Текст книги "Нулевой пациент. Нестрашная история самых страшных болезней в мире"

А между тем от инфекции умирало все больше гвинейцев. К июню лихорадка Эбола унесла на тот свет жизни трехсот человек. К сентябрю эта цифра достигла трех тысяч. По мере ухудшения ситуации, местные жители все больше пугались новой болезни и убеждались в ее серьезности, и в конце концов поверили в необходимость карантинных мер и методов лечения, предписываемых иностранными медиками. Одним из основополагающих аспектов лечения были капельницы, позволявшие предотвратить сильное обезвоживание, а также прием антибиотиков, препятствующих развитию вторичных бактериальных инфекций вроде перитонита (воспаления брюшины).

Вирусологи сосредоточили свое внимание на обстоятельствах, при которых заразился нулевой пациент вспышки 2013 года – двухлетний мальчик, первым подхвативший инфекцию. Они выяснили, что он часто играл вместе с соседской ребятней у полого дерева, внутри которого гнездилась колония летучих мышей – ангольских складчатогубов. Иногда дети их ловили, убивали и съедали. Это хоть и не доказало, но в очередной раз косвенно подтвердило предположение о том, что переносчиками заболевания и причиной человеческих эпидемий могли быть летучие мыши. Кроме того, это усугубило и без того растущие опасения относительно употребления в пищу мяса диких животных (см. вставку на стр. 55).

К тому моменту, когда эпидемиологи отыскали упомянутое дерево, надеясь отловить и протестировать поселившихся в нем рукокрылых, от него остался лишь обгорелый пень. Однажды в разгар эпидемии дерево загорелось – то ли по чьей-то вине, то ли по воле случая. Наблюдавшие за случившимся жители говорили, что, пока бушевало пламя, «с неба сыпались летучие мыши».

Вспышка, названная «эпидемией лихорадки Эбола в Западной Африке» и начавшаяся, как принято полагать, в 2013 году с той самой колонии летучих мышей, в итоге охватила территорию трех стран: Гвинеи, Либерии и Сьерра-Леоне. К январю 2016 года, когда ее наконец удалось остановить, она успела забрать жизни одиннадцати тысяч человек из двадцати восьми тысяч заболевших, то есть уровень смертности составил около 40 %. Эпидемия 2013–2016 гг. остается крупнейшей вспышкой геморрагической лихорадки Эбола в истории. Целые деревни опустели и по-прежнему остаются необитаемыми: местное население еще не оправилось от случившегося. К тому же в средствах массовой информации сообщалось о десятках случаев заражения среди гуманитарных работников и путешественников, которые привезли вирус в Европу, Великобританию и США, спровоцировав волну страха и паники. Как и вспышки большинства ранее неизвестных болезней, эпидемия геморрагической лихорадки Эбола имела далеко идущие последствия и стала проблемой не только у себя на родине.

Просушка СИЗ после санитарной обработки. Гекеду, Либерия

♦♦♦

Не так давно ученые обнаружили, что вирус Эбола способен затаиться в организме человека даже после того, как тот оправится от болезни. Вирионы могут неделями и даже месяцами находиться в матке или семенниках. Зачастую небольшое количество вирусных частиц задерживается и в глазных яблоках пациентов, перенесших болезнь. Между тем их организм также продолжает вырабатываться антитела для борьбы с вирусом. В 2017 году группа ученых под руководством эпидемиолога Энн Римойн провела исследование с участием четырнадцати человек, переболевших Эболой во время вспышки 1976 года в Заире, и выяснила, что несколько десятилетий спустя в их организме все еще присутствовали антитела, распознающие как минимум один из белков эболавируса, а у четырех испытуемых были обнаружены антитела, способные полностью его нейтрализовать.

В декабре 2019 года Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США официально одобрило первый в мире препарат против Эболы – вакцину однократного введения ERVEBO, эффективную в борьбе против заирского штамма вируса. Ни прививок, ни лекарств от других подтипов заболевания до сих пор не существует. Мы можем изолировать заболевших и назначить им интенсивное лечение с применением антибиотиков и капельниц, но победа над болезнью требует некоторой доли везения. Как известно, симптомы появляются быстро и неожиданно, а затем столь же внезапно и без видимых причин пропадают. Из-за этого ученым трудно тестировать вакцины и лекарства – как это сделать, если болезнь исчезла?

Эбола почти наверняка вернется вновь. Ну а пока врачи и исследователи делают все от них зависящее, чтобы подготовиться к новым вспышкам. И все же неизбежное возвращение вируса ставит перед нами потенциальную проблему: он может эволюционировать. До сих пор вирус Эбола распространялся довольно медленно, поскольку для передачи инфекции от одного хозяина другому необходим обмен физиологическими жидкостями. Благодаря этой эволюционной особенности ограничить территорию его распространения было относительно легко, если сравнивать его с вирусами, передающимися воздушно-капельным путем. Но если бы однажды он эволюционировал и, скажем, научился передаваться по воздуху, мы бы столкнулись с глобальной пандемией, на фоне которой вирус SARS-CoV-2 показался бы весьма безобидным. Пожалуй, это и есть самая страшная особенность и без того ужасного вируса Эбола – та, что не дает ученым сомкнуть глаз по ночам: он быстро эволюционирует. К примеру, во время спровоцированной заирским штаммом вспышки, которая началась в 2013 году в Гвинее, возникла мутация под названием A82V, благодаря которой вирус стал вчетверо заразнее, и количество заболевших резко выросло. Эбола определенно продолжит эволюционировать и во время предстоящих эпидемий. Ученые делают все возможное, чтобы быть на шаг впереди.

Микробная теория

От миазмов до микроскопов

Значение: революционное открытие, доказавшее, что некоторые болезни вызывают попавшие в организм микробы, невидимые невооруженным глазом.

Когда: 1860 г.

Кто: Луи Пастер.

Что было дальше: революционные изменения в области общественного здравоохранения и врачебной практики, навсегда повлиявшие на среднюю продолжительность жизни и историю человечества.

На протяжении тысячелетий люди связывали болезни с чем угодно, но только не с микробами. Когда фурункулез, смертельно опасная непрерывная диарея или кровавая рвота ставили на колени целые города, во всем винили кометы, затмения, землетрясения, демонов, богов или ведьм. Люди всегда относили вспышки заболеваний на счет сил куда более могущественных, чем они сами. Но оказалось, что мы смотрели на мир слишком широко. Нужно было сузить поле зрения, отведя взор от небес и обратив его на то, что нам было не под силу разглядеть, как бы сильно мы ни щурились.

Раскрашенный электронно-микроскопический снимок бактерий Salmonella typhimurium (красного цвета) внутри человеческой клетки.

Человечеству пришлось пройти длинный и трудный путь, чтобы узнать о самом существовании микробов, и уж тем более доказать, что они провоцируют болезни. Но мы весьма неплохо усваиваем знания, необходимые для выживания, и многое впитываем с молоком матери. Например, любой знает, что не стоит тянуть в рот сырое куриное мясо. С малых лет нас учат прикрывать рот при кашле и не чихать на других людей. При виде грязной туалетной кабинки мы по меньшей мере испытываем отвращение. Почему? Да потому что знаем: нечто невидимое невооруженным глазом запросто может вызвать недомогание – а то и убить.

Зараза.

Под этим словом подразумеваются микроскопические инфекционные агенты, способные провоцировать заболевания, – бактерии, грибы, простейшие и неживые патогены, такие как прионы и вирусы. Веками подобные микроорганизмы оставались незамеченными, но они всегда были рядом и грозили нам болезнями и гибелью с начала времен.

Люди пытались понять причину болезней и до открытия микробов. Всегда хватало мифов и теорий, которые давали объяснение нашим недугам и превозносили ложных пророков, суливших защиту от них. Древние римляне возвели три храма в честь богини Фебрис, считавшейся защитницей от лихорадки и малярии. В Ветхом Завете рассказывается о том, как Всевышний в ярости насылает на людей мор: «Гнев Господень возгорелся на народ, и поразил Господь народ весьма великою язвою» (Числа 11:33) [10]10
  Здесь и далее библейские тексты цитируются в Синодальном переводе.


[Закрыть]. В книге Левит приводятся наставления о соблюдении чистоты, карантина и изоляции, а также правилах обращения с едой, которые могли предотвратить, скажем, заражение свиным цепнем. В Древней Индии заболевания тела и ума связывали с происками злых духов, которых надлежало изгонять особыми заклинаниями. В 1348 году, в Средневековье, медики уверяли французского короля Филиппа VI, что эпидемию бубонной чумы вызвало «соединение трех планет в созвездии Водолея», из-за которого «воздух наполнился гнилостными испарениями». Особенно восприимчивыми к болезни считались «люди, ведущие ненадлежащий образ жизни – злоупотребляющие физической нагрузкой, совокуплением и купанием». В 1550-х венецианцы считали, что если больного сифилисом не удается вылечить, в этом виноваты ведьмы – в таких случаях предписывался экзорцизм или по меньшей мере расследование под началом святой инквизиции.

Врачи и философы высказывали и другие предположения. В V веке до н. э. Гиппократ писал в своих трудах, что стоячие водоемы и болота порождают малярию, диарею и заболевания дыхательных путей. Хорошо ли, плохо ли, но эти представления еще более тысячи лет бытовали как в медицинских кругах, так и среди обычных людей.

И вот на сцену выходит теория миазмов.

Некогда считалось, что от гниющей органики якобы исходят мерзкие, вызывающие заболевания испарения – миазмы (в переводе с греческого – «скверна»), также известные как «дурной» или «ночной воздух». По тем же причинам боялись и зловонных болотных туманов. Идея о существовании миазмов пронизывает всю западную культуру со времен Гиппократа и вплоть до XIX века. Суть ее заключалась в том, что частицы разложившегося вещества – миазмы – якобы отравляют воду, воздух и лежащую поблизости пищу, а также вызывают болезни. Предполагалось, что распознать их можно по характерному гнилостному запаху. Типичным средоточием таких испарений считались влажные, дурно пахнущие места, такие как болота или грязные реки, переполненные мусором и экскрементами, а также городская канализация, не отвечавшая нуждам большого населения. Надо сказать, эти предположения не были безосновательны, ведь фекалии и кучи отбросов действительно являются рассадниками опасных патогенов, хоть «миазмы» тут и не причем.

Чумной доктор, XVII в.

В I веке до н. э. древнеримский архитектор Витрувий заметил, что если жители города «будут подвержены поветрию от отравленного дыхания болотных тварей <…> это сделает местность зараженной» [11]11
  Цитируется по изданию: Витрувий «Десять книг об архитектуре». – М.: Издательство Всесоюзной Академии архитектуры, 1936. Перевод Ф. А. Петровского.


[Закрыть]. У китайцев была собственная версия миазмов – так называемые «чжан-ци», или «ядовитые испарения». Ими часто объясняли эпидемии гриппа и простуды (а иногда также малярии и дизентерии), бушевавшие на юге Китая в эпоху династий Суй (VII в.) и Тан (VII–X вв.). Высокая смертность от болезней, причиной которых считались чжан-ци, замедлила развитие южного Китая в сравнении с северными районами страны, процветавшими на протяжении большей части китайской истории. В 1700-х годах появился термин «малярия», который восходит к итальянскому выражению, буквально означающему «плохой воздух», и популярность обрело мнение о том, что ночной воздух вызывает лихорадку, истинной причиной которой, как правило, была инфекция.

Гиппократа (460–370 гг. до н. э.) часто называют отцом современной медицины.

Флоренс Найтингейл, знаменитая медсестра времен Крымской войны (1853–1856 гг.), поначалу упорно отстаивала теорию миазмов (см. стр. 62). Она полагала, что проблема заключалась не в заразных микробах, а в антисанитарии. Нужно было попросту держаться как можно дальше от миазмов. Неутомимо ратуя за соблюдение гигиены, она считала саму идею заразной природы заболеваний лишь «оправданием нежелания прилагать усилия для их предотвращения» и что из-за «пренебрежения правилами санитарии множество людей становятся жертвами эпидемий». Нельзя сказать, что Флоренс Найтингейл была совсем неправа, ведь соблюдение чистоты и санитарии действительно предотвращало распространение инфекций. Но признать существование микроскопических заразных возбудителей болезней в то время были готовы далеко не все. Эту идею отверг даже Томас Саутвуд Смит, врач и реформатор санитарных норм XIX века: «Рассуждая о том, что болезни распространяются путем прикосновений… и забывая, что заражению способствует дурной воздух, мы тотчас преумножаем истинную опасность, которую несут в себе тлетворные испарения».

Однако некоторую реальную пользу теория миазмов все же принесла. Проблемы, связанные с затхлой, зловонной водой дали толчок санитарным реформам в Англии. Летом 1858 года началось «Великое зловоние»: из-за жары невыносимый запах, исходивший от разлагающихся человеческих фекалий и промышленных отходов, сбрасываемых в Темзу, стал еще резче. Зрелище было поистине адское: переполненные выгребные ямы выделяли метан, который временами воспламенялся и взрывался. Тому лету предшествовали три эпидемии холеры, унесшие жизни тысяч лондонцев. Инженер-строитель Джозеф Базэлджет спроектировал новую систему канализации, насосных установок и дренажных стоков, благодаря которой в итоге удалось значительно снизить заболеваемость холерой.

Иллюстрация, посвященная борьбе с сыпным тифом и предупреждающая об опасности миазмов, или «дурного воздуха», 1885 г.

С теорией миазмов соперничали и другие идеи. Одной из них была появившаяся в середине XIX века зимотическая теория, пророчески утверждавшая, что причиной заболеваний являются живые организмы, или микрозимы (от греч. mikros – «малый» и zumoûn – «вызывать брожение»). Можно сказать, что это был шаг в верном направлении, вот только считалось, что из этих крошечных элементов – микрозимов – состоит все сущее, в том числе камни, растения и животные. Один из сторонников этой теории, Антуан Бешам – французский ученый и соперник Луи Пастера – считал, что микрозимы образуют клетки и живые организмы. Если же условия обитания в теле природного хозяина становятся для них «неблагоприятными», они порождают патогенные микробы.

Несмотря на совершенные им важные открытия в области органической химии (разработку красителей и предшественников антибиотиков), предложенная Бешамом теория микрозимов себя не оправдала.

♦♦♦

Еще одна весьма увлекательная, но совершенно ошибочная концепция возникновения заболеваний – это теория самопроизвольного зарождения, или предположение о том, что живые организмы возникают из неживой материи. Вот несколько примеров:

Устрицы самопроизвольно появляются из ила.

Восточные ветры приносят книжных червей, портящих библиотечные книги.

Анчоусы образуются из морской пены.

Личинки сами собой возникают в испорченном мясе.

Пчелы самозарождаются в бычьих трупах (в византийских текстах этот процесс упоминается под названием «бугония»).

В начале XVII века Ян Баптиста ван Гельмонт утверждал, что за три недели в горшке с пшеницей и грязным бельем может вырасти взрослая мышь, и что если положить перетертый базилик между двух кирпичей, получатся скорпионы.

Впрочем, идея спонтанного самозарождения жизни появилась задолго до ван Гельмонта. В VI–V вв. до н. э. древнегреческие мыслители рассуждали о возникновении живых существ при взаимодействии разных стихий: так, рыбы якобы появлялись в воде под воздействием солнечного света. В IV веке до н. э. Аристотель упоминал, что определенные живые организмы «возникают из гниющей земли или растительной ткани, подобно некоторым насекомым; другие само-зарождаются внутри животных вследствие секреции их собственных органов»[12]12
  Перевод В. П. Карпова.


[Закрыть].

Однако другие ученые, такие как итальянский врач, биолог и естествоиспытатель Франческо Реди, всеми силами старались доказать, что это сущие небылицы. В 1668 году он опубликовал результаты простого и вместе с тем изящного эксперимента. Он положил мертвую змею, рыбу, нескольких угрей и кусок молочной телятины в разные сосуды и плотно их закрыл, а затем взял еще несколько емкостей и поместил в них мясо, но оставил их открытыми. Личинки появились лишь на гниющем мясе, которое лежало в открытых сосудах. Дабы развеять сомнения тех, кто утверждал, будто на результаты опыта повлияло отсутствие свободного доступа воздуха, Реди его обеспечил, накрыв емкости тонкой кисеей (хлопчатобумажной тканью). Личинки в этих сосудах все равно не появились. Результаты эксперимента подтвердили идею, приписываемую предшественнику Реди, английскому врачу Уильяму Гарвею, который говорил: Omne vivum ex vivo, что в переводе с латыни означает: «Все живое от живого».

Так называемая Papier d’Armenie, или «армянская бумага», пропитанная смолой особого вида деревьев, считалась средством против различных заболеваний, включая холеру и круп.

♦♦♦

Высказывались и другие теории. В древнеиндийских джайнистских священных текстах VI века до н. э. упоминаются «нигоды» – субмикроскопические существа, живущие повсюду, в том числе в организмах растений и животных. Древнеримский ученый и писатель Марк Теренций Варрон советовал остерегаться болот, утверждая, что там «заводятся какие-то крохотные существа, которых нельзя уследить глазом, но которые попадают по воздуху через рот и нос внутрь тела и производят тяжелые заболевания»[13]13
  Перевод М. Е. Сергеенко.


[Закрыть]. Этих существ он назвал латинским словом animaculae, что означает «маленькие животные». Весьма впечатляющая научная догадка для I века до н. э., но не стоит забывать, что Варрон также верил, будто можно облысеть, если обстричь волосы во время растущей луны. Персидский ученый-эрудит Ибн Сина также рассуждал о возможности существования микроорганизмов. Но его идеи, как и догадки Варрона, остались незамеченными на фоне более популярной теории миазмов.

Время шло, и ученые все ближе подбирались к истине. В 1546 году итальянский медик Джироламо Фракасторо высказал предположение о том, что некие создания, подобные семенам, передают инфекции от одного организма другому – либо через касание, либо по воздуху. Во II веке греческий врач и философ Гален, чья гуморальная теория преобладала в западных представлениях о медицине более тысячи лет, говорил о так называемых «семенах болезни». Но самое знаменитое открытие, навсегда изменившее путь развития науки о природе микробов, было сделано лишь в 1767 году.

Совершил его нидерландский ученый Антони ван Левенгук, современник прославленного голландского живописца Яна Вермеера. Сын корзинщика и дочери пивовара, сам Левенгук торговал одеждой. В возрасте сорока с небольшим он занялся изготовлением и шлифовкой линз и со временем научился мастерить стекла, увеличивавшие предметы в триста раз, то есть десятикратно превосходившие те, что использовались в то время для изготовления микроскопов.

Благодаря линзам Левенгука теория стала истиной. Его взору предстали озерные водоросли, кровяные клетки, сперматозоиды, протисты, похожие на покрытые щетинками колокольчики, и «весьма изящно шевелившиеся, крохотные живые анимакули», обитавшие в его зубном налете.

Другими словами, Левенгук открыл неизведанную вселенную.

И не он один. С помощью менее мощных микроскопов удавалось добыть схожие, хоть и не столь разнообразные сведения: в 1665 году английский ученый, архитектор и эрудит Роберт Гук разглядел в микроскоп плесень, а немецкий энциклопедист Афанасий Кирхер к тому моменту уже успел обнаружить «бесчисленное множество червячков» в уксусе и молоке, в связи с чем высказал предположение о том, что чуму вызывают микроорганизмы. (Кирхер также известен как автор трудов о Египте и Китае, исследователь вулканов, изобретатель рупора и создатель «волшебного фонаря»[14]14
  «Волшебный фонарь» (он же диапроектор) – устройство для проецирования увеличенного изображения на стену с помощью системы линз.


[Закрыть], а еще – как человек, считавший броненосца гибридом черепахи и дикобраза).

Крошечный мир, распахнувший свои двери благодаря мощным микроскопам, колоссальным образом повлиял на теории возникновения заболеваний.

К началу XVIII века врачи и ученые стали высказывать предположения о том, что возбудителями таких болезней, как оспа, были микроорганизмы, которые порой называли «червячками» или невидимыми невооруженным глазом «ядовитыми насекомыми».

Живя в мире стандартных размеров, где людей мучила рвота, беспрестанная диарея, сыпь, воспалившиеся лимфатические узлы и горячечный бред, ученые пытались приглядеться к мелочам, придирчиво проверяя различные теории возникновения инфекционных заболеваний.

Копия микроскопа Левенгука.

Что в имени тебе моем?

Бактерии, вирусы и паразиты

Термин «бактерия» не похож на другие известные нам слова. Он был образован от греческого понятия baktron, подразумевающего под собой прут, посох или дубину, ведь первыми были открыты палочковидные бактерии. Под уменьшительной формой bakterion понималась короткая палочка или трость. Впервые этот термин употребил немецкий натуралист Христиан Готфрид Эренберг в 1838 году.

Слово virus пришло в поздний среднеанглийский язык из латыни, где так называлась слизь, дурно пахнущая, грязная или отравленная жидкость или же сок ядовитого растения. Лишь в начале XVIII века этот термин был впервые использован для описания инфекционных агентов, вызывающих венерические заболевания[15]15
  В русский язык слово «вирус» пришло только в начале XIX в.


[Закрыть]. (В 1972 году, одновременно с телеканалом HBO, компанией Atari и цифровыми часами, появилось понятие «компьютерный вирус».)

Термин «паразит» произошел от греческих слов para («рядом») и sitos («злаки, пища, хлеб»). Вместе они обозначают нечто, трапезничающее за чужим столом, а иногда и за чужой счет. Это удивительное понятие, возникшее в XVI веке, также можно использовать в отношении дармоеда, подобострастного льстеца или подхалима. Синонимичное английское слово toady представляет собой сокращение от toadeater[16]16
  В переводе toadeater значит «прихвостень, прихлебатель», а буквально – «пожиратель жаб».


[Закрыть]: так называли людей, которые работали на уличных мошенников и, судя по всему, поедали ядовитых жаб, чудесным образом оставаясь в живых благодаря змеиному маслу, которым, разумеется, торговал неподалеку тот самый шарлатан.

Эпохальное открытие совершил венгерский врач-акушер по имени Игнац Земмельвейс, работавший в венском роддоме. После того, как домашние роды стали менее популярны и широкое распространение на западе получили так называемые «родильные дома», начала свирепствовать послеродовая лихорадка, также известная как родильная горячка. Тогда, как и теперь, при родах, как правило, присутствовал врач или акушерка. Если они проходили тяжело, медики могли воспользоваться щипцами, чтобы извлечь плод и помочь матери.

Окрашенные по Граму бактерии-стрептококки, вызывающие ревматическую лихорадку и скарлатину.

Через несколько дней после появления ребенка на свет у некоторых рожениц начинались мучительные боли внизу живота и повышалась температура. Лохии – естественные послеродовые выделения – приобретали дурной запах.

Тело сотрясал озноб с судорогами – порой до того сильный, что пациентка, казалось, сколет себе эмаль, стуча зубами. Затем начиналась тошнота и рвота, и зачастую все заканчивалось летальным исходом.

В чем причина? Сепсис, вызванный бактериями, переселившимися в матку женщины с грязных рук принимавшего роды врача. Но в то время считалось, что виной может быть что угодно – от миазмов до неблагоприятного эмоционального состояния матери. Земмельвейс, однако, заметил, что уровень смертности в палатах, где работали акушерки, составлял всего 2 %, а в отделении, где за пациентками ухаживали обучающиеся медики – целых 16 %. В перерывах между обходами те самые студенты зачастую посещали вскрытия – причем стоит отметить, что проводивший их патологоанатом скончался от заражения крови, поранившись во время процедуры.

Прослеживалась взаимосвязь. Акушерки и их ученицы мыли руки, а студенты-медики – нет. Земмельвейс заставил всех врачей обрабатывать ладони раствором хлорной извести, и уровень смертности мгновенно упал до 2 %. Схожие выводы сделал и Оливер Уэнделл Холмс-старший, известный поэт и эрудит, близко знакомый с Ральфом Уолдо Эмерсоном. К сожалению, опубликованные идеи Холмса были подвергнуты насмешкам. В то время хирурги работали в фартуках, твердых от запекшейся крови и гноя, что считалось признаком профессионализма: хороший врач проводил операции одну за другой, не отвлекаясь на мытье рук. Американский медик-акушер по имени Чарльз Мейгс пришел в ярость от заявлений Холмса. «Врачи – джентльмены, а руки джентльмена чисты», – сказал он.

Вот только он ошибался. Приблизительно в то же время английский врач Джон Сноу рассуждал о том, что миазмы – полная чепуха: в 1849 году в своем эссе «О способе передачи холеры» (англ. On the Mode of Communication of Cholera) он писал, что этим заболеванием можно заразиться через «выделения больных [диарею], судя по всему, содержащие некие вещества, которые при случайном проглатывании» вызывают болезнь. Другими словами, он описывал фекально-оральный механизм передачи инфекции, что звучит немногим лучше следующего объяснения: в какашках содержатся болезнетворные микробы, которые случайно попадают с едой в организм других людей, которые потом выделяют их уже со своими какашками, тем самым заражая остальных. Сноу даже советовал пить только кипяченую воду. А ведь в то время люди сознательно пили жидкость, в которой плавал мусор и экскременты. Идея ее кипятить была настолько прогрессивной, что никто этого делать не стал (см. главу «Холера», стр. 349).

К 1860 году еще один революционный эксперимент был осуществлен на лабораторном столе Луи Пастера. Этот ученый – основоположник пастеризации (нагревания продуктов питания и жидкостей для уничтожения всех болезнетворных и вызывающих порчу бактерий) – провел исследования с целью доказать, что причиной родильной горячки были бактерии. Он взял образцы крови у страдавших лихорадкой рожениц, а затем вырастил культуру в курином бульоне. Изучив ее под микроскопом, он увидел цепочки выросших в питательной среде клеток, которые, по его словам, напоминали жемчужные бусы, «спутавшиеся в небольшие клубки». Вполне вероятно, что он обнаружил бактерии вида Streptococcus pyogenes (от греч. streptococcus – «нить или цепь зерен» и pyogenes – «гноеродный»).

Французский микробиолог Луи Пастер.

Однако этот опыт не стал определяющим в карьере Пастера. В первую очередь своей славой он обязан другому эксперименту, для которого он использовал колбу с бульоном, стерилизованным методом кипячения, нагрел ее и загнул горлышко, придав ему форму буквы S. Таким образом, при попадании внутрь воздуха любые содержащиеся в нем частицы должны были остаться на стенках сосуда, не попадая в емкость с бульоном. После этих манипуляций бульон оставался чистым. Если же ученый оставлял колбу открытой, жидкость мутнела и наполнялась бактериями. Тогда он вновь изогнул горлышко, но наклонил сосуд таким образом, чтобы жидкость попала в изгиб: оседающие на стенках сосуда микробы оказались в бульоне, и он помутнел. Каков итог? Теория самозарождения была окончательно опровергнута.

♦♦♦

К концу XIX века зарождающаяся наука бактериология пришла на смену теории миазмов. Последняя окончательно канула в лету благодаря работе немецкого врача и микробиолога Роберта Коха о сибирской язве. Кох брал образцы палочек Bacillus anthracis из организма зараженных овец, выращивал их в питательной среде, напоминающей бульон, изолировал бактерии и заражал ими мышей, у которых затем обнаруживались симптомы сибирской язвы. Он повторил этот эксперимент над двадцатью поколениями мышей (ленивым Коха не назовешь). После этого он выдвинул четыре ныне легендарных постулата, на основе которых можно доказать, что тот или иной организм является возбудителем заболевания (см. главу «Чума», стр. 74). И будучи человеком отнюдь не ленивым, он изобрел способ окрашивать бактерии, чтобы их было легче разглядеть в микроскоп, благодаря чему были открыты возбудители туберкулеза и холеры, что, в свою очередь, привело к созданию новых сред для выращивания бактерий. (Кох также помог своему помощнику Юлиусу Рихарду Петри в создании чашки Петри.)

Сегодня специалисты в области бактериологии, вирусологии и паразитологии чуть ли не ежедневно совершают важные открытия. Молекулярная биология пролила свет на многие загадки коварных микробов и помогла нам узнать то, чего Кох, Пастер и ван Левенгук даже представить себе не могли.

Можно ли назвать вирусы живыми?

Обнаружить вирусы оказалось куда сложнее, чем гораздо более крупные бактерии или паразитов, которых можно разглядеть в микроскоп. Вирусы, вызывающие такие заболевания, как грипп, БВРС, COVID-19, ветряная оспа, герпес, полиомиелит и ВИЧ-инфекция, значительно отличаются от бактерий. В первую очередь тем, что вирусная частица – это не клетка, но в ней содержится генетический материал – ДНК или РНК. Вирус можно убить с помощью определенных дезинфицирующих веществ.

Лист табака, зараженного вирусом табачной мозаики.

В 1886 году немецкий ученый Адольф Майер обратил внимание на заболевание, которое вызывало крапчатую пигментацию на листьях табака и передавалось от одного растения другому подобно бактериальной инфекции. Спустя несколько лет русский ботаник Дмитрий Ивановский пропустил сок листьев зараженного табака через свечу Шамберлана, которая задерживает частицы размером с бактерию, и обнаружил, что отфильтрованная таким образом жидкость оставалась заразной. Следовательно, что бы ни представлял собой поражавший табачные листья патоген, он был еще крохотнее. (Частица вируса табачной мозаики приблизительно в десять раз меньше бактерии кишечной палочки, которая в свою очередь втрое меньше человеческого эритроцита. Некоторые вирусы, такие как возбудитель полиомиелита, еще крохотней – в сто раз меньше бактерий.)

В 1935 году американский биохимик и вирусолог Уэнделл М. Стэнли, позднее удостоенный Нобелевской премии по химии, выделил кристаллы вируса табачной мозаики, а затем, растворив их в воде, получил жидкость, через которую инфекция передавалась здоровому растению. Это стало потрясающим открытием. Перед ним было нечто способное заражать живые организмы, храниться на полке в кристаллическом виде, а затем вновь оживать и вызывать инфекцию. Сам по себе этот патоген размножаться не мог. Он скорее напоминал механизм, снабженный генетическим материалом (ДНК или РНК), помещенным в белковую оболочку. Однако ему нужны были клетки, которые он смог бы инфицировать, «зомбировать», перепрограммировав их ради собственного размножения, а затем покинуть или даже убить. (Некоторые вирусы никогда не оставляют захваченные клетки.) По некоторым оценкам, в человеческих генах содержится сто тысяч фрагментов оставшейся с нами вирусной ДНК.

Стэнли обнаружил новый микроорганизм, который размножался не так, как уже известные живые существа. Мог ли он умереть? Да. Оказавшись в неблагоприятной среде или подвергнувшись влиянию определенных химикатов или дезинфицирующих веществ, он распадался и погибал.

Он питается? У него есть обмен веществ? Он дышит? Нет – по крайней мере, не сам по себе. Некоторые сравнивают вирус с семенем: он хранит в себе некий потенциал, но не может действовать автономно, пока не сложатся подходящие условия. И все же цель вируса заключается не только в существовании, но и в самовоспроизведении. А разве это не равноценно стремлению к жизни и размножению?