Текст книги "Южаночка"

Глава IX. Первый враг

Наступило утро. Где-то гулко и весело звенел колокольчик. Под эти звуки девочки просыпались, наскоро накидывали на себя нижние юбки, натягивали чулки и неуклюжие казенные ботинки и наперегонки бежали в соседнюю с дортуаром умывальную.

Смех, визг и веселая болтовня наполняли спальню.

Только одна Южаночка крепко спала, не слыша шума и не замечая всей этой кутерьмы.

Возвратившись из умывальной, девочки, порозовевшие от холодной воды, быстро причесывались и, помогая друг другу, надевали зеленые камлотовые[10]10
  Камло́т – плотная шерстяная или полушерстяная ткань.


[Закрыть] платья, белые передники, белые нарукавники и такие же белые пелеринки[11]11
  Пелери́нка – отдельный белый воротничок.


[Закрыть], завязывавшиеся под горлом небольшим изящным бантом.

– А новенькая-то все спит! И звонка не слышала. Верно, очень утомилась с дороги, бедняжка, надо ее разбудить, однако, – с участием сказала белокурая Зоя Цаплина.

Только она хотела было подойти к Ине, как длинная и худая, как палка, Фальк опередила ее. Стремительно подскочив к спящей Южаночке и довольно сильно тряхнув ее за плечо, она произнесла своим резким, неприятным голосом:

– Вставай! Вставай! Нечего прохлаждаться – опоздаешь к молитве. Я дежурная сегодня, еще попадет за тебя. Изволь сейчас же вставать!

Противный голос и грубое прикосновение сразу разбудили спящую девочку. С минуту она сидела на постели, ровно ничего не понимая, и усиленно терла глаза. Эта длинная неуютная спальня, все эти зеленые платья и белые пелеринки в первый момент ее пробуждения казались девочке такими странными, такими необычными, точно она видела их во сне.

А белые пелеринки уже толпились вокруг нее веселым роем, разглядывали ее любопытными глазками, улыбались ей, торопили ее.

– Скорей, скорей одевайся! Сейчас придет Дуся!

– Дуся? – в недоумении переспросила Южаночка, делая большие глаза.

– Ну да, Дуся! А вот и она!

В спальню вбежала молоденькая, пухленькая девушка в сером платье и черном переднике, с прелестными ямочками на румяных щечках, хорошенькая и свежая, как весенний цветок.

– У нас новенькая, мадемуазель Надин! У нас новенькая, Дуся! – понеслись ей навстречу веселые голоса.

Девушка в сером быстро приблизилась к Ине, положила ей на плечи свои маленькие ручки и спросила, ласково заглянув ей в лицо:

– Ты и есть Палтова, маленькая девочка с юга? Да какая же ты прелесть, однако! Очень, очень рада познакомиться с тобой! А я – Надин Смолянская, помощница классной дамы, Анны Васильевны Вощининой. Ты ведь знаешь, у нас две классные дамы в каждом классе. Один день присматривает за девочками француженка, другой – немка. Фрейлейн Бранд – немка, ты ее, конечно, уже хорошо знаешь… Она нам не раз говорила о тебе. А я – пепиньерка[12]12
  Пепинье́рка (от франц. pépinière – «питомник») – девушка, окончившая среднее закрытое учебное заведение (женский институт) и ос тавленная при нем для педагогической практики.


[Закрыть]. Так называются у нас старшие воспитанницы, которые специально посвящают себя воспитанию детей.

– Я ни разу не видела пепиньерок и до сих пор не знала, что это за звери. Но если все они похожи на вас, то пепиньерки – это просто чудо! – не спуская глаз с хорошенькой девушки, которая нравилась ей все больше и больше, самым чистосердечным тоном произнесла Южаночка.

– Ха-ха-ха! Пепиньерки – звери! Ха-ха-ха! – весело расхохотались девочки, услышав слова Ины, и сама Дуся-Надин, прозванная так своими маленькими воспитанницами за милый, добрый характер, едва удержалась от улыбки.

Одна белобрысая Фальк, стоя с недовольным вытянутым лицом подле кровати Южаночки, резко проговорила:

– Послушай, Палтова, если ты не будешь готова ко второму звонку, я тебя запишу!

– Когда я нахожусь здесь, с вами, тебе незачем делать замечание твоим подругам, Фальк, – быстро повернувшись к девочке, строгим тоном заметила Дуся, нахмурив свои тонкие бровки. – И потом, следи лучше за собой, а не за другими: у тебя передник наизнанку надет.

Фальк вспыхнула до самых ушей и, заикаясь, ответила:

– Я дежурная сегодня, мадемуазель Надин, и, если девочки не будут готовы к молитве, Анна Васильевна сделает выговор мне, – и, бросив еще более сердитый взгляд в сторону Южаночки, Фальк круто повернулась на каблуках и отошла от ее кровати.

– Фальк – злючка! – крикнула ей вдогонку Гаврик, в то время как Южаночка поднялась на цыпочки, втянула щеки, расширила и без того огромные глаза и высунула кончик своего розового языка вслед сердитой Лине.

Девочки дружно расхохотались, но хорошенькая Надин не последовала их примеру. Она казалась теперь чуточку смущенной.

– Дитя мое, – сказала девушка, и ее румяные щечки еще больше покраснели, – разве ты не знаешь, что показывать язык очень неприлично, это свидетельствует о дурных манерах. Где ты видела, чтобы кто-либо, кроме уличных мальчишек, показывал язык?

Южаночка на минуту задумалась. Ее личико приняло напряженное выражение. Потом радостные искорки вспыхнули в глубине черных глаз девочки.

– Видела, видела! – весело и громко вскрикнула она, хлопая в ладоши и прыгая на одном месте. – Видела, видела! Когда проходил папин денщик Тарас, ротный Михалкин всегда ему язык показывал и кричал при этом: «Ишь, толсторожий, на капитанских хлебах отъелся, в ширину так и лезет!»

– Что?!

Едва только Южаночка успела, захлебываясь от восторга, произнести эти слова, как все девочки разразились взрывом гомерического смеха[13]13
  Гомери́ческий смех – неудержимый, громовой хохот. Выражение происходит от знаменитого описания смеха богов в поэме Гомера «Илиада».


[Закрыть]. А у Дуси-Надин так даже кончик носа покраснел от желания последовать их примеру.

– Молчи, молчи, крошка, так нельзя выражаться! – почти с ужасом прошептала она, замахав своими пухленькими ручками.

– Нельзя? Ну, и не буду, если нельзя! – покорно согласилась Ина. – Слушаю-с, ваше благородие, – неожиданно весело крикнула она на весь дортуар.

– Так тоже не говорят, детка! – на этот раз уже не в силах удержаться от смеха, промолвила Надин, в то время как девочки хохотали до слез над эксцентричной выходкой новенькой. Такой новенькой им еще не приходилось видеть в суровых институтских стенах. Эта новенькая, такая живая, непосредственная и притом хорошенькая, как херувим, невольно завоевывала симпатии девочек.

И саму Надин, вполне взрослую девушку и притом воспитательницу, скорее забавляли, нежели раздражали неподобающие выходки этого прелестного, кудрявого, черноглазого ребенка. А Южаночка, успев схватить полотенце и перекинув его через плечо, со стеклянной мыльницей в руках и с зубной щеткой за щекой, вытянув руки по швам и по-военному вскидывая ноги, уже маршировала в умывальную комнату настоящим солдатским шагом, громко высчитывая:

– Раз! Два! Левой-правой! Раз-два! Левой-правой! Раз-два! Раз-два!

Девочки хохотали без удержу и никак не могли остановиться. А Дуся, всеми силами стараясь подавить улыбку, делала то сердитое, то страдальческое лицо.

Пока Ина торопливо умывалась, непозволительно брызгаясь мыльной пеной и водой, к ней подошла маленькая, живая Верховская и сообщила без всяких предисловий:

– Ты мне очень понравилась, Палтова! И Гаврику тоже, и мы с Гавриком решили взять тебя к нам.

– Куда – к нам? – фыркая от удовольствия под струей свежей студеной воды, фонтаном бившей из крана, Ина подняла на нее свою изумленную, покрытую мыльной пеной рожицу.

– К нам – в подруги. Я и Гаврюша – подруги с первого дня поступления и до самой гробовой доски! – торжественно заявила вихрастая Даня. – Хочешь быть подругой – втроем с нами?

– Хочу! – ни минуты не задумываясь, ответила Ина, потому что и Верховская и Гаврик показались ей забавнее и живее других девочек.

– Ну вот и отлично! – обрадовалась Даня. – Сидеть в классе ты будешь около Гаврика, спать тебя положили рядом со мной. Вот только одно плохо – в столовой тебе придется сидеть около фискалки Фальк.

– Этой белобрысой?

– Да, да. Она очень скверная девчонка, хотя учится «на ура». Ты не обращай на нее внимания, пожалуйста. Не стоит, право. Впрочем, я и Гаврик не дадим тебя в обиду, поверь мне. И так как ты отныне будешь нашей подругой, мы обязаны помогать тебе чем только можем. Хочешь, в знак дружбы и любви к тебе я разлиную твои тетради? Я очень, очень хорошо линую, – и Даня гордо вскинула плечики, забавно тряхнув при этом своим милым вихром.

Южаночке с каждой минутой все больше и больше нравились и этот белокурый вихор, и сама Даня.

– А я научу тебя петь про ангела, уносящегося на небо с душой ребенка, и танцевать медвежий танец! – широко улыбаясь, в свою очередь предложила она.

– Какой такой танец? – полюбопытствовала Даня.

Южаночка открыла было рот, чтобы рассказать про свой танец, но в эту самую минуту раздался звонок, призывающий к утренней молитве, и одновременно с ним на пороге умывальной появилась высокая дама в синем платье и с совершенно седой головой.

– Ага, новенькая! Здравствуй, девочка. Еще не готова? Дети, помогите же ей! Надо вставать раньше, моя милая! – серьезно, но без малейшего раздражения сказала седая дама, положив руку на плечо Ины.

– Я будила новенькую, но она не вставала! – неожиданно вынырнув из-за спин подруг, заявила белобрысая Лина.

– Фальк! Как тебе не стыдно! – прозвенел в ответ голос Дуси, которая бросила в сторону девочки укоризненный взгляд. Потом, помолчав с минуту, добавила, презрительно оттопырив свою хорошенькую губку: – Я тебе удивляюсь, Фальк! Неужели тебе доставляет удовольствие постоянно устраивать неприятности твоим подругам?

Лицо белобрысой Лины из бледно-желтого мгновенно стало малиновым от стыда и гнева.

– Все из-за этой дрянной девчонки! – процедила она сквозь зубы и недобро посмотрела на Южаночку.

По этому взгляду сразу можно было понять, что она, Лина Фальк, с этой минуты объявляет новенькой непримиримую войну. Но Южаночка спокойно и стойко выдержала этот взгляд. Она не знала страха.

Глава X. Утро в институте

Утро институтского дня началось.

Молились девочки в большой столовой, куда их отвели, построив предварительно парами, по широкой, устланной ковром лестнице. Анна Васильевна Вощинина, французская дама, и пепиньерка мадемуазель Надин шли во главе класса. Как только шеренга младшего отделения, спустившись со ступеней, вошла в длинный коридор, как неожиданно легкие смешки и сдавленное фырканье заставили классную даму насторожиться.

– Кто там шалит в парах? – недовольно окликнула Анна Васильевна девочек и, повернув голову, окинула зорким взглядом свою маленькую паству.

В четвертой паре с конца наблюдался какой-то странный беспорядок. Смуглая черненькая девочка, одетая в синее «собственное» платье, так резко отличавшееся от белых передников и пелеринок ее сверстниц, высоко вскидывая стройные ножки, обутые в длинные черные чулки и изящные сапожки, маршировала, как заправский солдат, громко отсчитывая на весь коридор:

– Раз! Два! Раз-два! Левой-правой! Левой! Вот так, вот так! Так солдаты ходят!

– Это еще что такое? Палтова, сейчас же перестань! – стараясь придать строгость своему доброму лицу, остановила расшалившуюся девочку Анна Васильевна.

Дуся же, не говоря ни слова, красноречиво погрозила Южаночке пальцем.

– Сейчас же перестань вести себя как мальчишка! – повторила классная дама, хмуря брови, в то время как ее добрые синие глаза с невольной лаской останавливались на милом, живом и жизнерадостном личике новенькой институтки.

– Так точно, ваше… – начала было Южаночка, но не договорила, так как Даня Верховская со всей силой дернула ее за платье.

– Перестань же, перестань, ради Бога! У нас так не полагается разговаривать с классными дамами, – прошептала она, одновременно впиваясь в Южаночку восхищенным взглядом.

– Не полагается? – удивленно и вслух спросила Ина. – У нас все солдаты так к начальству обращались, а мы-то чем лучше их?

– Солдатка! – оборвал ее чей-то сердитый голос.

Южаночка живо обернулась. Белобрысое золотушное лицо и покрасневшие глазки Фальк были с ненавистью обращены на нее.

Между тем девочки успели войти в столовую – огромную комнату, сплошь уставленную столами, на которых были расставлены кружки дымящегося чая и разложены румяные казенные булки. По обеим сторонам столов стояли деревянные скамейки, на которых полагалось сидеть воспитанницам. Но не столы со скамейками, не кружки с чаем или сухие казенные булки привлекли внимание Южаночки, а нечто совсем иное. Никогда еще в своей жизни Ина Палтова не видела столько девочек – больших и маленьких, черных и белокурых, красивых и некрасивых, одетых совершенно одинаково в зеленые камлотовые платья, белые передники и пелеринки. Девочки сидели, девочки стояли, девочки перебегали от стола к столу, опасливо оглядываясь на классных дам, бдительным оком следивших за ними. Разговоры, возгласы и сдержанный смех наполняли столовую подобно пчелиному жужжанию.

Лишь только младшее отделение появилось в столовой и заняло свои столы, «иноземки», то есть воспитанницы других классов, повскакивали со своих мест, вытягивая шеи в сторону «седьмушек»[14]14
  Младшим классом в институте был седьмой, старшим – первый; счет классов шел в убывающем по рядке: 7, 6, 5, 4 и т. д.


[Закрыть].

– У вас новенькая? Откуда она? Когда поступила? Как фамилия? Отчего такая смуглянка?

Некоторые из воспитанниц, преимущественно старшего класса, громко восхищались внешностью Ины, посылали ей издали воздушные поцелуи и улыбки, выкрикивая звонко на всю комнату:

– Какая душка! Какая прелесть! Очарование! Божество! Ангелочек! Восторг!

Быстроглазая Гаврик согнулась в три погибели и, прошмыгнув к столу «первоклассниц», уже успела завладеть их вниманием, совершенно серьезно уверяя, что новенькую зовут Фекла, а фамилия ее Дурындова-Умноголовая и что прилетела она ночью через форточку на воздушном шаре. Гаврик хотела еще что-то прибавить в этом роде, но тут одна из взрослых воспитанниц вышла на середину столовой и громко, отчетливо, на всю залу прочла:

– «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Аминь».

Молитва началась. Девочки притихли. Пчелиное жужжание разом прекратилось, и все успокоились.

Но вот окончилась молитва, старшие хором пропели «Отче наш» – и снова зажужжали пчелы, застучали скамейки, зазвенели веселые детские голоса, поминутно обрываемые шиканьем воспитательниц.

За чаем Южаночка сидела между Фальк и Гаврик. Первая то и дело фыркала на нее и строила презрительные гримасы, но девочка не обращала на нее внимания. Черненькая, стриженая, круглая, как шар, головка Гаврик то и дело наклонялась к ней и шептала на ухо Ине такие забавные замечания, что та покатывалась со смеху.

Едва успели выпить чай, показавшийся Южаночке каким-то настоем из мочалки, как снова раздался оглушительный звонок, возвещающий о начале уроков.

– Mesdames, встаньте парами! – вторили ему классные дамы, и снова белые передники и пелеринки, шумно повскакав со своих мест, стали строиться в пары.

И снова замелькали перед глазами Южаночки коридор и лестница, ступеням которой, казалось, не было конца.

Глава XI. Неудачный ответ

Было ровно девять утра, когда маленькие «седьмушки» под предводительством Анны Васильевны и миловидной Дуси вошли в класс. Он представлял собой большую светлую комнату в четыре окна, выходящих в сад, с двумя десятками пюпитров[15]15
  Пюпи́тр – наклонная подставка (для нот, книг и т. д.); здесь: парта.


[Закрыть], за которыми обычно помещалось по две девочки. Пюпитры были расставлены таким образом, что стенка одного составляла подпору для скамьи другого. Они стояли тремя рядами посередине комнаты, образуя четыре широких прохода, которые на институтском языке назывались «переулками».

У правой от входа стены находилась кафедра[16]16
  Ка́федра – возвышение для лектора, докладчика, преподавателя.


[Закрыть] с колонками вместо ножек. Между колонками было пустое пространство, огороженное с трех сторон основанием кафедры. В это пространство учителя и учительницы имели обыкновение протягивать ноги, и девочки прозвали его «пещерой». По обе стороны от кафедры висели большие черные доски, на которых девочки писали мелом упражнения и решения задач. Еще одна доска, но уже не черная, а красная, располагалась на другой стене, и на ней красовались фамилии воспитанниц, отличавшихся примерным поведением – так называемых «парфеток»[17]17
  Институтки делились на «парфеток», или «парфетниц» (от франц. parfaite – «совершенная»), и «мовешек» (от франц. mauvaise – «дурная»).


[Закрыть] (в отличие от «мовешек» – девочек, приводивших в ужас своими шалостями «синявок», то есть классных дам).

У одного из окон находился столик и два мягких кресла для воспитательниц и почетных посетителей, начальницы с инспектором, инспектрисы и институтских опекунов. Во всю длину задней стены класса тянулись шкафы с верхним платьем воспитанниц, теплыми платками, галошами и капорами. В эти же шкафы прятались на отдельные полки и всевозможные лакомства, которые приносили родители детям в приемные дни.

Всю эту нехитрую обстановку быстроглазая Южаночка успела охватить одним взглядом, пока ее не окликнула Дуся-Надин.

– Иди сюда, Палтова. Ты будешь сидеть рядом с Гаврик. Вот твое место!

Едва только Ина уселась подле широко и радостно улыбнувшейся ей Гаврик, как к ним обеим шариком подкатилась Даня, словно вынырнувшая из-под земли.

– Вот и я – теперь уже вся троица налицо, в полном составе!

– Мне Щучка говорила, что ты будешь нашей подругой, – зашептала Гаврик, сияя живыми карими глазами. – Смотри же, только не измени! Тебя от нас наверняка «отбивать» будут, но ты не поддавайся! Помни: гуляем все втроем вместе – и в зале, и в коридоре, и в саду. Гостинцы, которые в прием приносят, на три равные части делим. По утрам другим помогать одеваться нельзя, только друг другу. Будем неразлучной тройкой удалой: ты, Щучка и я! Ладно?

– Ладно!

– Ну, давай лапку! И молчи покамест, а то сейчас герр[18]18
  Герр (от нем. herr) – господин.


[Закрыть] Шталь войдет. Немец-перец-колбаса, купил лошадь без хвоста!

– Как? Ха-ха-ха-ха! – Южаночка залилась было звонким смехом, но тотчас же осеклась.

Снова прозвучал звонок. Широко распахнулась дверь класса, и в комнату вошел или, вернее, вбежал старик – маленького роста, в очках, седой как лунь.

Это был учитель немецкого языка, господин Шталь – добрейшее в мире существо, – за всю свою жизнь не обидевший и мухи.

Присутствие смуглой черноглазой девочки в партикулярном[19]19
  Партикуля́рный – частный, неофициальный; здесь: не форменное платье.


[Закрыть] платье сразу бросилось в глаза старику. И только успел он взойти на кафедру, как тотчас же впился в Ину своими добрыми, ласковыми глазами.

– А-а… У новость на классе, – произнес он на ломаном русском языке, – однаво маленькова шюлерин[20]20
  Шю́лерин (от нем. schülerin) – школьница, ученица.


[Закрыть]… Пожалуйте сюда, маленькова барышня, и говорит мене, што ви знайт из немецкого слов, – уже непосредственно обратился он к Ине.

– Надо встать и выйти на середину класса, – успела подтолкнуть Южаночку ее соседка Гаврик.

Та неторопливо встала, прошла по классу и нерешительно остановилась перед кафедрой.

– Сделай реверанс, Палтова, – прозвучал голос Анны Васильевны, вязавшей что-то у столика под окном.

– Обмакнись! Обмакнись! – шептала ей со своей скамейки Гаврик, усиленно кивая своей черной, круглой, как шар, головкой.

Но Южаночка продолжала стоять неподвижно и спокойными, безмятежными глазами рассматривать учителя. И слово «реверанс», и слово «обмакнись» (то есть «присядь» на институтском жаргоне) были ей одинаково непонятны. Но зато ей сразу стало мило и понятно добродушное лицо седого учителя.

«На дедушку похож! Такой же хорошенький, старенький!» – вихрем пронеслось в ее голове, и она улыбнулась ему своей чарующей улыбкой, от которой в неуютной казенной классной комнате как будто стало светлее и радостнее.

При виде этой улыбки добродушное лицо Шталя стало еще более мягким и приветливым.

– О, каков карош маленьков девушка! Совсем карош маленьков барышня! А что знайт маленьков барышня по-немецку? – ласково произнес он, желая заранее приободрить прелестного ребенка с такими ясными, славными, живыми и честными глазками.

Южаночка подняла руку и крепко потерла лоб – так, что он стал у нее багрово-красным; она изо всех сил старалась припомнить хоть какую-нибудь немецкую фразу, случайно запавшую ей в голову.

Увы! По-немецки тетя Аня, или, вернее, Агния Петровна Палтова, не успела выучить Южаночку, а уроки Крысы, прогостившей у них только два летних месяца, мало подвинули немецкий Ины. Зато денщик Тарас не раз дразнил при Южаночке ротного портного, немца Франца, двумя фразами на сомнительном немецком диалекте, которые и старалась теперь вспомнить черноглазая девочка.

– Ну? Ну? Что же ви молшит? Ничего не знайт по-немецку? О, как шаль! Как шаль! – сокрушенно покачал головой добрый старик.

– Нет, нет, я знаю! Пожалуйста, не огорчайтесь! Я целых две фразы знаю по-немецки! – оживленным голоском произнесла Ина, разом припомнив то, что слышала там, на далекой, милой южной окраине, от Тараса-денщика.

– Ну! Ну! Gut! Gut![21]21
  Хорошо (нем.).


[Закрыть] Говарит поскорее! – обрадованно закивал головой учитель, подбадривая ее.

– А, вот первая: «Шпрехен зи дойч? – Йа, Иван Андрейч»[22]22
  Искаж. нем.: «Говорите ли вы по-немецки? – Да…»


[Закрыть]! А вот и вторая: «Морген фри – нос утри»[23]23
  Искаж. нем.: «Рано утром».


[Закрыть], – под оглушительный взрыв хохота всего класса торжествующе продекламировала Южаночка.

– О! О! – с неподражаемой печалью и разочарованием в голосе произнес господин Шталь. – Вы не знайт по-немецку, маленьков барышня. Совзем не знайт, совзем не знайт! – старый учитель снова грустно покачал своей белой, точно снегом покрытой головой.

– Палтова! Как можешь ты говорить такие глупости господину учителю?! – послышался строгий голос классной дамы. – А вы, прочие, не сметь смеяться! Молчать! Сейчас же замолчите у меня! – горячилась она.

Девочки смолкли как по команде. Только кое-где еще вырывался сдавленный смешок или кто-нибудь сдержанно фыркал, закрыв лицо пелеринкой.

– Как глупа эта Палтова! – прошептала Лина Фальк своей соседке, всегда несколько грустной белокурой Зое Цаплиной. На что кроткая Цапля отвечала таким же тихим шепотом:

– О, нет… Она премилая! Только чуточку смешная… Но у нее доброе сердце, и мне она нравится.

– Ну и поздравляю тебя! – резко оборвала ее Лина и, повернувшись спиной к соседке, злыми глазами впилась во все еще стоявшую перед кафедрой Ину.

А та все еще смотрела на учителя, склонив набок свою хорошенькую головку…

Ей было бесконечно жаль этого милого, доброго старика, так живо напомнившего девочке ее любимца-дедушку, и ей захотелось во что бы то ни стало сейчас же успокоить и утешить его. Не откладывая своего доброго побуждения в долгий ящик, Южаночка сделала несколько шагов вперед, приблизилась к кафедре и, прежде чем кто-либо успел остановить ее, положила на плечо учителя свою крошечную ручонку и сказала так ласково, как могла и умела говорить только она, Южаночка:

– Пожалуйста! О, пожалуйста, не огорчайтесь, господин немец, голубчик! Милый господин немец, не огорчайтесь… Я знаю только две фразы пока, это правда, но через неделю я буду их знать двадцать и тридцать даже, даю вам честное слово, милый, дорогой господин немец! Честное слово! Да!

В тот же миг в классе произошло нечто невообразимое. Взрыв громкого, веселого, неудержимого хохота наполнил комнату.

Смеялись до упаду, смеялись так, как никогда еще, должно быть, не смеялись в этих суровых и хмурых институтских стенах.

Напрасно Анна Васильевна и хорошенькая Дуся перебегали от одной парты к другой, призывая к порядку; смех вспыхивал то здесь, то там и серебристой волной переливался по классу.

Старик Шталь то высоко вскидывал брови и, грозя пальцем, с деланой строгостью торжественно провозглашал: «Aber sein Sie still, Kinder!»[24]24
  Тише, дети, успокойтесь! (нем.)


[Закрыть], то сидел растерянный, смущенный, будучи не в силах унять этот безудержный поток веселья, охвативший всех девочек.

Наконец классной даме и ее помощнице удалось кое-как навести порядок. Смех прекратился. Госпожа Вощинина подошла к Южаночке и сказала сдержанно и серьезно:

– Так нельзя обращаться к учителям, Палтова. Ты должна быть как можно почтительнее к начальству. Учителя – это тоже начальство. Понимаешь?

– Так точно, понимаю, ваше благородие… То есть Анна Васильевна… – мгновенно поправившись, отрапортовала Ина, опуская руки по швам.

Госпожа Вощинина пытливым взглядом посмотрела на новенькую.

«Что это – упрямство, шалость или наивность?» – живо мелькнуло в ее уме.

Но личико Ины было так серьезно в эту минуту и изъявляло такую готовность угодить своей новой воспитательнице, что Анна Васильевна сразу успокоилась и, помолчав с минуту, прибавила:

– И еще советую тебе как можно скорее отвыкнуть от тех замашек, которые ты приобрела дома… Нельзя благовоспитанной барышне говорить «так точно», «рады стараться» и тому подобные слова, годные лишь для солдата. Ты меня поняла?

– Слушаю-с… То есть хорошо… Не буду говорить ничего такого, – покорно согласилась Ина и, отвесив немцу-учителю по приказанию классной дамы глубокий реверанс, вернулась на свое место.

– Это ничего, что ты по-немецки не умеешь, я тебе помогу выучиться! – прошептала Гаврик, приблизив к Южаночке свою стриженую головку.

Ина радостно закивала и тут же стала внимательно присматриваться и прислушиваться ко всему, что делалось в классе. Господин Шталь, позабыв уже о недавнем инциденте, как ни в чем не бывало вызывал девочек на середину класса, и те читали ему по-немецки какой-то небольшой рассказ. Этот рассказ в устах воспитанниц звучал так плавно и красиво, но при этом так монотонно и тягуче, что на невыспавшуюся за последнюю ночь Южаночку он подействовал как отличное усыпляющее средство. Веки Ины тяжелели, глаза смыкались, и она, наверное, уснула бы под это однозвучное чтение, если бы внезапно раздавшийся в коридоре звонок не вернул девочку к действительности.