Текст книги "Бумеранг из детства"

Отец воевал на фронте, мать еле-еле могла прокормить младших детей, и старшей Маше пришлось самой искать путь в жизни. Она поехала в недалеко расположенный большой город. Сдав экстерном экзамены за полный школьный курс и получив аттестат, Мария, веселая, здоровая и красивая девушка, поступила на вечернее отделение медицинского техникума и подрабатывала в военном госпитале. Она поставила для себя цель – во что бы то ни стало получить образование, и упорно добивалась ее, не забывая при этом помогать семье, где подрастали младшие сестренки и братишки.

Отец Марии демобилизовался после ранения в самом конце войны. Он недолго искал, чем можно прокормить семью. Морозы на северном Урале сильные, зима долгая. С едой по всей стране в то время было непросто, но вот выжить без теплой обуви на севере – невозможно. Валенки – типично русское изобретение типа войлочных сапог с мягкой подошвой, были нарасхват. Научившись катать валенки, Иван своим новым ремеслом кормил семью. Мария тем временем жила в городе одна, училась на врача, все время подрабатывала в больницах. В в тяжелое послевоенное время ей исполнилось двадцать два года. Девушка получила выстраданный диплом, а с ним и пропуск в жизнь. Молодую докторшу ждала работа в одной из больниц, где ее уже хорошо знали.

Однажды к ней в больницу пришел незнакомый мужчина. Он отозвал ее в сторонку, сунул в руку смятый бумажный треугольник.

– Тебе весточка от отца, – Незнакомец осторожно оглянулся вокруг и повернулся, чтобы идти назад.

– Подожди! С отцом все в порядке? – спросила Мария взволнованно – в руке она держала первое и единственное письмо отца, адресованное ей лично.

– Там все написано. Да спрячь письмо-то, оно не для чужих глаз… Прощай.

Глубже нахлобучив шапку на глаза, мужчина быстро пошагал прочь. Мария проводила его взглядом, зашла в пустую сестринскую комнату, разгладила смятые листки и начала читать коряво лежащие на бумаге строчки.

«Мария, – читала она, с трудом разбирая отцовский почерк, – не хотел тебе писать, чтобы раньше времени не расстраивать. Ты очень много сделала для семьи, я это ценю. Только благодаря твоим заботам твои братья и сестры не умерли от голода. Я всегда старался сделать для семьи все, что мог. Мы с твоей матерью были тоже молодые… Не моя вина, что до власти в стране дорвались коммунисты и разорили нас. Ты еще не знаешь всего, что нам пришлось пережить. Ты была совсем маленькая, когда комиссары пришли в нашу деревню и решили занять наш дом под сельсовет, а нашу семью, как кулацкий элемент, расстрелять. Михаил Черных, наш сосед, услышал их сговор и пришел к нам ночью, чтобы предупредить и помочь бежать. Той же ночью, тайком, как воры, мы бежали из собственного дома, чтобы не быть расстрелянными из-за того, что работали больше всех, а потому и жили лучше, чем другие. Да что там, эти нехристи, лишили нас всего, что я построил своими руками, лишили нас будущего. Много писать не могу – нет сил, да и опасно. Если хочешь, спроси у матери – она тебе все подробно расскажет – я ей разрешил. Мы пережили, дочка, много горя, раскулачивание, голод, войну, но все же остались живы и так надеялись на лучшую жизнь после войны. Сама знаешь, лучше не стало – так и продолжаем жить в голоде и страхе.

Профессия, которой я выучился после ранения, чтобы прокормить вас, убила меня. В доме, где мне приходилось работать, было всегда жарко и влажно, я часто выходил на улицу глотнуть свежего воздуха. Не мудрено, что я простудился и получил двухстороннее воспаление легких. Доктора говорят, без пенициллина не обойтись, и ты, как врач, это знаешь. Такими расходами я не мог обременять семью. В аптеках лекарство не купить, на черном рынке оно стоит больших денег, которых у меня нет. Да если бы и были, я не смог бы их отнять у семьи – еда для нас важнее лекарства. Мне осталось жить недолго, я почти не могу дышать, поэтому и пишу с просьбой не приезжать, чтобы не тратиться на дорогу. Лучше вышли деньги матери – ей они всегда пригодятся. Когда получишь это письмо, меня, скорее всего, не будет в живых. Прости за то, что не был ласков с тобой – меня этому никто не учил. Только теперь, умирая, я понял, что детям я старался дать многое, но так мало дал любви. Прости меня и береги семью, ты остаешься за старшую. Прощай. Твой отец Иван». Внизу стояла приписка: «Письмо не храни, время неспокойное, поэтому лучше сожги, а мои слова просто запомни».

Мария росла девушкой не сентиментальной, а такой же сильной и целеустремленной, как отец. Из письма она поняла, что теперь отвечает за семью. С этим знанием пришла к ней вся серьезность положения. Мария рано повзрослела, окружающие не зря считали ее надежной и ответственной. Вынужденный прагматизм почти не оставил в ее душе места для эмоций. Она не была внимательна к переживаниям других людей, никому не сопереживала всем сердцем. Получалось так, что она часто обижала других, не замечая этого, будучи сама не чувствительной к обидам. Раскаяния от этого она не испытывала, потому что была уверена в своей правоте.

Жизнь Мария прожила непростую – ее без остатка заполняло любимое дело. Она много лет проработала врачом в заводской поликлинике. Время подошло к пенсии, но женщина в пятьдесят пять чувствует себя молодой, бодрой и полной сил, и она продолжала работать, лечить пациентов. В коллективе ее ценили и уважали за безотказность, ответственность и профессионализм, хотя характер у нее всегда был прямой и резкий. Она знала это и часто повторяла, что дипломата из нее никогда не получится.

Вышла замуж Мария по большой любви и семейная жизнь ее сложилась удачно. С будущим мужем Николаем они познакомились на танцах в клубе, и уже через два месяца решили пожениться. Свадьба была скромная, но веселая. Дети не застаили себя долго ждать. Вначале родилась дочь нина, а за ней сын Костя. Супруги прожили счастливо больше тридцати лет, редко ссорились и быстро мирились. Они и дальше бы жили на радость детям и внукам, но Николай умер, не дожив до шестидесяти лет двух месяцев и двух дней. Его смерть подкосила немолодую женщину. На сороковой день после похорон она прямо за поминальным столом потеряла сознание.

Очнулась Мария на больничной койке только через две недели. Ее коллеги врачи тихонько перешептывались о том, что лучше бы уж она умерла. С таким-то инсультом она будет только обузой для родственников. Больная пришла в себя в плачевном состоянии. Оказалось, что ни ходить, ни говорить она не может – правая сторона тела была парализована. Врачи удивлялись ее выносливости и только качали головами – трудно поверить в то, что женщина осталась вообще жива после обширного инсульта.

Вопросов, куда везти больную мать после больницы, не возникло – ее забрала к себе дочь Нина. Младший брат Нины Костик жил с матерью, но недавно женился и ожидал прибавления семейства. Разговоров, чтобы Марии вернуться домой, даже не велось, тем более что отношения ее с невесткой оставляли желать лучшего.

После шести недель, проведенных в больнице, Мария после перенесенного удара пришла немного в себя и оказалась у дочери. Речь ее медленно восстанавливалась, но ни ходить, ни садиться, ни ложиться самостоятельно она пока не могла. После инсульта характер пожилой женщины резко изменился. Из жизнерадостной и неунывающей, она превратилась в вечно недовольного и властного человека, что неприятно удивило всех домочадцев. С этой метаморфозой ничего нельзя было поделать. Врачи положительных прогнозов не давали, сочувственно качали головами и призывали к терпению в общении с больным человеком.

– Такая у вас судьба, – врачи твердили одно, как будто сговорились. – У больной целых две недели мозг буквально плавал в крови. Сложно поверить, что она не осталась полностью парализованной. То, что она начала говорить, уже почти чудо. Научится, возможно, немного ходить. Когда – никому не известно, не все сразу. Наберитесь терпения.

Семье Нины не оставалось ничего другого, как прислушаться к словам врачей и набраться терпения. Иного выхода из непростой ситуации не было – больной старый человек оставался в семье, какие-либо еще варианты даже не обсуждались.

«Наконец-то Нина привезла меня к себе и будет теперь ухаживать за мной как положено! – с облегчением и тихой радостью думала Мария. – Кончились страхи и мучения, у дочери мне хорошо и спокойно. Вообще она могла бы мне, как тяжелобольной, отдельную комнату выделить, но неплохо, что поселила меня вместе с внучкой. Леночка еще маленькая пятилетняя крошка, но уже может немного помочь. Стакан воды принести больной бабушке или тапки надеть – не такая сложная работа. Пускай привыкает, в жизни всегда пригодится, – размышляла Мария Ивановна после двух месяцев, проведенных дома у дочери. Только сейчас начала она с трудом понимать, какая трагедия с ней случилась. К мысли, что она навсегда останется инвалидом, привыкнуть она так и не смогла. Втайне Мария радовалась, что все закончилось наилучшим образом, и она живет в семье дочери, а не у сына со снохой. – «Конечно, я бы охотнее со старшей внучкой Олей в одной комнате жила, но она не хочет, говорит, что я очень громко храплю. Вполне возможно. Мне самой не слышно, да никто не может себя во сне контролировать. Раньше мне таких вещей никто не говорил, да кому говорить, если я жила одна? Николай когда был жив, ни разу не упрекнул меня, сам же похрапывал часто. Что ж, дело прошлое. Наверняка храпю не я, а моя болезнь… Только сейчас, с почти чудесным воскрешением после обширного инсульта и двух недель комы, неприятно услышать новость о том, что храплю, как слон. Честно говоря, ни разу не слышала, как слоны храпят, но раз внучка говорит, может, так оно и есть.

Тяжело обходиться только левой стороной тела – правая почти полностью парализована. Говорить и соображать могу как раньше. Не так быстро и четко, но все же. Ходить надо заново учиться, передвигаюсь еле-еле с костылем, беда. И все равно это не инвалидность. Надеюсь восстановиться со временем. Впрочем, как бог даст, вернее, тело позволит… Дочь ухаживает хорошо: и постель часто меняет, кормит с ложечки, помогает мне из комнаты в комнату ходить, самой-то мне ни за что не справиться…»

– Олег, почему ты сидишь с нами за одним столом? Здесь только наша семья, тебе тут делать нечего, – сказала молчавшая до этого Мария, равнодушно глядя на зятя.

– Мама, – тут же укоризненно покачала головой дочь, – Олег мой муж, мы все – одна семья, нравится тебе или нет. Прости ее, пожалуйста, Олег, мама больной человек, – обратилась она к мужу. Глаза ее излучали вину. Олег нервно дернул плечами. Он продолжал жевать запеченную в тесте курицу, приготовленную женой на обед. Обе девочки, Оля и Лена, сидевшие тут же за воскресным обедом, недоуменно переглянулись и стали прислушиваться. Им хотелось точно понять, что такое интересное произойдет дальше.

– Одна семья, одна семья, а почему тогда он живет в нашей квартире, то работает, то не работает и сидит у тебя на шее? – Мария заговорила так быстро, как могла. Не без основания она опасалась, что ее остановят, не дадут договорить.

– Мама, перестань говорить глупости. Олег работает, ты об этом прекрасно знаешь, а квартира наша общая. Если ты уже поела, пойдем, я тебя провожу в комнату, – Нина встала около матери и тронула ее за рукав. Та начала медленно разворачиваться, чтобы встать со стула. Справившись с нелегким делом, она оперлась левой стороной тела на костыль и неловко выбралась из-за стола. Пройдя мимо зятя к двери, она уже у порога обронила:

– Навязался на нашу голову, корми его тут, пои, а от него никакого проку… –

Последние слова она сказала себе под нос, удовлетворив пришедшую с болезнью жажду поскандалить. Дойдя до своей комнаты с помощью шагающей рядом дочери, Мария подошла к стоящей у окна кровати, медленно развернулась и тяжело опустилась на нее. Нина помогла матери снять тапки и лечь в кровать. Прежде чем уйти, она попеняла ей:

– Мам, прошу тебя больше подобных разговоров не заводить, тем более, при детях. Что они могут подумать?

– А что они могут подумать неправильно? Только то, что их отец нахлебник и сидит у тебя на шее.

– Мама, – резко перебила ее всерьез рассерженная дочь, – если ты еще раз заведешь подобные разговоры, будешь по выходным обедать одна у себя в комнате. Ты прекрасно знаешь, что говоришь глупости. У нас маленькие дети, они не понимают, что ты – больной человек, и верят каждому твоему слову. Пожалуйста, не говори того, чего не знаешь.

– Не ругайся и не кричи на мать, когда она правду говорит. Совсем ослепла от любви, только и знаешь Олежек да Олежек! Лучше бы детям внимания больше уделяла, чем за таким жеребцом ухаживать. А он совсем стыд потерял, пользуется… – последние слова совпали со стуком захлопнувшейся двери.

– И чего обижается, не понимаю, сама знает, что правду говорю. Наверное, не нравится правда. Д-а-а, вот до чего мужчины могут довести, – пожилая женщина прикрыла глаза и задумалась.

«Хорошо, что зять ко мне в комнату почти не заходит, нечего ему здесь делать. Я его не выношу, и он прекрасно знает об этом. Какие тещи ладят с зятьями – не знаю, у меня таких знакомых нет. Любая мать будет любить только своего ребенка, даже если он не лучше других, просто потому что он – свой. Даже если зять золотым будет, все равно он мне чужой. Я его не растила, не воспитывала, поэтому знать особо не хочу. И что только моя дочь в нем нашла, я бы никогда такого не выбрала!

Нужно выходить замуж за таких мужчин, каким был мой покойный муж. Мы с ним в мире и согласии почти тридцать два годка как один день прожили, не припомню, когда ссорились. Он мне ни одного бранного слова не сказал. А каким внимательным был! И внешностью его Бог не обидел: такой высокий и красивый, что все женщины на него заглядывались. Мой Николай, хотя ревнивый был, но верный и скромный, никогда с другими женщинами не заигрывал, точно знаю. На работе его ценили и уважали, потому что работать он любил и умел, да и дома за что не брался, все у него получалось, все в руках играло. С соседями всегда ладил, никто на него никогда не обижался. Курил, правда, много, это его и сгубило – прокурил легкие.

Вот если на моего зятя посмотреть со стороны, есть у него тоже что-то хорошее. Профессия, например, для мужчины подходящая – инженер на металлургическом заводе, все что-то изобретает, с чертежами возится. И работу свою, похоже, любит. Но вот дома какой-то он тихий, не самостоятельный: все книжки читает, а делать ничего не умеет, даже лампочки Нине самой вкручивать приходится, потому что у мужа руки не из того места растут. За что ни возьмется, все у него из рук валится – то его током ударит, то палец себе порежет, то одежду в неожиданном месте порвет, то понос с температурой обнаружатся, когда в гости с Ниной идти соберутся, то споткнется на ровном месте и ногу подвернет, то еще какая напасть случится. И все молчит, молчит, думает себе о чем-то, а о чем – никто не знает. С другой стороны, дома тихо – ни скандалов, ни ругани, ни громких вечеринок, что уже хорошо. Самое главное, со мной не ссорится и не разговаривает, по имени-отчеству ко мне обращается. Остальное не важно – пусть с дочкой живут, как хотят, мне он не очень мешает».

– А-а-а, Олечка, заходи, моя хорошая, заходи, – протянула бабушка, увидев на пороге комнаты любимую старшую внучку. – Как хорошо, что ты пришла,

можем поговорить или фотографии посмотреть. Подожди, я только устроюсь удобней, а то лежа как-то неловко. – Она с трудом приподнялась, спустила ноги на пол и притянула к себе девочку. Та охотно села рядом с бабушкой и приобняла ее. Не успели они обменяться парой слов, как дверь широко открылась, и в комнату вошла маленькая Лена. Она нерешительно остановилась посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Оля с бабушкой смотрели на нее и не произносили ни слова. Наконец Мария решилась, подозвала девочку поближе:

– Лена, иди сюда, вставай здесь, слева от меня. Справа сидит уже Оля и тебе здесь не поместиться. – Она протянула здоровую руку, поставила девочку рядом с собой и взъерошила ее русые волосы. – Ну вот и уместились, всем места хватило!

– Бабушка, почему ты папу не любишь? – На лице Оли светился не детский интерес. Лена, не очень понимая вопроса сестры, смотрела на нее во все глаза.

– А зачем мне его любить, у него жена есть, пусть она его любит, – ответила не очень ясно для детского понимания пожилая женщина. – Я вот вас обеих люблю, мне достаточно. Еще я люблю вашу мать, потому что она моя дочь, а ее мужа мне любить вовсе не обязательно. Мне маму вашу жалко, она как белка в колесе крутится: днем на работе, вечером дополнительную работу на дом берет, готовит, стирает, гладит, с вами постоянно занимается, а отец ваш сидит, как король, у телевизора, и горя не знает.

– Мама всегда говорит, что папа устает на работе и ему нужно дома отдохнуть, а не работать, – стала защищать отца Оля.

– Да, да, – закивала бабушка головой, стараясь не расплескать на детей нелюбовь к зятю. – Хорошо, что вы отца любите, это правильно. Принеси-ка, Олюшка, вон ту книжку, что мы с тобой вчера читать начали, – резко переменила она тему, решив и самой не заводиться, и детям головы не забивать взрослыми проблемами. Девочки разом повеселели в предвкушении приятных минут. Одна внучка побежала к книжной полке за знакомой книжкой, вторая подошла к другой стороне письменного стола, стоявшего почти вплотную к кровати и взяла оттуда очки, без которых бабушка читать книжку не могла. Очки, однако, та не взяла, хотя за них поблагодарила. Положив их обратно на стол, она обратилась к старшей внучке:

– Оля, почитай ты нам книжку, я что-то устала и немного прилягу. Ты очень хорошо читаешь, лучше, чем я, – с этими словами она стала устраиваться на кровати. Мария улеглась, похлопала левой здоровой рукой рядом с собой, приглашая девочек сесть ближе. Места там было не так много. Оля повернула стул, стоящий у стола, к кровати и быстро уселась на него, положив книгу на колени. Лена осталась стоять, не зная, куда пристроиться. Устав стоять, она присела на свою кровать, стоящую спинкой вплотную к кровати бабушки, и приготовилась слушать чтение сестры. В эту минуту в комнату заглянула Нина. Она увидела мирную картину, улыбнулась и со словами Ну молодцы, читайте дальше!, скрылась за дверью. Минут через десять девочки услышали вначале посапывание, а потом похрапывание. Оля, зная, что бабушка не обидится, начала дергать ее за руку и трясти за плечо, пока та не проснулась.

– Ой, – сказала она быстро, – я не сплю, просто задремала. Ты читай, читай дальше, я внимательно слушаю.

Сказав это и успокоив детей, Мария начала растирать больную руку, чтобы опять не заснуть. Она вернулась к своим мыслям, не очень прислушиваясь к чтению внучки и думала о том, как хорошо жить у дочери, чувствовать заботу семьи и иметь рядом с собой любимую внучку.

В середине семидесятых, когда родилась Оля, Нина заканчивала институт. Отсидев дома в послеродовом отпуске положенный по закону год с ребенком, ей нужно было возвращаться на работу, чтобы не угодить на скамью подсудимых за тунеядство. Тогда никого не интересовало – здоров ребенок или нет – стране нужны рабочие руки.

Олю отдали в садик на целый день. Переболев воспалением легких, девочка стала часто простывать. Мария так переживала за внучку, что забрала ее на год к себе, пригласив на помощь из деревни вышедшую на пенсию двоюродную сестру. За год они привязались к девочке. Мария, как часто бывает, видела в малышке своего ребенка, которому когда-то недодала материнской любви. Через год Оля окрепла и вернулась к родителям, а у Марии будто отняли что-то важное в жизни. С таким положением упрямая женщина никак не могла примириться.

Нина часто привозила девочку к бабушке на выходные, но это были только короткие счастливые моменты, которые заканчивались, когда ребенка забирали домой. Каждый раз, провожая Олю, Мария будто отдавала ей кусочек сердца. И теперь, спустя десять лет, они стали жить вместе. Одно это чувство, что рядом с ней – ее любимая внучка, которой она была готова отдать всю себя, делало Марию сильнее и увереннее. Она видела, что внучка платит ей такой же искренней любовью. И эту любовь она хотела иметь всю для себя одной, не делясь ею ни с кем. Гены бабушки, не желающей делиться привязанностью, полностью передались внучке Оле.

С Леной, младшей сестрой Оли, все обстояло намного сложней и запутанней, чем могло показаться на первый взгляд. Отца Лены, Олега, Мария невзлюбила с первой встречи. Она вообще не хотела, чтобы дочь вновь выходила замуж, а уж второго ребенка ей совсем не желала. Когда Мария узнала, что Нина беременна, стала с ней реже встречаться и даже как-то замкнулась. Она испытывала необъяснимую неприязнь к еще не родившемуся ребенку и непонятно откуда возникшее чувство резкого осуждения дочери. Даже себе она не могла объяснить, что это – то ли ревность, что у Оли появится брат или сестра и оттянет часть материнской любви, то ли она заранее не любила то, что любил и с нетерпением ждал нелюбимый зять.

Когда Лена родилась, Мария не появилась в больнице дочери, то ли обидевшись на весь свет, то ли считая ту предательницей. Она приехала посмотреть на внучку, когда ребенку исполнился год. Равнодушно взглянув на крошку, пытающуюся удержать равновесие на плохо слушающихся ножках, она, глянув на нее и сунув дочери пакет с подарком, сказала:

– Оля, пойдем в комнату, я тебе привезла интересную игру.

Взяв восьмилетнюю девочку за руку, она ушла с ней в детскую, оставив растерянную дочь вдвоем с Леной. Вышла Мария с Олей только через час, когда Нина позвала всех обедать.

В следующий приезд Мария вела себя не менее демонстративно. Никто в семье не мог объяснить поведение бабушки, не признающую ничем не заслужившую немилость вторую внучку. Даже ее муж Николай после первого совместного визита выговорил жене за странное поведение, а во второй раз вообще остался дома. Нину коробило избирательное отношение матери к ее дочерям, но вмешиваться она не решалась, хотя чувствовала, что если мать в своем упорстве не изменится, то рано или поздно обстановка в семье ухудшится. Дочь все же решилась поговорить с матерью, улучив минуту, когда Олег был в другой комнате и не мог слышать разговора. Оля, прижавшись в бабушке, сидела рядом.

– Мама, давай поговорим. Ты так резко разделяешь моих детей, что твоей неприязни к Леночке только слепой не заметит, и мне это совсем не нравится. Лена пока маленькая, и ничего не понимает, но Оля-то все видит.

– Что тебе не нравится? Я ухаживала за твоей дочерью целый год, и она мне дороже, чем кто-либо другой, даже ты. Что в этом непонятного?

– Я хорошо понимаю, что внуки порой становятся дороже собственных детей, но ведь и Лена – твоя внучка, так почему ты ее все время отталкиваешь?

– Ты знаешь, почему, не прикидывайся! Я с самого начала была против второго ребенка – мне он не нужен, поэтому требовать от меня, чтобы я его любила, ты не вправе.

– Нельзя так демонстративно показывать свою нелюбовь. Дети не понимают слов, но они понимают чувства, а от тебя идет такая волна неприязни! Если ты этого не понимаешь как женщина и мать, то пойми хотя бы, как врач. Нельзя маленькому ребенку калечить психику.

– Ты не заставишь меня любить, если я не хочу, – упрямо твердила Мария, не желая понимать правоту дочери. Она чувствовала, что сила ее влияния на Нину закончилась, но смириться с этим никак не хотела и продолжала упорно отстаивать свою позицию. Как врач она привыкла ставить безоговорочные диагнозы больным и по-прежнему не могла отступить и признать правоту младшего поколения.

Слово за слово, и терпение дочери закончилось. Видя, что мать не переубедить, она не захотела больше дискутировать с ней, тем более что однажды не какая-то чужая женщина, а родная мать, не сдержавшись, обронила и бранное слово, ткнув пальцем в сидящую на коленях у Нины крошку:

– Лучше бы она совсем не появлялась на свет! Только мешает нам нормально жить! Кто тебя просил ее рожать – все равно из нее толком ничего не вырастет, будет такая же бестолковая, как ее отец!

Лицо Нины залила краска негодования. Встав с дивана и прижав маленькую Лену к себе, она, с трудом сдерживаясь, произнесла:

– Собирайся и уходи. То, что ты тут напророчила – непростительно. Я больше не хочу тебя видеть.

– Как ты можешь так поступить с матерью?! – взвилась еще больше Мария, не веря, что дочь может запросто выставить ее за дверь. – Неприятно, когда говорят правду, но так оно и будет – ты со своей Леной еще наплачешься. Она и себя, и тебя сделает несчастными – ты пожалеешь, что родила ее!

– Как ты можешь говорить такое о маленьком ребенке!? Пожалуйста, уходи и не приходи больше, – сдерживая слезы, проговорила Нина, слегка подталкивая Олю к выходу из комнаты, чтобы дочь не слышала слов, совсем не предназначенных для детских ушей. Нина не могла поверить в то, что ненависть матери к Олегу перекинулась на совершенно невинного ребенка.

После ссоры с дочерью Мария не появлялась у нее почти три года – Нина не могла простить матери злых слов, брошенных в адрес Лены. Отношения их немного улучшились только с болезнью отца. После того как отец умер, а мать парализовало, у Нины не оставалось другого выхода, как взять ее к себе. В свою квартиру Мария вернуться не могла – там жил сын Костик с семьей. Все прекрасно понимали, что тяжелобольной женщине спокойней будет рядом с дочерью, а не с невесткой, которую та так и не смогла ни принять, ни полюбить.

В дом престарелых при живых детях стариков в то время не отдавали. Других возможностей поместить отдельно больного человека не было – квартирный вопрос в Советском Союзе оставался всегда очень сложным: частных квартир не предполагалось в стране вообще, кооперативных было не много и их строили только весьма обеспеченные граждане, а прождать жилья от государства можно было всю жизнь.

Давний скандал с дочерью незаметно стерся из памяти Марии, как не заслуживающий внимания. А может быть, она просто не хотела его помнить – как знать. Теперь ей казалось, что она всегда была и осталась хорошей матерью и бабушкой. Больная женщина не хотела признавать, что откровенно игнорирует младшую внучку, заставляя ее в то же время ухаживать за собой – делать то, что она выполнять совсем не обязана.

Пять лет – возраст доверия. Ребенок верит каждому слову взрослого, находящегося рядом, видит в нем образец для подражания и защиту от своих маленьких страхов. Как не понять хаос, возникший в душе малыша, если вместо надежной защиты взрослые привносят в его жизнь еще больше страхов и проблем. Что остается? Спрятаться от непосильного груза под стол и сидеть без сил, сжавшись в комочек. И даже тогда, когда ребенок вырастает, он уже не в силах будет вылезти из конуры, где просидел много лет, потому что другой жизни за ее пределами совсем не знает.

Мария не воспринимала Лену как маленького ребенка, обвиняя ее в непослушании и нерасторопности. В затуманенном болезнью мозгу старухи Лена должна была играть роль ее личной сиделки, которая обязана по первому слову делать то, что укажут. Мария совсем не осознавала, что перевернула привычный уклад семьи дочери с ног на голову и все должны считаться с тем, что рядом находится больной человек. В силу изменившегося не в лучшую сторону характера, она не хотела понимать, каким балластом для родственников теперь является. Все, что было в ней хорошего, словно осталось в отмершей части тела, а то негативное, что есть в каждом из нас, вдруг разом стало лезть из нее, как пена с закипевшего варенья, и растекаться вокруг, обжигая руки.

«Вот Олечка – хорошая девочка, всегда все сделает, о чем я ее ни попрошу. Вижу я мою девочку, правда, реже, чем хотелось бы, у нее и школьных заданий много, и подружки, и танцевальный кружок. Ну да ничего, как зайдет ко мне в следующий раз в комнату, скажу, чтобы чаще приходила, тогда подарю ей золотое кольцо, которое ей так нравится. Она – моя любимая внучка, ей и оставлю все драгоценности. Дочери не дам ничего: не очень-то она любезна со мной, делает все поперек, мало разговаривает, пускай любимый муженек ей драгоценности дарит».

Абсолютно уверенная в том, что в жизни все делала правильно, прожившая нелегкую жизнь женщина даже мысли не допускала, что в чем-то могла совершить ошибку. Откуда ей было знать, что нельзя любить одного и не замечать другого ребенка, независимо от того, дети это или внуки? Это знания не ума, а сердца. Видно, сердце суровой женщины не имело столько места для чувств, не было обременено материнской мудростью… В детстве ее этому не учили, да и во взрослой жизни никто никогда подобных разговоров не заводил, а сама она поступала так, как считала единственно правильным. Живя на всем готовом у дочери и охотно принимая ее помощь, Мария ни словом не благодарила ее, считая эту заботу само собой разумеющейся, да и в личных отношениях мать редко была откровенна с дочерью.

Как бы поступила Нина, если бы знала наперед, что злобное пророчество матери ляжет свинцовой тяжестью и болью на будущее Лены? Смогла бы она оставить мать в больнице, отдать ее в дом для престарелых, не испытывая угрызений совести? Она не ответила бы на эти вопросы даже себе. В том-то и загадка – никто из нас не знает, как отзовутся злые слова, брошенные нами из глубины души в недобрую минуту. Люди, знающие секреты слов, идущих от сердца, предупреждают – будьте осторожны, думайте, прежде чем сказать то, о чем в будущем придется пожалеть. К несчастью, Нине никто не объяснил такой простой, но мудрой истины, и она не смогла уберечь свою дочь от превратностей судьбы.

А может быть, дочь действительно ждала злая судьба. Кто знает, что написано для каждого из нас в книге судеб…

Глава 4      Сегодня, 07 часов 40 минут

– Эрик, послушай, может быть, я вышлю документы почтой, как и положено, а потом мы договоримся с твоим шефом о встрече? Возможно, ему понадобится еще что-то, чего у меня сейчас нет?

Лена вышла из здания фирмы, где проходила практику и стояла рядом с бывшим другом. Зайдя туда несколько минут назад, она, после раздумий, решила все же никуда не ехать, поэтому и отпрашиваться на сегодня не стала. Эрику об этом она говорить не стала, чтобы не обострять непонятную и неприятную ей ситуацию.

– Сегодня мне обязательно нужно остаться, – продолжила она нелегкий разговор. – У нас важное мероприятие, и мне не дают свободный день. Большое спасибо, Эрик, за беспокойство, но сегодня, к сожалению, ничего не выйдет. Давай отложим на другой день. Или лучше я отправлю документы на твой адрес, ты передашь их своему начальству, а когда меня пригласят, мы пойдем на собеседование вместе. Я подожду, пока твой шеф вернется из отпуска, время у меня есть.