Текст книги "Южаночка"

Глава IV. Кто была Южаночка

Когда молоденькая и хорошенькая Сашенька Мансурова вышла замуж за капитана Палтова и уехала на далекую южную окраину России, где квартировал полк ее супруга, Аркадий Павлович Мансуров совсем приуныл в разлуке с дочерью. Сашенька была единственной радостью, единственным утешением в жизни старого генерала. К тому же Аркадию Павловичу почему-то казалось, что он уже никогда больше не увидит своей ненаглядной дочурки, и эта страшная мысль бесконечно мучила старика.

Прошел год, и вскоре он получил известие от молодых супругов о рождении у них дочери. Там, далеко, на берегу теплого синего моря, на чудесном цветущем юге, родилась девочка – Южаночка, смуглая, большеглазая, крепкая и здоровенькая, как майский день.

Рассказами об этой девочке, описаниями жизни малютки были полны письма ее матери к старому генералу. А он, в свою очередь, еженедельно осведомлялся о здоровье новорожденной, слал ей игрушки, подарки, нарядные детские капотики[5]5
  Капо́т – женская домашняя одежда, халат.


[Закрыть], погремушки и разные красивые вещицы, необходимые в жизни его маленькой внучки.

Генерал сокрушался, что раненая нога время от времени давала себя знать и не позволяла ему выезжать из Петербурга, где были лучшие доктора, не перестававшие подлечивать Аркадия Павловича и тем самым поддерживавшие его жизнь. А как мечтал старик увидеть у себя свою маленькую Южаночку, как он прозвал далекую внучку. Увы! Его надеждам не суждено было скоро сбыться. Александра Аркадьевна Палтова недолго прожила на далеком юге. Красавица Сашенька умерла, оставив на руках мужа четырехлетнюю дочку.

Известие о смерти дочери старик Мансуров получил как раз в то время, когда ожидал всю семью Палтовых к себе в гости.

Это ужасное несчастье и ему едва не стоило жизни. Он опасно заболел и выздоровел только через несколько месяцев – благодаря заботливому уходу Марьи Ивановны и Сидоренко. Теперь письма с юга приходили значительно реже: зять писал тестю мало и скупо.

Капитан Палтов был слишком занят службой в своем далеком захолустье, и ему не хватало времени вести аккуратную переписку с отцом покойной жены. К тому же горе – потеря любимой женщины – так подействовало на молодого офицера, что он весь ушел в себя.

Зато какой бесконечной радостью наполнилось сердце старика генерала, когда в один прекрасный день его верный Сидоренко подал своему барину небольшой конверт, надписанный вкривь и вкось безобразными детскими каракульками. Это было письмо Южаночки! Первое письмо от далекой ненаглядной внучки!

С сердечным трепетом вскрыл это письмо старый генерал. Семилетний автор письма торжественно сообщал «милому, золотенькому дедушке», что теперь она, Ина, уже большая девочка, выучилась грамоте и обязательно будет писать дедушке длинные, подробные письма.

И вот с двух противоположных краев России, с севера на юг и с юга на север, полетели письма. Дедушка писал внучке, внучка – дедушке. Теперь старый генерал отлично знал всю подноготную своей ненаглядной Южаночки. Знал все ее радости и горести, знал все, что ни делалось там, на далеком юге, в охранявшем русские границы полку.

Ина писала дедушке обо всем: о постоянной задумчивости и угрюмом настроении отца в последнее время, о строгой тете, родной сестре ее папы, Агнии Петровне, заменявшей в доме место покойной матери, и о своих любимых солдатиках. О последних девочка отзывалась с бурным восторгом. Еще бы! Как ей было не любить их! Вся ее жизнь с самой колыбели проходила рядом с ними. Из окна своей спаленки она видела, как проводились учения на плацу, видела, с какой ловкостью и быстротой, стройно и красиво двигались солдаты под звуки военной музыки на парадах, с каким добродушием и готовностью старались угодить ей, «маленькой капитанской барышне», в которой все буквально души не чаяли. Принести букет цветов Ине из долины, спелой ягоды из лесу, поймать ей голосистую малиновку в роще, притащить зеленую ящерицу с поля – все это каждый солдатик считал своим непременным долгом.

Ей на славу выездили гнедого Красавчика, на котором отец позволил девочке кататься по окрестностям в сопровождении тех же верных солдат. Для нее же с особой тщательностью выдрессировали маленькую чекалку[6]6
  Чека́лка (или чека́л) – здесь: просторечное название шакала на Кавказе.


[Закрыть], пойманную в лесу, ходившую всюду, как собачонка, по пятам за своей юной госпожой. Словом, между Иной и «ее солдатиками» царила самая трогательная дружба. О них-то, своих верных друзьях, и писала далекому дедушке маленькая внучка, писала много и часто.

Годы шли, Ина подрастала. Вдруг новое несчастье внезапно обрушилось на ее темнокудрую головку. Владимир Петрович Палтов неожиданно скончался, едва успев поручить опеку над дочкой ее тетке и своей сестре, о чем известило дедушку печальное письмо девятилетней Ины.

Глава V. Когда засветились огни…

После обеда в гостиной зажгли люстру, и дедушка, угостив Южаночку сладким десертом, провел ее туда.

Войдя в большую, просторную, ярко освещенную комнату, девочка внезапно притихла. На ее за минуту до этого оживленном личике отразилась печаль. Ее черные глазки устремились куда-то вперед и подернулись грустью. Дедушка взглянул в том направлении, куда смотрела его внучка, и глубоко вздохнул:

– Ты узнала свою маму, девочка? – тихо шепнул он, с печальной улыбкой вглядываясь в портрет, висевший на стене гостиной. На нем была изображена совсем еще молоденькая девушка в белом вечернем туалете, как две капли воды похожая на маленькую Ину.

– Я очень любила маму, – тихо сказала Южаночка, – и горько-горько плакала, когда Господь взял ее к себе на небо… Если б мама и папа были живы, мы бы приехали все вместе к тебе, дедушка… и… и… И меня не отдали бы в этот противный институт…

– Но в этом «противном», как ты называешь его, институте, есть много хороших девочек, Южаночка! – попытался утешить внучку старый генерал.

– Ах, дорогой мой! – серьезно, совсем как взрослая, ответила девочка. – Ты совсем позабыл, что там есть и Крыса, которая ненавидит меня… И… и потом, как же мне может быть весело с девочками, которые наверняка боятся уплывать далеко в море, лазить по деревьям, скакать верхом, как я умею! А петь песни, как я, они уж и точно не умеют, милый дедушка!

– А ну-ка, спой мне песенку, Южаночка! Покажи свое искусство! – с добрым смехом попросил Мансуров.

И прежде чем успел он закончить фразу, Южаночка кинулась к роялю, стоявшему в углу комнаты, подняла крышку и, усевшись на высоком табурете, положила на клавиши свои маленькие пальчики, заиграла и запела. Это была прелестная, хорошо знакомая дедушке песня про ангела, улетевшего на небо с душой умершего человека, песня, которую так часто пела ему покойная Саша…

Серебристый голосок Южаночки то звенел колокольчиком на всю квартиру, то затихал до шепота и, словно воркующий голубь, едва слышался в тишине.

Привлеченные пением, из кухни пришли Марья Ивановна, кухарка и мальчишка-поваренок. Из буфетной неслышно появился Сидоренко с полотенцем в руках, и все с блаженными лицами замерли на пороге. Марья Ивановна плакала от умиления, кухарка тоже вытирала передником слезы. У Сидоренко шевелились его тараканьи усы, а мальчик Прошка так широко разинул рот от изумления, точно хотел проглотить разом и самый рояль, и маленькую певицу, обладающую таким чудесным, неземным голоском.

Что же касается дедушки, то он не спускал глаз с Южаночки. Его сердце забилось сильнее, его душа трепетала, сжимаясь сладкой и нежной тоской…

И вдруг, когда все присутствующие, поддавшись очарованию пения, почувствовали себя словно отрешенными от земли, произошло нечто совершенно неожиданное. Южаночка изо всех сил забарабанила обоими кулаками по клавишам, стремительно вскочила с места, с грохотом повалив табурет, и в одно мгновение, растрепав свои черные кудри, упавшие ей на лоб, глаза и щеки и к тому же дыбом вставшие на затылке, завертелась волчком по комнате и неистово завыла во весь голос:

 
Гу-гу-гу-гу!
Я по лесу бегу!
Прочь с дороги, прочь!
Схорони, темна ночь!
Мне не птицей лететь,
Мне по сучьям хрустеть,
Я медведь, я медведь, я медведь!
Гу-гу-гу-гу!
Я по лесу бегу!
Прочь с дороги, прочь!..
 

Последние слова она так пронзительно выкрикнула перед самым носом Прошки, что злосчастный поваренок как ошпаренный отскочил к дверям залы и с перепуганным лицом бросился дальше, в кухню. А Южаночка кинулась к дедушке, уткнулась ему в колени своей черненькой, как мушка, головкой и разразилась веселым, звонким смехом…

Дедушка смеялся. Смеялись и Марья Ивановна, и кухарка. Рыжие тараканьи усы и морщинистые щеки Сидоренко плясали от удовольствия, а сузившиеся от смеха глаза с явным обожанием устремились на веселое личико маленькой шалуньи.

– Это медвежий танец, дедушка! Разве не хорош? Как ты его находишь! – хохотала Ина, целуя руки дедушки и блестя своими черными, разгоревшимися, как угольки, глазами.

– Очень хороший танец! И ты его прекрасно танцуешь, Южаночка! – со смехом отвечал генерал.

– Рады стараться, ваше превосходительство! – вытягиваясь в струнку и скосив глаза в сторону, как настоящий солдат, отрапортовала Ина.

Потом с тем же веселым смехом прыгнула на колени к дедушке и покрыла градом горячих поцелуев его глаза, губы, щеки и лоб.

* * *

В тот же вечер, тяжело вздыхая, Марья Ивановна раздевала Южаночку.

– Первую и последнюю ночку под дедушкиным кровом проводите, пташка вы наша голосистая, – говорила она, любуясь разгоряченным личиком девочки. – Мамашеньку вашу, покойницу Сашу мою, вынянчила, – продолжала со слезами в голосе добрая старушка, – мечтала на старости лет и вас понянчить, да, видно, не привел Господь! Ах, кабы вам, птичка наша, пожить бы хоть недельку под крылышком дедушки! – горячо заключила она свою речь.

Южаночка мысленно соглашалась с доброй старушкой. Если бы только одну недельку можно было провести здесь, у этого милого, доброго, очаровательного дедушки!

Все, решительно все вокруг говорило о любви и заботе о ней!

Как прелестно выглядела ее комнатка, заново оклеенная веселыми голубыми обоями, с чудесной мягкой мебелью, с японскими ширмочками, за которыми приютились ее уютная нарядная кроватка и похожий на игрушку умывальник!

А все эти фарфоровые безделушки, так заботливо расставленные на изящной этажерке в углу комнаты! А письменный столик со всеми необходимыми принадлежностями, включая нарядный бювар[7]7
  Бюва́р – настольная папка, обычно с писчей бумагой и конвертами.


[Закрыть] из голубой кожи с вытисненными на нем миниатюрными золотыми голубками! Во всем, положительно во всем чувствовалась любящая и заботливая рука дедушки, приложившего все свое старание, чтобы порадовать любимицу-внучку. И со всем этим придется расстаться… И расстаться не далее как через сутки…

С этой тревожной мыслью Южаночка, помолившись, легла в постель. Институт представлялся ей каким-то мрачным чудовищным замком, где хозяйничала злая волшебница в образе крысы и где томились в неволе маленькие заколдованные девочки-принцессы…

Нескоро уснула в эту ночь Южаночка. Но вот незаметно подкравшаяся дрема так цепко опутала притомившуюся с дороги головку, что девочка и не слышала, как с легким скрипом открылась дверь ее комнаты и осторожно вошел дедушка. Легкими шагами, на цыпочках, затаив дыхание, генерал Мансуров приблизился к нарядной постели внучки, склонился над ней и осенил спящую девочку широким крестом. Потом нежно-нежно коснулся губами ее влажного лба и, опустившись в стоявшее рядом кресло, долго любовался темнокудрой головкой внучки и ее красивым смуглым личиком, чему-то сладко и радостно улыбавшимся во сне…

Глава VI. Птичка попадает в клетку

Ровно через сутки Южаночка подъезжала с дедушкой к большому каменному зданию, окруженному деревьями и высокой железной решеткой. Лишь только их карета подкатила к подъезду, из дверей здания вышел старик швейцар, увешанный медалями и орденами. Он высадил дедушку и Южаночку из экипажа и ввел их в просторный вестибюль, где топился камин и было очень тепло.

– Доложи-ка, любезный, Эмилии Федоровне Бранд, что генерал Мансуров привез внучку и просит их выйти на минутку, – попросил дедушка швейцара.

– Слушаю-с, ваше превосходительство! – почтительно ответил тот и поспешил исполнить возложенное на него поручение.

Не прошло и пяти минут, как перед дедушкой и Иной уже стояла госпожа Бранд с деревянной улыбкой на сухом, вечно недовольном лице. Строго и официально поклонившись, она заговорила, по привычке отчеканивая каждое слово:

– Вы немного опоздали, генерал. Госпожа начальница уже не сможет принять вас сегодня. Я отведу девочку к ней представиться завтра, а теперь попрошу вас проститься с внучкой, так как уже поздно и девочке необходимо сейчас же лечь спать, чтобы успеть хорошенько выспаться до завтрашнего утра.

– До скорого свидания, милая моя Южаночка! – произнес дедушка и, обняв Ину, несколько раз перекрестил ее дрожащей рукой и нежно поцеловал в успевшую побледнеть щечку. – До свидания, моя дорогая, дорогая девочка, завтра я приеду навестить тебя, а пока… – и, еще раз прижав к своей груди черненькую головку, генерал Мансуров вновь поцеловал ее.

– Извините меня, генерал, – неожиданно прозвучал скрипучий голос классной дамы, – но завтра мы не можем, к сожалению, допустить вас повидать вашу внучку. Посещения родственников у нас бывают только по четвергам и воскресеньям, два раза в неделю. Завтра же пятница и, стало быть…

– Значит, завтра я не увижу моего дедушку? – живо перебила свою новую наставницу Ина.

– Ты увидишь своего дедушку в воскресенье, через три дня! – строгим, не допускающим возражений тоном ответила госпожа Бранд.

– Никогда в жизни я не соглашусь на это! – горячо вырвалось из груди Южаночки. – Или пустите дедушку завтра, или я ни за что на свете не останусь в вашем противном институте! Клянусь вам!

– Ты невозможная девочка! – пожала плечами госпожа Бранд, и ее длинное лицо еще больше вытянулось.

– Дедушка, миленький, золотенький, ненаглядный мой! Возьми меня сейчас же отсюда, возьми немедленно! Или я умру, дедушка! – со страстным отчаянием взмолилась Ина и дрожащими ручками уцепилась за руку деда.

– Южаночка! Дитя мое! – только и смог произнести глубоко потрясенный этим порывом внучки генерал. Он так грустно, так печально взглянул на нее, что гнев и отчаяние Ины в тот же миг исчезли.

– Если так нужно, – пробормотала она, краснея от смущения, – то я… то я… Я останусь здесь… Но только, ради Бога, навещай меня почаще, дедушка! – дрогнувшим голоском заключила она.

– Разумеется, дорогая моя! Разумеется! – стараясь скрыть свое волнение, произнес дедушка. – А теперь дай мне еще раз перекрестить и поцеловать тебя, моя крошка!

Бледная, с широко раскрытыми черными глазами, Ина подставила дедушке свое милое личико. Потом сама горячо и порывисто прижалась алыми губками к его морщинистой щеке и, подавив тяжелый вздох, долго смотрела вслед старику, пока его высокая и все еще стройная фигура не скрылась за дверью.

Лишь только за дедушкой захлопнулась дверь, Ина живо обернулась к Эмилии Федоровне и решительно сказала:

– Пожалуйста, поскорее отведите меня в спальню, только как можно скорее, а то мне расхочется туда идти!

Слова девочки прозвучали как приказание. Услышав этот тон, госпожа Бранд была так удивлена, что в первую минуту буквально не могла произнести ни слова. Она стояла как истукан – с полуоткрытым ртом и вытаращенными глазами. Но потом разразилась буря.

– Как ты смеешь так говорить со мной! – крикнула дама, топнув ногой.

Однако ей удалось отчасти унять охватившую ее злобу. Она приказала швейцару снять с новенькой шубку и галоши и, крепко ухватив Ину за руку, потащила ее из вестибюля куда-то наверх по широкой каменной лестнице.

Эмилия Федоровна неслась, как разъяренная фурия[8]8
  Фу́рия – здесь: злая, разгневанная женщина.


[Закрыть], по бесчисленным ступеням; ее костлявые пальцы крепко, точно клещи, впивались в руку Ины. Девочка своими маленькими ножками едва поспевала за широко шагавшей спутницей.

Так они достигли третьего этажа и вступили в длинный коридор, освещенный тремя-четырьмя висячими лампами. По обе стороны коридора находились двери, ведущие в дортуары, то есть спальни, воспитанниц. Перед одной из них Эмилия Федоровна остановилась перевести дыхание; воспользовавшись этим, Ина подняла голову и прочла надпись, четко выведенную на прибитой к двери доске:

«Дортуар младшего класса»

Костлявые пальцы госпожи Бранд по-прежнему цепко впивались в руку Южаночки. Девочка попробовала сделать усилие и освободиться, но – увы! Это не помогло. Клещи только вцепились еще сильнее. Потеряв терпение, Ина изо всех сил дернула руку и резко выкрикнула:

– Да отпустите же меня наконец! Я не баран, которого тащат насильно!

– Ты не баран, а глупая, дерзкая девчонка, которую следует примерно наказать! – задыхаясь от гнева, прошипела госпожа Бранд и, широко распахнув дверь, втолкнула в нее Южаночку.

Девочка очутилась на пороге длинной комнаты, слабо освещенной зеленоватым светом ночника. Она увидела около сорока кроватей, расставленных четырьмя правильными рядами. На каждой из них лежала спящая фигурка в белой кофточке и таком же чепце.

Что это были за фигурки, Южаночка не успела хорошенько разглядеть, так как едва она очутилась в дортуаре, как Эмилия Федоровна схватила ее за плечи, подтащила к смутно белевшей в полумраке печке и, толкнув девочку лицом в угол между стеной и печкой, прошептала со злостью:

– Наконец-то я добралась до тебя, скверная, дерзкая девчонка! Я буду наказывать тебя до тех пор, пока ты окончательно не исправишься! Поняла? Изволь же не выходить из угла до тех пор, пока я не приду за тобой! – и, помахав своим костлявым пальцем перед носом Южаночки, негодующая Эмилия Федоровна удалилась из дортуара.

Глава VII. Песенка пробуждения. Южаночка осталась одна

Лишь только за госпожой Бранд закрылась дверь, девочка стремительно повернулась лицом к белым фигуркам, стараясь разглядеть их в полумраке. Оказалось, что это были спящие девочки приблизительно одного возраста с ней.

Ина обладала горячим, пылким воображением. В детстве она со страстным увлечением слушала сказки, которые ей рассказывали покойные родители, няньки и ее верные друзья-солдатики.

Особенно запала ей в душу одна из них, в которой двенадцать спящих царевен, зачарованных злой колдуньей, просыпаются от песенки молодого пастушка, явившегося в темное подземелье Бабы-яги.

Сейчас, при виде огромной темной комнаты и стольких спящих девочек, Ина неожиданно вспомнила эту сказку. И в тот же миг веселая шаловливая мысль промелькнула в ее головке: «А что, не разыграть ли мне роль освободителя-пастушка?»

И прежде чем здравый смысл пришел на помощь девочке, она скрестила руки на груди, прислонилась к печке и, лихо тряхнув кудрями, запела негромким, мелодичным го лоском:

 
В подземелье я стою,
Мою песенку пою…
Под чарующий напев
Встанет много спящих дев.
Пусть вспорхнут они, как птички,
Улетят из их темнички
Назло Бабушке-яге,
Костяной, кривой ноге,
Что девиц заворожила,
По кроваткам разложила.
В подземелье я стою,
Мою песенку пою.
Живо, девоньки, вставайте,
Злые чары разрушайте!
Назло Бабушке-яге,
Костяной, кривой ноге…
 

– Кто это там поет? – произнес чей-то заспанный голос, и с ближайшей к печке кровати поднялась кудлатая головка со съехавшим на затылок чепцом.

– Душки! Это привидение… Ай, как страшно! – пугливо пропищал другой голосок.

– Привидение у печки! Ай-ай, боюсь-боюсь!

– Это не привидение, а разбойник!

– Разбойник забрался в печку!

– Нет, нет! Он стоит около печки, я вижу его черную фигуру. Ай-ай-ай!

– Нет, это не разбойник! Разбойник не станет петь.

– И так хорошо петь! Так чудесно! – восторженно отозвался новый голосок.

– Слушай, если ты не разбойник и не привидение, то кто же ты там, фигура у печки?

– Да, да, кто ты? Кто ты? Говори скорее! – понеслось изо всех углов длинной полутемной спальни.

И тут какая-то белая тоненькая фигурка поднялась с постели, вытянулась во весь рост и одним прыжком перескочила на высокий ночной столик, стоящий как раз под висящим над ним ночником. Затем к ночнику протянулась маленькая ручонка, и в тот же миг в дортуаре младших стало светло как днем.

Глава VIII. Новые подруги

– Ах, что за красоточка девочка!

– Это новенькая?

– Ты новенькая?

– Прелесть! Очарование! Позволь мне, душка, поцеловать тебя!

– Смотрите, у нее волосы как смола!

– У нее смоляные кудри!

– А глаза точно две звезды!

– Савельева, ты могла бы не прибавлять «две». Всем известно, что трех глаз у людей не бывает.

– Не учи меня, Лина Фальк! Ты несносна!

– Mesdames[9]9
  Дамы; здесь: девочки (франц.).


[Закрыть], не ссорьтесь. Новенькая, как тебя зовут?

– Как твоя фамилия?

– Послушай, ты ужасно хорошенькая! Настоящий амурчик. И какая румяная!.. Мы все такие бледные перед тобой. А Фальк, так та около тебя тень-тенью. Впрочем, Фальк первая ученица. Учится лучше всех…

– Оттого что Фальк зубрила. Пережевывает по сто раз каждую строчку.

– Неправда, ты сама зубрила-мученица! Отвяжись от меня… Новенькая, отвечай же нам. Что же ты молчишь как рыба?

Оглушенная градом посыпавшихся на нее вопросов, затормошенная всеми этими, так неожиданно окружившими ее девочками, Ина вряд ли могла сразу удовлетворить их любопытство. Шум, смех, бурные излияния восторга и начинавшая уже разгораться пикировка – все это ошеломило не привыкшую ни к чему подобному девочку.

К тому же все эти незнакомые институтки, в свою очередь, завладели вниманием Ины. Таких девочек она в своей жизни еще не видела. Там, на далекой южной окраине, под горячими лучами солнца, среди благодатной природы, где прошло ее раннее детство, она видела здоровых, рослых, загорелых и румяных детей. Эти же девочки были такие худенькие, изжелта-бледные, хрупкие и слабенькие на вид, точь-в-точь как ранние, чахлые северные цветочки. Правда, две-три из них казались толстушками, но у них были те же бледные щеки, те же вялые руки и тот же отпечаток усталости на лицах. Крепкая, румяная, на диво здоровенькая Южаночка казалась среди них настоящей красавицей.

Наскоро оглядев своих новых подруг, Ина со свойственной ей живостью объявила, что ее фамилия Палтова, а прозвище Южаночка, что приехала она с Крысой из полка, с дальней окраины России, к дедушке и Сидоренко, и что не успела сюда попасть, как уже была наказана Крысой.

– Южаночка! Какое прелестное, поэтичное имя! А зовут как? Ина? Тоже чудесно! А кто это – Крыса?

– Южаночка! Южаночка! Ах, как это хорошо звучит! – восторгалась худенькая белокурая девочка с большими синими глазами.

– Да врет она все! И смеется над нами! – неожиданно рассердилась Фальк – высокая, белобрысая, некрасивая, с подслеповатыми глазками и золотушным лицом. – Только спать по ночам не дает, – всех перебудила, бессовестная! Проучить бы ее хорошенько! – метнув в сторону Ины сердитый взгляд, заключила она.

– Ну, да! Так вот сейчас и проучить! Уж очень ты прыткая, Каролина! – выступила вперед миловидная курносенькая девочка с препотешно торчащими из-под чепца вихрами непокорных волос и, бесцеремонно взяв Ину за руку, обратилась к ней:

– Послушай, новенькая, расскажи толком, какая такая Крыса тебя наказала?

Южаночка быстрым взором окинула вихрастую девочку и улыбнулась ей доверчиво и ласково. Эта девочка, со своим вздернутым носиком, быстрыми темными глазками и с короткой заячьей губой, не скрывавшей редкие, как у щуки, острые маленькие зубки, очень ей понравилась.

– Меня наказала Крыса, то есть Эмилия Федоровна Бранд. Разве вы ее не знаете? – в свою очередь, спросила столпившихся вокруг нее девочек Ина.

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! – дружно разразились веселым смехом четыре десятка детских голосов. – Ха-ха-ха! Вы слышите, mesdam’очки, это она нашу Мильку Крысой прозвала, ха-ха-ха!

Вихрастая девочка обвила рукой плечи Ины, ласково заглянула ей в глаза и со смехом воскликнула:

– Молодец, Южаночка! Вот ведь как остроумно окрестила Мильку! Люблю за это! Молодчина! И я такая же! Познакомимся же: меня зовут Даня Верховская, а прозвали меня все эти, – тут курносенькая бесцеремонно ткнула пальцем в подруг, – Щучкой. Зубы у меня, видишь ли, как у щуки, ну вот щучка и готова. У нас это просто делается, в один миг!

– А меня прозвали Цаплей. Моя фамилия Цаплина, а зовут Зоя!

И миловидная, синеглазая, белокурая девочка, только что громко восторгавшаяся наружностью Ины, выступила вперед.

– А я Гаврик! Шалунья Гаврик, честь имею представиться! – и откуда-то вынырнула необычайно живая, подвижная девчурка лет одиннадцати, с бойким, задорным и насмешливым взглядом синих глаз и коротко остриженной, под гребенку, как у мальчика, головкой.

– Я – Жемчужинка!

– Я – Николаева!

– Савельева!

– Ланская!

И тут целый град имен, прозвищ и фамилий посыпался на Ину.

Девочки теснились к новенькой, перебивая друг друга, засыпали ее вопросами, бесцеремонно целовали ее и пожимали ей руки. Все сразу поддались очарованию, которым обладал этот прелестный ребенок. Одна только Фальк держалась в стороне. Ее худое, бледное лицо несло на себе печать презрения и надменности. Неприятная гримаса то и дело морщила его. Тонкие губы Лины улыбались, но недобро и неприветливо.

– Надулась наша мышь на крупу! – поймав один из ее недоброжелательных взглядов, заметила Гаврик и наморщила свой хорошенький носик.

И тотчас же, обращаясь к Ине, проговорила шепотом, но так что и Лина, и все остальные могли ее услышать:

– Ты, Южаночка, остерегайся этой Линки! Она племянница Крысы и то и дело к ней с доносами шастает! Племянница, достойная тетушки… Кто из них лучше – Крыса Милька или фискалка Фальк, ей-Богу, уж и не…

Но Гаврик не суждено было докончить фразы. Чьи-то легкие крадущиеся шаги послышались в коридоре. Девочки, как стая испуганных птиц, разлетелись в стороны. И не прошло и трех секунд, как они уже лежали в своих постелях, точно и не оставляли их с той минуты, как легли спать.

Дверь скрипнула, и на пороге дортуара появилась Эмилия Федоровна Бранд.

– Ступай спать, и да послужит тебе уроком сегодняшнее наказание! – строго сказала она, подойдя к Южаночке и взяв ее за руку. Потом она подвела девочку к пустой кровати, стоявшей близ дверей. – Вот твое место. Ложись спать и помни, что с завтрашнего дня ты должна окончательно переродиться и забыть все свои мальчишеские выходки и шалости. Они неуместны здесь, в институтских стенах!

С этими словами Эмилия Федоровна так же быстро, как и появилась, исчезла за порогом спальни.

Южаночка живо разделась, наскоро заплела в косичку свои непокорные кудри и, юркнув в постель, показавшуюся ей такой жесткой и неуютной, очень скоро заснула, утомленная массой новых впечатлений.