Текст книги "Власть лабиринта"

Глава 24
Надёжный проводник

Осеннее солнце заглядывало в окно, напоминая, что полдень уже миновал. Полковник Шенк фон Винтерштедт дотянулся до стола, взял предписание, ещё раз пробежал глазами.

– …9-ый уланский полк… в направлении села Лыково, – в который раз безнадежно поводил по карте пальцем. – Такое малое село, что не сочли нужным отметить на карте? А может, и нет его? Напутали в штабе? Названия русских сел похожи друг на друга: невыразительные, непонятные – как и сам русский язык, дикий, варварский.

Боль в ногах притихла. Когда он лежал, она вообще не чувствовалась. По-хорошему, надо бы отлежаться несколько дней, не бередить раны. Но не оставаться же в городе, когда Наполеон его покидает. Он страдальчески скривился, предчувствуя, что всю дорогу придётся ехать верхом. Разве в походе будет возможность пересесть в повозку? Да и кому пожаловаться, кто пожалеет, позаботится о нём?

Как только было объявлено о выступлении из Москвы, днём и ночью грузились обозы, приводили в порядок обмундирование, лошадей. Хотя… какой тут может быть порядок? Месяц московского «триумфа» сказался на состоянии армии самым подлейшим образом. Полки и дивизии недосчитывали состав, да и тот, что был на месте, не обременял себя строгой дисциплиной, не говоря уж о воинской чести. Дух мародёрства, как страшная и заразная болезнь, поглотил не только простые и бесхитростные помыслы солдат, стремящихся награбить побольше, чтоб компенсировать неудобства и опасности сражений, бесконечных маршей из конца в конец страны, обеспечить трофейным богатством своё послевоенное будущее. Чума хапучести пожирала и офицеров, и высший командный состав. Стоило только взглянуть на гружёные фуры, составленные в обозы и выезжавшие из Москвы, чтобы поразиться безграничной алчности «победителей».

Шенк тяжело поднялся с постели, растирая ноющие ноги, которые медленно заживали после ранения при Бородино, и, не зовя денщика, принялся одеваться.

На улице было шумно и суматошно. Уланы нетрезво бранились о чём-то, размахивая бутылками и расплёскивая вино. Увидев полковника, сменили крик на шипящие угрозы и толчки под рёбра, однако бутылки спрятать даже не пытались. Подбежал ординарец. Шенк заглянул в его мутные глаза, плюнул:

– Напился, скотина! Празднуешь возвращение домой или горюешь об отступлении?

Тот в ответ только захлопал глазами и икнул.

От обоза отделился красивый стройный гусар, который что-то рассказывал его адъютантам, и направился к Шенку.

– Господин полковник, разрешите представиться. Лейтенант Вагнер фон Штейнгердт. Я понимаю, не время беспокоить вас просьбами…

– Откуда вы взялись, лейтенант?

– Я выполнял приказ командира и задержался, а он то ли забыл про меня, то ли посчитал погибшим. Одним словом, моего полка уже нет в Москве. И моих вещей тоже. Возможно, гусары увезли мои вещи в обозе, надеясь, что я догоню их на марше.

– Так чего вы хотите?

– Присоединиться к вам. На время, пока догоню своих.

– У вас хорошая лошадь.

– Да, – мрачно усмехнулся Вагнер. – Это всё моё имущество, – и с ностальгической грустью добавил: – Дома, в Мекленбурге, сейчас тепло, а здесь уже зима. Утром шёл снег…

– Вы из Мекленбурга?! – имя родного графства прозвучало слаще самой изысканной музыки. Шенк забыл даже про боль, впившись восторженным взглядом в нежданного попутчика.

– Да, из Ганновера, – гусар отступил на шаг, недоумевая, что так разволновало полковника. И для пущей достоверности пояснил: – Там меня ждёт матушка. От неё давно не было писем.

– Дорогой мой, как я рад встретить здесь соотечественника, земляка! – Шенк больше не сдерживался, вцепился в рукав нового знакомого с непонятной надеждой в глазах, будто в ручку двери родового замка. Стоит дёрнуть – и окажешься на пороге дома.

Адъютанты полковника, стоявшие поодаль и наблюдавшие диалог, видели, как лицо начальника вспыхнуло радостью, как он оживился и, держась за рукав лейтенанта, быстро заговорил по-немецки, увлекая гусара за собой в дом.

Через полчаса, которые земляки, видимо, провели, вспоминая родной Ганновер, они вышли из дома и направились к своим лошадям. Держась за луку седла, Вагнер повернулся к Шенку:

– Эти места мне хорошо знакомы. Могу быть вашим проводником. В Лыково мы ездили на фуражировку. Вы ведь знаете, господин полковник, как тяжело давалась заготовка провианта из-за сопротивления и даже нападений местных поселян. Почему император и издал приказ о сопровождении транспортов армейскими подразделениями.

– Какое счастье эта наша встреча! Сбиться с дороги теперь, во время отступления, – верная гибель, – бормотал Шенк, словно благословение свыше снизошло на него, послав ему избавителя от путаных скитаний по коварным русским дебрям. – Тем более что мне поручено вывезти шесть орудий и большой транспорт с важным грузом.

Разговор на немецком независимо от темы, видимо, обоим доставлял почти родственное удовольствие, которое так и светилось на их лицах.

– А ваш полк? Разве он не будет сопровождать вас?

– Увы! 9-й уланский полк получил иное предписание. Я сопровождаю транспорт и пушки с одним уланским батальоном.

– Нет поводов для беспокойства господин полковник, – успокоил немца Вагнер, вскакивая в седло. – В каждой ситуации есть свои преимущества. Малая войсковая часть выигрывает в скорости передвижения, ей легче затаиться в случае надобности. Мы поедем окраиной леса.

– Лесом было бы надёжнее, – Шенк всё стоял рядом с лошадью, раздумывая: поехать ли ему верхом или сесть в повозку. Верхом – больше свободы в передвижении, да и обзор дальше. Зато больные ноги скоро дадут о себе знать, тут уж будет не до обзоров – так и так придётся пересаживаться.

– Там не развернуться, упустим время – станем лёгкой добычей русских.

Вагнер рассуждал расчётливо, предусмотрительно. Его смелость была застрахована учтёнными выгодами предстоящей дороги, и полковник сразу ему поверил.

– Вы правы. А из леса не последуют сюрпризы? – на всякий случай уточнил он. Раз он там бывал, может, и вглубь заезжал, изучил на предмет опасности.

– С другой стороны лес выходит в болото. Увязнешь – не выберешься. Оттуда нападения не стоит опасаться, – и добавил для пущей убедительности: – Впрочем, я буду объезжать окрестности и в случае опасности предупрежу.

Шенк вздохнул с облегчением. Вопрос со способом передвижения решился сам собой.

– Тогда мне не стоит лишний раз подвергать свои раненые ноги испытаниям выносливости, – коляска, уже запряжённая, заскрипела под весом полковника, и он с наслаждением опустился на мягкое сидение. – А знаете, Вагнер, в Ганновере я учился вместе с Леонтием Беннигсеном. Мы с ним были очень дружны. Потом он уехал в Россию.

– Как знать, может быть, вы ещё встретитесь с ним.

– Да где уж! – безнадёжно махнул рукой Шенк. – Теперь Леонтий – генерал вражеской армии, важное лицо в штабе у Кутузова, приближённый русского двора.

– Не скажите, господин полковник, – загадочно улыбнулся гусар, будто фокусник, припрятавший в рукаве чудо. – Судьба порою преподносит нам невозможные сюрпризы, которые отвергает рассудок.

***

– Вчарась приходил, из Москвы. Затемно ужо́.

– Я давеча встрел одного. Подумал ешшо: откель взялся? В затёртой одёже. Могит, лазутчик абы тать какой…

– У Самойлыча в Москве уши да глаза оставлены. Исправно доносют: чё куды движется. А ноне Самойлыч сам в Москве. Разведку ведёт, – солдат почесал в затылке, взял ружьё двумя руками, наперевес, огляделся. Караул переговаривался приглушённо, чтоб невзначай голос ветром не отнесло. И хотя на опушке, на краю которой они затаились, никого не было, но бережёного Бог бережёт. Тишина – зверь коварный, ему доверять – ни-ни, иной раз так вывернет да накроет легковерного – небо с рогожку покажется. Не одни они таиться могут.

– И как ему нечистый ворожит? – забурчал в усы его напарник, восхищение которого было сильно разбавлено оторопью. У этого ружья не было. Зато была наготове сабля, да и свистеть он был горазд (аж уши закладывало!). Но то – на случай, коли своих упредить надо, а заодно испугать нежданного гостя. – Ходит средь хранцузов, ровно свой.

– Дык не всё так запросто, – осадил его невежество товарищ с ружьём, – чать языкам обучен. Ты вот сунься-ко – и каюк табе.

– Да не об том речь. Отчаянный он. Смерти не страшится, а быдто дразнит её.

Помолчали, прислушиваясь и придирчиво оглядывая неподвижные кусты вдоль дороги и дорогу, одинокую и скучную. Даже издали никаких шумов не доносилось.

– И ентот тожа, – снова завёлся свистун. Совсем уж молчать в тишине было зябко, – что с ём из Москвы пришёл… Баюр. Хитрован. Ровно ветер чует: где идти, где затаиться. Скрозь пули ходит невредим, инда жуть пробирает.

– Самойлыч шибко привязался к нему, верит, как себе.

– Дык, потому и оставил за себя. Чтоба без осечки, согласно.

– Ох, сколь выжидать ишшо? Уж не стряслось чаво с Самойлычем-та?

– Тьфу! Накаркашь, дурень!

С этой стороны леса, по совести сказать, опасности никто не ждал – даже жилья поблизости нет, французу поживиться нечем. Да и не сунется он сюда, в глушь, остережётся. Нынче у него другая забота – шкуру спасти, а для того есть наезженный тракт, по нему и драпают. Караул же тут Баюр выставил для порядку, чтоб не думалось, а главное – Фигнера углядеть, когда появится. Вдруг с дурными вестями? Али помощь нужна? Он ведь, окаянный, во французском мундире да верхом, издали видать – свои же пристрелят. А уж разбираться потом будут.

– Вон, глянь-ко, никак скачет кто. Неужто сам?

– Везучий, чёрт. Вот и дождались.

В темноте по жухлой травяной обочине, избегая колеи, осклизлой после растаявшего снега, летел всадник. Ему навстречу, будто упреждённый заранее, вышел Баюр, в мужицком армяке, с перехваченными ремешком волосами и сложенной нагайкой в руке. Вражеский мундир на Фигнере никого не смутил, в отряде уже привыкли к его маскарадам. Важнее было то, что командир жив и его план работает.

– Расположились на ночлег, – на ходу выкладывал он расстановку сил. – Ганноверский полковник, с ним тысяча человек, итальянская батарея из шести пушек, восемнадцать фур с порохом и снарядами. Я их проводник. В пяти верстах, на Можайской дороге, три полка французской кавалерии.

– Действуем по плану? С двух сторон? – Баюр в подробности не вдавался и лишних расспросов не вёл. Отрывистых сведений ему было вполне достаточно, чтобы сложилась общая картина предстоящего сражения.

– Нет. То есть, да. Но ты с десятком казаков останешься здесь. Неожиданное нападение ринет их в лес, чтобы скрыться на этой стороне. Упускать никого нельзя. Я буду совершенно спокоен, если ты станешь на перехвате. К тому же, никто не видит в темноте лучше тебя.

Из-за деревьев и кустов тихо вышли и встали рядом товарищи Фигнера по 4-ому корпусу, которые, вступив в его партизанский отряд, ни разу не пожалели о том и командиру не дали повода увидеть ошибку выбора.

– Я поведу партию с этого краю, – продолжал Фигнер, – Бискупский Ксаверий с своей партией пройдёт лес вот там, где широкие проплешины и просторно. По свисту нападаем дружно с двух сторон.

Тем временем полковник Шенк, уверенный своим проводником в совершенной безопасности, уснул спокойно и, кажется, даже успел увидеть сон. Его разбудил свист в ночной тишине. А вслед за ним – выстрелы, конский топот, крики и русское «Ура!», лучше всего объяснившее ситуацию. Казаки и гусары, размахивая саблями, накрывали тучей ночной бивак с двух сторон. Его адъютант Штерн и два капитана, расположившиеся на ночь рядом с ним, вскочили и бросились в лес. Одного капитана настиг казак и заколол, Штерн и другой капитан успели скрыться между деревьями. Шенк, понимая, что с больными ногами бежать немыслимо, даже не вышел из коляски. К нему подъехал русский гусар:

– Поручик Елисаветградского гусарского полка Кривцов, – представился он, – извольте сдать саблю и патронташ, сесть в седло и следовать за мной.

«Непроходимый» лес, как уверял полковника Вагнер, оказался не таким уж густым, и даже в темноте они легко проехали его, оказавшись на другой стороне, где не было никакого болота. В трёхстах метрах от них чернела толпа и слышался говор. Кривцов, держа коня Шенка за узду, подвёл его к крестьянину в неказистом армяке с нагайкой в руках, видимо, предводителю разбойников:

– Баюр, принимай полковника, – тот кивнул, а гусар отъехал в сторону и скрылся.

«Вот и пробил твой час, Шенк», – подумал полковник, вспоминая рассказы сослуживцев о жестоких расправах озлобленных крестьян с пленными завоевателями. Рядом разожгли факел. Языки пламени вспороли ночной мрак и осветили лицо главаря шайки. У него были удивительно синие глаза, в которых не было ни сочувствия, ни торжества. Они смотрели холодно и безучастно. «От этого пощады не жди», – сказал себе пленник и покорился судьбе.

– Как ваше имя? – по-французски обратился к нему разбойник.

Шенк был поражён и обескуражен, ибо по опыту знал, что русские крестьяне и на родном-то языке изъясняются так, что переводчики в муках продираются к смыслу сказанного.

– Шенк фон Винтерштедт, полковник 9-го уланского полка. При Бородине был ранен в ногу и находился в Москве на излечении. Теперь следую на соединение со своим полком.

Вдруг со стороны леса послышалась борьба, треск сучьев и итальянская брань. Следующий вопрос не успел прозвучать. Казаки подгоняли офицера, состоявшего у Шенка при орудиях, к своему командиру, а тот бурно выражал протест на родном языке. Итальянский Шенк не знал. Разноязыкая армия Наполеона была удивительна ещё и тем, что солдаты и офицеры часто не понимали друг друга без переводчиков, а переводчиков не случалось на месте либо вовсе не было. Для Шенка было совершенным потрясением услышать, как этот крестьянин Баюр заговорил на итальянском, отчего пленный артиллерист как-то сник и отвечал на вопросы послушно и обречённо. За итальянцем привели ординарца Шенка и его слугу Ганса. На вопрос по-французски они наперебой затараторили на немецком. Баюр ничуть не растерялся и легко перешёл на их родное наречие. Вслушиваясь в его вопросы, Шенк оценил совершенное владение языком и подумал: «Ну, это уже слишком! Не только для крестьянина, но даже для офицера».

– Ксаверий Андреич, – обратился Баюр к русскому поручику, стоявшему рядом, – партию пленных подготовьте к отправке в Тарутино. Проверьте по списку: полковник, два офицера, четыреста солдат. Добавьте в список: убито в сражении пятьсот солдат, шесть двенадцатифунтовых пушек заклёпано, взорвано восемнадцать порховых фур, – Бискупский удивлённо посмотрел на Баюра. – Придётся, Ксаверий Андреич. Нам не удастся доставить в Тарутино ни пушки, ни порох. Дороги отвратительно плохи, впереди леса и болота, долгие переходы, а время дорого.

Возле Шенка возник Вагнер:

– Вот и кончились ваши страдания, господин полковник, – Шенк с недоумением смотрел на ловкого лицедея. – Завтра вы прибудете в ставку фельдмаршала Кутузова, встретитесь с другом юности Беннигсеном и совершенно утешитесь. Я ведь обещал вам эту встречу? Кстати, сколько вы не виделись?

– Тридцать лет, – чуть слышно прошептал Шенк.

– Ну вот, а вы говорили: невозможно. Ещё благодарить меня будете, что я избавил вас от бо́льших бед.

В течение часа с транспортом было покончено, а поскольку казаки донесли, что приближается французская пехота, которую, наверняка, привлекли взрывы пороховых фур, задерживаться дольше было опасно.

На небе клубились сердитые облака, то сгущаясь и темнея, то разглаживаясь. Несколько раз принимался идти снег. В студеном воздухе поплыл кудрявый пар от дыхания людей и лошадей. Уходили лесом, огибая болота, на юг. Баюр, назначенный Фигнером командовать операцией, теперь сдал полномочия и вместе с казаками объезжал окрестности. Уже сгущались сумерки, когда показалась какая-то деревушка, где решено было остановиться на ночлег.

Среди пленных оказалось два фельдшера, только недавно прибывших из Парижа. Они не успели почувствовать всех тягот военной службы, не видели поля́ сражений, заваленные трупами, стоны раненых и умирающих ещё не тревожили их. Теперь они занимались перевязками, благо раненых было немного, да и раны были несерьёзные.

Местные крестьяне, толпившиеся вдоль дороги, нахмурившись, перешёптывались и кивали в сторону пленных. Некоторые, побойчее, ругались и плевали на дорогу. Шенк, глядя на них, не сомневался, что без охраны казаков мужики их растерзали бы. Его с Гансом поместили в крестьянской избе. Солдат, среди которых были в основном итальянские артиллеристы и ездовые, заперли в сарае.

Шенк уже собирался прилечь на лавку: больные ноги гудели, и этот скудный привал был для них даром богов. Вдруг скрипнула дверь, и на порог ступил, нырнув под низкой притолокой, Фигнер. Не зная, как к нему относиться теперь (недавняя опрометчивая доверчивость чуть не стоила жизни ему и всему его отряду), Шенк, нахмурившись, молчал, не ожидая ничего хорошего. Фигнер выпрямился и, весело глядя на полковника, ослепительно улыбнулся:

– Прошу прощения, господин полковник, – и тот вздрогнул от родного немецкого, который так недавно ласкал его слух. Нарочно ли издевался над ним бесстыжий разбойник? Или, напротив, щадил его уязвлённое самолюбие, стараясь хоть так примирить его с жалким положением, в которое сам же и вогнал? – удобств вам предложить не могу, но за вашу безопасность ручаюсь. Чего вы такой сердитый? Обиделись на обман? Полноте. В войне побеждает не тот, кто скорее перестреляет всех противников, а тот, кто всех перехитрит. Да разве и на поле боя не применяют обманных отвлекающих манёвров? Не устраивают ловушек? Засад? О-о! Искусство побеждать таит в себе ещё много открытий. Военные учебники изрядно устарели, их почётное место в кунсткамере.

Дружелюбный тон капитана и лёгкость в разговоре растопили лёд в отношениях, и Шенк решился спросить:

– Как же вы, господин капитан, в Москве не боялись разоблачения? – он следил глазами за расхаживающим по горенке молодцем, в котором играла весёлая сила и не давала стоять на месте. У самого же ноги не двигались и молили лишь об одном: вытянуть их на постели и пощадить. – Не все ведь французы так доверчивы, как я. Могли потребовать документы, устроить дознание. Герцог Экмюльский, насколько я знаю, великий мастер в такого рода делах. На расстрел выводил колоннами.

– Герцог Экмюльский? – переспросил, останавливаясь, мнимый земляк. – А-а, вы имеете в виду маршала Даву? Что ж, его потому и прозвали железным, что не ведает жалости ни в открытом бою на поле брани, ни в расправе с провинившимися в своём тылу. Даже если преступление ему только мерещится.

– Вот-вот. Могли подвернуться под горячую руку, – в голосе полковника прозвучало злорадство пополам с досадой, что этого не случилось.

– Так я не каждый день был лейтенантом из корпуса Мюрата, – лицедей развёл руками, словно бы извиняясь. Мол, не обессудьте. – Приходилось быть и парикмахером, и лоточником, и истопником, и просто мужиком-крестьянином. А что до бумаг, так на этот случай я и пачпортом обзавёлся.

– Кто же выдал его? – опешил полковник. – Или сами изготовили? – в раненой ноге стрельнуло, но Шенк не позволил себе сесть, чтобы не выдать своей слабости и не дать повода противнику торжествовать.

– Обижаете, – расплылся в улыбке прохвост, словно издеваясь над недогадливостью недотёпы. – Пачпорт неподдельный. За подписью коменданта Москвы маршала Дюронеля. Он сам мне его вручил. Сей документ дозволяет мне, вязьменскому крестьянину, застигнутому войной в Москве, беспрепятственно покинуть столицу.

Да уж, без хитрости и оборотистости к рисковым делам лучше не подступаться. А такого умника лучше иметь в союзниках, перещеголять же его в ловкачестве не стоит даже пытаться. Однако соглашаться с ним не хотелось, тем более признавать его верх над собой в проигранной партии. Срезать бы его едким, обидным ехидством! Шенк порылся в своём небогатом наборе острословия, запутался, увяз и, не придумав ничего подходящего, раздражённо выдавил:

– Вы играете в войну, словно пьесу на театре представляете.

– Не вижу в том греха, – парировал партизан, – коли польза Отечеству от сего театра множится.

– Ждёте от меня аплодисментов?

Фигнер расхохотался:

– Вы пото́м оцените свой плен как спасение от гибели, а нынче просто потерпите. Нет ли у вас особых просьб? – по всему было видно, что затягивать визит он не стремился. Пришёл потешиться тщеславием, поймав в сети крупную рыбку? А теперь звали другие дела?

– Благодарю вас, я привык к походным условиям, – гордо отрезал полковник.

Фигнер кивнул и повернулся к двери.

Но в последний миг что-то всколыхнулось в душе пленного, заставило его задержать уходящего:

– Погодите, – обратился Шенк к его спине, – господин капитан, насчёт Беннигсена… это была тоже ваша шутка?

Фигнер усмехнулся и бросил через плечо:

– Скоро сами узнаете.

Дверь за ним закрылась.