Текст книги "Южаночка"

Глава XVII. Подвиг

– Какая прелесть!

Южаночка стояла в большом институтском саду посреди широкой аллеи, по обе стороны которой возвышались рыхлые сугробы свежего, наметенного за последние сутки снега. Пышные белые снега играли на солнце мириадами белых, синих и желтых искр… Над ними толпились запушенные блестящим инеем деревья – точно выстроенные на придворном балу маркизы в напудреных париках… Небо казалось серовато-синим, точно далекое северное озеро в студеную пору… Голодные вороны с протяжным карканьем носились по саду. Тут и там на вершинах старых деревьев-исполинов чернели их гнезда, похожие на чьи-то всклокоченные головы, торчащие на ветках… Кое-где осторожно и торопливо пробегала кошка – голодная, тощая, как скелет, – в надежде поживиться ненароком зазевавшимся злосчастным воробьем…

В общем, вокруг сверкала, сияла и радовала глаз белая сказка, сказка холодной, ледяной царевны, сказка красавицы-зимы, только-только разыгравшейся в эту пору. Как зачарованная стояла среди сада Южаночка, восторженными глазами впиваясь в еще незнакомую ей декабрьскую картину.

– Какая прелесть! Какая прелесть! – шептала она.

Действительно, прелесть, действительно, красота! Ей, выросшей на далеком знойном юге, баюкаемой в детстве шепотом морского прибоя, еще не приходилось видеть этой белой, чистой, сверкающей русской чаровницы-зимы.

И она жадно вглядывалась в чудесную картину, удивленно хлопая черными ресницами, глотая студеный воздух и ясным взором охватывая всю эту непривычную ей красоту, завороженную волшебником-морозом.

Бац! Что-то мокрое и мягкое ударило прямо в ее открытый от изумления ротик, и в тот же миг рядом послышался звонкий веселый смех.

– Ха-ха-ха! Аршин проглотила! Стоит как вкопанная и зевает по сторонам. Берегись!

И новый комок пушистого снега залепляет восторженно-удивленное лицо Ины.

– Гаврик! Ты! Погоди ж ты у меня, разбойница!

Еще миг – и, подобрав полы тяжелой, безобразной клоки[31]31
  Кло́ка, или сало́п, – верхняя женская одежда, широкая длинная накидка с прорезями для рук или с небольшими рукавами, часто на подкладке, вате или меху.


[Закрыть], Южаночка как стрела, пущенная из лука, летит в погоню за шалуньей.

Гаврик мчится со всех ног. Трудно догнать! Даня уже давно отстала, она не может бегать слишком быстро – у нее одышка.

– Гаврик! Гаврик! Стой!

В минуту поймана Гаврик, и они вместе с Южаночкой с визгом и хохотом валятся в невысокий пушистый сугроб.

– Mesdames! Mesdames! Бегите скорее к желтой беседке! Там голубок замерзает… Наши все собрались, скорее, скорее! – кричит на ходу, поравнявшись с борющимися девочками, Жемчужинка и вихрем проносится дальше.

– Голубь замерзает! Скорее! Скорее к желтой беседке! Раз! Два! Три!

Гаврик, Южаночка и Даня мчатся теперь вместе, взявшись за руки, с гиканьем и притопыванием, точно заправская тройка.

На дальней аллее темнеет густая толпа институток. Мелькают клоки, а из-под них – зеленые подолы платьев «своих» и «чужих» девочек. Все нерешительно топчутся на одном месте. Слышатся жалостные возгласы, вздохи…

– Бедняжечка! Верно, он уже мертв!

– Замерз! Конечно, замерз! И говорить не о чем! Погиб!

– О, бедный, бедный голубчик… А может быть, он еще дышит и его можно спасти?

– Mesdames! Кто решится пробежать по сугробу и спасти замерзшего голубка?

– Или хоть просто убедиться, жив он или умер?

Голоса институток звенят затаенным волнением. Точно порванные струны инструмента дрожат в них… Кто решится? Кто полезет в сугроб, глубокий сугроб, доходящий до колен даже самым высоким?

Гаврик, Ина и Щучка подбегают к группе как раз в это самое мгновение.

– Что за народ собрался! – скалит свои щучьи зубы Даня и смеется во весь рот.

– Верховская! Идол бесчувственный! Нашла время хохотать! Тут живое существо умерло, а она хохочет! – упрекает девочку чей-то сердитый голос.

– А может быть, он еще живой, душки, – сомневается Гаврик.

– Надо узнать! – подхватывает Южаночка, и прежде чем подруги и «чужеземки» успевают остановить ее…

Она уже в сугробе!

Раз! Провалилась чуть не до пояса, – два! – еще! Три! Вот так скачка! Точно заяц по снегу! Левой, правой! Левой! Правой! Раз! Два! Раз! Два! Ловко! Ина фыркает от удовольствия и весело, заливисто смеется…

По аллее бегает Маша Ланская и кудахчет, как курица, потерявшая цыпленка.

– Палтова, вернись! Ей-Богу же, вернись! Фальк наябедничает! Она где-то близко!

– Ну, коли страдать, так вдвоем веселее. Гуртом дешевле! – с хохотом заявляет Гаврик и, в свою очередь, птицей взлетает на сугроб. Уф-ф! И она тоже провалилась… Вытащит одну ногу, вязнет другая… А все-таки любо! А все-таки чудо, как хорошо! Вот бы только догнать Ину – и все прекрасно. Но Южаночка уже далеко… Перед ней огромная поляна… Ноги выше колен то и дело тонут в рыхлом снегу. Снег забрался в сапоги, в калоши; холодно, щекотно и мокро ногам… И за клокой снег, а передник и платье уже совсем мокрые, хоть выжимай. Не дай Бог в таком виде показаться Крысе на глаза!

А там, далеко, серым или, вернее, сизым пятном на снегу что-то выделяется… Надо во что бы то ни стало узнать, жив бедный голубок или уже умер.

– Палтова, назад! Гаврик! Гаврик! Назад ступайте, – надрываются подруги с края дорожки. – Милька поймает! Ступайте назад! Несчастные! Да будете вы слушаться, наконец!

Назад? Как бы не так! Вернуться несолоно хлебавши, с полдороги? Нашли дур!

И Южаночка, а за ней Гаврик продолжают зайцами прыгать по сугробам, как рыбки ныряя в пушистом снегу.

Стоп! Серо-сизое пятно теперь всего в десяти шагах от Инны. «Ну-ка, еще! Будь храбрым солдатом! И марш на приступ, ура!» – подбадривает себя девочка и прыгает дальше по колено в снегу.

Вот оно! Наконец-то! Она здесь, она у цели. Быстро наклоняется, хватает что-то серовато-сизое и с громким хохотом подбрасывает в воздух.

– Чулок! Старый, рваный серый чулок! – кричит она, обращая разгоревшееся румянцем личико к аллее.

– Ста-ры-й чу-у-лок! – подтверждает она новым протяжным криком, приставив руки трубой ко рту. – Гаврик! Жарь назад! Чулок это, а не голубь!

Гаврик стоит с минуту в недоумении, красная, мокрая, вся в снегу. Смотрит изумленно, делая глупое лицо, и вдруг валится в снег и хохочет, хохочет без конца…

А Ланская и Даня продолжают топтаться у края аллеи и кричат, прикрывая рты:

– Назад, сумасшедшие, назад! Милька на горизонте! Назад, скорее! Вам говорят, назад!..

– Ага, Милька! Плохо дело… Ну, айда назад, Ина! – и Гаврик со сбившимся на сторону капором снова, теперь уже первая, ныряет в сугробах. Южаночке остается только последовать ее примеру.

Терять время нельзя, ни минуты, ни одной секунды…

– Скорей! Скорей! – кричат им девочки с аллеи и протягивают руки.

Еще одно усилие, другое, третье… Еще несколько минут скачки с препятствиями – и обе девочки уже стоят в общей толпе. Но, Боже, в каком виде?

– Господи! На кого они похожи! Как им в таком виде показаться на уроке? – с искренним ужасом восклицает Ланская.

Действительно, хороши обе: подолы и передники мокры, хоть выжимай. Что делать?

– Бежать переодеваться и сушиться – Милька узнает и, чего доброго, оставит без приема. Да еще за поведение, как Бог свят, кол влепит, – продолжает соображать вслух всегда находчивая Ланская. – А лучше вот что сделаем: на урок Паровоза мы их куда-нибудь спрячем, а на батюшкин урок Милька уйдет с субботними ведомостями к княгине, а Фальк у пастора с двух часов на уроке в библиотеке будет… Мы же тем временем упросим бельевую Добрыничку их переодеть. Только, чур, mesdames, не выдавать Палтову и Гаврик ни за что на свете, слышите? Мы все виноваты, все хотели голубя спасать… А они только смелее других оказались и в сугроб полезли. Неужели в этом их вина?

Маша обвела глазами толпу окружавших ее воспитанниц своего и чужих классов.

– Не выдадим, разумеется, не выдадим! – закричали звонкие голоса.

– А вы, mesdames-«чужеземки», – помолчав немного, обратилась Ланская к «чужим», – а вы не выдадите нас?

– Ну, вот еще! Вы с ума сошли, Ланская, как вы можете еще спрашивать об этом! Что мы, иудушки, что ли, чтобы выдавать? – обиженным хором отозвались те.

– Так помните, душки, что бы ни спрашивала Милька или кому, не дай Бог, попадемся на глаза, – в свою очередь, горячо наказывала подругам Щука, – один ответ: все виноваты, все за голубем бегали, а замочились только двое, потому что сбились с дороги и попали в сугроб. Так всем и говорить.

– Так всем и говорить! – охотно отозвался дружный хор.

– Дети, в класс! Дети, в класс! – неожиданно послышался где-то поблизости голос госпожи Бранд. И вся толпа девочек стаей испуганных птиц шарахнулась с аллеи.

Глава XVIII. В пещере. Скандал

– Лина, дитя мое! Господин пастор ждет тебя в библиотеке, – прозвучал сладкий голос Эмилии Федоровны, и, нежным движением обняв за плечи племянницу, она направилась с ней к дверям класса. Но вдруг на минуту остановилась, сделала строгое лицо и, обернувшись к своему шумному «стаду» и грозя сухим костлявым пальцем, сказала по-немецки:

– Будьте тихи, дети, сейчас придет Афанасий Ананьевич. Надеюсь, вы будете хорошо себя вести на его уроке. Дежурная, приготовь классный журнал! Я через полчаса вернусь.

И вместе со своей любимицей вышла из комнаты. Лишь только шаги Эмилии Федоровны затихли в отдалении, девочки стремительно повскакали со своих мест.

– Часового! К дверям необходимо поставить часового… Щука! Щука! У нее слух развит божественно! Становись, душка, часовым! – кричала Жемчужинка, размахивая руками, как паяц на ниточке.

Даня Верховская, не говоря ни слова, послушно вскочила и вприпрыжку побежала к дверям.

– Горизонт чист и ясен, бурь не предвидится, неприятеля тоже! – громогласно объявила она, успев высунуть свою вихрастую белокурую головку в коридор.

– Ну, значит, надо теперь как можно скорее решить, душки, куда нам девать Палтову и Гаврик. Ведь они мокрые, как утки, ну вот, как будто только из воды… Только взгляните на них, mesdam’очки!

И Маша Ланская патетическим жестом ужаса и отчаяния указала подругам на Южаночку и Гаврик. Обе девочки выглядели поистине ужасно. Мокрые подолы и мокрые передники действительно придавали им вид выскочивших из воды уток. В силу какой-то счастливой случайности Эмилия Федоровна чудом не заметила эти две злополучные фигуры, впрочем, всячески избегавшие встречи с ней.

Но что ускользнуло от бдительных глаз классной дамы, то могло броситься в глаза учителю географии, урок которого должен был начаться с минуты на минуту.

И Маша Ланская, и прочие «седьмушки» отлично понимали, что положение Гаврик и Палтовой было далеко не блестящим. Вдобавок, к несчастью, ни у той, ни у другой девочки еще не было по географии отметки за ответ в классном журнале, и обе вполне могли быть спрошены учителем как раз сегодня.

Отвечать же перед кафедрой в таком виде было невозможно. Необходимо было придумать, куда бы спрятать обеих пострадавших на предстоящий урок.

Девочки сбились в тесную стайку. Ланская, пользовавшаяся репутацией не только самой честной, но и самой разумной из всего класса, снова выступила вперед:

– Я думаю, если запереть их в шкаф, то они задохнутся. Там мало воздуха и темно, как в склепе… – сильно наморщив свой высокий, не по-детски серьезный лоб, вслух размышляла Маша. – Просто залечь под парту – нельзя. Если Паровозу вздумается совершить прогулку по «промежуткам», он заметит под скамейками зеленые платья… А вот если бы в пещеру… Ну да, в пещеру! Они отлично просидят там всю географию. Чем не укромный уголок, душки? – внезапно оживившись от пришедшей ей в голову блестящей мысли, обрадованно воскликнула Маша.

– Ну да, в пещеру! Конечно, в пещеру! Южаночка и Гаврик, залезайте-ка в пещеру! Самой Мильке не придет в голову искать вас там! – послышались возбужденные голоса.

Не успели они утихнуть, как Гаврик с Иной, точно по команде, разом бросились к кафедре и, забившись под нее, притихли, как мышки.

Почти одновременно с этим белокурый вихор Дани Верховской зловеще запрыгал, и сама она, мячиком отскочив от двери, звонким шепотом сообщила классу, что Паровоз уже катится по коридору.

Едва только девочки успели разбежаться и усесться по своим местам, как дверь в класс широко распахнулась, и в комнату… Нет, не вошел, а действительно вкатился маленький шарообразный человечек с солидным брюшком и толстыми лоснящимися щеками, в которых буквально тонули крошечный нос, заплывшие глазки и рот, похожий на букву «О».

Воспитанницы не без причины прозвали учителя географии Афанасия Ананьевича Зуброва «Паровозом». Толстяк отдувался и пыхтел так громко, словно соперничал с настоящим паровозом. Быстро перебирая толстыми короткими ногами, он не без труда взобрался на кафедру и уселся на стул, отчего все четыре ножки последнего жалобно запели от непосильной тяжести этого увесистого тела.

– А ну-ка, девицы, что задано на сегодня? – добродушным голосом обратился Паровоз к классу.

– Реки, реки Европы заданы, господин Зубров! – откликнулось сразу несколько голосов с первых парт.

– А ну-ка, девицы, кто мне разгадает загадку? – еще добродушнее, но уже с лукавой усмешечкой на лице спросил Афанасий Ананьевич.

Надо сказать, что загадки были маленькой слабостью географа. Впрочем, он задавал их с научной целью – так, по крайней мере, думал сам Зубров и старался убедить в этом и своих маленьких учениц. Обычно на каждом своем уроке он задавал такую загадку: называл первый слог какого-либо географического названия, приставлял к нему другой, третий, четвертый – и получалось слово. Девочки должны были отгадывать его, а отгадав, невольно запоминали название реки, горы, озера, страны или города, входящее в состав такого слова. Маленькие «седьмушки» очень любили и самого́ добродушного географа, и его занимательные уроки. Впрочем, все это не мешало ему порой быть очень вспыльчивым и щедро сыпать двойки и единицы за лень, а то и как следует нашуметь и накричать.

Сегодня Афанасий Ананьевич выглядел даже благодушнее обыкновенного.

– А ну-ка, девицы, разгадайте-ка, – заговорил он снова с самодовольной улыбкой, – первое – река в Италии, второе – то, чего я совсем не переношу благодаря моей чрезмерной комплекции, должен вам сознаться, девицы, а целое… Целое, девицы, такая пренеприятная, доложу я вам, штука, что, помимо всяких убытков, она иной раз и гибель с собой приносит! Вот что!

– Гибель!.. – раздумчиво, эхом повторили «девицы», и их юные головки усердно заработали над решением загадки.

Впрочем, не только девочки, сидевшие в классе, задумались над заданной им задачкой. Гаврик с Южаночкой, тесно прижавшись друг к другу в темном уголке под кафедрой, также горячо принялись обсуждать ее.

– Что бы это могло быть, как ты думаешь? – тихо шепнула Ина подруге.

– Не расспрашивай меня, ради Бога, а то я сейчас чихну. Ты видишь, сколько здесь пыли! И потом, я ужасно боюсь, что сапог Паровоза угодит мне по носу. Положение, я тебе скажу, не из приятных, – также шепотом отозвалась Гаврик.

– Да, да! – рассеянно потирая лоб, что она всегда делала, когда обдумывала особенно сложные вопросы, поддакнула Ина и, не теряя ни минуты, тотчас же стала перебирать в уме все итальянские реки, добросовестно приготовленные ею на сегодняшний урок.

– Тибр! Тибр… Нет! – не выходит… Арно… Арно… И это, должно быть, не то… По… По… По, скорее всего… Да… Да, по всей вероятности, это – По… А дальше? Дальше-то что?.. – девочка взволнованно перебирала возможные ответы. – Ну, что… Что не может переносить Паровоз? Голода, что ли? Поголод! Поголод… Нет такого слова на свете! И причем тут его комплекция? Разве толстые переносят голод легче, чем худые?.. Нет, не то. Значит, не то… Ах! – внезапная мысль осенила голову Южаночки. – Ах, да ведь жары он не переносит! Жара… Жар… По… Жар… По… Пожар. Пожар! Пожар! Вот что несет убытки, горе и гибель! – и Южаночка так обрадовалась своему открытию, что, совершенно позабыв о тех исключительных обстоятельствах, в которых она находилась, девочка высунулась до половины из пещеры, бесцеремонно отстранив мешавшую ей ногу учителя, и звонким голосом, хлопая в ладоши, радостно закричала на весь класс:

– Пожар! Пожар! Я сразу отгадала! Правда? Ведь это пожар, господин Паровоз… То есть, я хотела сказать, Афанасий Ананьевич, – смущенно краснея, тут же поправилась она после нечаянно слетевшего с ее губ слова.

Трудно представить себе переполох, который в следующую же минуту произошел в классе. Девочки дружно ахнули, остолбенели и вдруг все разом заговорили тихим шепотом, похожим на пчелиное жужжание:

– Что она делает? Безумная! Сумасшедшая! Вот дурочка-то! Ах ты, Господи! Теперь все пропало!

– Не выдавать! Что бы ни было, не выдавать ее, mesdam’очки! Ни за что! – вся красная, надсаживалась Верховская.

– Ина! Глупая! Ты с ума сошла! – в свою очередь, терзалась в глубине засады Гаврик и с перекосившимся от испуга лицом изо всех сил тянула Южаночку назад, в потемки, в дальний угол пещеры…

А Ина только сейчас осознала всю нелепость своего поступка и живо юркнула в свое убежище. Но, увы! Это уже никак не могло исправить ее промах. Испуганный Паровоз от неожиданности вместе со стулом отскочил от пещеры в противоположный угол кафедры. Присутствие под столом чего-то живого, движущегося, говорящего, да еще вдобавок решающего загадки совершенно ошеломило толстого географа. Его маленькие глазки раскрылись шире, щеки надулись еще больше, а рот еще определеннее принял форму буквы «О». С минуту он сидел неподвижно, вытаращив глаза и расставив ноги, и тяжело пыхтел, не говоря ни слова. Только его пронзительный взгляд впился теперь в злополучный темный угол под столом кафедры и уже ни на секунду не отрывался от него.

Самое простое было бы заглянуть под стол и извлечь оттуда виновных. Но, увы! Из-за своей комплекции Афанасий Ананьевич не мог так низко наклониться!

Однако это беспомощное состояние учителя не могло продолжаться долго. И вот, медленно краснея – щеками, лбом, носом и даже шеей, – разгневанный географ, изо всех сил ударив кулаком по столу, вспыльчиво воскликнул:

– Что же это за безобразие, девицы! Кто находится под столом? Извольте сейчас же вылезти оттуда! Что за шалости?! Стыдитесь, барышни! Стыд и срам!

И так как в злополучном углу теперь уже не ощущалось никакого шевеления, окончательно взбешенный Зубров вскочил со своего места, затопал ногами и закричал на весь класс:

– Сейчас же выходите! Кто там есть, сию же минуту выходите! Или я иду к начальнице! Иду сию же минуту!..

Он умолк и выдержал короткую паузу. И опять ни малейшего звука в темном углу…

Еще молчание…

И уже с багрово пылающим лицом Афанасий Ананьевич соскочил с кафедры и многозначительно произнес:

– Хорошо же! – и с несвойственной ему легкостью при гробовом молчании класса вылетел за дверь.

– Ну, будет теперь потеха! Выпустил весь свой пар и покатился! Сейчас придет «сама» и задаст нам звону! Ах, Южаночка, Южаночка! И почему только ты не умеешь владеть собой! – тоскливо шептала Гаврик.

– Вылезайте, душки, скорее, сию же минуту вылезайте! – послышался голос Верховской, и ее вихрастая мордашка заглянула в отверстие пещеры, где, ни живы ни мертвы, сидели притихшие девочки.

– Вылезайте же и немедленно бегите в бельевую! Признайтесь мадам Павловой во всем, она добрая и даст вам во что переодеться. Да скорее, а то сейчас «сама» явится, и такое начнется, что небу жарко станет. Только не бойтесь ничего, мы вас не выдадим!

Взволнованная Даня говорила торопливо, на одном дыхании.

– Вылезай же скорее, Ина! – зазвучал в ухо Южаночке не менее трепетный голосок Гаврик, и обе девочки в одну секунду очутились посреди класса.

– В бельевую! В бельевую скорее! А то Милька сейчас накроет! Она уже небось от «самой» возвращается! И «сама», и Милька, и Паровоз – все сейчас явятся!.. Не медлите же ни минутки, а мы вас не выдадим! – зазвенели голоса взволнованных и не на шутку перепуганных «седьмушек».

– Айда в бельевую! – звонко крикнула Гаврик, и, схватившись за руки, девочки пулей вылетели из класса и помчались по коридору…

Глава XIX. «Седьмые» на допросе

– Слава Богу! Вовремя успели!

Вздох облегчения вырвался у всего класса. И Гаврик, и Южаночка, вернувшись обратно, были просто неузнаваемы. Мадам Павлова, начальница бельевого отделения института, была добрейшим в мире существом, она любила воспитанниц, особенно маленьких, самой трогательной любовью. Всем, чем только могла, всем, что было в ее силах, эта добрая женщина баловала их.

И великодушной старушке частенько приходилось кривить душой перед начальством, чтобы «покрыть» и выручить из беды ту или другую провинившуюся девочку. Нечего и говорить, что сейчас, по первой же просьбе как снег на голову свалившихся на нее Гаврик и Палтовой, Добрыничка, как называл кастеляншу весь институт, в мгновение ока, словно по щучьему веленью, преобразила обеих девочек. Переодевание в бельевой заняло не более десяти минут, после чего, забавно путаясь в длинных, но уже сухих платьях с «чужого плеча» и в чистеньких передниках, Гаврик и Палтова как ни в чем не бывало чинным шагом входили в класс.

И как раз вовремя, потому что очень скоро вслед за ними на пороге появились сама княгиня Розова, с разгневанным лицом и краской раздражения на щеках, и не менее взволнованная госпожа Бранд с недельным субботним рапортом под мышкой. За ними шел злополучный Паровоз, тяжело пыхтевший на всю комнату.

Княгиня, войдя в класс, тотчас же опустилась в «свое собственное» кресло, находившееся обычно в углу у столика классной дамы, а теперь чьей-то предупредительной рукой выдвинутое вперед, на середину класса.

– Хороши! Очень хороши, нечего сказать! Радуете свою начальницу, – коротко ответив на почтительное приветствие девочек и грозно сдвинув брови, строго сказала она. – Залезать под кафедру, позволять себе подобные мальчишеские выходки, да еще во время урока, заставлять всеми уважаемого почтенного преподавателя нарушать занятие и идти жаловаться ко мне – о, это непростительный поступок, требующий самого строгого наказания! Пусть виновная сознается в своей возмутительной шалости и понесет назначенную ей кару… А остальные останутся завтра без приема за то, что допустили такую недостойную проделку в своем классе!

Лицо княгини все больше разгоралось. Ее глаза метали молнии, голос дрожал от гнева.

Толстый Зубров и негодующая Бранд двумя стражами стояли по обе стороны ее кресла.

– Ну-с, дети, я жду признания! И еще раз спрашиваю, кто из вас осмелился позволить себе эту недостойную проделку? – после минутной паузы снова прозвучал раздраженный голос начальницы.

Полная тишина воцарилась в классе. Такая тишина, точно все эти зелено-белые девочки потеряли всякую способность проявлять малейшие признаки жизни.

Гневным взором княгиня обвела класс. Все лица точно окаменели, ноги словно приросли к полу… Глаза – карие, черные, серые, синие – испуганно смотрели на нее…

Брови начальницы нахмурились еще строже, голос прозвучал еще более гневно, когда она повторила:

– Итак, я в последний раз спрашиваю вас: кто виноват?

– Все! – неожиданным хором вырвалось из четырех десятков детских губок. – Мы все одинаково виноваты, княгиня!

Лицо начальницы побагровело.

– Все уместились в таком крошечном пространстве? Весь класс? – сердито спросила она, но в ее голосе слышались нотки недоумения.

– Все! – снова прозвучало однозвучным хором.

– Какая дерзость – осмеливаться лгать мне прямо в глаза! – на всю комнату загремел в ответ негодующий голос княгини. – Я понимаю, вы не хотите выдавать провинившуюся подругу. Но в таком случае за одну будет наказан весь класс! Слушайте же мое последнее слово: или сама виновная сейчас же назовет себя, или вы все останетесь без отпуска на Рождество!

О, это было уже слишком! Лица девочек вытянулись и приняли такое выражение, как будто каждой из них поднесли по ложке горького лекарства. Это было едва ли не самое строгое наказание – остаться на праздничные каникулы без отпуска домой. И немудрено, что сердечко каждой «седьмушки» болезненно сжалось и непрошеные слезы мгновенно навернулись на все глаза. Но больнее всего, мучительнее всего отозвалось это решение в сердце Ины.

«Из-за меня! Из-за меня и Гаврик все это произошло! – вихрем пронеслось в ее голове. – Надо непременно сейчас же выйти и признать себя виновной. Нельзя же позволить всему классу страдать из-за меня!» – решила она и стремительно рванулась с места.

– Куда ты! Стой, безумная! Не смей идти против класса, – прошептал рядом знакомый голос, и маленькая, но сильная рука Гаврик схватила Ину за конец ее белого передника.

– Класс решил, что все виноваты, значит, и вправду виноваты! – тем же горячим шепотом убеждала девочку подруга. – А ты-то чем хуже других? Мнимого голубя все спасали… Передник и платье каждая может замочить и в пещеру из-за этого залезть тоже может… Значит, сиди, молчи и помни: если ты «выскочка» – мы больше не друзья! – резко закончила она свою пылкую речь.

Южаночке поневоле пришлось последовать благоразумному совету своей соседки. Она снова замерла на месте и принялась разглядывать строгое лицо княгини, еще недавно обворожившей ее своей добротой.

Потянулись минуты, убийственно долгие, томительные минуты… Наконец начальница встала со своего кресла и произнесла ледяным тоном:

– Итак, виновная молчит, а класс предпочитает понести наказание, вместо того чтобы выдать дерзкую шалунью. Вы думаете, должно быть, что я шучу и подобная выходка сойдет вам с рук? Нет, мои милые! Мое слово свято, и никто из седьмого класса, кроме тех, кто отсутствовал на уроке, не поедет на Рождество!

– Фальк не было на этом уроке, она у пастора! – подскочила к начальнице госпожа Бранд.

– Ну, значит, одна Фальк и поедет! А вы останетесь в институте, все до одной! Все до одной! – и с этими словами разгневанная, негодующая княгиня вышла из класса.

Прерванный урок возобновился; но нечего и говорить, что вызванные учителем девочки едва находили силы отвечать на его вопросы.

Гнетущая тоска одолела сердца. Всех охватывало одно и то же желание – чтобы только что свершившееся печальное событие приняло более утешительный оборот.

А когда, вернувшись с урока пастора, белобрысая Фальк переступила порог класса, все головы повернулись в ее сторону, все глаза устремились на нее. И никогда еще малосимпатичная Фальк не казалась одноклассницам столь неприятной и даже ненавистной.

– Счастливица! На Рождество поедет, а мыто, несчастные! – мелькало в каждой охваченной грустью детской головке, а сердце горько и болезненно замирало в детской груди…