Текст книги "Южаночка"

– Говори же! Говори, как все это случилось! Говори же! Говори! Ты была здесь? Ты была здесь! Говори скорее!

Но Ина, ошеломленная от неожиданности и испуганная отчаянными воплями, все еще продолжавшими вырываться из груди Фальк, не могла произнести ни слова.

Гаврик выступила вперед и, дрожа всем телом, сбивчиво заговорила:

– Мы играли… В снежки… Втроем… Палтова, Верховская и я. А она, Фальк, подошла к нам… Нельзя… Говорит, нельзя это… Мы кидались снежками… Вдруг она… то есть Фальк, как закричит… Схватилась за глаз, упала… И больше я ничего не знаю!

– Больно! Больно! Доктора! Доктора мне скорее! – вдруг неожиданно сорвался с губ Лины новый стон, еще более ужасный, нежели все прежние.

– Крошка моя! Сейчас! Сию минуту! Помогите мне, дети, поднять ее и отнести в лазарет! Вы, старшие, ради Бога! У меня самой руки и ноги отказываются слушаться! – роняли побледневшие губы Эмилии Федоровны, и она с мольбой обращала взоры к взрослым воспитанницам, прибежавшим на место происшествия.

– Сейчас, не беспокойтесь, фрейлейн, мы поможем, мы все сделаем! – послышались ответные голоса, и несколько воспитанниц старшего класса приблизились к стонавшей на снегу Лине, подняли ее и, осторожно взяв на руки, понесли по аллее.

Госпожа Бранд кинулась было следом за ними, но вдруг остановилась как вкопанная. Ее острые глаза заметили нечто, лежащее на снегу, и сразу все для нее стало ясно. Она быстро наклонилась… Подняла заинтересовавший ее предмет и поднесла поближе к глазам… То был осколок льда, с острым концом, блестевший в лучах солнца всеми цветами радуги…

Но не только глаза Эмилии Федоровны всматривались в неожиданную находку. Южаночка, словно загипнотизированная, в свою очередь, пристально смотрела на ледышку. И ужас, настоящий, безграничный ужас, как ползучее чудовище, постепенно охватывал ее сердце.

Только теперь прояснилась в душе девочки смутная догадка… Господь Великий и Милосердный! Из-за нее, из-за нее одной искалечена несчастная Фальк! Ведь этот осколок и был тот твердый предмет, который она в разгар снежной битвы случайно прихватила вместе со снегом! О, какой ужас! Какой ужас!

Не помня себя от охватившего ее душу трепетного волнения, Ина стремительно бросилась к госпоже Бранд, схватила ее за руки и, в забывчивости дергая их изо всех сил, исступленно закричала:

– О, это я виновата! Я виновата! Я одна… Я одна… Но я не хотела… Не хотела… Честное слово! Я думала, снег… И вдруг – твердое что-то… Не было времени рассуждать… Я в Гаврик хотела, а она… Она… Я не нарочно и… Не нарочно… А осколок в глаз попал… В самый глаз! О, Господи! Господи! Что делать теперь?

Она схватилась за голову и полным отчаяния и муки взглядом впилась в лицо классной дамы.

Глаза Эмилии Федоровны разом широко раскрылись… И она тоже теперь все поняла так же ясно. Взором, исполненным безграничной ненависти, смотрела она на белое как мел личико стоявшей перед ней, насмерть перепуганной и трепещущей, как подстреленная птица, Ины… Щеки госпожи Бранд побледнели еще сильнее… Ее губы дрогнули в конвульсивной гримасе, и она заговорила зловещим шепотом, так как голос, по-видимому, отказывался ей служить:

– О, дрянная! О, жестокая! О, бессердечная девчонка! Кто поверит тебе, что ты не нарочно сделала это? О, ты! Ты так завидовала Лине… Ты ненавидела ее… Ты сегодня уже готова была искалечить ее в приеме, не подоспей я вовремя! И вот сейчас ты исполнила свой предательский план! Ты нарочно швырнула куском льда в лицо Лины! Ты хотела если и не изуродовать ее, то навредить, причинить ей боль!.. О, ты – маленькая преступница, ты зло класса, и тебе больше нет места среди подруг! Ты не только нравственно портишь одних, но и уродуешь, калечишь других! Ступай за мной!

И, закончив свою речь дрожащим, срывающимся голосом, госпожа Бранд схватила за руку застывшую от изумления и ужаса Ину и стремительно повлекла ее следом за удаляющимися с Линой на руках старшими воспитанницами…

Глава XXIII. Заключенная

Большая светлая комната с белыми известковыми стенами… Высокое окно, выходящее на дальний уголок двора, куда, кроме сторожа и кухонного мужика, никто не заглядывает… Дверь в лазаретную прихожую, постель у левой стены с прибитой к ней черной доской, ночной столик, два табурета, одно кожаное кресло – вот и все, что составляло обстановку помещения, где теперь пребывала Южаночка.

Прошло более суток, как Эмилия Федоровна привела сюда девочку и, кратко сообщив лазаретной даме, что воспитанница Палтова пробудет здесь в наказание до тех пор, пока чистосердечно не раскается в своем злом умысле против подруги, ушла. Время для маленькой заключенной тянулось мучительно…

В этой чистой белой комнате, такой однообразной и скучной, Ине приходилось сидеть без всякого дела, без книг и уроков, да еще в мучительном неведении о том, что стало с Фальк. Южаночка смутно припоминала, что «раненую», как госпожа Бранд называла теперь свою племянницу, принесли и положили в комнату налево от входа в лазаретную прихожую. Стало быть, по соседству с ней, Иной… И девочка напрягала свой слух, чтобы уловить хоть какие-нибудь звуки за стеной… Но, увы! Ничего не было слышно… А между тем Ина отлично знала, что доктор уже побывал там, так как за ним послали в первую же минуту после несчастья. И, может быть, уже был не однажды и, конечно, определил состояние глаза Лины. А вдруг Фальк останется слепой на один глаз? Потеряет зрение… Может быть, окривеет… О, какой ужас, какой ужас!.. Острое, почти невыносимое отчаяние волной захлестывало душу бедного ребенка. Глухая, страстная тоска и жгучая боль раскаяния терзали Южаночку, донельзя измученную за эти короткие часы. Она не спала всю ночь… Ей все чудился мучительный вопль Фальк, ее болезненные стоны… Ни к обеду, ни к чаю, ни к ужину, которые приносила ей лазаретная девушка, Ина не прикоснулась. Личико ее осунулось и похудело за эти сутки, глаза сделались еще огромнее и горели лихорадочным огнем… То как подстреленная птичка металась она по комнате, то бросалась ничком на кровать и сжимала от горя и бессилия свою кудрявую головку…

Февральский день клонился к вечеру. Солнце село. На стене противоположного дома заиграл мягкий отблеск зари… Где-то в отдалении зазвенели голоса. Зазвучал заливчатым звоном колокольчик…

«Воспитанницы пришли на перевязку в лазарет, – смутно промелькнуло в голове Ины. – Ах, Боже мой, как долго тянется время…»

И она, полная немого отчаяния, уже была готова снова зарыться головой в подушки и лежать так, лежать бесконечно, без стонов, без слез, захлестнувших ее душу и не находивших выхода…

Вдруг легкий шелест у дверей заставил ее насторожиться. Чей-то тихий шепот… Шаги… Чуть слышно щелкает задвижка двери, и Гаврик с Верховской разом просовывают свои рожицы в ее комнату.

– Вы! – не смея верить своим глазам, вскрикивает Южаночка.

– Тише, ради Бога, тише! Молчи! Молчи! И слушай! – делая испуганное лицо и опрометью бросаясь к Ине, лепечет Даня. – Ведь мы удрали к тебе потихоньку… Узнает Милька – беда будет… Она и так рвет и мечет! У княгини целых три часа подряд проторчала. А вернулась от «само́й» злющая-презлющая и говорит: «Княгиня, – говорит, – разделяет мои взгляды… Пока Палтова не признается в том, что умышленно, из злобы и ненависти, нарочно искалечила Лину, до тех пор она пробудет наказанной в лазарете…»

– Ах, Инка, Инка, что тебе стоит покаяться! – неожиданно сорвалось с губ Дани, и она отчаянно затрясла по привычке своим белокурым вихром. – Признайся уж, душка! Легче будет!

– Ей-Богу, признайся! – эхом повторила за ней Гаврик.

– Как? И ты?.. И вы?.. И вы верите в мою вину? Вы обе, и вы…

Голос Южаночки дрогнул… Глаза еще больше расширились, исхудалое личико выражало мучение… Она приподнялась на локте с подушки и пристально взглянула в лица подруг… Увы! Обе девочки потупились. А правдивое, честное личико Дани совсем склонилось вниз…

Болезненно и остро ущипнуло что-то сердце Южаночки.

«Они не верят! Мне не верят! – вихрем пронеслось в ее голове. – Они, самые близкие… Самые дорогие… Так кто же мне тогда поверит?» – в новом приступе отчаяния мысленно повторяла бедная девочка.

– Уйдите! – неожиданно в голос крикнула она и почти злобно, глазами насмерть затравленного зверька взглянула на обеих подруг. – Уйдите! Вы мне не нужны! Уходите! Да уходите же, ради Бога!

И, зажав уши и зажмурив глаза, она повернулась лицом к стене и снова зарылась в подушку.

Когда глаза ее открылись, ни Щуки, ни Гаврик уже не было в комнате.

– Ушли! Ушли… И даже не поцеловали меня! Значит, поверили, что я могла сделать такую гадость! Значит… Но кто же, кто поймет, наконец, что я не виновата, что я не нарочно сделала это! – вырвался из ее груди тихий стон.

«Дедушка! Вот кто! Дедушка! Сидоренко! Они поймут, они поверят, что их Южаночка не злая, что она – не испорченное существо!» – внезапно вспыхнула в голове девочки новая мысль и, не помня себя, вся дрожа от горя и муки, в порыве нестерпимого отчаяния она закричала на весь лазарет:

– Дедушка! Сидоренко! Дедушка! Добрый, милый! Придите ко мне оба, дедушка, дедушка, Сидоренко! Придите ко мне!

Глава XXIV. Новая беда

– Ты с ума сошла – кричать как безумная! Сейчас же замолчи! Завтра у Лины будет операция. Ей нужно отдохнуть и набраться сил к утру. А ты своим криком того и гляди напугаешь ее!..

– Операция?..

Южаночка вскочила с кровати и, продолжая трястись всем телом, как в лихорадке, побелев, как стены ее комнаты, стояла теперь лицом к лицу с госпожой Бранд.

– Операция? Лине? Зачем? Что? Ей будут резать глаз? – хватая, словно в забытьи, руки Эмилии Федоровны и стуча зубами, шептала она.

– Не все ли тебе равно? – с убийственной холодностью ответила воспитательница. – Будут ли резать или зашивать веко Лине, или же вовсе вынут ей…

– Что вынут? – боясь понять, прошептала или, вернее, простонала Южаночка.

– Что-что! Конечно, глаз!

– Глаз!

Губы Ины дрогнули и раскрылись… Голос не слушался… Глаза расширились и горели теперь, как факелы, на белом-белом, еще более осунувшемся лице.

– Боже мой! Боже! Что вы говорите! О, пощадите, фрейлейн, пощадите меня! – прошептала бедная девочка и в ужасе закрыла лицо руками.

– А ты пощадила бедную Лину? – послышался в ответ свистящий шепот над ее головой. – Ты ее пощадила? Нет! Ты предательски набросилась на нее из-за угла! Ты искалечила бедную девочку… Из-за тебя, может быть, ей всю жизнь придется остаться уродом… Вот что ты наделала! Да! И ни я, ни княгиня никогда не забудем твоего злодейского поступка. Княгиня ужаснулась, когда узнала все… Княгиня не хочет тебя больше видеть… Ты ей стала противна… Противна – из-за своего мерзкого поступка, понимаешь?

И еще долго звучал в белой лазаретной комнате прерывистый злобный шепот классной дамы… Южаночка слышала и не слышала его… Одна только мысль, ужасная, роковая, сверлила ее мозг, жгла ее маленькую истерзанную душу, потрясая все ее измученное существо.

– Операция Лине! Завтра утром! И, может быть, ей вырежут глаз! О, ужас! Ужас!

Южаночка оцепенела… Ни горя, ни обиды теперь уже не осталось в ее душе… Она забыла все: и то, как ее оклеветали, и то, что ей никто не верит… Один только ужас, потрясающий ужас заполнил ее трепещущее сердечко.

– Операция Лине! Ей вынут глаз!

Она не слышала даже, как прекратился зловещий шепот, как ушла от нее фрейлейн Бранд, не видела, как вошла лазаретная сиделка и зажгла в ее палате ночник…

В ближайшей комнате пробило двенадцать часов ночи, когда она очнулась. Девочка устало опустилась на табурет и бесцельно вперила глаза в одну точку.

«Завтра операция, а сегодня… Сегодня надо во что бы то ни стало увидеть Фальк… И ей, только ей одной сказать, поклясться самой страшной клятвой, что она, Ина, не виновата. Нет! Нет! Она не хотела сделать этого, она не нарочно! Пусть хоть Лина не проклинает ее… Пусть не считает ее преступницей…» – кружился в голове Южаночки рой тревожных мыслей, и она бросилась было к двери исполнить свое намерение, как неожиданно вспомнила слова госпожи Бранд: «Завтра операция. Лине нужно за ночь набраться сил».

И с отчаянием в душе она вернулась к своей постели, быстро сбросила с себя платье и белье и забилась в бесслезных, изнуряющих душу рыданиях…

Вдруг легкий стон, заглушенный толстой стеной, достиг ее слуха.

«Это она! Это Фальк стонет!.. Точно она!» – мучительная догадка пронзила душу Ины.

Она снова вскочила с кровати и, не соображая, не думая ни о чем, бросилась к дверям – как была, босая, в одной рубашонке… Слава Богу, дверь оказалась незапертой. Одно движение руки… Легкий скрип… И девочка очутилась в темной лазаретной прихожей, освещенной только мерцающим огоньком ночника. Она смутно сознавала, куда надо идти, что делать…

Ину охватило желание если не увидеть Фальк и не вымолить у нее прощения за невольно причиненное зло, то хотя бы побыть где-нибудь рядом с бедной страдалицей и вместе с ней переживать ее боль, ее муки.

Еще стон – жалобный, протяжный…

Он доносился из соседней комнаты, куда вела закрытая на ночь дверь.

Не помня себя, стремительно, в одной рубашонке, быстро перебирая босыми ножками, Южаночка бросилась к этой двери… Схватилась за ручку… Нажала ее… Увы! Дверь не поддавалась, она была заперта изнутри на задвижку… Но Фальк находилась там, за ней, теперь Ина была убеждена в этом. Стоны неслись оттуда – слабые, болезненные, заставлявшие Южаночку вздрагивать с головы до ног. Теперь она уже не отходила от двери… Она опустилась на холодный каменный пол прихожей, и, не замечая его ледяного прикосновения к своему полуобнаженному телу, так и замерла, прислонившись к дверям курчавой головкой…

– Фальк, милая, бедная! – в отчаянии исступленно шептала несчастная девочка. – Простишь ли ты меня? О, я не нарочно, клянусь тебе, Лина, не нарочно! Голубушка! Милая, прости! Разве я знала? Этот осколок… Это ужасно, я и не думала, и не подозревала о нем!.. А как ты страдаешь, какая мука! Какое горе! Лина! Линочка, бедняжечка! О, если бы ты снова могла стать здоровой, как прежде! Бедная моя! Но я не нарочно, клянусь тебе, не нарочно! Верь мне хоть ты, Лина, верь, верь, верь!..

Беспорядочно, взволнованно срывались фразы с запекшихся от волнения губ Южаночки… Ее расширенные от ужаса глаза впивались в дверь, как бы видя перед собой ту, которая страдала и мучилась там, за ней. Ее слух, напряженный до последнего предела, ловил каждый стон, каждый вздох, слышавшийся за стеной…

Она не чувствовала холода, от которого застыло ее онемевшее тело… Напротив, какое-то острое, жгучее тепло все больше и больше разливалась по всем ее членам… Зубы больше не стучали… Мысли беспорядочно путались, теряя свою обычную ясность… Наконец детские нервы не вынесли напряжения, Южаночка уронила голову на каменный пол прихожей, и в тот же миг лихорадочное забытье сковало все ее существо.

* * *

Ранним утром дежурная фельдшерица, когда делала второй ночной обход, нашла ее лежащей без движения на каменном полу прихожей у порога палаты Лины Фальк…

Она вся горела, как в огне… И в бреду повторяла:

– Я не виновата! Клянусь, не виновата! Лина! Фальк! Я не хотела калечить тебя, верь мне! Этот осколок попался случайно! Я не виновата! Верьте мне! Верьте же!

Ее тотчас подняли, отнесли в палату, положили в постель, дали знать начальнице, доктору. Когда княгиня спешно вошла в ее комнату, Южаночка лежала с пылающим лицом и, глядя на всех лихорадочно блестящими глазами, никого не узнавая, твердила одно:

– Я не виновата! О, клянусь вам, я не виновата! Я не хотела зла Фальк! Не хотела никогда, никогда!..

Глава XXV. На волосок от смерти

– Скажите, доктор, она очень опасно больна?

– Сегодня должен быть кризис, генерал.

– Послушайте, этот ребенок мне дороже жизни… Спасите ее!

– Один Бог может спасать!..

– Так она при смерти, да?

– Она опасно больна, я не хочу этого скрывать, но… Будем надеяться на счастливый исход…

– Южаночка! Дитя мое единственное! Что ты сделала со мной! – и Аркадий Павлович Мансуров припал к изголовью постели больной. Доктор торопливо продолжал свое дело по другую сторону лазаретной койки. Он впрыскивал что-то маленьким шприцем в руку девочки и в то же время внимательно следил за выражением ее исхудавшего до неузнаваемости лица. Трудно было признать в этом худеньком, изнуренном и заострившемся личике прежнюю красотку Ину. Ее огромные глаза глубоко запали, кожа стянулась и пожелтела, ссохшиеся от жара губки судорожно раскрывались, с трудом глотая воздух…

Порой пожелтевшие веки приподнимаются, и глаза – огромные, тусклые – смотрят на всех, никого не узнавая… Порой запекшийся ротик беззвучно шепчет:

– Не виновата я! Клянусь, я не виновата! Я не хотела калечить Фальк! Не хотела! Не хотела! Не хотела!..

Дедушка неотступно сидит у постели больной. Иногда возле него появляются и тараканьи усы Сидоренко. Усы шевелятся, кожа складывается в бесчисленные морщины, а в маленьких глазках что-то предательски блестит…

– Что, дружище! Потеряем мы нашу Южаночку, уйдет она от нас? – дрогнувшим голосом говорит дедушка, избегая смотреть в глаза своему старому слуге и другу.

– Никак нет, ваше превосходительство! Господь не попустит, их высокоблагородие Иночка во всяком разе должны остаться при нас!..

И оба старика украдкой смахивают слезы…

Часто заходит в палату тяжело больной девочки и княгиня. Наклоняется над ней, смотрит внимательно и нежно в изменившееся личико и шепчет на ухо госпоже Бранд, которая теперь почти ежечасно забегает справиться о здоровье своей воспитанницы:

– Не знаю, что бы я отдала, только бы выжил этот ребенок…

– А я… А я, княгиня!.. – и выцветшие глаза Эмилии Федоровны, обычно холодные, строгие и сухие, а теперь смягченные выражением мольбы и надежды, наполняются слезами…

Чтобы скрыть эти слезы, она спешит в палату Лины, которой уже сделали операцию, зашили веко, и она видит раненым глазом так же хорошо, как и здоровым, и только из предосторожности ее пока еще держат в лазарете.

– Тетя! Тетя!.. – бросается она навстречу госпоже Бранд. – Ей лучше? Она выздоровеет? Не правда ли? Да, тетя?.. Ах, как я была к ней жестока и несправедлива! Да! Да!..

И Лина, строгая, вечно сердитая Лина заливается слезами – слезами скорби и жалости к бедной, маленькой умирающей Южаночке…

И фрейлейн Бранд плачет… Ей тоже бесконечно жаль свою непосредственную, шаловливую, но добрую и сердечную воспитанницу, доставившую ей так много хлопот!..

– О, лишь бы она выздоровела, о, лишь бы!..

И сердце Эмилии Федоровны рвется от жалости и тоски…

Иногда в дверь Ининой палаты испуганно просовываются две встревоженные рожицы… Это Гаврик и Щука…

С робким «можно?» они входят, делают реверанс дедушке, молча садятся у постели больной и смотрят, смотрят на измученное недугом личико их общей подруги…

Потом так же тихо встают, снова приседают перед генералом и неслышно, как мышки, выскальзывают в коридор. Здесь они кидаются в объятия друг другу и горько-горько плачут…

– О, как мы могли ей не поверить? Ей, Ине! – слышится так часто повторяемая ими теперь фраза, и с растерзанными сердцами девочки возвращаются в класс…

* * *

Должно быть, Господь услышал молитвы, обращенные к нему всеми этими людьми, и увидел их безысходное горе…

Южаночка вернулась к жизни.

В ту самую минуту, когда все уже отчаивались увидеть девочку живой и, собравшись у ее кровати, в мучительном томлении ожидали рокового конца, произошел перелом болезни, и Южаночка была спасена. Ее глаза впервые за долгое время раскрылись совершенно сознательно и, блеснув живой мыслью, остановились на лице деда.

– Дедушка!.. – послышался ее слабый, чуть слышный голосок.

– Милый мой дедушка! – и, протянув вперед исхудавшую ручонку, она прибавила еще тише: – А вот и Таракашечка мой! Здравствуй, Таракашка!..

У старого солдата слезы градом хлынули из глаз, и Сидоренко – герой, ни разу не дрогнувший перед лицом врага, задрожал, как лист, услышав этот милый тихий голосок – такой слабенький, такой трогательный!..

И дедушка плакал, и княгиня, и госпожа Бранд, и белобрысая Лина… Плакали все… Все…

Дедушка целовал худенькую, как цыплячья лапка, ручонку, и в сердце его разрасталась такая огромная радость, какой он никогда еще не испытывал.

С этого дня началось быстрое выздоровление Южаночки. Нервная горячка, вволю набушевавшись над своей маленькой жертвой, наконец отступилась от нее. Южаночка поправлялась. Ее силы благодаря тщательному уходу восстанавливались быстро. Кроме того, любовь и нежная забота окружающих немало способствовали выздоровлению девочки. На всех лицах, во всех обращенных на нее взорах Южаночка читала столько радости, и ласки, и тревожной нежности! Но что больше всего помогло ее выздоровлению – это первое же «сознательное» свидание с Линой. Южаночка впервые после катастрофы увидела оба здоровых глаза своего недавнего врага, увидела и проснувшуюся доброжелательность Лины. И девочки трогательно обнялись, скрепив свое примирение всепрощающим чистосердечным поцелуем.

И с фрейлейн Бранд крепко поцеловалась Ина, тут же дав ей слово, что будет стараться во что бы то ни стало преодолеть свой характер…

Прошла еще неделя.

Южаночке разрешили вставать с кровати, и, смешно ковыляя, как неоперившийся птенчик, она уже бродила по палате…

* * *

Это случилось в один из славных деньков молодого, радостного апреля…

Дедушка пришел сияющий и довольный, точно именинник, получивший желанный подарок.

– Дедушка, милый, что это с тобой? – удивленно спрашивала Южаночка, целуя любимого старика.

Она сегодня и сама была едва ли не более сияющей, чем дедушка… Ее глазки блестели, щечки покрылись румянцем, и она снова казалась такой же хорошенькой, как и до болезни. Еще бы! Как ей было не радоваться? Через три дня наступала Страстная неделя, и сегодня княгиня, зайдя проведать Ину, сообщила ей, что ввиду болезни она отпустит ее на пасхальные каникулы раньше срока.

Пасхальные каникулы! Колокольный звон, светлая заутреня, сдобные куличи Марьи Ивановны, катание яиц, прогулка за город!.. Первые фиалки, дедушка, Сидоренко… О, сколько радости снова ожидает ее!..

И сам дедушка, к тому же, как нарочно, такой праздничный и веселый сегодня…

– Дедушка, что ты?

– Я решил задачу, Южаночка! Помнишь, ту трудную задачу, о которой мы говорили с тобой?

– О, говори, говори скорее, что это все значит, дедушка!.. – заволновалась Ина.

– А то значит, милая ты моя, дорогая Южаночка, что твоему дедушке удалось устроить так, что ты с сегодняшнего дня принадлежишь только мне одному!

– Что? А тетя Агния? – срывается с губ Южаночки, и глаза ее расширяются во всю их огромную величину. – Она не отдаст меня тебе, дедушка. Она ни за что не отдаст!..

И ее голосок, еще слабый и нервный после болезни, начинает предательски дрожать. Южаночка, так редко плакавшая в своей жизни, теперь готова разрыдаться от досады на дедушку – зачем он сейчас так жестоко шутит с ней?..

– Не отдаст меня тетя Агния! Никогда не отдаст! – повторяет она с горечью в голосе.

– Она отдала уже тебя мне, моя Южаночка, она отдала тебя мне! Тетя Агния отказалась от опеки, и все права свои на тебя передала твоему дедушке! Она уступила моей просьбе и только связала меня одним условием – продолжать твое воспитание в институте… Но теперь это ничего не значит, Южаночка, тебе уже не будет трудно, ведь все так любят тебя!..

– Дедушка!

Этот крик вырывается из самой глубины детского сердца… Радость, восторг, счастье – все сливается в нем… Черные глаза горят, сверкают…

– Дедушка! Дедушка, милый, хороший, дорогой ты мой! – задыхаясь от волнения, лепечет детский голос. – Так я теперь твоя? Ты мне это устроил? Твоя? На всю жизнь, дедушка?..

– На всю жизнь, моя крошка ненаглядная, до тех пор, пока сама не пожелаешь уйти от меня!

– Никогда! Никогда! С тобой – всю жизнь! С тобой, с милым Сидоренко, с Марьей Ивановной, со всеми вами! О! Какое счастье, дедушка! Какая это огромная радость для меня!

И, прильнув к груди дедушки, девочка затихла, охваченная таким огромным, таким ярким, всецело поглотившим ее счастьем, о котором она до сих пор осмеливалась только робко мечтать. И дедушка замер, держа в объятиях свою любимицу и тихо радуясь своей победе. И солнце радовалось вместе с ними, веселыми теплыми лучами вливаясь в окна и награждая своей весенней лаской старого генерала и его маленькую внучку.

Солнце сияло, снег таял; голубело небо. Весна шла – праздничная, нарядная, и, казалось, вливалась в самую душу Южаночки, принося с собой целый мир – мир нового счастья, нарядного и сказочно-прекрасного, как само шествие весны…