и стоны слышались отовсюду. Французам удалось рассечь арьергард, и какой-то кирасир бросился на Воейкова. Вцепившись в его сюртук, он далеко размахнулся рукой, но рухнул полковнику в ноги, сжимая в кулаке оторванные форменные лацканы. Пуля, прилетевшая невесть откуда, прошила ему голову навылет. Конница прорвала левый фас на участке Симбирского пехотного полка. Капитан Байковский построил своих симбирцев для отпора и повёл в штыковую атаку. Их бешеный натиск смял уланов, которые не выдержали и, развернувшись, ретировались в поле. Солдаты и командиры, не чинясь званиями, дружно делали одно дело, общее на всех, уже раненые, они продолжали храбро сражаться и восстанавливать нарушенные фасы каре. Егеря, посланные Неверовским на помощь полковнику Княжнину, ликвидировали глубоко вклинившихся в центр французов, а удирающих преследовали в штыки.

Сам Неверовский, который рубился в бою наравне с другими и высокопарным словам предпочитал решительные действия, был забрызган кровью и, утирая с лица пот и пыль, размазывая чёрные разводы и сверкая глазами, неожиданно выдохнул гордым торжественным слогом:

– Нынче… увидел я… до чего может возвыситься мужество и неустрашимость русского солдата!

Двенадцать вёрст оставлено позади, пять часов отступления! Сорок атак непобедимой 15-тысячной кавалерии Мюрата, так и не сумевшей разбить маленький, 6-тысячный отряд, который отбивался штыками и пулями и шёл, шёл по Смоленской дороге! И вот новая атака французской кавалерии. Каре стало в боевую позицию, готовясь погибнуть, но не поддаться врагу. И вдруг из-за реки дружно заговорили пушки. Полковник Назимов, занимавший позицию при деревеньке Мерлино, не дожидаясь подхода товарищей, пришёл на выручку, открыв огонь. Его полк, выйдя из укрытия, ринулся в атаку. Французы остановились, смешались ряды, и видимо, решив, что подоспело большое подкрепление, они развернулись и поскакали обратно, так и не начав сражения. Егеря преследовали их и сражались с отставшими.

Отряд Неверовского – уцелевшая при отступлении пятая часть 27-ой дивизии, егеря Назимова и казаки летучего отряда, запылённые, израненные, поздравляли друг друга с выполненной задачей: на сутки задержали неприятеля на подступах к Смоленску.

Солнце, оглохнув от залпов и криков, устав смотреть на кровь и смерть, отворотило лицо и спускалось по небесным ступеням в свою опочивальню.

– Евсюков Егор, – горевал Неверовский, – подпоручик, мой адъютант, ранен тяжело.

– Преставился, ваше высокородие, с такими ранами не выживают, токмо отсрочка да мука…

– Сколько героев полегло, – вздохнул Дмитрий Петрович, – и похоронить некому… А где Баюр? – обратился он к казакам.

– Погиб, господин генерал. Мы столкнулись с уланами, сначала гнали их, он в самой гуще… стали отступать, он прикрывал. Сегодня сто раз мог погибнуть, чудом выходил живым. А тут… шальная пуля в грудь. Навылет. Я оглянулся – падает. А уланы ровно озверели, мы отступали, еле ушли…

***

Над Смоленским трактом невидимо и неслышно, распластав крылья, кружила Селина. Красные, синие, зелёные мундиры, затоптанные, изувеченные, в земле и крови, устилали необозримое пространство. Павшие кони и люди застыли в непреднамеренных, неестественных положениях, в которых застала их смерть. Ещё пахли порохом места жарких сражений, но сумеречная прохлада отгоняла ветер войны, накрывая тишиной тех, которые совсем недавно кричали, бежали, дышали страстью и злобой, а теперь, успокоившись, забыли вражду, помирились, осенённые неземной любовью вечности.

Только один живой конь смоляной масти не уходил с поля мёртвых. Он топтался в траве, пощипывая её, не отдаляясь от выбранного островка, словно охранял одному ему ведомое сокровище.

– Это Гром, – Арли махнул Селине крылом, – он не уйдёт от Баюра, – и два ангела устремились на вороной маяк.

Баюр лежал на спине, откинув руку с саблей, и не шевелился. Из-под расстёгнутой зелёной куртки белела рубаха с засохшей кровью. Золотые волосы, разметавшиеся по траве, ласково шевелил и расчёсывал ветер.

Селина встала рядом и заплакала. Арли удивлённо смотрел на неё, он и не знал, что она умеет плакать, да и не было в мире ничего, что заставило бы её так огорчиться.

– Ты ведь хотела, чтобы его убили, – мстительно напомнил он.

Она, словно не услышав, всхлипнула:

– Арли, миленький, сделай что-нибудь! Ему не место среди мёртвых, – и вздрогнула, услышав стон.

– Ему не нужна моя помощь. Пока у него камень жизни, смерти он не подвластен. Пусть она издали скалит зубы от бессилия.

Гром подошёл к хозяину и бархатными губами трогал его лицо. Баюр открыл глаза, ухватился за уздечку и сел. Словно спросонья, неуверенно ощупывал грудь, задрал рубаху, смахнул шелуху сухой крови: чуть выше сердца розовел шрам от пулевого ранения. Опершись на склонённую голову коня, он поднялся и взлетел в седло. Селина, раскрыв рот, не сводила с него восторженных глаз. Верный конь ударил копытом лежащую на земле саблю и тихонько заржал, осуждая забывчивость хозяина. Арли поднял саблю и протянул Баюру.