Текст книги "Власть лабиринта"

– О сражениях вспоминает? – догадливо поинтересовался племянник.

– Часто. Видно, тоскует. Да его уж не слушает никто, окромя Прокопа. Тому по юности лет любопытно всё, даже на примерку выпросил мундир синий, чёрный кивер. Токмо маскерад сей имел вид комичный, вроде насмешки, так я велел снять.

– А Хомякова Степана Александровича я видел прежде, – продолжил Паскевич, – хотя знакомства тогда не случилось. После сражения под Вязьмой. Противник укрылся за рекой, а на поле сражения под Фёдоровским осталось с полсотни раненых. Уже стемнело. А в октябре ночи холодные. И раненых не бросишь, и противника упускать нельзя, тем паче, что тот удирает задрамши хвост. И тут нежданно-негаданно приезжает из Липец отставной гвардии поручик Степан Александрович Хомяков. Оказалось, что он учредил в своём доме военную госпиталь на собственные средства, и прибыл затем, чтобы призреть раненых. Для сего прихватил несколько колясок и крестьянских подвод.

– А говорят, что наши края война обошла стороной, – воскликнул Алексей Фёдорович, гордясь малой родиной. – Одних токмо партизанских отрядов… Не считая Бегичева и Давыдова… Нахимовский – в Сычовском уезде, майора Емельянова, Лыкошина… Даже бабы поднялись! Прасковья-кружевница, Кожина Василиса…

– Алексей Фёдорович! – Паскевич вдруг выпрямился, исполнившись решительности: – Я приехал нынче в Хмелиту, чтобы просить руки Елизаветы Алексеевны!

Мгновенная тишина накрыла столовую. Не звякнул ни один прибор, присутствующие замерли, не смея дышать. Только занавески, послушные ветру, взлетали крыльями невидимых ангелов.

Первым пришёл в себя Грибоедов, который не обиделся, что его внезапно перебили, и, кажется, не заметил сего:

– Вот как… Без словесных мазурок… – он посмотрел на дочь: лицо горит румянцем, в огромных глазах – восторг, мольба и готовые слёзы…

Тянуть время и откладывать важное событие не стали. В начале июля в Казанской церкви состоялось торжественное венчание, и сразу после свадьбы молодые супруги уехали в Смоленск, куда призывала генерала Паскевича служба.

***

1941 год

В гулкой пустоте дома отчётливо были слышны стук сапог, шум разгребаемого хлама и отрываемых досок, лающие гортанные выкрики, грубый хохот. Немецкие солдаты обустраивались на ночлег и не собирались мёрзнуть в промозглой октябрьской сырости. Здесь, в заброшенном барском особняке, они были защищены от ветра и могли развести костёр, чтобы согреться и приготовить горячую еду, благо для костра хватало обломков в огромном зале с восьмиметровыми сводами, где в прежние времена, не иначе, устраивались балы.

Непослушные вихрастые пацаны, которым до всего есть дело, целый день наблюдали, как в Хмелиту стекаются немцы, рокочут по селу мотоциклетки, как по-хозяйски солдаты занимают дома. Видели даже танки с длинными грозными стволами, но те проехали мимо, в сторону Богородицкого, откуда который уж день слышен несмолкаемый грохот взрывов. С наступлением темноты шум боёв затихал, а любопытство маленьких разведчиков разогревалось до предельной температуры кипения. И вот теперь они, как стайка воробьёв, опасливо облепили подоконники барского особняка и, вглядываясь сквозь грязные полуразбитые стёкла в отблески огня, шёпотом переговаривались, готовые прыснуть в разные стороны в случае чего.

Мальчишки знали, что когда-то давно, ещё до революции, здесь жили помещики, но они разбежались от Советской власти. Имён всех владельцев усадьбы они не помнили, кроме фамилии Грибоедова, основателя имения. В бывшем господском доме обустроили Народный театр, чайную и читальню. Но и об этом мальчишки слышали всего лишь из рассказов родителей, поскольку через год Грибоедовский дом опять пустовал и по распоряжению сельсовета в нём сушили зерно и лыко. И вот уж несколько лет дом потихоньку растаскивается местными жителями по кирпичикам, по досточкам.

– Что он сказал? – зашептал самый маленький пацанёнок, который едва доставал носом до подоконника.

– Не понять. На немецком.

– А чего они тут? Остальные – в домах.

– Чего-чего? Караульные. Днём пригнали пленных, затолкали в Казанскую церковь, теперь охраняют.

– А эти?

– Смена.

– А много пленных-то?

– Я считал днём, да сбился. Тыща будет. Даже с гаком.

А немецкие солдаты мальчишек будто не замечали или не считали нужным отвлекаться на мелюзгу.

– Не боишься устроить пожар? Герр полковник сказал, что завтра прибудет штаб и лучшего места для него, чем этот дом, в деревне не найти.

– Здесь столько комнат, не на один штаб хватит. Настоящий заброшенный замок. Почему ему не нашлось хозяев? – немец, сидя на корточках, протянул руки к затеплившемуся огоньку, поворачивая их, словно вертела, и согревая.

– Советы не любят богатых. Большевики всех сделали нищими, покорными, одинаковыми.

– Не одинаковыми… У них это называется равенство.

– А может быть, рабство?

– Лучше скажи, – сидящий посмотрел снизу вверх на другого немца, высокого и широкоплечего, – мы остаёмся здесь или завтра выступаем к Вязьме? Говорят, там жарко.

– Ты видел, какие силы брошены? Там не жарко, Ганс, там мясорубка.

– Хотят, как под Минском? Окружить и уничтожить?

– Это называется «котёл».

– Таких котлов ещё не было. Километров на шестьсот растянулся.

– Вот и представь, сколько там армий.

– А здесь новый бункер фюреру будем строить? Как в Красном Бору под Смоленском?

– Вряд ли, – широкоплечий поддел ногой скрипучий табурет, забытый здесь кем-то, и тоже устроился поближе к костру, на котором разогревались банки с тушёнкой. Её запах уже плыл в воздухе и бередил голодные желудки. – Хмелита в стороне от трассы. А место для бункера выбирается особое. Маги, астрологи и всякие там оккультисты должны место одобрить, потом начинается строительство.

– А в Красном Бору? Тоже одобряли колдуны?

– Я мало знаю подробностей, только слышал: место должно быть в зоне отрицательных энергий земли, которые позволяют подавлять волю человека на больших расстояниях. Наш фюрер – мистик, собрал со всего света магов и колдунов и с ними советуется.

– А если разное вещают?

– Выбирает. Вон слепая пророчица из Болгарии… как её там?.. Вагна… Ванга… не важно… сказала прямо: «Оставь Россию! Ты проиграешь войну!». Хм… смелая. Или сумасшедшая. Так Гитлер был в бешенстве и пророчеству не внял.

– Про тот бункер шепчутся много, – бормотал себе под нос Ганс, – но толком никто не знает ничего…

– Я тоже там не был, иначе не говорил бы с тобой сейчас. Всех строителей расстреляли.

– Всего не укроешь. Шепоток за шепотком картину лепит. Я слышал, там целый подземный город на глубине двадцати семи метров – Беренхалле, медвежья берлога. Со всем комфортом для жизни. И два тоннеля из бункера: один – к Днепру с миниатюрной подводной лодкой на якоре, другой – к замаскированному полевому аэродрому. Есть и другие тоннели: к шоссе, к железной дороге и неизвестного назначения.

– В Хмелите бункер строить бессмысленно. Мы завтра уже будем в Москве!

Вихрастые шпионы пялились на фрицев до рези в глазах, ничегошеньки не понимая в иноземной тарабарщине, но не решались задать стрекача, ожидая чего-то, что можно рассказать взрослым. Иначе всыплют за ночное самовольство.

– Бой ещё не закончился. Крови прольётся немало, пока котёл сварится и захлопнется. Знали бы русские… – Ганс взял тряпицу, чтобы ею снять банку с огня, – а-а-хх! Зараза!.. – вспыхнувшая ветошь опалила пальцы недотёпе, и он чуть не опрокинул ужин. Поставив спасённую тушёнку на пол, он тёр обожжённую руку и, кривясь от боли, продолжал: – Знали бы, что все их кочки и укрепления, каждый бугорок и ёлка отмечены на нашей карте, прыти бы их поубавилось.

– Откуда такая карта? – сочувствия товарищу широкоплечий не проявил, только брезгливо скривился.

– Разведка. Ты думаешь, что Беренхалле – только ставка Гитлера? Там штаб и все верхние чины. А ещё – разведывательная школа «Сатурн».

Болтливость Ганса показалась здоровяку забавной, и он поддел его:

– А ты сам не шпион часом? Вот донесу на тебя…

– Да иди ты! – плюнул тот с досадой. – Донеси – угодишь со мной в одну волчью яму. Заработаешь пулю не в лоб, так в затылок. Чтоб не сболтнул военные секреты, – парящий шматок тушёнки перекочевал на ломоть хлеба. Ганс широко куснул, оприходовав сразу половину бутерброда, и с набитым ртом хмыкнул – то ли одобряя еду, то ли пришедшую на ум мысль. Прожевал, усмехнулся: – Пока ещё ничего не удалось так тонко спрясть, чтобы оно было невидимым на солнце. Даже стены имеют уши. А уж об этом только глухой не знает.

– Значит, разведчики заранее слизали плацдарм будущих боёв? – здоровяк не отставал от напарника, ломая буханку и выскрябывая ложкой тушёнку.

У мальчишек, успевших набегаться и проголодаться, заурчали животы, не соглашаясь довольствоваться созерцанием гастрономических картин и требуя соответствующего подкрепления. Но там, в барском доме, их протесты, слава богу, слышны не были. Детские глаза, как зачарованные следили за действиями гитлеровцев. Из их разговоров сорванцы понимали лишь отдельные, не связанные смыслом слова. В школе немецкий учили спустя рукава, не видя в нём никакого толка, опасаясь лишь порки родителей и двойки в табеле. Эх, знать бы, что пригодится… Один из наблюдателей обернулся назад и чуть не вскрикнул от неожиданности. За их спинами стоял сгорбленный старик, опираясь на посох, и так же, как они, подглядывая в разбитое окошко.

Однако ещё больше испугало их другое.

На дороге от Казанской церкви послышались шаги и сопровождавшая их смачная немецкая перебранка. Ребятишки мгновенно растворились в темноте.

Трое немцев вразвалку шли по дороге к особняку с автоматами на груди. Они громко переговаривались, размахивая руками и, похоже, были навеселе. Старика заметили сразу и, дёргая его за лохмотья, стали потешаться. Сгорбившись ещё сильнее, несчастный показывал на пальцах, что он глухонемой. Тогда один из немцев, взяв двумя руками автомат и поведя дулом на аллею парка, приказал убираться. Убогий понял и заковылял, шаркая разбитыми валенками, припадая на больную ногу и опираясь на посох.

– Schneller, Schneller! – загоготали ему вслед.

Больше он не интересовал немецких солдат. Они свернули к парадной лестнице особняка, пьяно оценивая былую роскошь поместья, а старик скрылся в глубине парка.

Только луна с печальным лицом видела, как, оказавшись в недосягаемом мраке аллей, старик вдруг выпрямился, расправив затёкшие плечи, снял с сапог дырявые валенки и закинул в кусты, крепко перехватил молодой рукой посох и широко зашагал в южном направлении, к Богородицкому полю, где уже несколько дней не прекращались бои, где смыкались немецкие клещи, не давая русским прорваться к своим. Серебряный гребешок луны расчёсывал золотые пряди волос, отброшенные на спину, в который раз благословляя отчаянного одиночку, идущего в пекло.

Немцы рвались к Москве, и нужно было любой ценой удержать их на этом рубеже. Уничтожить врага здесь и сейчас возможности не было, и задачи такой не ставилось, но оттянуть время, чтобы собрать силы для защиты столицы, и нанести ощутимый урон наступающей лавине захватчиков – вот на что рассчитывало русское командование. Несколько советских армий держали фронт от Сычовки до Вязьмы и южнее Вязьмы, понимая стремление неприятеля окружить место сражения и уничтожить оставшихся в котле. Наконец принято было решение выводить из окружения советские части. Кольцо врага удалось разбить в районе Богородицкого поля. Брешь всего лишь в три километра стала спасительной для вывода войск.

На лесной поляне после боя собрались оставшиеся в живых.

– Товарищи! Я командир 17-й стрелковой дивизии полковник Козлов, – обращаясь к бойцам, он объявлял приказ командарма. Примерно такие же собрания проводили и другие военачальники, готовящие группы прорыва. – Не имея припасов, горючего и продовольствия, средств борьбы с танками, двигаться большой колонной нецелесообразно. Трудно маскироваться, располагаться на ночлег, трудно кормить людей. Поэтому принимаю решение: выходить на восток общим направлением на Малоярославец по лесам. Группами в 100 – 200 человек. Группы поведут назначенные мною командиры. Самую большую группу поведу я сам. Маршруты движения уточнит начальник штаба Масленников. Связь со мной и с соседними группами держать через связных. Задача: пройти через вражеское кольцо и соединиться с частями Красной Армии, максимально сохранить людей и оружие, избегать встреч с врагом, не ввязываться в затяжные бои.

А немцы уже заняли Вязьму, прочно замкнули кольцо, ликовали и подсчитывали трофеи. По их данным в окружение попали части пяти советских армий: 16-й, 19-й, 20-й, 24-й, 32-й и группа Болдина, 23 стрелковые дивизии и две танковые, окружены тыловые части. Всего, если донесения верны, 45 соединений. Кроме того, в районе Медведки-Преображенское и Спас-Демьянска в разрозненных боевых порядках вынуждены были действовать части шести стрелковых дивизий, одной танковой дивизии и одной танковой бригады. Больше миллиона живой силы противника оказалось в котле. Такого разгрома не выдержит ни одна армия! И это только в одной операции! А впереди – Москва! Уже казалось, что улицы столицы стелются под ноги победителей, топчущих каблуками повергнутые алые знамёна с золотыми серпами и молотами. Уже сверкали кремлёвские звёзды в глазах истинных арийцев. Взятие Москвы было лишь делом времени, она была почти что в кармане. Никто в этом не сомневался.

Такая масштабная катастрофа требовала от русского командования немедленных кардинальных решений. В штаб 19-й армии полетела истерическая радиограмма Сталина: «Из-за неприхода окружённых войск к Москве Москву защищать некем и нечем». Михаил Фёдорович Лукин, генерал 19-й армии, назначался старшим военачальником над окружёнными войсками.

Выходя из блиндажа, Лукин продолжал настаивать:

– Вашкевич, ты не представляешь всей обстановки. Или мы сегодня, сейчас, прорвёмся, или нас к завтрашнему утру сомнут. Иди и прорывайся!

– Товарищ генерал, а вы?

– Моё место здесь. Командующий не может оставить армию. Он побеждает или умирает вместе с ней.

После бомбардировки с воздуха с дальнего края огромного Богородицкого поля показались немецкие танки. Они двигались в боевом порядке, покачиваясь на рытвинах, словно плыли по волнам, но огонь пока не открывали.

Отпустив Вашкевича и сделав ещё несколько распоряжений, Лукин заметил странного незнакомца, одетого не по уставу, с длинными золотыми волосами, который стоял неподвижно среди снующих солдат и глядел на приближающиеся танки. Генерал уже собрался спросить его, кто он и откуда взялся, как разорвавшийся снаряд оглушил равнину. В центре поля взметнулись в воздух комья земли с осколками снаряда и развороченными орудиями. В чёрных клубах, взметнувшихся из воронки, полыхнули языки пламени. Ударная волна вспорола воздух, и невидимая прореха дохнула жаром, от дыма перехватило дыхание. И вдруг из соседнего леска, сверкая обнажёнными клинками, вылетел конный отряд, которого здесь и быть не могло. Вглядевшись в скачущих всадников, Лукин лишился дара речи. То не были советские кавалеристы, то были… французы наполеоновской армии. Не бутафорские, а настоящие мундиры сидели на их костлявых плечах, не парадные, не музейные, а продымлённые на полях сражений, оборванные и грязные. Но ещё более настоящей была французская речь, которая обрывочными выкриками летела над полем и которую не понимал никто. Вперед вырвался одноглазый всадник, чумазый и заросший неряшливой бородой, он бешено вращал круглым глазом на перекошенном безумием лице и крутил над головой саблей. Его истеричные вопли на французском подхватывали на все лады скачущие следом выходцы из небытия.

– Изловить всех до единого!!! – пришёл в себя Лукин и, обернувшись к побледневшему радисту, велел отбить срочную радиограмму в ставку Будённого под Гжатск.

Одноглазый тем временем увидел златовласого незнакомца, с которым не успел поговорить Лукин, а теперь отвлёкся, сосредоточив внимание на французах. По-видимому, странный незнакомец был единственным, кто понимал крики явившихся с того света, потому что лицо его болезненно скривилось в мстительной ухмылке.

– Он!!! Я узнал его! Колдун проклятый! Убейте его! – сипло орал Кривой, саблей указывая на своего злейшего врага.

Его вопли разносились далеко, и все их слышали, но не понимали. А незнакомец только скрипел зубами, не сводя с безумцев синих глаз под сдвинутыми бровями. Он стоял на одном месте, словно воткнутый в землю карающий меч, беспощадный и несокрушимый, от которого нет спасения, и нет силы, способной ему противостоять, ни по ту, ни по другую сторону света.

Сам же Кривой, как ни орал, как ни натравлял на мучителя свою шайку, резко развернулся и, ударив взмыленного коня каблуками, помчался дальше от синих волховских глаз.

Французские конники бросились врассыпную, но движущиеся бронемашины, изрыгающие смертоносный огонь, испугали их, и они легко поддались пленению. Только одноглазый главарь, умчавшийся в Трансливское болото, куда не рисковали соваться ни советские, ни немецкие войска, остался недосягаемым.

– … пятнадцать голов, – доложил старшина Шувалов генералу Лукину и, не удержавшись, добавил: – сумасшедших французов.

Оперативный отдел сработал молниеносно, немедленно отреагировав на радиограмму. Подкатил фургон для пленных наполеоновских солдат, которых обезоружили и с трудом уговорили влезть в незапряжённую самокатящую повозку, помогая пинками под зад. Коней тоже забрали. А всем свидетелям странного происшествия строго-настрого было приказано забыть увиденное, потому как и не было ничего. Даже подписку взяли о неразглашении. На одноглазого махнули рукой, мол, Трансливская трясина ещё никого не отпускала, и этому безумцу скакать осталось недолго.

– Мистика какая-то, – выдохнул Лукин, вглядываясь в мечущуюся по болоту точку. Крика сюда, на русские позиции, не долетало, разве только немцы могли слышать с той стороны. Однако и они вряд ли что понимали. Судорожные взмахи клинка ещё поблёскивали над болотом, заставляя догадываться, что безумец пока жив и не провалился в трясину. – Ведь не может такого быть, – генерал оглянулся на молчащего незнакомца и удивился странному амулету у него на груди: глазок молочного цвета весело играл всеми цветами радуги, переливался и сиял, хотя день был пасмурный и ни единый солнечный луч не пробивался сквозь тучи.

Одноглазый продолжал выкрикивать какие-то угрозы, и рядом с болотом даже остановились немецкие бронемашины, из которых оторопело таращились танкисты.

– Как думаешь, выберется он из трясины? – не отрывая взгляда от сумасшедшего и не поворачиваясь к незнакомцу, спросил Лукин.

Ответ не потребовался. Клинок исчез из поля зрения, метания прекратились, да и сама точка как сквозь землю провалилась. Вернее – сквозь болото.

– А почему это он так тебя испугался? А? – Лукин оглянулся на загадочного парня, имени которого не успел спросить, но его уже не было рядом. Он пропал так же внезапно, как и появился.