Текст книги "Власть лабиринта"

– Это было нетрудно, только ничего уже не вернуть.

– Александр Никитич, – вышел из избы казак, – улан этот бормочет штой-то по-своему. Тока и понятно: Копыс, Копыс. Порасспросить его, можа, и толковое чё скажет…

Выпроводив казаков и девку из избы, Сеславин и Баюр остались наедине с уланом. А когда Баюр заговорил на польском, улан обрадовался и быстро-быстро затараторил, пши́кая и гже́кая, так что Сеславин, у которого по мозгам словно жёсткой щёткой заскребло, махнул рукой, предоставив Баюру роль толмача.

– Рассказывает, что под Копысом в имении, – сокращал Баюр перевод, опуская благодарения спасителям и проклятия своей участи, – живёт его дальняя родня, шляхтичи, из старинного рода. Туда он и направлялся, пока пани Марыся его не поймала…

– От Марыси не убежишь! – хохотнул Сеславин. – Ночь не ночь! Из-под земли достанет!

– Говорит, что паны́ уехали, кажется, в Черниговскую губернию, он даже помогал им собираться. А после их отъезда в подвал спрятал награбленные сокровища… ишь, перечисляет, подлец… Между прочим, не только посуда и украшения, но и серебряные алтарные чаши, драгоценности из ризниц и золотые кресты…

– Сам чуть не сдох, а про золото помнит! – съязвил Сеславин.

– Не уверен, сохранились ли, – продолжал переводить Баюр. – В благодарность за спасение и дарит нам сокровища.

Улан всхлипнул и закрыл лицо руками:

– Пани Марыся, пани Марыся…

– Теперь она его никуда не отпустит, – рассудил Сеславин. – Что ж… наше безрассудство всегда на нас же и отыгрывается. Думал бы прежде, с кем на сеновале кувыркаться. Расспроси-ка его получше, где это имение. По дороге заглянем, всё одно в ту сторону едем. Не пропадать же добру!

Задерживаться больше не стали и поехали в указанном направлении. С рассветом показалась деревня, где половина домов была сожжена, но панский особняк цел. Разграблен, конечно, однако легко угадывалось его былое великолепие. В пустых комнатах, гулко разносящих топот сапог, – мусор, обломки мебели, тряпьё… Нашли подвал. Запалили факел и без особой надежды Сеславин с Баюром стали спускаться по каменной лестнице. Тучи крыс с писком разбегались в разные стороны. А в углу за разбитыми бочками, ящиками, разодранными перинами что-то блеснуло.

– Мать честна́я! – Сеславин не верил своим глазам. – Неужто никто так и не догадался сюда спуститься? Или крыс забоялся?

Завязанные узлами в шёлковые шали, подёрнутые плесенью, высовывали круглые золотые бока столовые блюда и чайники. Смирно, как на погосте, лежали тяжёлые золотые и серебряные кресты, со скорбным благородством являя взору факелов своё нетленное величие. А дальше – коробочки, коробы, сумы и корзины, набитые золотыми статуэтками и украшениями, драгоценными каменьями.

– Ай да улан! – Сеславин свистнул. – Сашка!

Граббе мгновенно возник на лестнице, внимая приказу командира.

– Всё вынуть, завязать и упаковать надёжно, закрепить на возу. Я напишу письмо Коновницыну. Пусть Петр Петрович сам пристраивает золото.

Провозились долго, только после полудня наконец-то отправились в Копыс.

Днепр успел подёрнуться лишь тонкой прозрачной пелеринкой льда, которую уже разбили и раскрошили, и вот теперь звонкие осколки вертелись среди горбатых волн, ловя зеркальными краями солнечные лучи. Только берега были затянуты ненадёжным ледяным покровом, крошащимся всякий раз, как его тревожили. Партизаны ехали вдоль берега и видели, как в воде вертелись обломки карет и колясок, перевёрнутые фуры, кивера, что-то ещё.

– Вон-вон! Вишь, плывёт!

– Ещё трое! Тьфу, тютя! Одного смыло!

– Чай, не лето – Днепр саженками мерить! Водичка-то ледяная!

– Зато кровь горячая!

– Да откель у француза да горячая кровь?

– На ентот берег вплавь! Знать, переправа неприятелю закрыта!

– Можа, с моста скинули…

Город являл собой поле сражения. Ещё всё дымилось, всё было разворочено, валялись убитые. По улице, ведущей в центр, с вытоптанным снегом, заляпанным кровью и грязью, носилась перепуганная лошадь под седлом. Вдали, у переправы, гремели выстрелы и многоголосые вопли. Навстречу прибывшим выскочил из переулка отряд разгорячённых казаков, впереди – в лохматой чёрной папахе, в полушубке, с бородой в пол-лица – Давыдов. Глаза сверкают, скулы пылают пожаром.

– Ба! Знакомые лица! – закричал он издалека обрадовано и пришпорил Беса. – А вы всё вместе? Неразлучно? – натянул узду так, что конь захрапел и заплясал на месте.

– А ты всё разбойничаешь? – съязвил в ответ Сеславин, тоже просиявший от негаданной встречи.

– Разбил в пух и перья сучье племя! Отбил кавалерийское депо! Пленных и трофеев целый поезд!

– Мы видели, французы вплавь на тот берег уходят.

– Не уйдут! Так наперёд задумано. Я выждал, пока половина выродков переправится через мост, чтоб не скопом бить гадов, а здесь и на том берегу по отдельности. Их вшестеро больше моих сил! Пришлось поделить партию пополам. А для этих плавунцов я туда, – махнул он нагайкой за Днепр, – сотню казаков отправил для отлова.

– Депо из Горок прибыло? – уточнил Баюр.

– Из Горок. Я перехватил курьера майора Бланкара к Бертье. Донесение переслал в главную квартиру у Романова, что в шестнадцати верстах от меня. Генерал Ожаровский, посланный в Горки, депо уже не застал. А отдавать сей мощный кавалерийский резерв Наполеону – это ж усилить неприятеля и нанести нашим урон.

За Днепром не прекращалась стрельба, крики, конский галоп и ржание. Давыдов повернулся к реке:

– Добивают сволочей!

– Значит, помощь не требуется? – в голосе Сеславина Баюр услышал разочарование.

Ещё бы! Столько сил и времени ухлопать на разведку и преследование! Ведь уже на хвосте почти были у французского табуна – и на тебе, дело из рук уплыло. Задержка в дороге отомстила. Ну, хоть золотом окупила опоздание! Да и о кавалерийском депо, по большому счёту, горевать не стоило: попали-таки голубчики в засаду Давыдова. Что уж теперь ревновать – вместе одно дело вершили!

– Да уж кончилось всё. Я с утра здесь. Горячее было дело, однако я подготовился, а они – врасплох!

– Поздравляю тебя от души, дружище! Я ведь тоже охотился на это депо. Да вот ни Ожаровский, ни я успеха не имели. Хотя… для меня это дело попутное, а предписание фельдмаршала – наладить связь с генералом Витгенштейном.

– Самое время! Кажется, близится развязка. На подходе Чичагов – с юга. Удачи! Мост свободен!

Глава 40
Березина

Наполеон шёл мрачнее тучи по подтаявшей дороге, разбитой в хляби впереди идущими солдатами, забрызганный грязью выше колен, и сверлил глазами спину князю Невшательскому, своему преданному начальнику штаба, который, тоже пеший, был в шести шагах перед ним. С двух сторон колонны французов огораживал лес. Похоже, что равнины с невысокими пригорками и дальней видимостью остались позади. Густые боры, в основном хвойные, непроницаемые, захватили всё обозримое пространство и по праву местных владык теснили людей, а неприятелей – вдвойне, дышали на дорогу сыростью, ознобом, простудой.

Император шёл с палкою, в меховой шубе и шапке, и как все остальные, включая гвардию и штабных, в гробовом молчании. Слышно было лишь чавканье под сапогами восемнадцатитысячной армии. До города Борисова оставалось совсем немного. Вдруг впереди на дороге показался полковник Дюнем, состоящий при главном штабе. Он остановился перед Бертье, чтобы рапортовать. Все встали.

– Что? Что он там толкует? – дурное предчувствие императора было сильнее его театральной сдержанности и невозмутимости. – Что там впереди, Бертье?

Бертье отступил в сторону и приказал полковнику повторить донесение:

– Господин маршал приказал мне уведомить вас, сир, что русская молдавская армия завладела на Березине всеми переправами. Две неприятельские дивизии заняли мост и правый берег, а река замёрзла недостаточно для перехода по льду.

– Нет! Это неправда! Неправда! Неправда! Вы лжёте! – Наполеон поднял над головой палку и свирепым взглядом впивался то в одно лицо, то в другое. Можно было только гадать, на кого он обрушит удар. И вдруг он поднял глаза к небу. Перехватив палку левой рукой и упёршись ею в дорогу, он поднял кулак и, потрясая им, выкрикнул в лютом бешенстве богохульство.

Все потрясённо онемели и не смели пошевелиться, пока он не взял себя в руки:

– Вперёд! Ничто не остановит Великую армию!

Кажется, такого безнадёжного положения ещё никогда не было. Однако удивительнее всего была перемена, сделавшаяся с императором. Измотанный маршем не меньше остальных, он словно почувствовал прилив сил и пошёл энергичнее и быстрее. В голосе его зазвучал металл и уверенность, когда он заговорил с Бертье:

– Когда Чичагов занял Минск и захватил огромные склады продовольствия, собранные по моему приказу герцогом Бассано и столь нам необходимые, я думал, что эта неприятность – последняя. А дальше – соединение с Виктором, Удино, переправа и – вот уж рукой подать до Вильны, до Немана. Как могли они допустить? Мои маршалы? Они здесь, чтобы обеспечить мне переправу!

– Да здесь ли они, мой император?

За плотной стеной ельника ничего разглядеть было невозможно. Большие воинские формирования обычно слышны издалека, но сюда никакого шума не доносилось. Может быть, выйдя из леса, они не увидят армию Виктора, которую разбили на полпути, не дав пробиться к Березине? Или он заплутал, что в этой стране немудрено, и ждёт их в другом месте?

Дорога крутым поворотом ушла в сторону, и за ним открылось отрадное зрелище: всё поле от леса до леса было занято биваками французов. Армия маршала Виктора! Завидев колонны гвардейцев, все повскакали и пошли навстречу, приветствуя своего императора, как прежде было заведено, но давно забылось измученными солдатами, бегущими от самой Москвы, облезлыми, отощавшими, гонимыми казаками, как загонщиками на волчьей охоте. Восторженные возгласы при появлении наполеоновской гвардии, взлетевшие дружно и радостно, однако, быстро сошли на нет. Солдаты маршала Виктора, избегнувшие позорной ретирады и сохранившие воинскую дисциплину и армейскую выправку, знали о бедствиях, постигших Великую армию, но даже представить себе не могли масштабов катастрофы. Они с ужасом взирали на толпу живых скелетов, закутанных в оборванные женские шали и кацавейки, накрытых прожжёнными обтрепанными ковриками и бог знает какими ещё грязными лохмотьями. Бывшие воины непобедимой армии, безоружные, заросшие бородами, с серо-зелёными лицами, поникшие и опустившиеся до скотского состояния, как стадо, окружали центральные колонны, где находились гвардейцы, регулярные боеспособные части во главе с Наполеоном. Оборванцы, как загноившаяся опухоль, обступала с двух сторон армию и далеко тянулась за ней, не уступая ей в численности.

Гнетущее впечатление от увиденного, как чумная зараза, поползло по рядам потрясённых солдат Виктора, сочувствие и жалость постепенно вытеснялись отчаянием и желанием спастись любой ценой. Обилие генералов и полковников в наполеоновской армии, которые шли врозь, которые лишились своих полков и уже никем не командовали, которые сравнялись с нижними чинами и занимались лишь собой и своими повозками с награбленным добром, довершало убийственную картину погрома. Эта тоскливая и страшная правда, явившаяся взорам, гасила последние проблески надежды, порождала панический ужас.

Ничего утешительного не узнал император и из докладов своих подчинённых. Русские стягивали удавку на шее его бегущей армии: по его следам шёл Милорадович, атаман Платов и Ермолов, с юга – адмирал Чичагов, с северного направления – Витгенштейн. Досаждали своими налётами казаки, именующие себя партизанами, которые вовсе не были безобидным кочующим сбродом, а представляли серьёзную опасность. В двадцати верстах от местечка Бобр, где остановился Наполеон, в деревне Кручи «какой-то Сеславин» разгромил два батальона польской пехоты. Впрочем, имя Сеславина было знакомо его императорскому величеству, оно часто мелькало в сводках и донесениях, и порой действия сего Атиллы ставили под угрозу личную безопасность его, Наполеона. Сеславин да ещё этот, неуловимый Фигнер, за голову которого он вынужден был назначить награду в две тысячи золотых дукатов ещё в сентябре (награда так и осталась невыплаченной), а также Давыдов, который прежде, ежели не врут, был адъютантом Багратиона, много способствовали разорению Великой армии. Выследить и пленить их не представлялось возможным. Они ускользали из-под носа, хранимые проклятым русским лабиринтом, и невредимые возникали вновь. Даже награды, объявленные за их головы, не возымели результата, а примерное усердие, проявленное в погоне за неуловимыми бестиями, только впустую растратило силы и средства.

Лишь одно несколько скрашивало положение – наконец-то соединились разрозненные части армии, хоть и не в полном составе, как хотелось бы. Кроме второго и девятого корпусов Виктора и Удино, на соединение с Наполеоном пришёл генерал Домбровский, отбивший Борисов, оставивший там французские войска генерала Партуно и кавалерийскую бригаду Деметра. Там, в Борисове, был постоянный мост, туда стремился Наполеон, чтобы вырваться из готовой захлопнуться мышеловки.

Весь день до глубокой темноты в местечке Бобр полыхали костры, в которых, выполняя приказ императора, жгли знамёна Великой армии.

***

– Сашка! Где тебя леший носит? Разузнал?

Грубоватость Сеславина была особого рода, и его адъютант узнавал её безошибочно: отец ругает – значит, заботится, тревожится.

– У Живкова! Авангард 1-го отдельного корпуса графа Витгенштейна. И штаб уже прибыл.

– Слава Богу! А куда делся Баюр? Вы же вместе были.

– Баюр арестован.

– Что-о?! Кто его арестовал? – Сеславин вскочил на ноги и побледнел. Неприятелю его друг не по зубам, от него он всегда уходил невредим. Своим – повода не было. Задержать, правда, могли – для дела: разведки, к примеру… Но арестовать!!!

– Граф Нарышкин на нас выехал. Только увидел Баюра, приказал арестовать. Я, говорит, его узнал.

– Что ты несёшь? Граф Нарышкин в плену!

– Ну вот! Всегда так! – обиделся Граббе. – Сами убедитесь, когда приедем.

– Живо на́ конь!

Отряд Сеславина, накануне совершивший шестидесятивёрстный бросок и с боем взявший Лошницы, устремился к Живкову.

Биваки авангарда генерала Витгенштейна увидели издалека, уже курились дымки костров, а армейские колонны всё прибывали. В крайней избе, где расположился штаб, попыхивала дымом труба, постоянно открывалась дверь, выдыхая облака тёплого воздуха и пропуская туда-сюда спешащих офицеров. Приказав устраиваться биваком, Сеславин спрыгнул с коня и прямиком кинулся в штаб. Не успел он вскочить на крыльцо, как дверь распахнулась и из избы вышла группа офицеров. Среди них был Нарышкин. Не веря глазам своим, Сеславин только и вымолвил:

– Лев? Ты ли это?

Друзья обнялись, придирчиво и удивлённо осмотрели друг друга, словно боясь обмануться, ибо не надеялись свидеться столь неожиданно.

– Какого чёрта ты арестовал моего друга Баюра? – без предисловий огрызнулся Сеславин.

– Друга! Ишь ты! Обошёл тебя «твой друг». Со всех сторон обошёл! Ты сам не ведаешь, какого змея пригрел на груди! Я видел его в Москве в компании французов. Вот уж кому он друг! Так по-французски говорить может только тот, кто с детства на нём лопочет! – Нарышкин снисходительно похлопал по плечу одураченного шпионом приятеля, застывшего с открытым ртом. Слава Богу, он вовремя опознал негодяя, пока тот не успел развернуться. – Красив злодей! Я тогда ещё загляделся на него, потому и запомнил, не знал, что вдруг пригодится. И в сумке седельной у него нашли мундир французского лейтенанта. Во как!

Сеславин, оторопевший от первых его слов, наконец пришёл в себя и заорал в ответ:

– И что?! Какой он тебе француз! Мундир сей для маскарадов, чтоб на разведку к неприятелю ездить! Не в казачьем же сюртуке в пасть соваться! А что до языка… тут его и поляки своим признают, и немцы, и итальянцы, и Бог знает кто ещё!

Нарышкин вытаращил глаза от такой рьяной защиты.

– А ты давно с ним знаком? – теперь уверенности в голосе графа заметно поубавилось.

– Давненько. Вместе держали оборону Смоленска. И после ещё! Воюет за матушку-Россию, себя не щадя! Чудеса творит!

– Но в Москве… – сконфуженно залепетал Нарышкин. Не мог же он ошибиться. Ведь видел своими глазами. Да нет… точно – он!

– В Москве он с Фигнером был. Слыхал про такого? Там они на пару театральничали. За Наполеоном охотились, но без успеха. Вот и принялись косить неприятеля и добывать секретные сведения шпионским манером.

– Ты доподлинно это знаешь?

– Когда мы с тобой были под Островно, под Смоленском да на Бородинском поле, ты не страдал этакой подозрительностью. Неужто в плену научился сей казуистике?

– Но я уверен был… – от горячего напора давнего друга, разгромного и обличительного, граф совсем растерялся. Хотел ведь спасти доверчивого приятеля, а, выходит, подвёл.

Сеславин же, увидя вытянутое лицо Нарышкина, даже пожалел его. У кого оплошностей не бывает! Да и откуда ему знать всю подноготную их партизанской жизни? Хорошая у них встреча получилась, задушевная, ничего не скажешь. Он сбавил раздражительный тон и уже без крика спросил:

– А что сам Баюр говорит?

– Молчит. Сопротивления при аресте не оказал… – граф обрадовался, что гнев приятеля выдохся, и разговор начался деловой.

– А зачем? – язвительность прорвалась-таки в авангард, заменяя злость. – Вас много, а он один. К тому же – свои, не калечить же вас! И доказывать тебе обратное бесполезно, коль ты так уверен. Он знает, что я приеду, и ждёт. Пойдём к нему!

Пленных содержали отдельным биваком, за которым приглядывали конвойные. Баюр увидел Сеславина издали, поднялся от костра, пошёл навстречу, пока солдат не загородил дорогу.

– Пропусти, – скомандовал Нарышкин. – Ошибка вышла. Ты, Баюр, зла не держи…

– Предосторожность военного времени, – улыбнулся пленник. – Спасибо, что не расстреляли.

– А что, в самом деле охотился в Москве за Наполеоном? – в голосе графа слышалось мальчишеское любопытство пополам с завистью.

Баюр глянул на Сеславина, догадываясь, кем осведомлён граф, ответил нехотя:

– Было дело.

– Поимка Бонапарта весьма тревожит светлейшего, – продолжил тему Нарышкин, уводя друзей к бивачному костру, но уже другому, где за ужином можно было продолжить разговор, делясь новостями и воспоминаниями прошедших событий. – Нынче в штабе я видел предписание адмирала Чичагова, кое предназначено для раздачи отрядным начальникам.

– И что там? – спросил Сеславин, поудобнее устраиваясь подле огня на застеленные чем-то сосновые ветки и принимая от кострового дымящуюся миску.

– Да вот, у меня с собой, – полез в карман граф, – читайте сами.

Баюр развернул скомканную листовку:

– Наполеонова армия в бегстве, – читал он, склонившись к огню. – Виновник бедствий Европы с нею. Мы находимся на путях его. Почему желаю я, чтобы приметы сего человека были нам известны: он роста малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волосы чёрные. Для вящей же надёжности ловить и приводить ко мне всех малорослых…»

Сеславин, обжигаясь кашей, изрёк:

– Напрасная бумага. Схватить Наполеона! Кроме гвардии, его ещё рок бережёт. Вспомни, Баюр, как тебе и мне не раз представлялся случай поймать злодея. А он уходил невредим!

– А по таким приметам – и вовсе, – ухмыльнулся волхв. – «Наполеоны» толпами повалят к адмиралу.

Александр Никитич рассмеялся и, повернувшись к Нарышкину, спросил то, о чём он столько передумал, и что его так мучило:

– Ты лучше расскажи, Лев, о своём плене. Слухов тогда поползло – прорва! И всяк по-своему оценил сие происшествие. Барон Винценгероде был то героем и патриотом, то предателем и авантюристом. Ты как его адъютант знаешь всю подноготную.

– Может, и не всю, да будучи рядом с генералом, многое видел, – Нарышкин охотно откликнулся на предложение приятеля поведать пережитое в плену. То, что совсем недавно его мучило и страшило, теперь требовало выхода, освобождения, как закрытая страница биографии. Памятная, поучительная, но канувшая в прошлое. – Когда Наполеон занял Москву, нашему отряду было предписано охранять Петербургский тракт. Ну и окрест. Барон в полсилы ничего не делает, то-то мы наскакались тогда, опасаясь рейда французов в северную столицу. Стояли мы в Чашникове, в 12-ти верстах от Москвы, как вечером к генералу явился князь Шаховской (он театр свой бросил и пошёл воевать, командовал пешим казачьим полком Тверского ополчения, а прикомандирован был к отряду Винценгероде). Вот он-то за ужином возьми и выскажи барону:

– Французы собираются с великой поспешностью и, верно, скоро побегут из Москвы. Токмо бед после себя оставят немало. Стало известно, что Наполеон вознамерился взорвать Кремль. И бомбы уже заложены в храмы. Вся Россия содрогнётся, коли случится сие варварство. В храмах кремлёвских покоятся мощи угодников, кои почитались как защитники и бережители белокаменной. Прямо в сердце хотит поразить русских корсиканский выскочка.

– Откуда известно? – Фердинанд Фёдорович вспыхнул от сего известия немедля, будто молния в него ударила.

– Полицейские чиновники переряженными ходили в Москву, да вот разузнали.

Барон, известный своим вспыльчивым нравом, тут же взорвался. Вскоча со стула, он изменился в лице и вскрикнул:

– Нет! Бонапарте не взорвёт Кремля! Я завтра же дам ему знать, что ежели хоть одна церковь взлетит на воздух, то все попавшие к нам в плен французы будут повешены!

Наутро 10-го октября барон благородных намерений не утратил. Оставив за себя полковника Бенкендорфа, взял отряд казаков в сопровождение, меня и отправился в столицу. А там – разруха, неразбериха. Куда сунуться? Фердинанд Фёдорович велел казакам возвращаться, а меня послал раздобыть белую тряпку – ничего ведь наперёд не приготовили. Да и планы относительно визита к французам были весьма неясные. Я подался в толпу оборванных крестьян… – Нарышкин покосился на Баюра, теперь уж не склонный доверять внешнему облику, каким бы он ни был. Кто их знает, может, под лохмотьями скрывались армейские разведчики. И торопливо поправился: – … или переодетых в оборвышей, заодно выспросить их. Слышу шум назади. Что там? Оборвыши загалдели: схвачен, схвачен… анирал русский. Я успел уже к штыку примотать белую тряпицу и бросился на шум. Мой барон меж двух французских кавалеристов, коня его за узду ведут. А он кричит:

– Ротмистр, назад!!!

Как же! Бросить его? Я растолкал сбежавшихся на шум солдат:

– Мы парламентёры! – и показываю на штык. А они делают вид, что не понимают. – Я адъютант! И начальника своего не оставлю!

Так и арестовали нас обоих.

– Парламентёры неприкосновенны! Арестовать парламентёра – позор для армии! – вскричал Сеславин, увлёкшийся рассказом и остро переживавший момент.

– Не в первый раз французы попирают закон, – откликнулся Баюр. – И позора не боятся. У них позора этого аж по ноздри!

– А как же ты в Ляхово? – вспомнил партизан. – Знал, что они плевали на воинскую честь, и всё же отправился парламентёром?

Баюр только усмехнулся.

– Хотя… тебя голыми руками не возьмёшь, – смекнул Александр Никитич. – По меньшей мере – мигом скрутил бы этого Ожеро и им бы прикрылся. Или иную пакость обстряпал для лягушатников, а?

– Так что дальше? – волхв отвечать не стал. Мало ли чего могло случиться. Ведь не случилось же. Нечего о том и толковать. – Отвели вас к Наполеону?

– Не сразу. Его величество завтракало. Потом принимало донесения. Которые его огорчали, – об отношении графа к Великому человеку можно было не спрашивать. Хотя бы судя по тому, как он намеренно называл его гнусаво и в среднем роде, при этом ехидно скалясь. – Так что когда нас к нему привели (уже в Верее!), оно изрядно было не в духе. Увидя барона, Бонапарт пришёл в такую ярость, что не токмо моего, но даже красноречия Шаховского не достанет для описания.

– Гневлив император? – Сеславин натягивал плащ. Погода испортилась, резко похолодало. Для полноты «удовольствия» пошёл снег, который становился всё гуще, а переменчивый ветер кидал его из стороны в сторону.

– Я слышал про его внезапные приступы бешеной ярости, – Баюр раскатал палатку и принялся её налаживать, Нарышкин, растиравший озябшие руки над огнём, стал ему помогать. – Взрывается, будто вулкан. И пока не изойдёт в ругательствах…

– Вот-вот! Да ещё каких! А ты чего? – укоризненно обратился граф к Сеславину. – Расселся! Нет бы помочь!

Тот рассмеялся и лукаво поддел:

– А ты, верно, мнишь, что помогаешь? Плохо ты знаешь Баюра. Один, он поставил бы палатку вдвое быстрее. – Нарышкин растерялся, опустил руки. – Не тушуйся. Ещё будет время узнать его покрепче. Таёжный охотник!

– Хорошо ещё, что Наполеон в гневе не приказал вас расстрелять, – продолжал разговор Баюр, словно речь шла не о нём.

– Мог бы, – эта мысль в плену самому графу приходила в голову и, по правде сказать, он уж не чаял остаться в живых. – Однако ему прежде хотелось высказаться, унизить и растоптать барона. Такой момент – заполучил, наконец, достойный предмет своего раздражения и дал волю злорадству:

– Кто вы такой? Человек без родины! Всегда ненавидел вас! Когда я воевал с австрийцами, вы были в их рядах. Когда Австрия стала моей союзницей, вы поступили на службу России. Однако вы родились в Штатах Рейнской Конфедерации и являетесь моим подданным. Вы не просто враг, вы мятежник, предатель, изменник! Судить вас – моё право! Жандармы, возьмите его!

Однако жандармы, бывшие не раз свидетелями вспышек ярости императора, с места не тронулись. Видать, хорошо усвоили, что выразить свою преданность в сих моментах – означает всего лишь пропустить мимо ушей распоряжения взбешённого сюзерена.

– Вас, граф Нарышкин, кажется, не за что упрекать, – рассказчик, увлёкшись, даже скопировал позу Наполеона, задрав подбородок и заложив руки за спину. Он вновь переживал натиск бури, которая тогда обрушилась на него и из которой он не надеялся выйти живым. – Вы русский, исполняете свой долг. Однако наследник лучших фамилий России должен быть более разборчив в выборе начальника. Стать адъютантом наёмника-чужестранца! Как вы могли?! Быть адъютантом русского генерала – много почётнее!

Винценгероде во всё время извержения Бонапарта изображал безмолвную скалу, равнодушную к терзающему её урагану. Потом, когда корсиканец выплеснул вскипевшую желчь, с достоинством изрёк:

– Император Александр стал благодетелем моим и моей семьи. Я сделался его подданным. Всё, чем я владею, получено от него. И указанный мне пост занимаю не фигурально, а ревностно несу службу и исполняю свой долг!

Забравшись в палатку, они слышали, как ветер неистово воет, подгоняя снежные вихри, за которыми по пятам надвигается и растёт мороз.

– Вы только представьте, каково теперь французам, ежели и нам, привыкшим, такая стужа невмочь, – заворачиваясь в одеяло, ворчал Нарышкин.

– Не отвлекайся, граф, – напомнил Сеславин. – Что дальше-то было?

– Мы иллюзий не строили и готовы были к казни, ибо после сего истязания оскорблениями иное не представлялось возможным. Бонапарт удивил нас, приставив к нам эскорт жандармов для неусыпного наблюдения и сопровождения в Смоленск. Бог знает, где мы могли оказаться – в Саксонии? в Париже? – он облегчённо вздохнул, и друзья поняли, что скитания по Европе невольником для графа стали бы той же казнью, только медленной и мучительной. – Да… ежели б не партизанский отряд полковника Чернышова. По глубоким французским тылам он шёл от Дунайской армии для связи с генералом Витгенштейном. На почтовой станции у Радошковичей наши конвоиры сделали остановку. Здесь Чернышов и накрыл французов: отбил пленных, обоз, а неприятель, что в стычке уцелел, сдался сам.

– Могло обернуться не так счастливо, – Сеславин тоже вздохнул вслед за приятелем, с которым свидеться уж и не надеялся. – Согласись, Лев, глупо было соваться к Наполеону, ибо итог сего предприятия легко угадывался. Барона извиняют только благородный патриотический порыв да бедствия плена, которые он претерпел. Ты же чести своей не уронил. Навряд у самого Бонапарта сыщутся столь верные адъютанты.

***

В Борисове Наполеон остановиться не рискнул. И как вскоре выяснилось, сделал совершенно правильно, ибо все взоры были устремлены на главный пункт переправы через Березину. Ниже по течению реки у Старого Борисова находилась мыза пана Радзивилла, она и стала его штаб-квартирой. Из донесений император знал, что армия Чичагова находится на правом берегу Березины возле Борисова, а корпус Витгенштейна – в районе Костриц. Нетрудно было предположить, что без дела армии стоять не будут и постараются здесь, перед Березиной, покончить с французами. Следовало действовать решительно, быстро и… изворотливо.

По приказу императора левый берег реки был тщательно исследован польскими уланами и близ Студянки, севернее мызы, обнаружено подходящее место для наведения переправы. Здесь река имела около восьми футов в ширину. Правда, берега, густо покрытые илом (которые нынче почему-то не замёрзли, а может, и не замерзали никогда), вынуждали вытянуть мосты едва ли не втрое длиннее. Вот только как приступать к строительству? На правом берегу, прямо напротив, стал с корпусом генерал Чаплиц, который немедленно даст знать Чичагову о действиях французов, и русская армия стянет все силы к Студянке.

Тем не менее передвижения русских войск имели для Наполеона много неясного, и он затруднялся наперёд определить ближайшие события. Новые донесения значительно сужали фронт прорыва и заставляли торопиться. Генерал Корбино доложил о захвате русскими Борисова (опять этот Сеславин!), о разгроме Партуно, решившего пробиться к Старому Борисову, и поверг императорский штаб в глубокое уныние. Даже самые мужественные осознали безвыходность положения, утратив волю к сопротивлению. Тем удивительнее было состояние Наполеона. Его энергия бурлила, а изобретательность, казалось, только увеличивалась с ростом опасности.

– Я обману русских! Переправу будем налаживать у Студянки. А чтобы русские не мешали, надо их отвлечь в другом месте, – император подошёл к карте. Избыток волнистых притоков, разбросанные между ними селения и лес, бесконечный лес, заглушающий все просветы, а рядом – топи, болота… Есть от чего прийти в отчаяние. – Здесь! – ткнул Наполеон пальцем и прочёл по слогам неудобоваримое название: – У-хол-да!

Рассуждать было некогда, пришло время действовать. Без промедления, хитро и расчётливо. И Бертье был готов выслушать приказ императора.

– В сторону Ухолды послать три сотни солдат и несколько сотен из тех, что влачатся за армией. Пусть собирают всё для постройки мостов. Шума! Больше шума! Чтобы с того берега было видно! Чтоб не возникало сомнений, что мы готовим переправу. Соберите всех оставшихся кирасиров, пусть поскачут там для убедительности. Однако этого мало! Неудавшийся обман будет стоить нам жизней! Потому вы, Бертье, должны обеспечить русских ложными доносами о строительстве. Соберите местных евреев, расспросите их о ближайших дорогах, о бродах, о возможных переправах. Разыграйте таинственность, секретность беседы! А потом проводите их за аванпосты. Но перед тем (и это главное!) возьмите с них клятву, что сохранят в тайне беседу и выйдут навстречу нам, когда мы переправимся возле Ухолды. После этого, я ручаюсь, адмирал Чичагов будет уведомлен надлежащим образом!