Текст книги "Холодная месть"

Глава 17

Фоулмайр, Шотландия

Лейтенанта будто обволокло пуховое одеяло – уютное, теплое, убаюкивающее… Но среди блаженного забытья снова заговорил крошечный участок рассудка, не поддавшийся дреме. Выговорил одно слово: «Гипотермия».

Ну и что?

«Ты умираешь!» – предупредила часть рассудка, еще способная мыслить логически.

Голос ее был как болтовня назойливого собеседника, которого не уймешь и тему не сменишь – упорно твердит об одном и том же. Но жутковатое слово «гипотермия» впечаталось крепко, потащило назад, к реальности. Ведь все симптомы налицо: ощущение невыносимого холода вдруг сменяется теплом, хочется спать, вялость, апатия.

Господи боже, и он, Винсент д’Агоста, почти сдался!

– Идиот, ты же умираешь! – крикнул он себе.

Зарычал, напряг все силы, чудовищным напряжением воли заставил себя встать. Заколотил по непослушному телу, зашлепал, стараясь пробудить чувствительность. Дважды сильно ударил по лицу – и снова ощутил укол холода. Ударил себя так, что не устоял на ногах, поднялся снова, трясясь, будто раненое животное.

От слабости д’Агоста едва держался на ногах. Ноги пылали болью. Голова раскалывалась, в рану словно тыкали железом. Лейтенант затопал, заходил кругами, то обнимая себя, то охлопывая, стряхивая снег, вопя во всю глотку, призывая боль вернуться. Теперь она значила выживание. Потихоньку вернулась ясность рассудка. Д’Агоста топал, подпрыгивал. И не сводил глаз с желтого огонька, подрагивающего в темноте. Как же подойти к нему?

Он шагнул вперед, снова упал и увидел трясину в паре дюймов от себя.

Лейтенант сложил руки рупором и прокричал:

– Помогите! Помогите мне!

Над мертвыми пустошами покатилось эхо.

– Я заблудился! Я шел к Глимсхолму!

Крик очень помог. Лейтенант ощутил, как быстрее побежала по жилам кровь, как забилось живее сердце.

– Пожалуйста, помогите!

И вдруг заметил второй огонек, поярче, рядом с первым. Похоже, он двигался, приближался!

– Я здесь! – закричал полицейский.

Свет двинулся к нему. Но он оказался дальше, чем виделось поначалу. Двигался причудливо: то пропадал, то появлялся снова. Наконец пропал совсем.

Д’Агоста ждал. Не утерпев, закричал, сжимаясь от страха:

– Я здесь!

А вдруг его не услышали? Вдруг человек с фонарем движется вовсе не к замерзающему полицейскому?

– Здесь!

Почему тот человек не откликается? Может, угодил в трясину?

И вдруг свет вспыхнул прямо перед носом д’Агосты. Несший фонарь человек посветил ему в лицо, затем поставил фонарь наземь. Когда глаза привыкли, лейтенант увидел диковато выглядящую женщину с отвисшими губами, в просторном макинтоше, сапогах, перчатках и шляпе, с шарфом на шее, с клоком седых волос, выбивающимся из-под шляпы, с крючковатым носом и голубыми глазами, глядящими ошалело. Среди темноты и шевелящегося тумана она казалась привидением.

– Что за черт? – резко спросила она.

– Я ищу Глимсхолм!

– Уже нашел, – объявила женщина и добавила насмешливо: – Ну, почти.

Взяла фонарь и пошла, посоветовав:

– Осторожнее ступай-то!

Д’Агоста поковылял за нею. Спустя десять минут свет фонаря очертил контуры дома с шиферной крышей и высокой трубой. Каменные стены строения, когда-то беленые, заросли мхом и лишайником.

Женщина открыла дверь, и лейтенант оказался в изумительном тепле уютного коттеджа, с огнем, пылающим в огромном камине, со старомодной эмалированной плитой, плетеными коврами на полу, мягким диваном и креслами. На полках вдоль стен стояло множество книг, на стенах висели пара картин и ряд внушительных оленьих рогов. Комната освещалась керосиновыми лампами.

Такого чудесного тепла д’Агоста не ощущал никогда в жизни.

– Раздевайся! – бесцеремонно приказала седовласая женщина, подходя к огню.

– Да я…

– Святые угодники, да раздевайся же! – Она принесла стоявшую в углу плетеную корзину. – Одежду сюда!

Лейтенант снял плащ, бросил в корзину. За ним последовали промокший свитер, ботинки, носки, рубашка, майка и брюки. Полицейский остался стоять в испачканных грязью трусах.

– Исподнее тоже! – буркнула женщина.

Она завозилась у плиты, сняла с конфорки большой чайник, вылила кипяток в оцинкованный таз, поставила у камина, рядом положила мочалку и полотенце.

Прежде чем снять трусы, д’Агоста выждал, пока женщина отвернется. Тепло от камина было чудесным.

– Звать как?

– Д’Агоста. Винсент д’Агоста.

– Мойся. Сейчас одежонку свежую принесу. Широковат мистер для тряпок старика моего, но уж отыщем что-нибудь.

Она поднялась по узкой лестнице, затопала наверху, зашуршала. Послышался стариковский кашель и сварливый голос – кажется, хозяину дома внезапные хлопоты пришлись не по нраву.

Женщина вернулась с ворохом одежды, когда д’Агоста растирался мочалкой. Он оглянулся и обнаружил, что женщина без стеснения разглядывает гостя.

– У, что за радость посмотреть старухе, – хихикнула она, положила одежду и повернулась к огню подбросить поленце-другое, затем снова захлопотала у плиты.

Смущенный д’Агоста поскорее смыл грязь, вытерся и оделся. Вещи предназначались для человека гораздо выше и стройнее, но лейтенант умудрился их натянуть. Вышло неплохо, разве что пуговицы на брюках не застегивались. Пришлось стянуть брюки ремнем. Старуха помешивала в котелке, и ноздри лейтенанту защекотал неописуемо вкусный запах бараньей похлебки.

– Садись! – велела женщина. Она налила большую миску похлебки, откромсала несколько ломтей от большой буханки хлеба, поставила миску перед гостем и положила хлеб рядом. – Ешь!

Д’Агоста жадно отправил в рот полную ложку, обжигая рот.

– Похлебка просто замечательная, – сказал он искренне. – Не знаю, как и благодарить…

– Ты нашел Глимсхолм, – перебила его старуха. – Зачем ты сюда явился?

– Я ищу друга.

Старуха посмотрела пристально.

– Около четырех недель назад мой лучший друг пропал вблизи низины Иниш, где загон у лога. Знаете это место?

– Ну да.

– Мой друг – американец, как и я. Он пошел на охоту из охотничьего домика в Килхурне и пропал. Его ранили, подстрелили случайно. Полиция прочесала топи, но тела не нашла. Зная его, я готов предположить, что он мог выбраться из трясины и спастись.

Женщина поморщилась, глядя на лейтенанта с нескрываемым подозрением. Хотя казалось, что она слегка тронутая, природной сметки и хитрости ей было не занимать.

– До загона у лога двенадцать миль, и все по болотам.

– Я знаю. Но Глимсхолм – моя последняя надежда.

– Не видела я никакого американского друга. Вообще никого не видела.

Д’Агоста знал, что вероятность отыскать Пендергаста в Глимсхолме крайне мала, но все равно расстроился. Значит, надежды нет. Совсем.

– Может, ваш муж видел…

– Не видел. Он никуда не ходит. Инвалид.

– Может, вы вдалеке замечали что-то движущееся…

– Уж сколько недель ни души не примечала.

Сверху донесся раздраженный, дрожащий голос. Он выговорил что-то с таким густым акцентом, что лейтенант ничего не разобрал. Женщина поморщилась и затопала вверх по лестнице. Старик пожаловался неразборчиво, женщина ответила резко, сварливо. Вернулась, все еще скалясь.

– Время спать! Я у плиты себе постелю. А ты на втором этаже, с хозяином рядом ляжешь. Там на полу одеяла.

– Огромное спасибо за помощь!

– Только старика не тревожь, он не в себе.

– Я тихонько, обещаю.

– Тогда спокойной ночи!

Д’Агоста поднялся по крутой скрипучей лестнице. Наверху оказалась комната с очень низким двускатным потолком, освещенная маленькой керосиновой лампой. У дальней стены, под скатом, стояла деревянная кровать, и на ней различалась нелепо скрюченная человеческая фигура. Хозяин дома оказался настоящим пугалом. Тощий, длинный, с красным носом картошкой и растрепанными седыми волосами. Старик уставился на гостя единственным здоровым глазом, и его выражение было явно недружелюбным.

– Э-э, здравствуйте, – неуверенно произнес д’Агоста. – Простите за беспокойство.

– И тебе здравствуйте, – пробурчал старик. – Не шуми только, а?

Он демонстративно повернулся к гостю спиной.

Д’Агоста с облегчением стянул одолженные рубаху и штаны и забрался под одеяло, постеленное на грубом дощатом лежаке. Потом загасил керосиновую лампу. Так чудесно было лежать в тепле и уюте, слушая завывающий снаружи ветер.

Уснул лейтенант быстро и крепко.

Проснулся он среди ночи, в кромешной тьме. Спал крепко, потому не сразу вспомнил, где находится, и поначалу испугался. А когда вспомнил, то удивился тишине. Буря улеглась, и воцарилась мертвая, жуткая тишина. Сердце лейтенанта судорожно заколотилось. Ему представилось, что рядом, в темноте, кто-то стоит.

Д’Агоста лежал, окутанный непроницаемым сумраком, и пытался успокоить себя. Это всего лишь дурной сон, не больше. Но почему чудится, что кто-то стоит рядом, наклоняется, тянется к нему?

Тихо скрипнул пол.

Господи боже!

Закричать? Кто это рядом? Не старик же? Может, кто-то пришел в ночи?

Половица скрипнула снова – и руку лейтенанта сдавило железной хваткой.

Глава 18

– Дорогой Винсент, – донесся из темноты шепот. – Я тронут вашей заботой. Весьма. Но в гораздо большей степени недоволен фактом вашего пребывания здесь.

Д’Агоста оцепенел от изумления. Невероятно. Это все еще сон, не иначе. Послышался шорох спички, и темноту рассеяла вспышка. Зажглась керосиновая лампа.

Рядом стоял старик – скрюченный, явно больной. Лейтенант глядел в изумлении на желтушную морщинистую кожу, редкую бороду и сальные седые волосы до плеч, красный шишкообразный нос. Но голос, пусть слабый, и знакомый хищный блеск глаз, хотя, казалось, и подернутых мутной пеленой, указывали именно на того, за кем Винсент д’Агоста пошел через болота.

– Пендергаст? – прошептал наконец полицейский.

– Вам не следовало приходить сюда.

– Но как же? Как?

– С вашего разрешения, я снова прилягу. Я еще слишком слаб, чтобы подолгу стоять.

Д’Агоста сел. Старик повесил лампу, медленно, с трудом улегся на кровать.

– Друг мой, возьмите стул.

Лейтенант встал, напялил одолженную одежду, снял табуретку, подвешенную за вбитый в стену крюк. Сел рядом со стариком, совершенно непохожим на агента ФБР.

– Господи, я так рад! Вы живы! А я уж думал… – Обуреваемый эмоциями, д’Агоста не смог договорить.

– Мой друг, вы все такой же порывистый и прекраснодушный. Но давайте не тратить время на изъявление чувств. Я должен многое рассказать.

– В вас стреляли! – пробормотал лейтенант, снова обретя голос. – Какого дьявола вы сюда забрались? Вам нужно в больницу, к врачам!

– Нет, Винсент, не спешите с выводами. Я получил высококвалифицированную помощь, и пока мне лучше оставаться в убежище.

– Почему? Что за чертовщина происходит?

– Я расскажу, если вы пообещаете как можно скорее вернуться в Нью-Йорк и никому не говорить обо мне.

– Вам нужна помощь, и я вас не оставлю. В конце концов, я ваш партнер!

С очевидным усилием Пендергаст приподнялся:

– Вы должны уехать! Я хочу выздороветь, оставаясь для всех мертвым, а затем найти того, кто хотел меня убить. – Агент медленно опустился на подушку.

– А, так этот мерзавец и в самом деле пытался убить вас? – изумленно выдохнул д’Агоста.

– И не только меня. Полагаю, он же стрелял и в вас, когда мы покидали Пенумбру. Он же пытался убить Лору Хейворд во время нашего с нею визита к вам в больницу в Бастропе. Этот человек – недостающее звено, таинственный незнакомец, вовлеченный в проект «Птицы».

– Невероятно! Так это он – убийца вашей жены? Ее собственный брат?

Неожиданно наступила тишина.

– Он не убивал Хелен, – наконец ответил Пендергаст.

– Тогда кто же?

– Она жива.

Лейтенант не поверил своим ушам. Не мог поверить. Это же абсурд! Он не знал, что и сказать на такое.

Твердые, как сталь, пальцы опять стиснули его руку.

– Когда я, раненный, погружался в трясину, Эстерхази сказал, что Хелен жива.

– Но разве вы не видели своими глазами ее смерть? Разве вы не сняли кольцо с ее отделенной от тела руки? Вы ведь показали мне!

В комнате повисло молчание.

– Этот кусок дерьма захотел помучить вас перед смертью, – сказал в конце концов д’Агоста. Он посмотрел на человека, лежащего на кровати, заглянул в его серебристые глаза и прочел в них упорное желание верить в невероятное. – И каков же ваш, э-э, план?

– Я найду его. Приставлю ствол к его голове и заставлю привести меня к Хелен.

Лейтенант пришел в смятение. Эта одержимость в голосе, это безрассудство были так нехарактерны для его старого друга.

– А если он не захочет подчиниться?

– Винсент, он захочет. Уж поверьте мне, я об этом позабочусь.

Лейтенант решил не уточнять, как Пендергаст собирается добиться признания. Он сменил тему:

– Как вы смогли выбраться, раненный?

– Когда переданный пулей импульс столкнул меня в трясину, я начал погружаться. Но вскоре мои ноги уперлись в нечто находившееся всего в нескольких футах от поверхности. Мягкий, упругий объект. Похоже, труп животного. Он не дал мне погрузиться дальше. Чтобы создать иллюзию погружения, я постепенно сгибал колени. Мне очень повезло, что Джадсон решил покинуть место преступления, не дожидаясь, пока… меня полностью засосет.

– Да уж, повезло так повезло, – пробормотал д’Агоста.

– Я выждал четыре, возможно, пять минут. Больше не мог – кровотечение было сильным. Затем встал и, оттолкнувшись от затонувшего трупа, выбрался из топи. Соорудил из подручных средств давящую повязку. Я был в милях от возможной помощи, от ближайшего жилья.

Пендергаст пару минут молчал. Когда он заговорил снова, голос его показался чуть крепче, уверенней.

– Мы с Джадсоном охотились здесь лет десять назад. Еще тогда я познакомился с местным доктором по фамилии Роскоммон. У нас обнаружились общие интересы. Он практиковал в деревеньке Инверкирктон, в трех милях отсюда. По прямой эта деревня – ближайшая к месту, где я был ранен.

– Как же вам удалось добраться дотуда и при этом не наследить?

– Повязка вышла неплохой, и я не оставил кровавых пятен на земле. Двигался осторожно. Об остальном позаботился ливень.

– Вы шли к дому этого врача три мили в бурю, с открытой раной в легком?

– Да, – ответил Пендергаст, глядя в упор на друга.

– Господи милостивый… как же вы смогли?!

– У меня внезапно появилась причина жить.

Д’Агоста лишь покачал головой.

– Роскоммон необыкновенно умен и проницателен. Для него не составило труда поставить диагноз и определить лучший способ лечения. Мне дважды повезло. Во-первых, пуля все-таки миновала подключичную артерию, пройдя на волосок от нее. Во-вторых, ранение оказалось практически сквозным, операция по извлечению пули не потребовалась. Роскоммон удалил воздух из плевральной полости и сумел остановить кровотечение. А ночью перевез меня сюда. Его тетушка заботится обо мне с тех пор.

– Тетушка?

– Забота о ней – единственное, что удерживает доктора в здешних краях. Хотя, полагаю, он мог бы иметь блестящую практику на Харли-стрит. Он знал, что с тетушкой я буду в безопасности.

– Значит, весь прошлый месяц вы провели здесь?

– И проведу здесь еще столько времени, сколько потребуется, чтобы встать на ноги и закончить дело.

– Я вам понадоблюсь здесь!

– Нет! – с силой произнес Пендергаст. – Нет же! Чем скорее вы вернетесь домой, тем лучше. Господи, Винсент, вы практически раскрыли мое убежище!

Лейтенант смолчал.

– Самое ваше присутствие поблизости подвергает меня ненужному риску. Несомненно, Джадсон сейчас в Шотландии, и он в панике. Он не знает, погиб я или выжил. И когда он заметит вас, а в особенности вблизи этого коттеджа…

– Я могу помочь вам иными способами.

– Ни в коем случае. Из-за меня вы уже чуть не погибли. Капитан Хейворд не простит мне, если подобное случится опять. Лучшее, что вы можете для меня сделать, и единственно подходящее – вернуться в Нью-Йорк, заниматься своей работой и молчать о том, что здесь произошло. Я должен завершить дело в одиночку. Не говорите никому: ни Проктору, ни Констанс, ни Хейворд. Вы поняли? Чтобы покончить с Джадсоном, мне нужно набраться сил. И я с ним покончу – конечно, если он раньше не покончит со мной.

Последняя фраза больно ранила лейтенанта. Он посмотрел на Пендергаста, столь ослабевшего телом, но не утратившего ни решимости, ни душевной силы. И какая фанатическая одержимость в глазах! Господи, как же сильно он любил эту женщину…

– Хорошо, – неохотно согласился д’Агоста. – Я поступлю, как вы советуете. Но мне придется рассказать Лоре. Я пообещал никогда больше ей не лгать.

– Хорошо. Кто еще знает о ваших розысках?

– Инспектор Балфур. И немало других людей. Я ведь расспрашивал многих.

– Значит, Эстерхази уже известно о вас. И это можно обратить в нашу пользу. Расскажите по возвращении в охотничий домик, что поиски оказались бесплодными и вы убедились в моей смерти, а потом с горестным видом отправляйтесь домой.

– Ну, если вы этого хотите…

– Я на этом настаиваю! – прошептал Пендергаст.

Глава 19

Нью-Йорк

Доктор Фелдер шел по гулкому залу больницы «Маунт-Мёрси», сунув под мышку тонкую папку с документами. Рядом вышагивал лечащий врач пациентки, доктор Остром.

– Доктор, спасибо большое за разрешение посетить ее, – сказал Фелдер.

– Пожалуйста, я всегда рад. Полагаю, ваш интерес к ней не сиюминутен?

– Да. Ее случай, хм… уникален.

– Это можно сказать о многом, относящемся к семейству Пендергаст… – начал было Остром, но внезапно умолк, будто осознав, что наговорил лишнего.

– А где ее опекун, Алоизий Пендергаст? Я пытался связаться с ним, но безуспешно.

– К сожалению, он для меня – полная загадка. Является неожиданно, в самое неподходящее время, требует, приказывает и снова исчезает. Общаться с ним тяжело.

– Я вас понимаю. Значит, вы не против того, чтобы я продолжал навещать пациентку?

– Конечно же нет. Если желаете, я поделюсь своими наблюдениями.

– Спасибо, доктор.

Они подошли к двери, и доктор Остром постучал.

– Пожалуйста, заходите! – донеслось из комнаты.

Остром открыл дверь и посторонился, приглашая Фелдера зайти первым.

Комната осталась такой же, какой Фелдер запомнил ее с первого посещения, – за исключением книг. Их стало гораздо больше. Прежняя дюжина томов увеличилась в несколько раз. Фелдер заметил «Стихотворения» Китса, «Символы трансформации» Юнга, «120 дней Содома» маркиза де Сада, «Четыре четверти» Элиота, «Сартор Резартус» Томаса Карлейля. Несомненно, книги из библиотеки «Маунт-Мёрси». Фелдер был слегка шокирован тем, какие книги свободно выдают пациентам.

Да, и еще одно отличие: на столе были разложены листы бумаги, исписанные густо и ровно. В тексте то и дело встречались искусные наброски, зарисовки, уравнения и диаграммы – все разом напоминало рукописи Леонардо да Винчи. Констанс сидела за столом лицом к двери и писала пером, которое окунала в бутылочку с иссиня-черными чернилами.

– Доброе утро, доктор Остром. Доброе утро, доктор Фелдер, – сказала она, посмотрев на вошедших.

Затем сложила листы стопкой, причем верхний перевернула чистой стороной вверх.

– Доброе утро, Констанс, – поздоровался доктор Остром. – Хорошо ли вы спали?

– Спасибо, очень хорошо.

– Отлично! Тогда я оставлю вас вдвоем. Доктор Фелдер, служащий будет ждать снаружи у дверей. Когда захотите уйти, постучите.

Остром вышел, и Фелдер услышал, как поворачивается в замке ключ.

Обернувшись, Фелдер посмотрел в странные глаза Констанс, казавшиеся удивительно старыми.

– Пожалуйста, садитесь, – предложила она.

– Спасибо, – ответил доктор Фелдер, садясь на единственное в комнате свободное кресло, пластиковое, с привинченными к полу стальными ножками.

Доктора очень заинтересовала рукопись Констанс, но расспросы об этом он решил отложить до следующего визита. Фелдер положил папку на колени и заметил, кивком указав на перо:

– Любопытный инструмент для письма.

– Мне пришлось выбирать между пером и цветными карандашами… Доктор, я не ожидала увидеть вас так скоро.

– Надеюсь, вам не слишком неприятны наши беседы?

– Что вы, напротив.

Фелдер поерзал в кресле:

– Констанс, если вы не возражаете, я хотел бы снова поговорить о вашем детстве. Прежде всего давайте уточним, правильно ли я понял. По вашим словам, родились вы на Уотер-стрит в тысяча восемьсот семидесятых годах. Родители умерли от туберкулеза, затем в течение нескольких лет умерли братья и сестры. Получается, что вам… – доктор замолчал, считая в уме, – больше ста тридцати лет?

Констанс ответила не сразу. Она спокойно смотрела на доктора, как будто оценивая его. Фелдера снова поразила ее красота, умное тонкое лицо, пышная копна каштановых волос. Ее выдержка и самообладание казались невероятными для женщины, выглядящей на двадцать два года.

– Доктор, я за многое вам очень благодарна, – произнесла она наконец. – Вы отнеслись ко мне с добротой и уважением. Но если вы решили подшутить надо мной, боюсь, мне трудно будет сохранить доброе мнение о вас.

– Я отнюдь не желаю шутить над вами! – возразил Фелдер искренне. – Я здесь для того, чтобы помочь. Но для этого мне нужно понять вас.

– Я сказала вам правду. Ваше дело, верить либо нет.

– Констанс, я хочу верить. Но пожалуйста, поставьте себя на мое место. С биологической точки зрения невозможно признать, что вам сто тридцать лет. И потому я вынужден искать другие объяснения.

И вновь она ответила не сразу:

– Невозможно? Доктор, вы же ученый. Вы верите, что сердце можно пересадить от одного человека другому?

– Конечно.

– И вы верите, что рентгеновские аппараты и ультразвуковые сканеры способны воспроизводить очертания внутренних органов, не нарушая целостности тела?

– Естественно.

– Во времена, когда я родилась, подобное, не колеблясь, назвали бы невозможным. Действительно ли «невозможно» с научной точки зрения замедление старения и продление жизни за пределы ее естественной продолжительности?

– Продлить… наверное, возможно. Но сохранить вид двадцатилетней целое столетие? Извините, я никак не могу признать это возможным.

Еще произнося эти слова, Фелдер вдруг засомневался. Он осторожно спросил:

– Вы хотите сказать, именно это с вами и случилось? Вы были объектом медицинского эксперимента по продлению жизни?

Констанс не ответила. Фелдер вдруг почувствовал, что он на верном пути.

– Как это случилось? Что послужило причиной? Кто проводил эксперимент?

– Рассказать значило бы предать доверившихся мне. – Констанс машинально разгладила юбку на коленях. – Я уже сказала вам больше, чем следовало. Единственная причина этому – ваше желание мне помочь. Я не сомневаюсь в вашей искренности. Но более ничего сказать об этом не могу. Доктор, верить или нет – дело целиком ваше.

– Вот как… Спасибо, что сочли возможным поделиться со мной. – Помедлив, Фелдер попросил: – Не окажете ли вы мне любезность?

– С удовольствием.

– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить свои детские годы на Уотер-стрит. Опишите окрестности вашего дома, какими их помните.

Констанс внимательно вгляделась в его лицо, будто отыскивая признаки несерьезности либо лжи. Затем кивнула, соглашаясь.

– Ясны ли ваши воспоминания об Уотер-стрит?

– Да, вполне.

– Если я не ошибаюсь, вы сказали, что дом был под номером шестнадцать на Уотер-стрит.

– Верно.

– Ваши родители умерли, когда вам было около пяти лет.

– Да.

– А теперь расскажите, пожалуйста, о ближайших окрестностях вашего дома.

На мгновение взгляд женщины стал отстраненным, словно устремленным вдаль.

– В соседнем доме была табачная лавка. Я помню запахи «Кавендиша» и «Латакии», проникавшие в окно, выходившее на улицу. По другую сторону находилась рыбная лавка. На ее задворках, на кирпичной стене, любили собираться окрестные коты.

– Помните что-нибудь еще?

– Магазинчик мужской одежды через улицу, напротив нас. Назывался он «Лондон-таун». Помню выставленную в витрине одежду. А дальше по улице была аптека, «Хадделс». Хорошо ее помню. Отец как-то завел нас внутрь купить пакетик шоколада за пенни.

Ее лицо осветилось радостью.

Фелдера ее рассказ встревожил не на шутку.

– Вы помните учебу? Вы ходили в школу на Уотер-стрит?

– Да, на углу была школа, но я ее не посещала. Родители не могли оплатить обучение. Тогда еще не существовало всеобщего бесплатного образования. Как я уже говорила, я самоучка. – Констанс немного помолчала, затем спросила: – Доктор Фелдер, зачем вы задаете мне эти вопросы?

– Мне любопытно, насколько ясны ваши самые первые воспоминания.

– Зачем вам это? Чтобы с удовлетворением отметить, насколько они абсурдны?

– Вовсе нет, – поспешно ответил доктор, стараясь не показывать, как сильно он взволнован и смущен.

Констанс пристально посмотрела ему в глаза и, похоже, заметила его растерянность.

– Доктор, прошу меня извинить, но я устала.

Он встал, взявшись за папку обеими руками.

– Констанс, спасибо огромное! Я очень ценю ваше расположение и искренность.

– Я всегда рада беседе с вами.

– И если уж начистоту, – внезапно сказал он, – я вам верю. Не знаю почему, но верю.

Выражение ее лица чуть смягчилось, и она слегка наклонила голову в знак прощания.

Доктор постучал в дверь, недоумевая, что побудило его сделать столь опрометчивое признание. В замочной скважине повернулся ключ, и служащий распахнул дверь.

Когда она снова была заперта, Фелдер открыл папку. Там лежала свежая вырезка из утренней «Нью-Йорк таймс». В статье давалось первое доступное публике описание исторической находки – дневника юноши Уитфрида Спида, жившего на Кэтрин-стрит с 1869 года до трагической смерти под колесами экипажа в 1883-м. Восторженный патриот Нью-Йорка и, по-видимому, любитель «Обзора Лондона» Джона Стоу, Уитфрид Спид задался целью описать в таких же подробностях улицы и магазины Манхэттена. Но до своей гибели успел заполнить одну-единственную тетрадь. Вместе с другими вещами погибшего она осталась запертой в ящике на чердаке. Нашли ее лишь недавно. Находку превознесли как ценнейший документ об истории города, ведь Спид подробно описал современные ему кварталы вблизи своего жилища, а такую информацию невозможно почерпнуть ни из какого другого источника.

Жилище Спида находилось рядом с Уотер-стрит. «Нью-Йорк таймс» воспроизвела один рисунок из тетради Спида – тщательно выполненный подробный план района вблизи перекрестка Кэтрин-стрит и Уотер-стрит. До сегодняшнего утра никто из ныне живущих людей не мог знать расположение магазинов на этих улицах в 1870-х годах.

Как только Фелдер прочел эту статью за утренним кофе, он немедленно загорелся идеей. Конечно, идея безумная, ведь, по сути, такими расспросами он даст новую пищу психическому расстройству Констанс. Но ведь это уникальная возможность удостовериться в правдивости ее слов. Перед лицом реальности – правдивых сведений о том, какой была Уотер-стрит, – мир фантазий и самообмана может распасться и Констанс наконец осознает болезненность своего состояния.

Стоя в коридоре, Фелдер попытался разобрать старомодный почерк надписей на карте… и обомлел. Вот она, табачная лавка. И аптека «Хадделс» за два дома от нее. Вот и магазин мужской одежды «Лондон-таун» через улицу, а на углу «Академия миссис Саррет для маленьких детей».

Фелдер медленно закрыл папку. Конечно, объяснение очевидно: Констанс уже видела газету. Ее пытливому разуму наверняка интересны новости окружающего мира.

Придя к такому умозаключению, доктор направился к выходу. По дороге он заметил доктора Острома, который стоял в дверях открытой палаты и беседовал с медсестрой.

– Доктор… – торопливо позвал его Фелдер.

Остром повернулся к нему, вопросительно подняв брови.

– Констанс ведь уже видела утреннюю газету? В смысле, «Таймс».

Остром покачал головой.

– Вы… вы уверены? – пролепетал Фелдер.

– Конечно. Читать газеты, слушать радио и смотреть телевизор пациенты могут лишь в библиотеке. Констанс все утро находилась в своей комнате.

– И никто не видел ее снаружи? Ни охранники, ни медсестры?

– Никто. Ее комнату не открывали со вчерашнего вечера. В учетной книге это зафиксировано. – Доктор нахмурился. – А в чем, собственно, дело?

Фелдер вдруг понял, что затаил дыхание. Он медленно выдохнул, сказал:

– Да ничего. Спасибо, – и вышел наружу, под яркое солнце.