Текст книги "Избранное. «Былое и думы» Герцена. Декабристы – исследователи Сибири. Н. Н. Миклухо-Маклай. Мои чужие мысли. Статьи"

Краткий список литературы

A. И. Герцен. Былое и думы. – Собрание сочинений в тридцати томах. Т. VIII – XI, М.: изд. АН СССР, 1956 – 1957.

B. И. Ленин. Памяти Герцена. – Полное собрание сочинений, т. 21.

Л. Гинзбург. «Былое и думы» Герцена. Гослитиздат, 1957.

В. Стражев. Из наблюдений над стилем и языком Герцена. – Сб. «А. И. Герцен». М.: Государственный литературный музей, 1946.

Б. П. Козьмин. Герцен, Огарев и «молодая эмиграция». – Сб. «Из истории революционной мысли в России». М.: изд. АН СССР, 1961.

«Письма Н. А. Герцен к Гервегам». – «Литературное наследство». Т. 64, М.: изд. АН СССР, 1958.

1966

Декабристы – исследователи Сибири[16]16
  Источник: Лидия Чуковская. Декабристы – исследователи Сибири. М.: Гос. изд-во географической лит-ры, 1951.


[Закрыть]

… наши декабристы 1825 года страстно любили Россию.

А. Герцен

Введение

Я еще помню блестящий ряд молодых героев, неустрашимо, самонадеянно шедших вперед… В их числе шли поэты и воины, таланты во всех родах, люди, увенчанные лаврами и всевозможными венками… и вся эта передовая фаланга, несшаяся вперед, одним декабрьским днем сорвалась в пропасть и за глухим раскатом исчезла…

А. Герцен. Письма к будущему другу

«Повешенные повешены, но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна».

Так писал Пушкин князю Вяземскому 14 августа 1826 года. Друзьями, братьями, товарищами Пушкин называл декабристов. Пятеро из них 13 июля 1826 года были повешены в Петербурге на кронверке Петропавловской крепости; остальные приговорены к каторжным работам в рудниках, к ссылке на поселение, к разжалованию в солдаты.

После того, как с плеч осужденных были сорваны эполеты и над головами у них переломлены шпаги, – участники событий 14 и 29 декабря, променявшие княжеские титулы и высокие чины на титул «государственных преступников», были размещены по крепостям империи, впредь до отправки в Сибирь.

Эти люди, названные Пушкиным братьями, воспетые и оплаканные им, – по определению Ленина, «лучшие люди из дворян»[17]17
  В. И. Ленин. Сочинения. Т. 19, с. 295.


[Закрыть], были «самыми выдающимися деятелями»[18]18
  В. И. Ленин. Сочинения. Т. 20, с. 223.


[Закрыть] первого этапа освободительного движения в России. Упоминая о декабристах в своих речах и статьях, Ленин указывал, что они «страшно далеки»[19]19
  В. И. Ленин. Сочинения. Т. 18, с. 14.


[Закрыть] от народа, но постоянно именовал участников декабрьских событий революционерами: они первые открыто выступили против царя и крепостного права, первые выдвинули лозунг замены самодержавия республикой.

Поражение, понесенное дворянскими революционерами 14 декабря 1825 года в Петербурге, на Сенатской площади, а затем под Васильковом, на Украине, где 29 декабря восстал и потерпел неудачу Черниговский полк, надолго отдало страну во власть феодально-монархической реакции. Солдаты, участники восстания, были обречены на мучительную казнь: их по двенадцати раз прогоняли сквозь строй; крестьянские волнения, возникшие как отголосок декабрьских событий, были подавлены с помощью военных команд, и крестьянам было строжайше запрещено даже жаловаться, подавать просьбы. Немота, молчание предписаны были высочайше. Чуть ли не в каждом студенте правительство видело крамольника, в каждом литераторе – подстрекателя к бунту. Образованное общество было охвачено смятением.

«С легкой руки Николая I, – вспоминает современник, – смертные казни вошли, у нас как бы в обычай… и уже не производили того потрясающего действия, какое произведено было известием о казни Рылеева, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина, Пестеля и Каховского. Описать или словами передать ужас и уныние, которые овладели всеми, нет возможности: словно каждый лишился своего отца или брата».

«…Я не могу, не хочу жить спокойно на лобном месте, на сцене казни! – писал князь Вяземский жене после 13 июля. – Сколько жертв и какая железная рука пала на них!»

«Первые годы, следовавшие за 1825, – писал Герцен, – были ужасающие. Только лет через 10 общество могло очнуться в атмосфере порабощения и преследований… Высшее же общество с подлым и низким рвением поспешило отречься от всех гуманных чувств, от всех цивилизованных мыслей. Не было почти ни одной аристократической семьи, не насчитывавшей близких родственников в числе сосланных, и почти ни одна из них не осмелилась носить траур или высказывать сожаление».

Летом 1826 года началась отправка осужденных в Сибирь. Их везли закованными в кандалы, на фельдъегерских тройках, с жандармами. Случалось, ямщик, подгоняемый саблей жандарма, не в силах был удержать лошадей, лошади несли, возок опрокидывался – и скованные путешественники только чудом спасались от тяжелых увечий… «Ехавши в каторжную работу, кажется, незачем так торопиться!» – говаривал, вспоминая об одном из подобных приключений, не утративший юмора Пущин.

…Казнь совершилась: «лучшие люди из дворян» были повешены в Петербурге или замурованы заживо в крепостях, или сосланы в глухие урочища Сибири. Память об их ужасной судьбе томила Пушкина, диктовала ему горькие строки. Судьба эта была тем более ужасна, что люди, с которыми в 1825 году расправился Николай, были, в точном значении слова, умственным цветом нации: их вдохновение и труд обещали русской культуре богатые плоды впереди.

В двадцатых годах XIX столетия, на собраниях литературных и научных обществ, в редакциях альманахов и журналов, в аудиториях Московского университета, деятельно, бодро и молодо звучали голоса будущих декабристов – поэтов, критиков, историков, физиков, техников, инженеров, преобразователей флота, мореплавателей, путешественников.

Многие из будущих декабристов успешно принимали участие в трудах Вольного экономического общества и Вольного общества любителей российской словесности, где постоянно происходили горячие дебаты по вопросам общественным, научным и литературным.

«Революционное гнездо… является одновременно и средоточием зреющего революционного выступления и крупным русским литературным центром, – пишет советская исследовательница проф. Нечкина об одной из групп Северного общества декабристов. – В нем живут и действуют пять известных писателей эпохи – Рылеев, А. Бестужев-Марлинский, Кюхельбекер, А. Одоевский, добавим Грибоедова; в нем находятся причастные к литературе Николай и Михаил Бестужевы… Завсегдатай этого дружеского круга, А. О. Корнилович, – один из значительных писателей-декабристов, историк, выдающийся по дарованиям и образованности человек. Если не забывать, что именно с этой группой… состоял в самой оживленной переписке А. С. Пушкин… то значение литературного центра особо оттеняется».

К словам проф. Нечкиной, перечислившей литераторов-декабристов, следует прибавить, что Николай Бестужев был не только писателем, но и ученым – изобретателем, физиком, историком русского флота; что, кроме Корниловича, автором ценных работ по русской истории был Никита Муравьев; что среди декабристов были участники дальних экспедиций: Торсон, Чижов, Романов, Михаил Кюхельбекер, братья Беляевы и знатоки Сибири, как Завалишин, Батеньков, Штейнгель, и видные практики-строители, как тот же Батеньков.

После разгрома восстания умственная температура образованного русского общества заметно понизилась; победители изъяли из культурной жизни столиц передовой отряд литераторов и ученых.

Все они были дворяне, в большинстве своем офицеры, доблестные участники недавно отшумевшей войны. Но одни принадлежали к крупнопоместной знати, другие – к среднему дворянству; были среди деятелей тайного общества и дворяне обедневшие, безземельные. Проекты основных законов для будущей свободной России, созданные идеологами тайного общества, были различны: от цензовой конституционной монархии до республики или прочного федеративного союза всех славянских племен.

И вопросы о способах захвата власти решались не совсем одинаково: одни замышляли военный переворот, пытаясь вести пропаганду среди солдат, и ратовали за истребление всей царской фамилии, другим представлялось достаточным арестовать императора и принудить его подписать конституцию.

Однако при всем разнообразии идеологических течений внутри тайного общества в декабризме были черты, роднившие между собою всех его представителей: сторонников конституционной монархии и сторонников республики, блестящих флигель-адъютантов и бедных армейских прапорщиков… Эти черты: ненависть к крепостническому рабству, к аракчеевщине, к бессмысленной муштровке солдат, преклонение перед мужеством народа, только что во время Отечественной войны и заграничных походов явившего чудеса героизма; страстные мысли о будущих судьбах России, стремление на любом поприще – в мореплавании или в военном деле, в литературе или в юриспруденции, в прокладывании дорог или в изучении архивов – служить интересам родины.

К началу XIX века старый феодально-крепостной строй уже пришел в ветхость. В недрах его уже развивался новый уклад – в то время прогрессивный – капиталистический, вступая в резкое противоречие с феодально-крепостными отношениями. Это была, по определению Ленина, эпоха

«…буржуазно-демократических движений вообще, буржуазно-национальных в частности, эпоха быстрой ломки переживших себя феодально-абсолютистских учреждений»[20]20
  В. И. Ленин. Сочинения. Т. 21, с. 126.


[Закрыть].

В начале XIX века неизбежность крушения старого строя в России уже определилась вполне. Войны с Наполеоном сделали явственной мощь великого народа и то, в какой степени мощь его скована рабством. Вот что пробуждало сознание и энергию передовых людей. Походы за границу, знакомство с европейскими странами, где крепостного права давно уже не было и абсолютные монархии были заменены правлением представительным, поддерживали их революционную решимость.

«Наполеон вторгся в Россию, и тогда-то русский народ… ощутил свою силу; тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости… – писал Александр Бестужев. – Для того ли… мы купили кровью первенство между народами, чтобы нас унижали дома?»

«В беседах наших, – припоминает декабрист Якушкин, – обыкновенно разговор был о положении России. Тут разбирались главные язвы нашего отечества: крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами, которых служба в течение 25 лет почти была каторга, повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, неуважение к человеку вообще».

Декабристы годами готовились к вооруженному восстанию. Захватив власть, они намерены были освободить крестьян, преобразовать армию, открыть широкую дорогу просвещению, торговле, промышленности, истребить неправосудие и взяточничество. Этой программе обновления страны вполне соответствовала их литературная и научная деятельность до 14 декабря и после – в Москве, в Петербурге, в Сибири.

Декабристы-поэты воспевали гражданское мужество, клеймили насилие тиранов; декабристы-критики отстаивали самобытную национальную литературу в противовес «нечистому духу» «пустого рабского, слепого подражанья»; декабристы-историки открывали новые документы по русской истории и явились первыми критиками монархического принципа, лежащего в основе «Истории Государства Российского», написанной Карамзиным; декабристы-ученые пытались поставить науку на службу новым экономическим потребностям страны.

Крупнейшие из поэтов-декабристов – вождь Северного тайного общества К. Рылеев и деятельный член Союза благоденствия В. Раевский – в своих произведениях противопоставляли холопскому идеалу Аракчеева новый идеал: не «верноподданными» должны быть истинные сыны отчизны, но гражданами. Журналист и поэт Александр Бестужев в двадцатых годах нередко выступал с критическими статьями. В них явственно проводится настойчивая мысль о необходимости создания самобытной русской литературы, достойной великого народа, взамен салонной подражательной словесности. Он писал о «кладе русского языка», о том, что «новое поколение людей начинает чувствовать прелесть языка родного и в себе силу образовать его». В своем подробном разборе произведений Александра Бестужева Белинский отдал полную справедливость Бестужеву-критику, видя его заслугу в том, что в своих критических статьях Бестужев отстаивал «национальные элементы русского романа… родные стихии жизни русского народа».

Литераторы революционного лагеря мечтали о создании национальной комедии, которая вырвалась бы из плена классических французских образцов и правдиво рисовала бы русскую действительность. Увидев ее в «Горе от ума» Грибоедова, угадав в Чацком своего единомышленника, они бросились в полемику и сумели, даже в условиях цензурных стеснений, отстоять гениальное произведение от нападок политических и литературных староверов.

«Будущее оценит достойно сию комедию, – пророчески писал Александр Бестужев, – и поставит ее в число первых комедий народных».

Декабрист В. Кюхельбекер, приехав в 1821 году в Париж, с громким успехом читал парижанам лекции «по истории российской словесности».

Декабрист Корнилович, имевший по службе доступ к секретным московским и петербургским архивам, обнаружил и опубликовал множество ценных материалов по истории России. Современники справедливо считали его крупнейшим знатоком истории XVII и XVIII веков. Создавая «Арапа Петра Великого», Пушкин с доверием пользовался материалами, которые нашел и опубликовал Корнилович. Но Корнилович не только искусный собиратель документов, он автор самостоятельных исследований по русской истории. Ему принадлежит ценная работа по истории промышленности в России, напечатанная в 1823 году. В этой работе, быстро переведенной на многие иностранные языки, каждой отрасли промышленности посвящен исчерпывающий статистический очерк. Написал он и статью «Первый опыт кораблестроения в России», и несколько статей о торговых отношениях России с Голландией, и оставшийся незаконченным критический обзор многочисленных записок путешественников, поставив себе целью «объяснение древней отечественной географии».

В 1824 году Корнилович предпринял издание альманаха по русской истории, желая привить читателям вкус к родной старине. Альманах имел огромный успех.

«Не будь декабрьской катастрофы, – пишет исследователь П. Щеголев, – из Корниловича вышел бы серьезный ученый, выдающийся историк»…

То же можно сказать о Никите Муравьеве. Это был блестящий офицер гвардейского генерального штаба, участник заграничных походов, глубоко изучивший военную историю, в особенности стратегические приемы Суворова. Первая его работа заключала в себе разбор вышедших в свет в начале XIX века русских и иностранных биографий Суворова. Муравьев горестно констатирует, что «Муза истории дремлет у нас в России», что писатели, мнящие себя историками, заняты отнюдь не изучением событий и не обобщением их, а кудрявыми панегириками. Особенно сетует Муравьев на отсутствие военной истории России.

«Россия имела Румянцевых, Суворовых, Каменских, Кутузовых, – пишет он, – но дела их никем надлежащим образом не описаны; они как бы достояние другого народа! Юный воин, лишенный отечественных сих пособий, должен пользоваться примерами других народов, как будто мы скудны были своими!»

Но вот в 1818 году вышла в свет многотомная «История Государства Российского» Карамзина, восторженно встреченная современниками. Это был капитальный труд, имевший для своего времени большое значение. Карамзин впервые ввел в научный оборот новые неизвестные документы, отрывки из летописей и целые летописные своды. Написана его история увлекательно, языком художественного произведения. Казалось бы, после выхода в свет этих долгожданных томов больше уже нельзя было сетовать на то, что «Муза истории дремлет у нас в России». Однако будущие декабристы и среди них Никита Муравьев не могли согласиться с основными принципами, лежащими в основе карамзинской «Истории»: Карамзин неустанно восхвалял спасительную мудрость самодержавия и призывал к примирению с «несовершенствами» действительности. Никита Муравьев прочел «Историю» Карамзина не как читатель, а как ученый: критически, с карандашом в руках. Он сопоставил текст Карамзина с первоисточниками, совершая по пути самостоятельные исторические исследования. Он подверг беспощадному разбору общую историческую концепцию Карамзина. Не менее горячо, чем автор «Истории Государства Российского», верит он в величие и силы России, но утверждает, что не в деспотизме могущество. Суждения Муравьева о целях и задачах истории показывают, как далеко молодой ученый опередил свое время. «История народов принадлежит царю», – пишет Карамзин. «История принадлежит народам», – возражает ему Муравьев. История, по Карамзину, должна мирить читателя «с несовершенствами видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках».

«Конечно, несовершенство есть неразлучный товарищ всего земного, – возражает ему Муравьев, – но история должна ли только мирить нас с несовершенствами… В том ли состоит гражданская добродетель, которую народное бытописание воспламенять обязано. Не мир, но брань вечная должна существовать между злом и благом; добродетельные граждане должны быть в вечном союзе противу заблуждений и пороков».

Далее он возражает на утверждение Карамзина, будто главное в истории «красота повествования».

«Мне кажется, что главное в истории есть дельность оной. Смотреть на историю единственно, как на литературное произведение, есть уничтожать оную… Любовь к отечеству дает кисти историка жар, силу, прелесть. Согласен, но… можно ли любить притеснителей и заклепы. Тацита одушевляло негодование».

В апрельской книжке «Сына Отечества» за 1823 год помещена статья о «Новой Земле», подписанная скромным именем Н. Чижова. Это – поэт, топограф, литератор, моряк, лейтенант флота, несший морскую службу в Архангельске, будущий декабрист, совершивший в 1821 году плаванье на Новую Землю с экспедицией Ф. П. Литке. Подробный отчет об экспедиции был опубликован лишь в 1828 году; таким образом, статья Чижова – первое или одно из первых известий о трудах русской арктической экспедиции, которая в тяжелейших ледовых условиях произвела описание западного побережья Новой Земли, точно определила положение Маточкиного Шара, установила координаты Канина Носа, открыла новые острова и исправила множество ошибок на географических картах. Лейтенант Чижов живописным и точным слогом, обличающим в нем даровитого литератора, повествует о естественных богатствах Новой Земли, о каменном угле и серебре, об оленях, о белых и голубых песцах, о китобойном и моржовом промыслах.

«“Новая Земля” известна была русским с давнего времени, – пишет Чижов, – и еще древние новгородцы ходили на нее за промыслами. Распространяясь по всей Югорской земле и перейдя Уральские горы, они не оставили посетить и сии пустынные страны… Говорят, что они нашли обильную серебрянную жилу… и добывали из нее чистое серебро; но после, с упадком новгородской промышленности, разработка сих рудников прекратилась».

Пишет он и о больших возможностях для китобойного промысла.

«Непонятно, – укоризненно восклицает он, – почему русское купечество не обращает на сие никакого внимания и пренебрегает эту ветвь торговли».

Статья моряка Чижова, ставящая себе целью привлечь внимание общества к подвигам русских мореплавателей и к богатствам Арктики, заканчивается в книжке журнала на той самой странице, где начинается статья Александра Бестужева, ставящая себе целью привлечь внимание общества к богатствам русской литературы. Говоря об альманахе «Полярная Звезда», Бестужев пишет, что издатели (он и Рылеев) желали «ознакомить публику с Русскою стариною, с родною словесностью, с родными писателями». Так, неприметным, но внутренне единым фронтом выступали на страницах тогдашних журналов передовые деятели молодой России: разведчики ее богатств в ледяных просторах, пропагандисты самобытности и достоинства ее литературы.

Заслуженный боевой моряк Торсон, не раз, по выражению тогдашних рескриптов, «оказывавший неустрашимость в морских боях», был деятельным участником прославленной экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева, снаряженной в 1819 году в Южный океан. Подвиги, совершенные экипажами шлюпов «Восток» и «Мирный», никогда не утратят огромного научного значения. Отправившись в неизвестные воды, навстречу туманам и льдам, на парусных хрупких судах, русские моряки проникли в Южный полярный океан, открыли новые, неведомые острова и целые архипелаги, основательно изучили свойства и строение плавающих и неподвижных льдов, собрали обильный этнографический материал и, главное, опровергли ложное утверждение Кука, будто Антарктида либо не существует совсем, либо материк этот недостижим для мореплавателей. Русская экспедиция доказала существование Антарктиды и достигла ее.

Торсон проделал всю экспедицию на шлюпе «Восток». В блистательной научной победе, одержанной экспедицией, есть доля заслуг и Константина Петровича Торсона. Заслуги, по-видимому, были серьезные: в описании своего путешествия Беллинсгаузен упоминает о Торсоне чаще, чем о других офицерах, и один из островов, открытых экспедицией, назван был «островом Торсона». И можно легко вообразить себе, как горячо должен был возмущаться образованный, стойкий, умелый моряк, понимавший все значение только что совершенных открытий, когда морское министерство отказало Беллинсгаузену в средствах на опубликование отчета о плавании…

Отчет к 1824 году был уже готов, но напечатать его, заявить ученому миру о перевороте в географической науке, совершенном экспедицией, невозможно было – чиновники не отпускали денег. Напечатана книга Беллинсгаузена была только в 1831 году.

Главные интересы Торсона лежали в технике. Человек упорной и настойчивой энергии, он был одержим идеей усовершенствования русского флота. Он видел, что, несмотря на самоотвержение матросов и офицеров, русский флот, под управлением маркиза де-Траверсе, подвергается систематическому разрушению; леса, пригодные для кораблестроения, переводятся зря; корабли, стоящие на Кронштадтском рейде, вместо своевременного ремонта, просто-напросто подкрашиваются, да и то лишь с той стороны, с какой на раззолоченной яхте проезжает император во время высочайших смотров… Он добился разрешения переоборудовать по последнему слову морской техники корабль «Эмгетейн» с тем, чтобы заново оснащенное и вооруженное судно стало образцом для перевооружения всего флота. Настойчивость Торсона, его выдающиеся познания и, главное, его неподкупность раздражали чиновников морского ведомства. Торсон сам не крал и другим не давал; мало того, при оснащении «Эмгетейна» он сэкономил для казны около миллиона рублей.

«Любо было смотреть на этого красавца русского флота, – пишет об “Эмгетейне” современник, – принаряженного без казенного классицизма, просто, чисто, и вполне отвечающего боевому его назначению».

Помешать Торсону переоборудовать корабль чиновникам не удалось, зато удалось свести результат его труда к нулю. Когда «Эмгетейн» готов был отправиться в пробное плавание, Торсона отстранили от командования, а созданный им образцовый военный корабль был отдан великому князю Николаю для увеселительной семейной прогулки. «Тормоз на каждом колесе России», – недаром Герцен дал это наименование царскому самодержавию.

Утешение после неудачи с «Эмгетейном» Торсон нашел в хлопотах об экспедиции на северный полюс. Сподвижник Беллинсгаузена и Лазарева, участник экспедиции в Южный океан, он давно мечтал об экспедиции на север. Казалось, эта мечта должна была вот-вот осуществиться. Царь уже утвердил инструкцию, на верфях уже строился фрегат и бриг…

«Помню я эти блаженные минуты, – пишет в своих мемуарах друг и помощник Торсона, моряк и будущий декабрист Михаил Бестужев, – когда в осенние ночи, при тусклом свете сальной свечи, мы проводили с Торсоном пути по земному шару, открывали с ним неведомые страны и острова и крестили их русскими именами».

Но прокладывать пути в Арктике отважным морякам не пришлось. «Тормоз» и тут оказал свое действие. Им предстояла другая дорога – в кандалах на каторгу. Опальное имя Торсона исчезло с географической карты: когда правительство дозналось, что Торсон участник заговора, – остров был переименован в «Высокий».

…Одной из самых ярких фигур среди декабристов был моряк Николай Бестужев. Он принадлежал к «левому флангу» Северного общества – флангу, во главе которого стоял Рылеев, флангу, который подготовил и вынес на своих плечах декабрьское восстание в Петербурге. Изумительна творческая разносторонность Николая Бестужева: писатель, актер, художник, техник-изобретатель, мыслитель-экономист, историк, физик. В 1809 году Николай Бестужев окончил Морской корпус и сразу был назначен туда воспитателем. Ему поручили преподавать морскую эволюцию, практику и высшую теорию морского искусства. С первых же шагов он проявил те черты характера, которые сказались впоследствии во всей его дальнейшей научной и общественной деятельности: творческое восприятие науки, стремление сказать в ней новое слово и в то же время непрерывно пропагандировать ее и применять практически к каждому порученному делу. В программе корпуса не было физики – Николай Бестужев не мог примириться с таким упущением и начал обучать физике кадетов бесплатно сверх программы и сам на собственные средства и своими руками оборудовал в корпусе физический кабинет. В 1813 году его перевели на строевую службу в Кронштадт – тут он изобрел кожаную лодку на полозьях для передвижения по льду и через полыньи. Когда же Николай Бестужев получил должность помощника директора всех маяков в Финском заливе, он принялся усовершенствовать маячные лампы, рефлекторы, машины для вертящихся огней.

В 1818 году в двух книжках «Сына Отечества» была напечатана статья Николая Бестужева «Об электричестве в отношении к некоторым воздушным явлениям». Молодой ученый создал стройную теорию участия электрических сил и зарядов в явлениях туманов, туч, дождя. Несостоятельная перед лицом науки нашего века, попытка Бестужева была для своего времени интересной и новой. Через 21 год, в письме к брату, в связи с известием о постройке железной дороги между Царским селом и Павловском, «государственный преступник», отбывающий каторгу Николай Бестужев, так вспоминал в письме из Сибири о юношеской своей попытке:

«Говоря о ходе просвещения, нельзя также не упомянуть тебе с некоторою гордостью, что… мы, русские, во многих случаях опереживали других европейцев: чугунные дороги не новы, они существуют на многих железных заводах для перевозки руды, бог знает с которой поры. Толкуют о новости артезианских колодцев: они у нас существуют с незапамятных времен; Англия, Франция и Америка захлопотали недавно о подводных судах: у нас при Петре уже деланы были опыты. В Америке только Франклин открыл аналогию грома с электричеством – у нас Рихман убит при опытах с электрическим змеем, который он спускал с Ломоносовым. Мы теперь читаем по временам различные теории ученых, выведенные из метеорологических опытов о северном сиянии, о граде, грозе, дожде и проч., а я, бедный человек, еще в 1818 году в “Сыне Отечества”… поместил статью о электричестве в отношении к воздушным явлениям, где моя теория, изложенная перечневым образом и с робостью первого опыта, удивительно как отвечает нынешним требованиям».

Сколько гордости в этих словах – гордости за русскую науку и сколько в них горечи: горька была судьба ее деятелей…

Как и все декабристы-литераторы и декабристы-ученые, как Рылеев, Раевский, Корнилович, Никита Муравьев, Батеньков, Штейнгель, – Николай Бестужев интересовался историей России. Но он был прежде всего моряком (к 1825 году он совершил уже три дальних заграничных плавания), и потому история родного флота всегда была для него на первом плане. 28 июля 1822 года в ученом собрании Государственного адмиралтейского департамента Николай Бестужев огласил начало своего «Опыта истории российского флота». Это было обширное научное исследование, основанное на сведениях, извлеченных из древних русских летописей, из голландских, французских, немецких и английских источников. История русского флота доведена была исследователем до 1714 года. Автор дает подробные описания различных типов тех судов, на которых плавали русские в древнейшие времена. Попутно он характеризует водные пути страны, излагает историю развития торговых отношений Руси с зарубежными странами.

В январе 1825 года, после завершения успешного плавания от Кронштадта до Гибралтара на фрегате «Проворный», где Николай Бестужев исполнял должность историографа, он назначен был состоять при Адмиралтейском департаменте, с присовокуплением должности смотрителя «Модель-каморы». Началась новая работа молодого ученого – работа по упорядочению Морского музея и архива морских дел при Адмиралтействе, требовавшая обширных познаний и крупных организаторских способностей.

«Тут открылось обширное поприще для его умственной и технической деятельности, и надо сказать, что требовалось много энергии и силы воли, чтобы начать с пользою действовать в том хаосе, какой царил в архивах и модельных залах, – вспоминает Михаил Бестужев. – В грудах, покрытых пылью и плесенью, лежали драгоценные манускрипты; в тетрадях, сшитых на живую нитку автографов Петра Великого и прочих его деятелей, недоставало многих листов, они были вырезаны, а чаще просто выдраны; в залах моделей, между дорогими и замечательными по отделке моделями, находились какие-то кораблики-игрушки и предметы, совершенно чуждые флоту. Все это составлено, свалено, скомкано без всякого толка… Он увидел себя в безвыходном положении… Ему оставался единственный выход – привести в порядок хаос архива, и он принялся за этот подвиг Геркулеса… со всей энергией безотрадного положения. Он буквально проводил целые дни в пыльной атмосфере архива и выходил подышать свежим воздухом или в модельную залу, где водворялся порядок систематическою расстановкою в хронологическом порядке моделей, или в мастерскую, где пополнялись пробелы моделей мастеровыми, требовавшими его указаний».

Неблагодарный труд историографа русского флота был вознагражден ценной находкой: в руки его попали бумаги одного из современников Петра I, адмирала Нагаева, сохранившего многие подлинные судебные дела петровской эпохи, переписку Петра I с высшими сановниками государства и пр. Николай Бестужев полагал, что сделанная им находка даст ему возможность пополнять сведения, добытые о Петре I другими историками, и, в частности, многое добавить к тем материалам, которые были собраны Голиковым.

Но от истории необходимо было возвратиться к действительности. Научные изыскания молодых русских ученых прерваны были подготовкой к восстанию. Междуцарствие, неожиданно наступившее после смерти Александра I, побудило тайное общество совершить попытку переворота. Молодые люди снова сменили перья на шпаги. Та же вера в величие судеб России, которая диктовала им поэмы, дальние путешествия, подвиги на полях сражения, труды по истории, та же ненависть к тормозу развития страны – самодержавию – снова вела их в бой.