Текст книги "Планета исчезающих слов"

– Надо пустить в открытый эфир видео с моими спортивными достижениями))

– Отставить болтовню!

– Слушаюсь, командир!

– Носатый и кряжистый, с густыми чёрными бровями – это Пат, – комментирует Чени. Он кажется свирепым. Отлично подходит для морального подавления противника. В реальности он самый добрый из нас и возится с нами как мамка. Его физическую силу мы нагло используем для поднятия тяжестей. Раньше спорили: откажется – не откажется? Теперь перестали – стало скучно, он соглашается всегда.

Теперь оба пытаются ходить так, будто несут по чемодану в каждой руке. Очень похожи на лягушек – ноги полусогнуты, но прыгучесть не уменьшается.

– Я надеялся, что получится обойтись без утяжелителя, но нет. Нас сразу вычислят. Погоди, сейчас принесу.

Патер одним прыжком допрыгивает до своей капсулы, заглядывает в люк и вытягивает оттуда две толстые свинцовые пластины.

– Ты предлагаешь мне с этим везде ходить?

– Привяжи к рюкзаку. Научишься ходить – выбросишь.

– Вот всегда так. Только научишься летать, как тебя свинцовым кирпичом к земле.

– На земле ты что-то не жаловался.

– Я не знал, что такое счастье. – и добавил совсем без смеха, – Иногда этого правда лучше не знать.

– Ты меня в гроб сведёшь своей философией! Я тебе всего лишь дал привязать к рюкзаку какую-то болванку, а ты скоро заплачешь.

– Никак нет, командир!

Утяжелитель крепится к рюкзаку специальной сеткой, и походка действительно становится приличней.

Чен продолжает комментировать за кадром, – «На каждом из нас висел гаджет, по которому мы могли легко друг друга найти. Надо было проверить точки нашего положения по карте и вообще сориентироваться»

На экране Пат, тыкающий толстым пальцем в карту

– Вот это лес. За ним город. Ночь тут короткая, надо идти.

Потом оба замирают, завороженно глядя на то, что тут называется лесом. В нём видны и привычные деревья, но в основном лес – это огромные растения, похожие на цветные водоросли. Они мягко покачиваются, хотя ветра нет. Особенно хороши розовые светящиеся стручки величиной с дом. Пат щёлкает пультом и обе капсулы принимают вид таких стручков. В природе они редко стоят посреди поля, но это мелкая аномалия.

Уже надо идти, но Патер перехватывает умоляющий взгляд и даёт ещё немного времени осмотреться. Чени садится на корточки.

– Это что? Какой-то шутник забыл, где находится настройка цвета?

Всё, что располагается ниже примерно середины щиколотки, напоминает тонко и подробно прорисованную 3D графику в чёрно-белом режиме. Серая почва, серые камни, чёрные травинки и другие мелкие растения, мелкая живность: чёрная, серая, полосатая… Но чем выше, тем больше появляется ярких, почти анилиновых красок. И все крупные растения насыщены цветом, пожалуй, даже чересчур на наш земной вкус. Как будто оказался в детском мультике. Патер говорит, что мягкие и сдержанные цвета – редкость и очень ценятся у местной знати.

Некоторые листья оказались резными как рождественские снежинки, которые на земле вырезают дети. Только снежинки белые, а листья цветные. И узоры их прихотливей и разнообразней. С кончиков некоторых листьев свешивались красные или чёрные ягоды на тоненьких ножках.

– Красные – сладкие, а чёрные – кислые, – сказал Пат. – Ядовиты только светящиеся. А резными листьями девушки украшают одежду. Они долго сохраняют и форму, и цвет. Он улыбнулся чему-то. Похоже, воспоминанию.

– Пошли. Ни к чему светящемуся не прикасаться. Ничего не пробовать. На живность не реагировать. Даже не смотреть.

Здесь изображение пропало, остался только голос Чена. Пришлось напрячь воображение. Я закрываю глаза и слушаю. Всё последующее повествование ведётся от его имени.

Не реагировать и не смотреть оказалось самым трудным заданием. Из зарослей очень скоро показались круглые любопытные глаза и мохнатые уши. Их владельцы, похожие на мартышек, только с присосками вместо коготков, смешно щёлкали языками, старательно привлекая к себе внимание. И я всё-таки совершил ошибку. Совсем немножко поцокал в ответ, и на меня обрушилась целая стая. Скакали, трепали, хватали за всё подряд.

– ЗАМРИ! – крикнул Пат.

И я застыл, как вкопанный, хотя ужасно чесались места, к которым эти твари прикасались. Они уже не казались такими милыми, а места их касаний начали темнеть. Поскакав на мне ещё немного, звери потеряли интерес и скрылись в зарослях.

Подскочивший Патер выпалил почти зло:

– Запомни раз и навсегда. Любую мою команду исполнять с абсолютной точностью. Срочно протри поражённые места. Через три минуты будет поздно.

Он сунул мне в руку бутылку с синей жидкостью, которую вытянул из кармана моего рюкзака.

– Мы были тут недолго, но многое успели понять. Умереть можно очень глупо, из-за совершенной ерунды.

Я вспомнил, что кто-то тогда не вернулся, но расспрашивать не стал. Лес стал казаться тёмным и враждебным. Кое-где виднелось розовое свечение, отражавшееся холодком в груди.

Если дальше и были какие-то опасности, я их не видел, стараясь смотреть только вниз и ступать по следам Пата. Мы благополучно дошли до края леса и даже немного поспали в походной палатке. Мне не хотелось, но Пат настоял. Надо было быть в форме.

Глава 4. Старик

Утром, сделав буквально несколько шагов, я выглянул из зарослей и обомлел.

– Невероятно, – прогудел командир за моим плечом. – Похоронная процессия. Чтобы так повезло в первый день…

Мы увидели совсем не то, что вы себе представляете. Не группа, не толпа, а буквально все. Все, кто только может ходить и кого могут нести. Бесконечная людская река, движущаяся по серой дороге. Быстро спустившись с нашей возвышенности, в ней можно было легко затеряться, но это только малая часть везения.

– Спуститься желательно незаметно, – прошептал Патер, – В толпе не болтай, а пока слушай меня.

– Когда на планете умирают старики, это возможность напитаться знанием и увеличить запас слов. Старикам даётся время говорить. Настоящее значение слов, произносимых голосом, не могут передать никакие книги, никакие написанные тексты. Здешние жители знают, но почти не воспринимают письменность. Написанные слова для них как пустые шкурки – оболочки, лишённые жизни. Поэтому для всех так важно послушать умирающих, пока они могу поделиться своей памятью. Старики иногда отказываются говорить, до последней минуты пытаются сохранить полноту своего мира. Потерять его страшно. Но большинство относится к передаче опыта ответственно. Надеюсь, что это такой случай.

Он сказал «даётся время». Это значит, что на протяжении всей своей речи человек остаётся в полной памяти. При этом в воздухе над местом действия возникает свечение неизвестной природы. А слова ясно слышат все, даже далеко стоящие. Когда свечение гаснет, опыт всех произнесённых слов покидает говорившего в один миг.

Такие паузы в действии закона возникали только в связи с особенными событиями, при которых собиралось вместе множество людей. О природе закона никто ничего не знал. Были те, кто считал, что им управляет всесильное божество, и те, кто верил, что Сам Закон и есть божество. Нам предстояло узнать истину.

Я вдруг сообразил, что могу ничего не понять. Что не знаю местного языка. Но Пат меня успокоил, хоть объяснение и звучало странно. На планету попали люди разных национальностей, так что поначалу и языков было несколько. Некоторые слова в отдельных языках были потеряны навсегда, но легко восполнялись теми же понятиями из других. В результате возник некий общепланетный язык, синтезированный из всех понятий, какие удалось сохранить разным народам. Полиглот Пат насчитывал до десяти синонимов одного и того же слова. Практически без оттенков значения.

Но это не главное. Постепенно выяснилось, что по мере проникновения закона в жизнь планеты, проблема понимания иностранной речи исчезла. Понятие передавалось мыслеобразом, на каком бы языке не звучало. Форма слова оставалась подобием музыкального сопровождения, которое могло звучать по-разному. Собственно, это глубже объясняет невосприимчивость к письменной речи. Письмо сохраняло форму, лишившись главного – живого мыслеобраза. То есть того, что местные и считали словом. Пат сказал, что мы тоже сможем эти слова воспринимать. Я постарался сосредоточиться.

Оказавшись в толпе, поразился её шумности. Этих людей никак нельзя было назвать молчаливыми. И только вслушавшись, замечалась странность. Все речи состояли из простой констатации фактов, точнее обозначения ясно видимых объектов и действий. На земле таких говорящих называют «господин очевидность».

– О! Красная шапка пришёл!

К толпе действительно приблизился высоченный детина в красной шапке. Раздался смех. Он видно был кем-то вроде местного клоуна и глуповато широко улыбался.

Некоторые окликали друг друга по имени. Полный господин в чёрно-белой полосатой тунике гордо произнёс:

– Моя младшая дочка! И жестом указал на маленькую девочку в пёстром платье.

– Красивая девочка, – сообщила дама в зелёном. Девочка действительно была кукольно-красива.

Выпяченная губа господина довольно дёрнулась.

– Новые ботинки! – хвасталась подружке девушка в немыслимого цвета шляпке, приподнимая край платья.

– Ботинки, – эхом повторяла та, пробуя на вкус звучание слова.

– Мы идём вместе.

– Нас четверо, мы идём туда.

– Мальчика несут, он болен.

Последнее – пожалуй, высшей сложности предложение из всех, какие нам пришлось услышать. При этом всеми этими пустейшими банальностями люди обменивались взахлёб. Это была драгоценная возможность хоть как-то поговорить. Может и услышать что-то новое по дороге к главному празднику. Всех захватило радостное возбуждение. А я вдруг заметил, что совсем перестал замечать запах. А потом вдруг осознал, что понимал их речь без перевода. Так, будто всегда тут жил. Что-то тут было не так, но с этим я решил разобраться позже.

Мы остановились, дальше было уже не пройти. Но мне было хорошо видно.

Старик лежал на возвышении на простой лежанке. Вместо матраса под него подстелили несколько слоёв больших мягких листьев. А под спину и голову те же листья были свёрнуты в валики. Он скорее полусидел, откинув на верхний валик очень бледное и сухое лицо. Судя по почтительности, с которой с ним обращались, человеком он был непростым. Светло-серый хитон украшала сиреневая полоса – признак изысканности.

Лёгкое движение старческой руки – и воцарилась абсолютная тишина. Казалось, даже птицы замолкли. В двух шагах от меня продолжал улыбаться «Красная шапка». Я проследил направление его взгляда – в пространство над головой старика.

Взглянул туда, и в этот же миг толпа выдохнула глухим «Ох!» и немедленно снова стихла. Над помостом, где лежал старик, возникло синеватое свечение. Ощущение огромного таинства и какого-то высшего присутствия охватило всех. А потом раздался голос старика, ясный и сильный.

Никогда в жизни я не переживал такого воздействия человеческой речи. Возможно, так звучали для апостолов слова Христа. Поэтому они могли потом воспроизвести их в точности. Эти слова входили в сознание так глубоко и полно, что становились частью тебя, твоим опытом, твоей неугасаемой памятью. Их невозможно было забыть, я это сразу понял. Не надо было ничего записывать. На планете полагалось вести документацию и делать исторические записи, но это было для какого-то второстепенно-канцелярского мира. Или для пришельцев. Местные за настоящую признавали только живую речь.

Рассказ старика длился несколько дней. Он счёл своим долгом передать слышанное от предшественников, а это было как раз то, что мы искали – история! Начал с того, что с горечью констатировал, что никто не знает, откуда они пришли. Все самые древние сказания начинались с того, что память о планете исхода утрачена.

– Сейчас мы считаем планету своим домом, – говорил он. – И мне уже трудно понять, почему все старики, которых мне довелось слышать, уверены в том, что мы здесь пришельцы. Но вы должны сохранить это знание.

Потом заговорил о законе и сразу обрушил ставки тех, кто считал, что закон существовал всегда. По его словам, когда люди осознали его действие, первой реакцией был шок, но постепенно удалось приспособиться. Было замечено, что с самыми простыми понятиями почти нет проблем. С теми, которые обозначали предметы видимые. Потеря знания восполнялась сразу. Попросишь кого-то «Передай яблоко», и сразу видишь и предмет, и действие. Тем более, что знание, хоть однажды бывшее, восполнялось особенно быстро. И детей можно было легко учить словам. Точно так же, как мы это делаем на земле. Правда, родители предпочитали подстраховываться и обучать детей парами. Говорил всегда один, а другой показывал.

А потом детей надо было хорошенько испугать потерей слова. Этот страх поселялся в душах, чтобы не уйти никогда.

Мы наблюдали сцену – работающих отца и сына. Отец, стоя на деревянной лестнице, что-то приколачивал к перекладине над дверью. Сказал: «Молоток». Сын тотчас же подал ему. Скомандовал, – «Гвозди». А сын замешкался, пытаясь открыть коробку. Отец испуганно обернулся, в глазах растерянность, почти паника. Когда сын поспешно протянул гвозди, приговаривая для верности «вот гвозди», отец заворчал нечленораздельно, но успокоено. В сущности, эти люди жили в состоянии постоянного стресса, уже не замечая этого.

Было назначено суровое наказание за речевой подлог и обман. Если кто-то видел, что на просьбу о яблоке тебе передавали грушу, обманщика отправляли на сбор ядовитых растений, из которых делали лекарства, яды и некоторые красители. Срок не назначали, там умирали быстро. И это нельзя назвать неоправданной жестокостью. Люди осознали, что можно вообще потерять язык, а значит и всякую возможность коммуникации. Не знаю, известно ли им что-нибудь о Вавилонской башне, но они подстраховались, простые понятия более-менее удалось защитить.

А вот с понятиями сложными, прожитыми, выстраданными люди настолько не хотели и боялись расставаться, что они постепенно стали стираться из памяти. Старик постарался вспомнить все оттенки чувств, каким он знал названия: трагичные и смешные. Толпа реагировала очень живо. Да и у меня то наворачивались слёзы, то возникал неудержимый смех. Но в целом он с грустью констатировал, что теперь словесное общение стало мелким, бытовым. Почти всё, что за гранью быта и наглядной повседневности, перешло в область неопределённых жестов и невнятных звуков. Даже сами чувства, не огранённые словесной формой, с трудом осознавались, плохо дифференцировались и пугали своей непостижимостью. Все согласно кивали головами.

– Но древние книги!.. – вдруг воскликнул старик.

Люди растерянно переглянулись.

– Да, книги. Не удивляйтесь. Раньше были люди, умеющие их воспринимать. Я не застал их, но мне рассказали, что книги говорят о том, что в прежние времена были даже певцы и поэты. И даже устраивались поэтические и певческие состязания соперников, влюблённых в одну прекрасную даму. Слово любви, облечённое в поэтическую форму, становилось настоящей стрелой Амура.

Глава 5. Состязание поэтов.

Старик приподнялся на своём ложе и мне показалось, что он помолодел. Глаза его сияли, на скулах появился горячечный румянец. Заботливые сиделки прикладывали к его лбу и лицу кусочки ткани, смоченные в какой-то жидкости, но он оттолкнул их рукой. Даже голос его изменился, стал торжественным и вдохновенным.

– Время замирало до окончания состязания, и результат

проявлялся после всех выступлений. Для влюблённых это

было серьёзным риском, но в эпоху Героев, как она называлась, честь и любовь ценились выше жизни.

Он начал рассказ о состязании, и случилось что-то странное. Все погрузились в транс. Не смотрели на старика, не ловили каждое слово, а будто отключились. Кто-то покачивался, кто-то медленно вращался, кто-то сел на землю и обхватил колени руками. А потом в транс провалился и я. Ничего подобного я никогда не испытывал. Уже потом, анализируя, я понял, что силой слов говорящего погрузился в ту реальность, которую он нам описывал. То есть, не в настоящую, а созданную описанием. Позже я понял, что в передаваемой через века картине какие-то слова забывались, какие-то детали домысливались, так что то, что мы видели, было уже творчеством старика, но основанном на том, что ему было показано очень ясно. Так, что он не мог этого забыть.

Степень реальности переживаемого была феноменальной. Это я могу сказать даже геймерам, привыкшим путешествовать по виртуальным мирам. Воспроизводимый мир и все люди в нём были настоящими, хоть и отделёнными от нас почти веком. И мы стояли под тем же небом, вдыхали тот же воздух и слышали такое же пение птиц.

Состязание поэтов проходило на высоком и пологом холме. Его можно увидеть с того места, где мы собрались в реальности. Место идеально подходило для того, чтобы множество людей могло расположиться вокруг главной сцены. Были устроены специальные места для знати, которая тогда только появилась.

Собственно, сцены в привычном нам смысле не было. Был высокий, пышно украшенный цветами трон для невесты, на который надо было подниматься по специальному длинному помосту. А напротив простые плоские площадки для соискателей её руки, приподнятые на высоту человеческого роста. Их было три, к каждой приставлена ступенька.

Характер украшения трона мог многое сказать о невесте. Она сама должна была выбрать цветовую гамму и расположить цветы по своему вкусу. Это всегда учитывали зрители, делавшие ставки. Считалось, что сердце простушки никогда не отзовётся на сложную, со множеством скрытых значений поэзию. Даже если это будет гениально. Хотя ничего нельзя было знать заранее.

Зазвучала музыка. Не сразу фанфары или что-то в этом роде, а очень тихая, заставившая всех прислушаться и перейти на шёпот. По дорожке, украшенной по краям светящимися растениями с длинными листьями, из лесных зарослей вышла девушка. Я отметил про себя, что растения ядовиты и расположены опасно. Похоже, что о том же подумали все присутствующие. А девушка улыбнулась и легко и быстро дошла до помоста, ловко уклоняясь от непредсказуемых колебаний этой в буквальном смысле убийственной красоты.

– Рисковая, – кто-то прошептал в толпе.

Я стал изучать её одежду и украшение трона. Пришёл к выводу, что делающим ставки, любящим простые и ясные подсказки, сегодня придётся непросто. И в одежде, и в выбранной гамме, было сочетание сдержанных, сложных цветов с очень яркими и смелыми вставками и украшениями. Она безусловно была с характером творческим, в котором была и способность тонко чувствовать, и лихой и смелый задор, который она не считала нужным как-то причёсывать. Я ещё не разглядел её лица, но от подачи пришёл в полный восторг.

Музыка заиграла что-то очень позитивное и солнечное, народ заулыбался. Под эту мелодию легкой походкой она шла по парапету. Мне ужасно хотелось увидеть её лицо, но я слишком далеко стоял, а толпа была плотной. Видимо, положение в реальности переносилось в пространство повествования. Вокруг меня действительно было слишком много людей. «А нельзя ли использовать разницу гравитации?», – мелькнула шальная мысль. В следующую секунду я уже продвигался в сторону леса. Едва меня скрыли заросли, выложил свой свинцовый груз, постаравшись запомнить место, оттолкнулся и в два прыжка оказался на нужном расстоянии.

К парапету я приблизился как раз тогда, когда она повернула голову и улыбнулась людям. Я успел подумать, – «Ух ты! А она похожа на японку», – и тут ведущий провозгласил её имя – Сой Йо. «Уж не с земли ли они все? Этого не может быть».

Сой изящным движением села на свой цветочный трон. Музыка сразу изменилась, в ней появились задумчивость и лиричность. Музыкальное оформление скорее всего тоже её!

Настала томительная пауза перед появлением первого жениха.

– Интересно, что будет, если она откажет всем, если никто не тронет её сердца?

Я, кажется, начинал ревновать.

В её лице меня удивило состояние. Она совсем не выглядела хозяйкой ситуации и повелительницей сердец. А когда появился первый жених, откровенно испугалась. Она не может всем отказать! – понял я. Она обязательно должна кого-то выбрать и здорово рискует своей судьбой. Отсюда и такая подача. Чтобы вызвать смятение у недостойных и слабых. У тех, кто не её уровня. Но всегда существует одна опасность – люди, глухие и слепые настолько, что просто не видят ни её, ни уровня. И почему-то очень уверенные в себе.

Первым женихом оказался грубоватый парень в серой робе, украсивший себя ярким аляповатым цветком. Он широко кланялся публике, а Сой по-свойски махал рукой. Она напряжённо улыбалась. Зрители хихикали. Ведущий провозгласил его имя – Корнуэль Шесби. Я почему-то подумал, что по-настоящему его зовут просто Кон, а претенциозно-манерное Корнуэль он придумал час назад. Сой буквально вжалась в свой трон, хоть и старалась улыбаться и сохранять королевскую посадку головы.

Но вот толпа зашумела и показался второй жених. Пружинистой, я бы даже сказал спортивной походкой он подошёл к своей площадке, оттолкнулся от ступеньки, легко запрыгнул на возвышение и озарил Сой такой улыбкой, от которой любая из известных мне женщин умерла бы на месте от счастья. Сой слегка улыбнулась в ответ и уселась поудобнее. Её страх исчез, она включилась в игру.

– Рон Кидли – объявил ведущий.

Толпа восторженно загудела. Я посмотрел на господина Корнуэля Шесби. Опущенные плечи, потухший взгляд. Он физически уменьшился в размере. Видно, только сейчас понял во что ввязался. Я злорадствовал! Ты, тупой деревенский детина, понял какая перед тобой девушка, только когда на неё засмотрелся этот самодовольный петух? Да он волоска её не стоит! Я ненавидел их всех.

Третий появился как-то тихо. Незаметно прошёл через толпу. Но на помост взлетел так же легко, как и красавец Рон. Был он немного ниже ростом и не такой плечистый. Но ладно сложен и весь какой-то лёгкий, с лицом, на котором мгновенно отражалось каждое движение чувства и мысли. Я засмотрелся на это удивительное явление, подобное отсутствию телесности. Даже упустил из виду изменение состояния Сой. Она смотрела с интересом, но без откровенного восторга. Можно понять – красавчик Рон был действительно очень хорош. А это при прочих равных имело значение.

– Лариус Марциус! – воскликнул ведущий, и кое-где в толпе тоже послышались приветственные крики. У него были свои горячие поклонники.

Началась церемония вручения подарков невесте. Порядок сохранялся: первым Корнуэль, потом Рон, последним Лариус.

К парапету подвели большую белую корову. К моему удивлению, никто не засмеялся, а Сой выглядела искренне благодарной. Она встала и произнесла:

– Это прекрасный подарок, Корнуэль. Она очень красивая.

– Она тоже выбирает слова, – подумал я. Но второй мыслью было то, что она сегодня много получит. Чем-то можно и рискнуть.

Корнуэль краснел и смущался. Был тронут, но уже знал, что рассчитывать ему не на что. А мне стало понятней, что произошло. Деревенский парень видел в Сой миловидную девушку из бедной семьи, такую же, как и он, ничего больше. Считал, что, если он умеет немного рифмовать, этого будет достаточно, чтобы завоевать её сердце и обеспечить себе семейный уют до конца дней. Слепец не виноват в том, что слеп.

Пришла очередь Рона. Подарок был ожидаемо пышным, богатым и эффектным. Много лент, много цветов и даже фейерверк. Всё было старательно срежиссировано – цветы вылетали из рога изобилия, и под конец Сой на своём изысканном троне оказалась осыпанной пёстрыми лентами и яркими цветочными гирляндами. Это было ужасно, но главным было ожерелье. Действительно красивое и светившееся волшебным голубоватым светом. В толпе зашушукались. Ведущий жестом потребовал показать ему вещь. А потом объявил.

– Это украшение сделано с использованием редкого светящегося растения. Цветы заключены в прозрачные капсулы и не будут касаться кожи.

Толпа возмущённо загудела.

Ко мне вдруг протиснулся Пат и загудел на ухо:

– Обрати внимание. Ведущий произносит длинные предложения. Ведущим всегда выбирают самого опытного и искусного знатока закона. Он говорит много, но придерживается обычных правил – всё, что он называет, он видит.

Но мне было не до ведущего. Я пытался вместить услышанное. Этот красавчик Рон сделал Сой эффектный, но смертельно опасный подарок.

– Я принимаю дар, – произнесла она.

Протянула руку, взяла ожерелье и надела на шею. Оно озарило её прекрасное лицо, но я заметил страх и смятение, мелькнувшее в её глазах. Этот человек не любил её, хотя бросал ей вызов, а она была азартна.

Пришла очередь Лариуса. Он снял с шеи небольшой кинжал в резных ножнах и точным движением кинул его Сой. Она поймала.

– Прошу тебя, моя королева. Если я проиграю, убей меня. Мне будет приятно знать, что твоя рука сделала это.

Толпа вдруг зашумела, но не по поводу его слов, а потому что в воздухе появилось свечение.

– Он говорил свободно, не оглядываясь на закон, – восхищённо шептал мне в ухо Патер. И закон покрыл его. Свечение появилось раньше начала состязания.

Сой и Лариус молча смотрели друг на друга. Ленты Рона, повисшие на убранстве трона, стали выглядеть особенно нелепо.

– Обещай мне, – попросил Лариус.

– Обещаю, – прошептала она.

Протрубили начало состязания. Теперь невесте полагалось молчать до конца всех выступлений. Луч света высветил Корнуэла. Он был неглупым парнем и понимал, что заранее проиграл. Теперь надо было сохранить лицо и выйти из борьбы с наименьшими потерями. Читать приготовленный стих было опасно. Времени на подготовку не было. Его экспромт был не лишён выразительности и звучал так:

Вознесённая на трон красота – это то, что видят стоящие здесь люди.

Но никто не может видеть, о Сой Йо, какой трон я воздвиг в груди своей.

В этот момент он прижимал к груди руки, чтобы всем было понятно, что он имеет в виду. Он старательно избегал таких слов как душа, сердце и любовь.

Ты кажешься такой близкой. Я могу дотронуться до тебя рукой.

Но ты мучительно далека.

Я вижу, как ветер колышет край твоего платья,

Но ты остаёшься загадкой и чудом.

Так можно было продолжать бесконечно, Сой уже начинала скучать, но он не стал испытывать её терпение и быстро закончил.

Приди ко мне, о Сой Йо,

Стань моей королевой.

И вдруг выдохнул со всей болью и искренностью:

Я так долго о тебе мечтал!

Это было самое короткое выступление за всю историю поэтических состязаний. Сой улыбнулась и в утешение бросила ему цветочную гирлянду Рона. Гирлянда упала ему на голову и плечи и сделала совсем смешным и нелепым. Народ пытался сдерживаться, но то тут, то там вспыхивали смешки над незадачливым женихом. Впрочем, скоро внимание переключилось на Рона. Начиналось настоящее состязание.

Невероятно красивый, в эффектной театральной позе, в белой рубахе, сияющей в луче прожектора, он выдержал паузу и начал:

Я знал, что есть любовь.

Я слышал от начала

дыхания и слов, что лепетала мать,

Что существует мир, где сердце у причала

Бросает якорь, чтобы навеки стать

Частицей той земли, единственно-возможной,

Единственно-своей, единственно-родной.

По тоненьким мосткам, ступая осторожно,

Чтобы счастье не спугнуть и страхи превозмочь.

Сой замерла и приподнялась на своём троне. Народ слушал, затаив дыхание. Сердца раскрылись. Тут и там загорались маленькие принесённые с собой свечки. Рон сделал паузу и оглядел толпу. У меня было такое ощущение, что он собрал все эти доверчивые огоньки, расправил крылья и бросил в бешеный поток, наращивая ритм и не жалея глотки:

Я знал, что есть любовь. Но я не видел цели.

Слепые маяки светили в пустоту,

Я в шторм себя бросал, как в царские постели,

Я парус разрывал, как флейта немоту.

Сой едва заметно напряглась и медленно опустилась на сиденье трона. Но Рон её уже не видел. Он упивался собой и его несло в совсем опасную откровенность.

Я знал, что есть любовь. Но не познал и тени

Блаженства гибели в негаснущем огне.

В конвульсиях несбывшихся рождений,

В явленье ангела на огненном коне.

Он казался безумным. Воздух дрожал. Внезапно налетевший ветер погасил все свечки. А Рон поднял лицо к Сой.

О, я узнал тебя! Моя святая Муза!

Ты жизнь иль смерть моя? объятья отвори.

Ни мужа без жены, и ни жены без мужа

Не будет в небесах. Но мы навек одни.

Мы избраны судьбой, нам этот мир чужбина.

Мы выше, мы в кольце невидимых комет.

В пустом мельканье дней, в огне летящих лет,

В сиянье вечности нам жизнь и смерь едины.

Когда он закончил, толпа взорвалась аплодисментами. Я бы даже сказал, переходящими в овации. Но Сой была спокойна. Она что-то важное для себя поняла и даже не пыталась улыбаться.

Она встала и бросила гирлянду Рону, только чуть приподняв уголок губ. Гирлянда упала красиво и прекрасно смотрелась на его театральной фигуре. А он смотрел на Сой, постепенно осознавал, что с ним будет дальше, и его глаза наполнялись ужасом. Игры со смертью, которыми он привык бравировать, оказались не так безобидны и очень близки к воплощению, хоть он и очень старался себя обмануть.

– Здорово же он её напугал! – прошептал Пат. Так, что даже тот деревенский увалень оказался милее.

– Тот не опасен, а Рон настоящий демон.

– Этот да. В конвульсиях.

– Пожалуй это даже пошло.

Наступил последний раунд состязания. Лариус в луче света казался совсем прозрачным. В том, как он смотрел на лицо Сой, озарённое голубоватым светом ожерелья, читалась неподдельная тревога. Но по правилам состязания пока он не мог ничего сделать. Однако произнёс:

– Надеюсь, я ничем не напугаю тебя, моя королева.

Сой горделиво вскинула голову

– Меня не просто напугать, – сказала она.

Но было видно, что замечание попало в точку. И не обидело Сой, а скорей поддержало. Как будто Лариус протянул ей руку, говоря, – Я понимаю твои чувства. Обопрись, я с тобой.

Она села поудобней и расправила плечи, стараясь не касаться спинки трона, чтобы случайно не раздавить хрупкие бусины.

А Лариус улыбнулся и начал читать:

Моя вселенная прекрасна!

Дрожит окошком слюдяным.

В нём солнце, быстрые стрекозы

И птичий гомон, и полёт.

В ней ты! И этим завершился

Мой поиск смысла бытия.

И если вдруг другой, не я

С твоей судьбой соединится,

То всё равно прекрасен мир

Тебя родивший. Счастлив я,

Тебя увидевший. И радость

Мою не сможет он отнять.

Она не в памяти – в крови,

В биенье любящего сердца,

В восторге, в пламени

Порой меня сжигающем.

В листве, где выкликают имя птичье

Твои сородичи. Ведь ты

Крылата и легка как сойка,

как яркий прочерк в небесах.

Порой мне кажется, что ты

Пришла к нам из другого мира.

Порой, что весь наш мир – твоя

Незамолкающая песня.

Что все деревья, травы, даже

Все ядовитые цветы

Тебя признали госпожой,

И служат все тебе с любовью.

Так мог ли я не преклонить

Колен и сердца, и ума

Перед тобой – дитя, царица,