Текст книги "Южаночка"

Глава XII. Урок рисования

– Мадемуазель Палтова! Пожалуйте в бельевую!

– Что? – Южаночка широко раскрыла изумленные глаза. – В какую бельевую? Меня?

На пороге класса стояла румяная толстая девушка-прислуга в полосатом ситцевом платье, с добродушно улыбающимся лицом.

– Вас, вас-то мне и надо, новенькая барышня! – весело ответила круглолицая Агаша. – Пожалуйте со мной в бельевую. Там вас переоденем в казенный наряд.

– Ступай с Агашей и постарайся вернуться как можно скорее! – приказала Ине Анна Васильевна, отпуская ее.

Румяная девушка в полосатом платье взяла за руку Южаночку и, весело шепнув ей:

– А ну-ка, барышня, как вы скоро бегать умеете? – чуть ли не бегом пустилась с ней по коридору.

– Mesdam’очки, глядите! Новенькую «преображать» тащат! – высунувшись из дверей соседнего класса, говорили маленькие «шестушки».

– Честь имеем поздравить с формой!

– На чаёк бы с вашей милости! – тут же сострила какая-то шалунья.

Через полчаса Южаночка действительно преобразилась настолько, что с трудом узнавала саму себя. В большой бельевой комнате, где сидели за шитьем десятка два девушек, одетых в такие же полосатые костюмы, как и Агаша, Ину живо переодели в зеленое, тугое, точно накрахмаленное камлотовое[25]25
  Камло́товый – сделанный из камлота, старинной плотной шерстяной ткани.


[Закрыть] платье, белый передник, белые рукавчики и такую же белую, завязывавшуюся под горлом миниатюрным бантиком пелеринку. Та же краснощекая Агаша под наблюдением кастелянши, маленькой дамы в черепаховом пенсне, разделила на две пряди и заплела в две коротенькие тугие и толстые косички ее смоляные кудри, тщательно пригладив их щеткой.

– Ну, вот вы теперь совсем «наша» барышня, совсем институточка, «белая пелеринка», – шутила Агаша, любуясь неуклюжей фигуркой, путавшейся в длинном, безобразно топорщившемся платье до пят.

Южаночка чувствовала себя в нем прескверно. Всюду жало с непривычки. Еще бы! У себя на юге она так привыкла к своим широким, удобным «матроскам», что это узкое в талии, зашнурованное, длинное – до полу – платье показалось ей таким неудобным, жестким и противным! А башмаки! Узкие прюнелевые[26]26
  Прюне́левый – сделанный из прюнели, плотной шерстяной ткани.


[Закрыть] ботинки сильно жали ноги, которые больше привыкли бегать в мягких желтых сандалиях или даже без обуви, благо и покойный капитан Палтов, и его жена находили это очень полезным для здоровья.

Прихрамывая и путаясь в длиннейшей юбке, Южаночка медленно побрела в класс.

Там уже начался урок. Еще далеко не старый, но худой, болезненного вида учитель рисования кивнул ей головой в ответ на ее поклон и положил перед ней на пюпитр большой, совершенно чистый лист бумаги, карандаш, резинку и, приказав нарисовать для начала круг, пошел давать задания на сегодня другим воспитанницам.

Черненькая Гаврик, как только господин Русов (так звали учителя рисования) удалился от их скамейки, придвинулась к Ине и зашептала, низко наклонив голову над столом:

– Послушай… Ты очень мила в казенной форме, право… Ей-Богу же, прелестно!.. Ты душка в ней! Верховская и Щука то же говорят!

Она быстро кинула взгляд в том направлении, где сидела Даня. Та ничего не говорила, однако глазами, носом, ртом, бровями и всей своей вихрастой головкой старалась выразить полное восхищение по поводу нового вида Ины.

Переглянувшись с Даней, Южаночка взяла карандаш и быстро стала водить им по бумаге. Девочка любила рисование и с самого раннего детства с любовью рисовала на листках бумаги животных и птиц, людей и дома. Поэтому заданный учителем круг был готов у нее через две минуты. На секунду она задумалась над ним, склонив свою черненькую головку. Ей было скучно. Вспомнился далекий юг, покойный отец, денщик Тарас, «своя» рота – родные, милые сердцу солдатики… И дедушка. Единственный оставшийся у нее на свете близкий и любимый человек! Дедушка. И Сидоренко. Славный Сидоренко!..

С живой, радостной улыбкой Южаночка перенеслась мыслями в уютную, просторную дедушкину квартиру. Милые образы встали перед ней… Они кивали ей издали… Манили к себе… Вот мелькает красивая седая голова дедушки, его добрые глаза, губы… А вот белый чепец и пухлые щечки с ямочками Марьи Ивановны… А вот и узкие щелочки глаз, коротко остриженная щетина и знакомые рыжие тараканьи усы… Мысль Южаночки работала все быстрее и быстрее, а рука машинально набрасывала на бумаге посреди нарисованного ею круга и маленькие глазки, и широкое лицо, и толстые губы, и тараканьи усы, стоявшие торчком во все стороны… Маленькие пальчики работали усердно. Высунувшийся язычок тоже работал в такт, равномерно переходя от одного угла алого ротика в другой. Точка за точкой, черта за чертой – и постепенно в центре круга образовалась чья-то смешная усатая физиономия. Последний штрих, последняя точка – и торжествующая Южаночка отбросила карандаш далеко в сторону.

– Ура! Ур-р-ра! Сидоренко вышел! У меня вышел Сидоренко! Как живой, настоящий! О, милый! Милый Сидоренко! – весело хлопая в ладоши и прыгая на одном месте, громко и возбужденно закричала она на весь класс.

Кто-то неслышно приблизился сзади и положил руку на плечо девочки. Тихий гармоничный голос зазвучал над ее ухом:

– Чему ты радуешься, дитя мое? И кого это ты нарисовала?

Ина обернулась со свойственной ей живостью и увидела высокую, полную, величественной внешности даму в шуршащем синем шелковом платье, с белой наколкой на седых волосах. Вокруг «синей» дамы на почтительном расстоянии стояли девочки, Анна Васильевна, учитель, Дуся; все с благоговейным молчанием смотрели на нее.

Но ни почтительное отношение окружающих, ни величественный вид высокой представительной дамы нимало не смутили Южаночку. Неожиданно она схватила седую незнакомку за руку и тем же ликующим голосом, с теми же сверкающими, как два огромных черных алмаза, глазами воскликнула, захлебываясь от восторга:

– Ну только посмотрите на него! Ну разве он не похож? Ну, совсем, как живой: его волосы щетиной, его усы, его нос и губы… Ах, милый Сидореночко! Таракашка ты мой!

– Какой Сидоренко? Ничего не понимаю! И зачем ты изобразила на листе для рисования чье-то лицо? – чуть-чуть нахмурив свои темные брови, спросила седая дама, стараясь в то же время удержаться от улыбки, помимо воли морщившей ее губы.

– Как, вы не знаете его? Вы не знаете Сидоренко? – с непритворным ужасом вскричала Ина, всплеснув своими маленькими руками. – Да ведь это Сидоренко, тот самый Сидоренко, который вынес на руках из боя дедушку!.. Тогда, под Плевной. Вообразите только: русские идут, турки бегут, русские – трах-тарарах! Бац! Бац! Бац! Гранаты! Пушки! Штыки! А турки: «Алла! Алла!» А русские: «Ура!» Турок дедушку штыком. Моего дедушку! Понимаете? А Сидоренко! Молодец такой! Тут как тут… И турку бац… Наповал… А дедушку – на руки и марш-марш налево кругом… Вот он какой герой – Сидоренко!

Глаза Ины сверкали, как звезды, нежные щечки пылали, руки размахивали перед самым лицом начальницы (так как седая дама в синем была не кто иная, как начальница института княгиня Розова), и остановить девочку в этот миг было решительно невозможно.

Княгиня позволила ей высказаться, дала немного утихнуть охватившему девочку пылу, потом осторожно взяла ее смуглые ручки, с которых, несмотря на зиму, еще не сошел летний загар, и проговорила тихо и сдержанно:

– Видишь ли, дитя мое, это очень похвально, что ты так привязана к солдату, спасшему жизнь твоему дедушке. Но это еще не значит, что ты должна так странно выражать свою привязанность, рисуя его изображения на ученических листах и тетрадях во время урока. Постарайся же не делать этого больше!

Голос княгини звучал так нежно и ласково, а прекрасное лицо, склоненное к Ине, было исполнено такой доброты и снисходительности, что Южаночку невольно, горячо и неудержимо потянуло к нему, к этому лицу. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Ина высоко подпрыгнула на одном месте, закинула за плечи княгини свои сильные маленькие ручки и прижалась к ее груди, стараясь дотянуться румяными губками до щеки очаровавшей ее дамы.

– Вы такая красавица! Такая милочка! – лепетала она, снова разгораясь восторгом. – Вы мне Марью Ивановну напоминаете. У нее такое же толстенькое лицо, ямочки на щечках и белые как снег волосы. Вы не знаете дедушкину экономку, Марью Ивановну? Нет! Ах, какая жалость! Она такая прелесть, и я уверена, что если вы познакомитесь с ней, то обязательно подружитесь!

Трудно описать смущение, которое точно сковало всех присутствующих после слов девочки. Лицо Анны Васильевны то делалось багрово-красным, то вдруг мгновенно белело, как платок. Учитель рисования топтался на месте с округлившимися от удивления глазами. На прелестном личике Надин, казалось, застыла тоска предсмертного ужаса, а что касается девочек… Даже девочки не могли смеяться. Все они были ошеломлены и подавлены столь дерзким поступком новенькой, не исключая и шалунью Гаврик и Верховскую. А Фальк, зеленая от ужаса, представляла собой застывшую от неожиданности статую и только чуть слышно шептала побелевшими губами:

– О, эта новенькая! Это ужасно! Ужас что такое! Ужас! Ужас!

Только доброе красивое лицо начальницы по-прежнему сохраняло выражение снисходительной и мягкой ласки. Она нежно, но настойчиво отвела руки Южаночки от своей шеи и сказала, приглаживая растрепавшиеся кудри девочки:

– Ну, дитя мое, довольно! Я рада, что ты так сразу привязалась ко мне, но надо уметь несколько сдержаннее выражать свои чувства. Ты подумай только, что произошло бы, если бы все триста девочек – воспитанниц вверенного мне института – стали бросаться на меня и так бурно выражать свою любовь! Будь же умной, сдержанной барышней и постарайся заслужить мое одобрение успехами в ученье. Этим ты еще сильнее подтвердишь свое чувство ко мне! Постараешься, девочка?

– Рада стараться, ваше… – начала было звучным выкриком Южаночка, но, точно поперхнувшись на полуслове, густо покраснела от смущения и, виновато моргая длинными ресницами, тихо ответила:

– Я постараюсь… Да, я постараюсь сделать вам приятное! Я вас так люблю!.. Ах, если б вы знали, как я люблю вас! Ужасно! Ужасно сильно!

И неожиданно Южаночка звучно чмокнула полную белую руку княгини, покоившуюся на ее плече.

Глава XIII. Опять наказана

– Изволь повторять за мной: Ich bin, du bist, er ist[27]27
  «Я есть, ты есть, он есть» (нем.).


[Закрыть].

– Их бин, ду бин… Дубина! Ха-ха-ха-ха!

– Не дубина, а du bist! Я не понимаю, что тут смешного?! Знаешь, смех без причины – признак дурачины! Изволь же повторять! – и, багрово краснея от досады и бестолковости своей ученицы, Лина Фальк снова затянула певуче-нудным, в нос, голосом:

– Ich bin, du bist, er ist.

Южаночке скучно. И для чего эта несносная Крыса заставила ее готовить уроки под руководством этой противной Фальк? Противная! Противная! Противная! Никого в жизни, кажется, не ненавидела до сих пор Южаночка, а вот Фальк ненавидит. Одну только Фальк. Даже Крыса не так противна и гадка, как эта Фальк! Крыса своей злостью смешит, а Фальк раздражает. А впрочем, одна стоит другой… Южаночка смотрит в лицо белобрысой Лины, и оно кажется ей все более неприятным…

Вот уже два дня провела Южаночка в институте, успела ко всему понемногу привыкнуть, запомнить много институтских прозвищ, правил, традиций. Только к золотушному лицу Фальк она никак не может привыкнуть. И отчего оно у нее такое? Глаза красные, слезящиеся, лицо желтое и прыщи. Почему слезятся глаза и почему прыщи?

– Почему у тебя красные глаза и прыщи? – нимало не задумываясь, спрашивает она свою маленькую учительницу.

Фальк подскакивает на скамейке, точно ее укусила блоха. В ее красноватых глазах стоят слезы.

– Ты порядочная дрянь, Палтова, – шипит она. – Я не виновата, что меня Господь Бог создал такой.

И она уже готова разрыдаться.

Южаночке становится вдруг нестерпимо жалко обиженную ею Фальк. Правда, ведь она не виновата, что родилась такой. И маленькое сердечко Ины уже бьет тревогу. О, зачем, зачем она обидела девочку?

И тут же, желая исправить свою ошибку, она берет холодную, всегда влажную руку белобрысой Каролины, пожимает ее и шепчет с виноватым видом сконфуженного зайчонка:

– Это ничего, Фальк, это все вылечить можно. У нас есть доктор на юге, Сморов, он одного солдатика вылечил от золотухи, и командирскую собачонку Луньку. Совсем запаршивела Лунька, а он ей мазь прописал, и все прошло… Как рукой сняло. И тебе пропишет, хочешь, я его попрошу в письме?

Голос Ины звучит так нежно, так убедительно, черные глазенки сияют так мягко. В ее хорошеньком личике столько заботы и желания угодить. А Фальк… Боже великий, что сделалось с Фальк?.. Слезы брызнули двумя фонтанами из золотушных глаз немки, она сделалась красной, как вареный рак, и, упав головой на пюпитр, разразилась слезами.

– Ты гадкая, злая насмешница, Палтова, ты – дрянь!.. Ты… О-о-о! Как я ненавижу тебя! – вырывается из груди Фальк истерический крик.

Южаночка вконец уничтожена. Разве этого она хотела?.. О, напротив, совсем напротив! А Фальк рыдает все громче и громче… Вокруг них уже собирается толпа. С кафедры спешит госпожа Бранд, за ней из противоположного угла – черненькая, апатичного вида девушка в сером, мадемуазель Карасева, немецкая пепиньерка и помощница Бранд.

– Лина! Лина! О чем ты? – с искренним испугом вопрошает Эмилия Федоровна племянницу.

– О, tante, tante[28]28
  Тетя (франц.).


[Закрыть]! – всхлипывая, рыдает Фальк. – Она… Палтова эта! Она… назвала меня паршивой собачонкой! – и новый взрыв рыданий, еще более громкий, разрывает грудь Лины.

Мадемуазель Карасева злыми глазами впивается в лицо Южаночки и шипит:

– Ага! Опять твои проделки! И как ты смеешь произносить такие слова! О, невозможная, испорченная девчонка! Становись сейчас же к доске. Ты будешь стоять там до шести часов, слышишь?

До шести часов еще много времени. Целый длинный час остается до шести. Теперь только пять. Простоять шестьдесят минут у доски – о, это нелегкая штука. И за что стоять? За то, что Фальк говорит неправду… Разве она, Ина, назвала ее так? Нет! Желая ей исключительно добра, только добра, она, Южаночка, сделала, может быть, несколько неподобающее сравнение, допустила маленькую оплошность… Но она не виновата. Право же, совсем не виновата! И, размышляя таким образом, Ина направляется к доске, не пытаясь даже просить прощения, – все равно ведь не поможет. Фальк плачет – значит, она чувствует себя несчастной. А виной этого несчастья, хотя и невольного, – она, вот, значит, она одна и должна расплатиться за все…

Южаночка стоит у доски и старается думать о чем-то очень хорошем. Завтра воскресенье, и она увидит своего дедушку, милого, дорогого. «Ура! Ура! Ура!» – мысленно ликует девочка, теперь уже не решаясь, однако, крикнуть это «ура» вслух. Потом ее мысль с поразительной быстротой перескакивает на другое. Она и Гаврик держат пари. Надо проделать нечто, что не приходило еще в голову ни одной институтке и что она, Ина, придумала сегодня утром, ужаснув своей смелостью даже шалунью Гаврик. Они тогда так долго спорили и пререкались!

– Сделаю! – горячилась Южаночка.

– Нет! – спорила с ней Гаврик.

– А я тебе говорю, что сделаю!

– Не посмеешь!

– Не посмею? Я?

Этого было достаточно, чтобы в следующую минуту Ина, закипев, в приливе негодования и готовности произвести какой угодно переполох воскликнула:

– Ну, вот, ты меня просто не знаешь! Нет ничего такого, перед чем я остановилась бы! Хочешь пари?

– Хочу! Хочу! На банку варенья! – обрадовалась Гаврик.

– Нет, без всякой банки, а просто так. Приходи сегодня после дневного чая в залу, когда там будут бегать наши «седьмушки» и прочие младшие. Я тебе докажу!

– Идет! – согласилась Гаврик, и план был готов.

И вот Южаночка наказана – и так не вовремя! Так некстати подвела ее эта плакса Фальк! Как же ей теперь не проиграть пари?

Добрых две трети девочек находятся теперь в зале, бегают, резвятся, устраивают игры, танцуют под рояль. И Щука там, и Гаврик, обе подруги, а она здесь… Целый час, целый час!..

Чтобы как-нибудь поскорее и незаметнее провести этот час, Южаночка смотрит в окно. За окном настоящая зима. Снег идет… Погода – ужас! Что, если завтра будет такая, приедет ли дедушка в прием? Ах, если бы приехал! Конечно! Конечно, приедет! Он так любит ее, Ину! И потом, что значит погода для старого героя? А?

– Господа! В классе угар! Выходите скорее, надо открыть форточку. Я столько раз говорила истопнику, что по два раза в день нельзя топить печь, – послышался недовольный голос Карасевой, и ее обычно апатичная фигура с несвойственной ей живостью вышла на середину класса.

– В залу, маленькие, ступайте все в залу!

Что это? Или она ослышалась? В залу? Ах, отпускают в залу! Какое счастье! Угар в классе! О, благодетельный угар, о, милая печка! Фрейлейн Бранд, проходя мимо нее, говорит сердито:

– Ступай, Палтова. Перед ужином достоишь, что тебе осталось. А теперь марш со всеми остальными в залу.

И ликующая Южаночка выбежала из своего угла, торжествуя неожиданную победу.

Глава XIV. Пари́. Печальный финал

– Гаврик! Гаврик! Щука! Даня! Где вы! Вот и я!

Бесцеремонно расталкивая то и дело попадавшихся ей на пути воспитанниц, своих и из чужих классов, Ина ураганом неслась по зале, отыскивая своих подруг.

– Боже мой, эта новенькая толкается, как мужик с барки! – слышится за спиной мчащейся девочки недовольный возглас какой-то чопорной девицы из пятого класса.

– У нее манеры извозчика! – вторит ей в тон другая «пятушка».

– Mesdames! Что вы хотите, если ее воспитывали солдаты в полку! – презрительно поводит плечиками третья.

А Южаночке и горя мало от всех этих замечаний. Она стрелой пронеслась через всю залу, сбив с ног какую-то не вовремя подвернувшуюся ей «чужеземку», пославшую ей вдогонку негодующее восклицание, и в следующую минуту уже стояла перед Гаврик и Даней, восседавшими на подоконнике широченного окна.

– Вот и я! Пришла держать пари! Не ждали? И раньше прибежала бы, да Фальк наябедничала Крысе. Крыса наказала, поставила у доски. К счастью, угар в классе… Выпустили рабу грешную. Вот она – я! Сейчас же и пари мое выиграю!

И, сверкая глазами, пылая румянцем на смуглых щечках, Южаночка скомандовала:

– Смир-р-рно! Ружья на-а плечо! А теперь – за мной! Шагом марш!

И замаршировала в дальний угол залы. Здесь, между печкой и огромным портретом одного из покойных императоров, образовался небольшой уютный уголок. Сюда, в этот уголок, и бросилась Ина в сопровождении своей маленькой команды. Здесь, в уголке, живо примостившись на краю деревянной скамейки (такие скамейки были расставлены вдоль стен по всей зале), не успели Гаврик с Верховской оглянуться, ловкими движениями рук в один момент стащила со своих крошечных ножек грубые институтские башмаки, белые нитяные чулки и осталась босиком.

– Ага! Вот и сделала, что хотела! А теперь глядите! Раз! Два! Три!

Вскочив со скамейки, быстро перебирая своими голыми ножками, сверкая пятками и звонко смеясь, Южаночка снова понеслась по зале.

Гаврик и Щука, «премированные» шалуньи, как их называли в институте, со всех ног кинулись вдогонку за ней.

– Выиграла пари! Выиграла! Ай да Южаночка! Ай да молодчина! – визжала Гаврик, ликующим взглядом окидывая попадавшихся ей навстречу воспитанниц.

– Mesdam’очки! Смотрите! Какой ужас! Палтова – босая, как какая-то деревенская девчонка! С ума она сошла, что ли? – обменивались негодующими замечаниями девочки.

– Эта Палтова – разбойник какой-то! Подумайте, она держала с Гаврик пари, что три раза обежит босиком вокруг залы! – захлебываясь, рассказывала Жемчужинка, маленькая девочка, нежная и хорошенькая, с белым личиком и такими же ручками.

– Боже! Боже! Ну и достанется ей от Мильки, если та ее увидит! – прошептала высокая, стройненькая Маша Ланская и крикнула мчавшейся ей навстречу Ине:

– Палтова! Безумная! Остановись! Тебе говорят, остановись сейчас же! Обувайся скорее!

Но Южаночка, как говорится, и бровью не повела в ответ на этот благоразумный призыв. Она уже успела сделать два круга, теперь ей оставалось еще раз обежать залу, и тогда пари будет выиграно и она докажет подругам свою удаль!

Как раз в то время, когда босые ножки Ины дробно стучали по паркету, едва касаясь его пятками, а сама она неслась быстро, как призовая лошадь, описывая круг на арене цирка, чья-то тощая фигурка незаметно метнулась от входа в противоположный конец залы, туда, где между печкой и портретом чернели прюнелевые ботинки и сиротливо белели на скамье нитяные чулки Южаночки. Подбежать к скамейке, схватить то и другое, сунуть под передник и тем же стремительным шагом вернуться в коридор было для Каролины Фальк делом одной минуты.

В следующее мгновение она уже стояла перед своей теткой, госпожой Бранд, и шептала, закатывая под лоб свои золотушные глазки:

– О, tante, tante! О, какой ужас! Она сняла обувь и бегает по зале – босая!

– Кто? Кто бегает босая по зале? Говори же толком, Лина! – испуганно воскликнула та.

– Палтова, тетя, Палтова. Кому же еще придет в голову такая мысль?! Ах, тетя! Вот ее обувь! Я принесла ее тебе! – и Лина протянула классной даме злополучные башмаки.

Между тем Южаночка, не подозревая предательства, с легким сердцем заканчивала последний круг своей скачки – головокружительным галопом, под неумолкаемый хохот столпившихся в кучку «чужеземок» и «своих», как вдруг раздался неожиданно громкий голос испуганной Верховской, стоявшей «на часах» у двери во все время «номера»:

– Милька идет! Ина! Палтова! Беги скорее обуваться!

– Выиграла пари, выиграла! – пронесся по зале ответный крик.

И Южаночка стрелой бросилась к заветному уголку между портретом и печкой.

Каково же было изумление и даже испуг девочки, когда она не нашла там ни башмаков, ни чулок!

– Ищи под скамейкой! Ищи под скамейкой! – кричала ей в самое ухо Даня, и белокурый вихор забавно трясся над умным, высоким лбом девочки.

Ина, а за ней Гаврик и Щука – все втроем кинулись под скамью.

Увы! И там не оказалось злополучной обуви Южаночки!

– Mesdames! Сознайтесь, кто так глупо и жестоко подшутил над Палтовой? – кричала Гаврик, бросаясь от одной воспитанницы к другой.

– Мы не трогали! Мы не брали! Ей-Богу! Никто из нас не мог сделать этого! – слышались тут и там взволнованные голоса.

И вдруг все стихло. На пороге залы появилась госпожа Бранд. Одну минуту она молчала и только обводила проницательным взором присмиревшую толпу девочек. Потом зазвучал ее голос; она заговорила резко и повелительно, почти грозно:

– Палтова! Подойди сюда!

Эффект вышел неожиданный. Ина Палтова должна была подняться со скамейки, на которую успела сесть при входе классной дамы, чтобы спрятать поджатые под себя голые ножки, и идти на зов воспитательницы.

– Присядь! Присядь к полу! Авось не заметит! – успела шепнуть на ухо своей подруге находчивая Даня.

Но куда там! Не заметить босые ноги было невозможно. Совершенно невозможно! К госпоже Бранд шла чернокудрая девочка с голыми ножками, потешно шлепая пятками по паркету. При виде этого необычного зрелища кто-то из «чужеземок» не выдержал и фыркнул. Зато «свои» хранили гробовое молчание…

А Южаночка все шла и шла, и этот путь от печки до дверей залы казался ей бесконечным…

«Накажет! Непременно накажет! И куда только могли деться эти несчастные чулки и башмаки? Неужто их унесла злая фея?» – пронеслось в голове девочки.

А над ее победной головушкой уже собиралась гроза, уже звучал неприятный голос:

– За отвратительное, мерзкое, мальчишеское поведение, недопустимое в наших стенах, ты будешь строго наказана! Завтра я не позволю тебе выйти к твоему деду. На этот раз ты останешься без приема!

– Что?

Это «что» сорвалось так неожиданно, так наивно и так трогательно, что никто даже не засмеялся. Черные глаза Южаночки испуганно блеснули. Личико ее побледнело. Углы рта невольно опустились вниз…

– Что ты переспрашиваешь, точно глухая? – уже окончательно вышла из себя госпожа Бранд. – Не слышала разве? За твое дурное поведение я запрещаю тебе завтра видеться с дедушкой. Понимаешь?

Увы! Чернокудрая девочка очень хорошо понимала значение этой ужасной для нее фразы. Ее румяное личико потускнело, голова опустилась на грудь.

– Теперь ты поняла меня, надеюсь? – произнес над ней все тот же резкий голос и тут же добавил – уже значительно мягче, совсем по-иному:

– Лина, дитя мое, отдай этой скверной девчонке ее чулки и башмаки.

И в тот же миг, как по щучьему велению, перед Южаночкой очутилась ее исчезнувшая обувь. Нимало не смущаясь присутствием в зале «чужеземок», Ина тут же опустилась на паркет и стала медленно натягивать чулки на свои стройные ножки. А кругом уже шумели и волновались и «свои», и «шестые», и «пятые» – словом, все младшее отделение института.

– Нет, желала бы я знать имя той предательницы, которая выдала Палтову! Бедняжка!..

– Ведь это такая подлость, такой… – горячась и волнуясь, говорила Маша Ланская, прослывшая среди подруг образцом безупречной честности.

– Бог знает, что за гадость! Неужели такой иудушка может найтись среди институток, – хорохорилась Гаврик, и ее темные глазки сверкали негодованием.

– А я догадываюсь, mesdam’очки, кто это сделал! – ничуть не смущаясь присутствием в зале классной дамы, крикнула Верховская, и ее белокурый хохолок снова заплясал свой обычный танец.

– Я знаю имя предательницы! – крикнула она еще раз, задорно и громко, вперив в лицо Фальк загоревшиеся гневом глаза.

Белобрысая Лина густо покраснела и бросила на тетку испуганный взгляд. Последняя, как бы угадывая ее молчаливую мольбу, сразу засуетилась, захлопала в ладоши и закричала по-немецки на всю залу:

– «Седьмые», становитесь в пары! Ступайте готовить уроки… Скорей! Скорей!

– Фальк! Вот кто это сделал! – неожиданно выкрикнула Верховская, и после ее слов в зале сразу поднялся невообразимый шум.

– Фальк предательница! Фальк ябеда! Фискалка, фискалка! Прочь от нас, Фальк! Какая подлость! Какая низость! Вон! Вон! Мы ненавидим тебя, Фальк! Шпионка! Доносчица! Дрянь!

– Молчать! Сию минуту молчать! Лина Фальк никому ничего не доносила! Вы, кажется, все с ума сегодня сошли. Я буду жаловаться вашим дамам, «шестые» и «пятые», что вы не умеете себя вести. А вы, маленькие, извольте сейчас же построиться в пары и марш в коридор!

И госпожа Бранд, едва не задохнувшись от охватившего ее волнения, снова захлопала в ладоши.

– Mesdames! Не сметь разговаривать с Фальк, пока она не искупит перед нами свой подлый поступок! – кричала Гаврик, и ее стриженая головка с бледным лицом снова замелькала между строившимися в пары «седьмыми».

– Гаврик! Я записываю и тебя за дурное поведение на завтра без приема! – не терпящим возражений тоном произнесла госпожа Бранд, поспешно вынимая из кармана маленькую книжечку и что-то отмечая в ней карандашом.

Через две-три минуты «седьмушки» под предводительством Крысы двумя ровными шеренгами выходили из залы, а позади них, замыкая шествие, с растерянным лицом и блуждающим виноватым взором плелась Фальк.

Девочки как-то разом отшатнулись от нее, никто из них не хотел идти в паре с «доносчицей»…