Текст книги "Власть лабиринта"

Глава 25
Вороново

В ставке Верховного главнокомандующего Фигнер задерживаться не стал. Свои планы фельдмаршалу изложил просто: «Мюрат расположился лагерем в Вороново и дальше в Калужском направлении на несколько верст. Надо навестить старого знакомого да узнать его планы. Наполеон с гвардией пока в Москве. Куда он направится, по всей видимости, будет зависеть от действий Мюрата».

Кутузов, допросив Шенка, остался чрезвычайно доволен действиями Фигнера и прямо при пленном полковнике провозгласил: «Властью моего милостливого императора я назначаю вас за это дело майором», отчего Шенк почувствовал странное удовлетворение, словно не Фигнер, его пленивший, а он сам удостоился награды. Неужели так болел за «земляка»? Ведь тот вокруг пальца обвёл его вопиюще возмутительным образом, сыграв на самом уязвимом – тоске по родине, дому. Однако… как-то сумел протиснуться к нему в душу, вызвать ответное тепло. Несмотря на обман и пленение, полковник никак не находил в себе ненависти к русскому шпиону, и это его беспокоило. А может быть, его слова справедливы? И спустя время он сам будет благодарить судьбу в лице этого прохвоста, избавившего его от тягот и позора отступления, возможно, верной смерти?

Фельдмаршал счёл нужным усилить партию Фигнера и распорядился, чтобы тот сам отобрал себе шестьсот кавалеристов и казаков, а кроме того, взял два орудия.

Партизанский отряд, изрядно подросший, выступил из Тарутино рано утром, по морозцу. Вчера оттепель, слизав с кустов и травы хрупкий серебряный налёт, развезла на дороге слякоть. Жухлая трава мокрой ветошью валялась на полянках и опушках, словно грязное тряпьё, забытое неряшливой хозяйкой. Перелески обиженно хмурились и роняли с поникших ветвей частую капель, оплакивая загубленные праздничные обновы. А нынче дорога хрустела, как прокалённый сухарик, и воздух, ядрёный и колючий, пощипывал щёки, прихватывал дыхание.

– Забавный этот Шенк, – Баюр ослабил поводья, и Гром рысил рядом с рыжим жеребцом Фигнера, всхрапывая и выдыхая белёсые дымы, похожий на чёрного дракона. – Я слышал, как он спрашивал у Беннигсена, не играл ли ты на театре, и очень сожалел, что такой актёрский талант пропадает.

Фигнер расхохотался:

– А что? Хорошая придумка. Как считаешь, Баюр, выйдет из меня актёр?

– Нет, не выйдет, – спокойно, без всякой выразительности откликнулся приятель.

– Это почему же? – Фигнер состроил обиженную гримасу.

– Да потому же… В тебе актёрский дар зажигается на пике опасности. Риск, как фитиль, разгоняет и заставляет вспыхивать твой талант. А на сцене какая опасность? Там твой дар зачахнет.

Фигнер на минуту задумался:

– Наверное, ты прав.

Дорога тянулась вдоль леса, утратившего летнюю яркость и будто постаревшего, переодевшегося в линяло-бурые, сизые обноски. Густые шапки подрастеряли пышность, однако на ветвях сохранилось ещё довольно листвы, только теперь она, прихваченная морозом, посеребрённая инеем, уже не шептала, не шелестела лаской, а позвякивала, словно стеклянная. Даже казалась острой, как застрявшие в раме осколки окна, не тронь – порежешься. Снег, выпавший ночью, на макушках деревьев не задержался под порывами ветра, закружил-загулял по вымокшей земле, неровными лоскутами лёг на полях – тут и там виднелись рваные проплешины окостеневшей травы, и только в лесу, у подножия деревьев, сохранялся ровный белый покров.

– Летом скрытность легко давалась, а нынче издалече видать, да и снег следы выдаёт, – Баюр ухмыльнулся, кивнув на ошалевшего зайца, что сгоряча выскочил на дорогу и, испугавшись конного отряда, прыснул назад, скрывшись за деревьями.

– Ничего. Засаду подальше оставим, а нам с тобой, французским гусарам, скрытность не нужна: в Вороново «свои» стоят.

– И впрямь, примелькались уж средь французов, скоро узнавать будут, на довольствие определят.

Далеко впереди дорога сворачивала за чернеющий лесной клин и пропадала из виду. К Фигнеру подъехал казак:

– Господин майор, за холмом уже речку видать, Бобровку. На мосту пикет. Обзор дальний. Мы ползком высматривали, чтоб не выдать себя зараньше.

– Не заметили вас?

– Бог уберёг. Инда стрельба бы зачалась.

– В усадьбе тихо?

– Дык… слыхать: жизня обнакновенная. Знамо, не ждут они никого.

– Хорошо. Бискупский! Ксаверий! Дальше ходу нет. Прячь партию в лесу. Помнишь уговор?

– Помню: ждать вашего возвращения три часа… Не слишком ли, Александр Самойлович?

– Вот заладил! Не можем же мы с Баюром галопом пронестись по имению, требуя оповестить нас о своих планах. Нужно гуляючи, шутя и невзначай. А вы замрите, словно нет вас вовсе.

– … три часа, – послушно повторил артиллерист. – Потом открываем орудийный огонь, оттягиваем французов на себя, чтобы дать вам возможность…

– Вижу-вижу, помнишь, – остановил его командир. – Рядом с усадьбой деревня. Гляди, мужикам тоже показываться не след до поры. По оплошности, неосторожности могут раскрыть засаду.

Пока кавалеристы с казаками деловито теснились среди деревьев, помогая артиллеристам с орудиями, обустраивали место новой дислокации, Фигнер с Баюром успели переодеться и уже подъезжали к холму, за которым Вороново было как на ладони.

– Хорошо с тобой на разведку ходить, Арман, – ухмыльнулся Фигнер.

– Почему?

– Спокойный. Будто не в пасть крокодилу, а к тёще на блины едешь.

– Двум смертям не бывать. Кстати, как мне нынче тебя величать?

– Так… – стал перебирать в уме свой богатый арсенал разведчик. – Про Вагнера они могли слышать… – лукаво прищурился, на мгновенье задумавшись, и расцвёл лучезарной улыбкой: – Буду сегодня Шарль Мария Огюст Констан Антуан Пьер Луи Николя де Мортиньи.

– Короче, – равнодушно переспросил приятель, на которого озорная выходка напарника не произвела впечатления.

– Для вас, mon ami, просто Шарль.

– Ну-ну. Вошёл в роль. Смотри…

На мосту, отделившись от пикета и выйдя на середину, их поджидал часовой. Фигнер отдал честь:

– Я вижу, у вас тихо. Благодарю за службу.

Часовой вместо приветствия загородил дорогу:

– Пароль!

– Ты что, олух, не узнаёшь офицеров Великой армии? Мы объезжаем сторожевые посты без паролей.

Часовой заколебался, но лишь на мгновение:

– Пароль!

Фигнер расхохотался:

– Иоахим просто взбесится, когда узнает, как его пикетчики с перепугу на своих кидаются.

Баюр замахнулся на бедолагу нагайкой:

– Пшёл с дороги, скотина!

Группа пикетчиков, со стороны наблюдавшая сцену, загоготала над отступившим, сбитым с толку товарищем. А два офицера неторопливо проследовали по мосту туда, где широко расположилась лагерем армия Мюрата.

Подъездная дорога, обсаженная липами, почти совершенно облетевшими, прямой стрелой летела до самого господского дома, ещё недавно поражавшего своим трёхъярусным великолепием, а ныне черневшего обугленными неровными остовами.

– Я слышал, что граф Ростопчин перед отъездом сжёг свой дом в Вороново, – Фигнер под впечатлением увиденного заговорил по-русски. – Не придал значения слухам… Значит, правда.

За оголёнными стволами мелькнула тень.

– Стоять!

Гусары рванули между лип и, продираясь сквозь хлёсткие ветви, настигли испуганного мужика, не успевшего добежать до еловой аллеи, густой неприступной стеной протянувшейся по границе усадьбы.

– Кто таков?

Услышав русскую речь, мужик вытаращил глаза на диковинных французов и онемел.

– Чего остолбенел? Не видишь? – русские мы.

– Дык… – замялся мужик, озираясь, – я так… домой, в деревню, – ничего русского, молвить по совести, в обступивших его французах он не заметил, а речь – да что? Иные басурмане выучились балакать, да от того своими не сделались.

– Барин твой где?

Мужик всхлипнул и вытер рукавом нос.

– Ты вот что, – Фигнер торопился. В любую минуту могли появиться французы и раскрыть тайну вылазки. – Русские мы, разведчики ряженые, – мужик недоверчиво переводил взгляд с одного гусара на другого и, судя по ехидному прищуру, не склонен был верить на слово.

Фигнер сунул руку в карман и протянул ему на ладони Георгиевский крест:

– Вот, смотри.

Сурово и торжественно блеснул в свете дня символ геройства и верности Отечеству. Лицо мужика вмиг разгладилось, напускная дурноватость слетела с него, и смекалистые глаза перестали бегать, как тараканы в порожней посуде:

– Сюды, сюды, – указывал он на еловый шатёр, – Хвёдором меня кличут. Здеся не увидют нихто.

В густой зелёной аллее, укрытые от чужого глаза, гусары выспросили Фёдора, приглушённо и торопливо, с горестными причитаниями, рассказывающего:

– Барин-то приехал, как сентябрь означился. Тады все из Москвы бёгом бегли. Нашу-то армию Кутузов вёл мимо Никитска и Фролова Яма к Подольску, а стал в Красной Пахре. На роздых. Хвёдор Василич приехал в Вороново не один, аняралов привёз, аглицких. Допрежь-то хлебосольный был, а ноне нашенских-то, русских, не пустил на постой.

– Не запомнил, как звали генералов-то?

– Один – навроде, Вильсонов, другой – Тир… Тирконь.

– Роберт Вильсон и лорд Терконель.

– Во-во, истинно так, – мужичок старался говорить тихо, чтоб не ровен час, чужое затаившееся ухо не уловило, однако и боялся остаться неуслышанным, с силой выдыхая шёпот, который делался свистящим. – Они всё ахали на богатства разные да красу, а барин ждал, чаво Кутузов порешит: оставит первопрестольную навовсе хранцузам, али вернётся да вышибет их. Ну а кады наши двинулись в Спас-Куплю, ждать стало неча. Две тыщи без малого из дворовых и тутошних мужуков отправил в Липецк, к родителю, а сам запалил дом да коньзавод. Вот бяда-то, бяда! Аняралы забалаболили не по-нашему, а у самого́ ни кровинки в лице, ни жали. Кабыть, не своё, сердешное, сожёг. Опосля уехали. Токмо барин не с аняралами, а так, сам по себе.

– Понятно. А ты здесь зачем?

– Дык налетели ироды окаянные: по дворам шастали, цельну подводу добра наклали. Оскудела деревня людями, сколь избей позаколочено. Велели везти в усадьбу. Куды деваться? Таперь возвертаюсь вот. Лошадёнку мою забрали. У-у! – заскорузлый кулак погрозил куда-то в пространство. – Нехристи! Церкву Спаса Нерукотворного заместо конюшни приспособили.

– Ты вот что, Фёдор, – остудил его пыл Фигнер, – иди домой. И молчок! Никому про нас не говори. Понял?

– А ить убьют вас, – ахнул мужик и испуганно вытаращил глаза. Мыслимое ли дело самим лезть в логово зверю? – Могём ко мне дойтить, за деревьями, скрытно, – сердобольный спаситель зашептал торопливо и сипло: – Я сховаю вас, авось, не отыщут.

– Нет, Фёдор, иди один. У нас здесь свой интерес.

Поохав, мужик направился к деревне, опасливо оглядываясь и бормоча в бороду, а гусары вернулись на центральную аллею.

В усадьбе Ростопчина продольные и поперечные аллеи располагались так, что между ними оставались большие и малые поляны, на них-то французы и разбили свои биваки. Гусары поехали между кострами.

– Из разведки? – от костра встал унтер-офицер в накинутой на плечи шинели.

– Вот, вернулись. Что вы так смотрите на мой мундир? – гусар расправил плечи, изящной тростью приподнял со лба кивер.

– Холодновато… и опасно в таком наряде ходить в разведку, – подозрительно прищурился француз.

– Это верно, – вступил в разговор второй гусар. – Мужицкие лохмотья мы побросали в лесу, чтоб свои не пристрелили у моста. К тому же в грязи они (приходилось ползти по мокрому снегу) и воняют русскими холопами и курной избой невыносимо. Здесь, у русского барина, должна найтись тёплая одежда.

– Потерпишь, неженка, – одёрнул его лейтенант, показушно отряхивая якобы присохшую к штанам землю. Сапоги же были и без того заляпаны. – Сначала доложить маршалу. Кстати, где он, господин унтер-офицер?

– Где ж ему быть? – сомнение развеялось так же быстро, как и возникло. Чистота родной речи и уверенная непринуждённость прибывших была неподдельной, и француз уже с сочувствием смотрел на продрогших гусар, недавно рисковавших жизнью, пока он грелся у костра и бездельничал. – Всё там же, в доме, – он показал на нарядный двухъярусный домик с карнизами и пилястрами на фронтоне, с вазами на уступах, с полукруглой нишей, украшенной лепной раковиной, который возвышался над прудом, венчая трёхметровый откос со ступенчатыми террасами, – кажется, «голландский домик» – местная достопримечательность. Барский-то особняк сгорел.

– Как говорят наши верные враги русские, «свои люди – отплатим»…

Унтер хохотнул, поправил:

– …сочтёмся. А мы в огне не горим.

Разведчики, сумевшие расположить к себе офицера, оставили его, довольно ухмыляющегося, и поехали между костров, огибая их и устроившихся рядом французов, с равнодушным видом прислушивась к разговорам, оглядывая усадьбу, цепким глазом привычно отмечая про себя удобные места для скрытного расположения, для отступления, изредка понимающе переглядываясь.

– Говорил тебе, крупы надо больше.

– Да где её взять?

– Так во флигеле, там припасов осталось довольно.

– Генерал Фишер велел замок навесить на флигель. Видно, рассчитывает пополнить продовольственный обоз.

Фигнер спрыгнул с коня, подошёл к костру:

– Правильно! Дорога длинная, кушать снова захочется.

– Горяченького, господин лейтенант? – протянул ему кавалерист миску с ложкой.

Фигнер не отказался, даже присел на застеленный тряпьём топчан:

– Хороша каша! Французская кухня и на русской земле – французская!

– Не каша, а хари́са, – Баюр грел озябшие руки о свою миску и улыбался, – курица с разваренной пшеницей. В ресторациях такую не подают. Проста и чрезвычайно вкусна. Не стыдно и генерала Фишера угостить.

– Да что Фишера! – подхватил Фигнер. – Сам Мюрат не отказался бы.

– Мюрату теперь не до харисы, – гостеприимный кавалерист кивнул на голландский домик. – Заперся с генералом Дери, стратегию сочиняет, донесения изучает.

– Разве у него Дери? – усомнился кашевар, – я видел его на террасах.

– Ну так что? – огрызнулся тот на сомневающегося и принялся втолковывать тугодуму прописные истины, не обращая внимания на прислушивающихся гусаров. – Он начальник личной гвардии маршала, проверял аванпосты, давал указания. На нём же вся забота об охране Мюрата, к нему, стало быть, и доверие в соответствии.

– Да какая стратегия? – Баюр старательно выскабливал миску, не поднимая глаз. —Налететь тучей, как он всегда делает, русские и так напуганы, убегут дальше на юг.

Унтер-офицер усмехнулся, почувствовав превосходство своей дальновидности над легкомыслием молодых гусар:

– Не скажи. Император в Москве по его удачам решает, куда направиться.

– Теперь уж осмотрительнее следует быть, – вступил в разговор пожилой кавалерист, до этого молчавший, – русские гверильясы стали злее кусаться. Отлучаться опасно. Даже обозы с большим сопровождением захватывают.

Его сосед отложил пустую миску, вздохнул:

– Говорят, сам Кутузов поощряет разбойников, даже армейские части для разбою выделяет. Вам по дороге не встретились, когда сюда ехали?

– Нет, вблизи Вороново тихо, – Фигнер встал. – Вынуждены откланяться. Долг требует.

– Удачи. Заходите на огонёк.

Пожилой кавалерист подошёл к Фигнеру и в стороне от костра спросил:

– Слыхали мы, наш Иоахим собирается в Винково, что от Тарутина за Чернишней-рекой. Вы не проходили эти места?

– Хорошее место, – навострил уши разведчик, – с одной стороны – река, с другой – лес. Удобно для скрытного наблюдения. Наш маршал поражений не знает, у него нюх на победу.

Кавалерист вздохнул:

– Эх-х! Победа… уплыла, как дым…

Порыв ветра, хлёсткого, колючего, заглушил последние слова. Фигнер переспрашивать не стал, махнул рукой, мол, торопится. И всадники отправились дальше.

Сорванные с лип жёлтые листья стаей взвились над головами и понеслись, порхая, по аллеям, по скользким дорожкам, по жёсткой траве, увязшей по пояс в снегу. Тяжёлые сизые облака заволокли небо, жадными бесформенными лапами закрывая ещё чистые просветы. Стало холодно, бесприютно, одиноко.

Разведчики, минуя центральную аллею, приближались к сгоревшему барскому дому.

– С той стороны был конезавод, – показал взглядом Баюр, – туда и поедем.

– Голландский домик с другой стороны, над прудом, – недоумённо возразил Фигнер.

– Если я что-нибудь понимаю в барских усадьбах… короче: к Мюрату нас никто не пустит, а вот схватят неприменно, легко.

– А зачем нам конезавод?

– Русские помещики в своих усадьбах частенько устраивают подземные ходы. Особенно богатые, влиятельные. Ручаюсь, что Ростопчин не исключение.

– Я тоже слышал о подземных лабиринтах. Но зачем?

Баюр пожал плечами:

– Кто в погоне за европейской модой: гроты для амурных свиданий, тайных адюльтеров, кто для сокрытия богатства, а кто – для поспешного бегства. Слава Емельки Пугачёва для мужиков что зажигательный фитиль, а для господ – страшнее явления антихриста.

– Думаешь, Ростопчин тоже бунта боялся? – такой возможности Фигнер не исключал, однако ему казалось, что объяснение слишком простое, учитывая хитрый и изворотливый ум московского градоначальника. Сама же идея подземного хода ему представлялась не просто вероятной, но весьма правдоподобной. И многообещающей. И здешний хозяин вряд ли пренебрёг традицией русских царей, не раз доказавшей свою пользу и спасительное назначение.

– Ростопчин – помещик предусмотрительный и осторожный, – подтвердил Баюр его мысль и спрыгнул с коня. Гром, ткнувшись мордой ему в плечо, последовал за ним, как приклеенный. – Смотри, этот квадрат – конный двор, окружённый зданием конезавода. Конезавод был двухъярусным.

Массивный каменный фундамент с расколовшимися обугленными стенами, в некоторых местах сохранивший часть разрушенного второго этажа, оскаленной чёрной пастью зиял посреди побелённой ранним снегом усадьбы. Всё пространство вокруг пожарища было пустынно, сюда никто не заглядывал, ибо взять здесь было нечего, а мрачный тлен недавнего великолепия внушал тягостное чувство. И всё же разведчики избегали открытых мест, держась ближе к закопченным обвалившимся стенам.

Обойдя останки конного завода по внутреннему периметру, они остановились у каменного торца, сохранившего высокую арку над входом, заваленным обломками разбитой статуи и бог знает каким мусором. Баюр похлопал по чёрному обкрошившемуся камню арки, словно проверяя его на прочность, и повернулся к Фигнеру:

– Этой усадьбе полторы тыщи лет, она принадлежала старинному боярскому роду Волынских, – поймал заинтересованный взгляд приятеля, сразу ставший острым, предвкушающим потайное второе дно исторического экскурса, и не стал томить его театральной паузой: – Они и в Куликовской битве сражались, и при дворе Ивана Грозного служили. Вот, видимо, тогда-то и нарыли подземных лабиринтов по примеру государя.

– Ага-а, – обрадовался Фигнер, – значит, Ростопчин подземелья унаследовал.

– Выходит, так, – Баюр протиснулся между обломками под арку и стал разгребать мусор.

– Думаешь, здесь вход? – пыхтел партизанский командир, тоже включившийся в раскопки.

– Думаю, здесь выход. Вход обычно в само́м доме. От него расходится лабиринт под важные строения и куда-нибудь в безопасное место: к реке, к лесу…

Торопясь и толкая друг друга, разведчики трудились, не поднимая головы, их охраняли лошади, особенно Гром, привыкший к подобной роли (с таким-то хозяином!), который спокойно стоял у входа, прядая чуткими ушами, не проявляя признаков беспокойства. Обломки складывали горкой у входа, создавая защиту от любопытных глаз.

– Ручка? – изумился Фигнер обнаруженной за завалом двери и рванул её на себя. Чёрная от копоти створка сливалась с каменной стеной, ничем от неё не отличаясь и не привлекая внимания. Каким чудом она уцелела в пожаре? Пыльно вздохнув, дверь растворилась. – Ну, дела́!

Баюр, не теряя времени, высек искру и поднял горящий пучок соломы над головой.

Пол подземелья сразу от входа плавно уходил вниз, а стены из кирпичной кладки раздвигались вширь, образуя просторный коридор. Высокие своды подземелья из белого камня даже при малейшем освещении давали возможность видеть далеко впереди.

– Больше трёх аршин вширь! – восхищённо присвистнул Фигнер.

– И столько же ввысь. С умом обустроено: коли удирать без оглядки, то лучше уж верхо́м. Гром!

Гром протиснулся сквозь завал и осторожно вступил в подземелье, за ним пробрался и рыжий жеребец Фигнера. В углу нашли факел, то ли забытый, то ли припасённый, запалили его и, крепко затворив дверь, верхо́м направились в гулкую, тревожную глубину.

Глава 26
На земле и под землёй

В подземелье было теплее, чем на поверхности, где насквозь пронизывал ледяной ветер. Просторный коридор стрелой летел в черноту, пахнущую пылью, отсутствие сырости наводило на мысль о сквозных выходах, обеспечивающих вентиляцию. И точно, скоро стали появляться развилки, не такие грандиозные, как центральный ход, но вполне пригодные, чтобы идти вдвоём в полный рост.

Разведчики ехали медленно, вглядывались в стены и свод над головой, стараясь не упустить ничего, тем более выходов наверх. Сухой глиняный пол постепенно сменялся песочным настилом, и Баюр догадался:

– Мы под барскими покоями.

– Бывшими покоями.

– Здесь непременно должен быть лаз наверх.

Через несколько саженей сте́ны коридора раздались вширь, образуя круглый зал.

– Так и есть, – Баюр спрыгнул с коня и указывал на выдолбленное в своде квадратное углубление, запечатанное деревянными створками, обитыми железными полосами.

– Смотри, Баюр, не иначе – схрон, – Фигнер тоже спешился.

С боку полукруг стены был затянут серым холстом. Отодвинув занавесь, разведчики онемели.

Обширная боковая полость, скрытая за холстом, была заставлена и завалена изящной дорогой мебелью, привезённой из Парижа, Лондона, Рима, античными вазами, картинами, гобеленами, наскоро упакованными или вовсе не обёрнутыми. Среди них возвышались белые мраморные статуи людей (вернее, эллинских богов) и лошадей, ещё не успевшие запылиться и поблёскивающие в свете факела полированными округлостями. Фарфор, серебро и бронза в ящиках и узлах… тысячи томов богатейшей ростопчинской библиотеки, повергавшей в изумление знатоков и библиоманов, в дальних рядах были уложены в порядок, а в ближних уже свалены кое-как, в спешке.

Фигнер присвистнул:

– Вот он! Вороновский Версаль! То-то, небось, Мюрат недоумевает, куда подевалось пышное дворцовое убранство, знаменитая роскошь усадьбы.

– Стало быть, – одобрительно и всё-таки с оттенком снисходительности к человеческой слабости пробормотал Баюр, оглядывая похороненные в склепе богатства, – не хватило у Ростопчина духу уничтожить своё состояние. Что ж, оно и верно. Французов тленом не удивишь.

– Не сумел вовремя вывезти, а может, не счёл возможным: на дорогах мародёрствующих шаек – не сочтёшь, вот и спрятал здесь, никто не сыщет.

– Мы же нашли.

– Найти бы выход в голландский домик, – озадаченно буркнул Фигнер. – А из этого добра нам ничего не надобно.

– Кроме этого сокровища, – Баюр нагнулся и поднял валявшуюся в углу свёрнутую кольцами тонкую крепкую веревку. – Длинная, в нашем деле пригодится.

Пока закрывали холстом кладовую, Баюр обратил внимание на тревожное поведение Грома: тот, склонив голову, фыркал всякий раз после удара копытом в пол. Подойдя ближе и присев рядом с конём, он прислушался.

– Пустой звук. Здесь колодец, – он разгрёб сапогом песок, обнаружив под ним тонкий деревянный настил. Вместе с Фигнером приподнял его, посветил: железная решётка, а под ней – глубокий обширный колодец, заполненный доверху несметным богатством из сожжённого дворца и голландского домика. – Ещё один Версаль. Ручаюсь, что и этот не последний.

– Вот тебе и причина, почему Растопчин не пустил на постой русских офицеров. Двум английским лордам легче глаза отвести. Однако надо спешить. Не то Бискупский пальнёт из пушки, и станем с тобой свои среди чужих. Как выбираться?

Закрыв колодец и разровняв песок, стали решать, куда отправиться дальше. Из круглого зала лучами выходили три коридора. Который из них к голландскому домику? На ошибку времени не было, поэтому припомнили наземное расположение построек, соотнесли расстояния и направления с подземным лабиринтом и вошли в средний коридор, до конца не уверенные в правильности выбора. Туннель, не столь высокий и просторный, как прежний (коней пришлось вести в поводу), имел много ответвлений и просторных ниш, или гротов, которые тоже хранили барское добро, а некоторые уходили глубоко во мрак и вели Бог знает куда. Но скоро проход заметно расширился, и разведчики опять вышли в круглый зал. На этот раз вверх вела винтовая лестница. Баюр, подняв факел и вглядываясь в высоту подъёма, облегчённо вздохнул:

– Не ошиблись. Помнишь трёхъярусный холм, на котором стоит голландский домик?

Разведчики друг за другом осторожно поднимались по лестнице, крепкой и хранящей следы недавнего хождения. Вскоре сверху стали слышны приглушённые голоса, хотя слов ещё было не разобрать, и приходилось ступать с особой осмотрительностью, чтоб дощечки под ногами не скрипнули невзначай.

Затаив дыхание под сводом, они восторженно переглянулись: люк выходил в кабинет хозяина: сквозь железную решётку видна была тонкая деревянная заслонка, а пол в кабинете, наверняка, покрыт ковром, о чём легко было догадаться по мягким шагам там, наверху. Слышимость была исключительно ясной, разведчики почти тотчас узнали голос Мюрата:

– Вы предлагаете выступить вместе с обозом? Но вдруг неудача?

– Вы разумеете неудачу в сражении? – второй голос был незнаком, оставалось догадываться, что он принадлежит генералу Дери, начальнику личной гвардии маршала, о котором поведал им унтер-офицер у костра. На худой конец – генералу Фишеру, но это вряд ли.

– Охранять драгоценные трофеи и сражаться на неведомой территории – задача двойной сложности и не ко времени. Тем более что силы противника нам по сей день в точности неизвестны. Разрозненные донесения противоречат друг другу.

Раздражённая интонация на повышенных тонах выдавала кипящую злобу маршала, решающего трудную задачу разными способами, ни один из которых его не устраивал. Результаты всех ходов мало отличались друг от друга и грозили непредсказуемыми провалами, не приемлемыми для честолюбивого баловня судьбы, отнюдь не лишённого жажды наживы. Он то и дело принимался нервно ходить по комнате, в том числе и по крышке люка, не догадываясь, что топчет выход к кладу. Его собеседник говорил ровно, без гневных всплесков, рационально и рассудительно. Не метался из стороны в сторону.

– Что же делать? Здесь его не оставишь. Транспорт с драгоценным грузом можно отправить с большим сопровождением окольной дорогой, в сторону Боровска, например, а сами – в Винково. После сражения нагоним его.

– 5-й корпус Понятовского, две пехотные дивизии и две кавалерийские дивизии… Вся кавалерия – 4 корпуса, – вышагивая туда-сюда, вслух размышлял Мюрат, – завтра же выступают на Винково. Да. 26 тысяч – невелика численность, однако бывало и хуже. Главное – внезапность, стремительность. Победа любит отчаянных.

– В авангарде 197 пушек, – напомнил второй голос. – Сильная артиллерия – половина успеха.

– Но не в этот раз. Боюсь, она будет только обременять авангард.

– Так что делать с транспортом?

– Придётся сделать, как вы предлагаете. Проследите, Дери (всё-таки не ошиблись: начальник личной охраны маршала!), чтоб сопровождение было надёжным. Мы постоянно теряем несметные сокровища, которые должны принадлежать нам как победителям по законам войны. Вот и здесь, в Воронове, этот каналья Ростопчин успел сжечь свой дворец перед нашим приходом да оставил на дверях храма письмо издевательского содержания. Вы только послушайте (бумага хрустнула резко, отрывисто, как если бы ею раздражённо тряхнули): «Восемь лет я украшал моё село и жил в нём счастливо. При вашем приближении крестьяне оставляют свои жилища, а я зажигаю мой дом: да не осквернится он вашим присутствием. Французы! В Москве оставил я вам два моих дома и движимости на полмиллиона рублей, здесь же вы найдёте один пепел». Каково, а?

По столу бухнуло. Похоже, кулак маршала. Подскочили и зазвенели фарфоровые чашки. Наверное, чашки. Или что-то вроде них.

– В Москве его дома были разграблены своими же, русскими, – проворчал Дери, – а спишут всё на нас.

– Не в этом дело! Наше богатство всё время уплывает сквозь пальцы. Стыдно вернуться на родину ни с чем, тем более мне, королю. Голландский домик, где мы с вами находимся, известен всем роскошным убранством с множеством редчайших произведений искусства, в том числе из чистого золота и серебра. Где они? Вокруг осталось только великолепие ландшафтов, гениальность парковых и хозяйственных планировок, архитектурных фантазий. А где богатство? Золото! Драгоценности! Вывезти всё в короткие сроки было немыслимо.

– Провалилось сквозь землю?

Разведчики переглянулись.

– Здесь, в России, всё проваливается сквозь землю…

Дальше слушать не стали, с величайшей осторожностью спустились вниз, где их смирно ждали кони. Из круглого зала, как из предыдущего, чернели выходы в трёх направлениях. По расчёту выходило, что каждый ведёт на одну из террас, ступенчато расположенных на холме под голландским домиком. Не теряя драгоценного времени, разведчики нырнули в туннель, круто уходящий в глубину, надеясь выйти прямо к пруду. Уже не боясь шума, бежали рядом с лошадьми, грохочущими копытами, благо размеры подземелья не вынуждали тесниться. У выхода остановились, с опаской выглядывая наружу, определяя месторасположение. Оказалось, что предусмотрительный хозяин и здесь не оплошал: над выходом нависла каменная глыба, уходящая вверх на террасу и естественно вписываясь с парковый ансамбль, а вокруг лаза густо росли ели, сменяющиеся облетевшими уже берёзами, за пестреющей белизной которых явно угадывались ивы, кольцом обступившие берег и склонившие плакучие ветви с редкой желтой листвой к самой воде.

Осмотревшись, разведчики стали осторожно пробираться к берегу. Мундиры теперь уже не спасут, ведь французы не покидают имения, тем более с этой стороны. Тропинка, протянувшаяся вдоль берега и теряющаяся в ивовом шевелящемся занавесе, бежала до плотины, образующей немалый пруд, за которым речка, плавно изгибаясь, уносилась дальше.

– Не меньше версты, – оценил размер пруда Баюр. – Но верста эта нас мало волнует. Нам на тот берег и в лес. Вон там, против причала, лес подходит вплотную к берегу, это нам на́ руку.

– Как же ты собираешься переправиться?

– У здешнего барина от причала вон к тому островку – видишь? – паром ходит. Нынче он там и застрял. Но мы не капризные, нам и лодочки хватит.

– Лодку вижу, только её отнесло от берега. Да и заметят нас здесь сразу же.

– А вот против этого, дорогой мой друг, – с весёлой издёвочкой, радуясь удачно сложившейся разведке, делился наблюдениями Баюр, – и выдуманы были ландшафтные изыски в угоду вельможным удовольствиям. Чтоб не в раз открывалась вся красота водного зеркала, а за поворотом ожидал сюрприз да с паромом, да с лодками прогулочными. Так что видимость простирается лишь до поворота, а дальше – ели, ивы, пихты рядами выстроились, как войско на плацу, за ними-то пруд и скрывается.