Текст книги "Я (почти) в порядке"

Талли

– Мне так жаль. Очень жаль. Как тяжело, – прижав руку к груди, сказала Талли. – Кольцо, которое ты мне оставлял? Ее?

Эмметт кивнул и отпил воды, потом взял еще кусочек стейка.

– Боже мой. Боже мой! Как давно это случилось, можно спросить?

– Три года назад.

– Как долго вы были женаты?

– Четыре с половиной года.

– У вас… не было детей?

Не глядя на нее, он отрицательно покачал головой.

– Сколько лет было Кристине?

– Двадцать шесть, – снова глядя ей в глаза, ответил он.

– Господи, какая молодая. Хочешь… рассказать, как она умерла?

– Нет.

– О’кей. Если захочешь, я тебя выслушаю.

– Спасибо.

– Горе переживать сложно… неестественно… оно может толкать нас на какие угодно поступки, – сказала она.

Острое переживание горя после смерти молодой жены три года назад. Несчастный случай? Рак? Не могу спросить, кто такая Бренна, но как же хочется узнать.

Он неотрывно смотрел в тарелку.

– Невероятно вкусно, видит бог, лучший стейк из тех, что мне приходилось есть, кстати говоря, – из уважения выждав время, сказала она.

– Рад слышать. Это мое любимое занятие – готовить и есть. Уже давно так не колдовал у плиты, и это приятно.

– Нет, правда. Буквально лучший в мире стейк. Просто ух!

– Ешь на здоровье, – сказал он, скромный, словно ландыш. – Я и посуду помою.

– Нет уж. Это тебе делать совершенно необязательно. Ты мой гость.

– Гость, – повторил он.

– Да. Как поет канделябр в «Красавице и чудовище», «вы наш гость».

– Люмьер?

– Именно, – рассмеялась она. – Как же я не догадалась, что ты поклонник Диснея. Недаром ты мне понравился.

– Не хочу сильно хвастаться, но у меня уйма бесполезных знаний.

– Как ты себя сегодня чувствуешь? По сравнению с вчерашним днем? – положив в рот еще кусочек, спросила она.

– Мне об этом сказать нечего.

– Может, ты переживаешь или волнуешься? Нет душевного равновесия? Типа, хочешь причинить себе боль? – спросила она и тут же поняла, что соскальзывает в опасную сферу. Те же вопросы она задавала в кабинете своим клиентам – задавала обстоятельно. Эмметт положил локти на стол, сцепил пальцы. Не в его энергетике, а глубоко в душе, скрытый от глаз, был Vantablack[40]40
  Vantablack – материал, созданный британской компанией Surrey NanoSystem. Считается одним из самых темных известных веществ.


[Закрыть], и он его оберегал. Самой Талли было туда не проникнуть – он должен был бы вести ее за руку.

– Таллула, ты считаешь, я сейчас похож на человека, потерявшего душевное равновесие? – поев еще мяса и отпив воды, спросил он. Каждый сверкающий золотом слог в имени Тал-лу-ла, вырываясь из его рта, сопровождался у нее трепетом в бедрах, покалыванием в макушке.

– Вообще-то, нет. У тебя часто такое бывает – эти сильнейшие колебания настроения? – спросила она, надеясь, что задала вопрос как озабоченный друг, а не как профессиональный работник сферы психического здоровья.

– Вчера у меня был тяжелый день.

– Но ты же понимаешь, почему я спрашиваю.

– Да. И имеешь полное право. Не хотелось бы доставлять тебе ощущение неловкости, – сказал он.

– Все нормально. Можно это больше не обсуждать.

Талли так хотелось пойти с Эмметтом на Хеллоуин. Она представляла, как они проведут там время, отвлекшись от треволнений большого мира, не беспокоясь ни о чем. Вечеринка была отличным способом отвлечься, она это знала. И старалась не думать, что будет потом, когда пройдет вечер субботы или, самое позднее, утро воскресенья. Этот уик-энд мог быть герметичной капсулой в космическом пространстве.

– Что еще ты спросила бы у Джоэла, если бы он с тобой разоткровенничался? – поинтересовался Эмметт, возвращая ее на твердую землю.

– Ух. Ну… – начала она. Ей хотелось, чтобы в центре внимания был Эмметт, его чувства, но она не возражала против того, чтобы в кои-то веки выслушали и ее. «Хлоп!» Бегущей строкой пробежали у нее в мозгу ругательства и возгласы раздражения. Она сделала глубокий вдох. – Я бы хотела знать, отличается ли его любовь к ней от той, что он чувствовал ко мне. Понять, та же это любовь, просто перешедшая с меня на нее. Еще я бы хотела знать, как он ощущает себя в роли отца. Я знаю, как он этого хотел. И теперь получил. Что испытываешь, когда получаешь то, чего действительно хочешь?

– Но и ты ведь раньше получала то, чего действительно хотела?

– Да. Но именно это… завести ребенка. Этого мы хотели так сильно… вместе. Теперь у него это есть без меня. Как ему? Нет ли у него чувства, что это как бы… ну не знаю… неправильно?

– Тяжко.

– Слишком тяжко. – У нее вырвался унылый нервный смешок.

– Давай-ка встряхнемся. Я действительно собираюсь мыть посуду, – глядя в направлении раковины, сказал он.

– А я заварю чая со вкусом тыквенного пирога. Что мне еще делать?

– Можешь составить мне компанию. Продолжай со мной говорить. Тебе хочется еще поговорить? Можем пока не о тяжком. Я не буду, если ты не будешь.

– Я не буду, честное слово. Конечно. То есть наверное. Хотя… не знаю. Могу почитать. Давай я тебе почитаю. Диковато звучит?

– Не-а. Люблю такое. А тебе придется приложить побольше усилий, чтобы удивить меня, – вставая, сказал он.

– О’кей, задачка не из легких! Я сейчас.

* * *

Каждый год в октябре она перечитывала хотя бы одну книгу о Гарри Поттере. Это были осенние книги, прочитанные столько раз, что каждое новое прочтение успокаивало – сюрпризов не было. Она как раз была на середине иллюстрированного издания «Гарри Поттер и узник Азкабана», так что именно эту книгу она сейчас и принесла из спальни. Заварив чай, она села возле кухни – рядом кружка с чаем, на коленях книга.

– Сначала говорили о Диснее, теперь ты мне Гарри Поттера читаешь. Тоже мне, взрослые люди, – сказал Эмметт, рассмеявшись одним быстрым «ха», и оглянулся на нее через плечо. Пока он мыл посуду, в раковине шумела вода. Он снял с себя рубашку и остался в своей белой футболке. Она была чистой и точно по размеру, сзади просматривались лопатки, которые сияли ангельской белизной и были похожи на две невысокие заснеженные вершины.

Талли сидела на полу, скрестив ноги, пила чай. Открыв книгу, она начала читать. Ей приходилось повышать голос, чтобы ему было слышно сквозь шум дождя, льющейся из крана воды, дробленый звон сияющей посуды.

* * *

Покончив с загрузкой посудомойки и вручную вымыв сковороду и кастрюлю, он перекинул полотенце через плечо.

– Ну теперь я этим проникся, – сказал он, указав на книгу в твердой обложке у нее на коленях.

– Наверное, я слишком стара, чтобы их любить? Детей у меня нет. Так что никаких оправданий, – сникнув, сказала она. Ее по-прежнему смущала мысль о том, как подвел ее организм. Прошло довольно много времени, прежде чем она перестала винить в этом себя. Она концентрировала внимание на положительном, на возможностях. Она не заходила на сайты по усыновлению со среды, но обязательно заглянет в понедельник, пощелкает по страничкам и помечтает.

– Ну у меня тоже детей нет, и мне понравилось слушать твое чтение. Так что спасибо, – мягко сказал Эмметт.

Талли еще полистала книгу, потом закрыла ее и отложила.

– Так ты сказал родным, что уезжаешь? – спросила она.

– Нет. И если они получили письмо сегодня, то подумают, что я умер. Если сегодня не получили, то пока волноваться не начали, – сказал он и вытер и без того уже сухие руки.

– Они не пытались тебе звонить или писать?

– Телефон новый. Я не хотел, чтобы у кого-то был номер. Полный разрыв.

Талли хотела спросить его о детстве, еще спросить о семье. Но когда он закончил отвечать, ей было больше от него ничего не добиться. Она ушла к себе, забила в Гугл слова «Кристина, Клементина и некролог» и получила несколько результатов за прошлые годы, ни один из которых не упоминал Эмметта, да и возрасты не соответствовали. Слишком старые или слишком молодые, чтобы быть его женой. Она попробовала слова «Клементина и мужчина и пропал» и нашла лишь старые оповещения о пропавших без вести. Она понимала, что только потеряет время, ища Хантера. Интернет не помогал. Она сходила в туалет, помыла руки и вернулась к кухне.

– Эмметт, если бы ты дал мне информацию, я могла бы выйти на связь с твоими родными. Это могло бы помочь? Если ты сам не хочешь… я могу это сделать за тебя, – сказала она.

– Ни в коем случае, – сказал он, и снова его взгляд помрачнел. Дождь теперь пошел косой – он с силой бил по окнам, как в фильмах ужасов.

Эмметт

Довольно большой кусок души Эмметта был обмотан колючей проволокой. Расчлененность – вот что помогало ему жить «после». Вспоминать «Красавицу и чудовище», слушать, как Талли читает из «Гарри Поттера» – все это, как нож для вскрытия писем, аккуратно взрезало его нутро, отгибало края, расшивало. Его слезы в присутствии Талли были лишь проблеском стоящей за ними истории, они, будто крошечное светло-голубое острие, сверкнули из черной как смоль пропасти.

Он взглянул на Талли, чуть улыбнулся, и, оставив ее там же, возле кухни, смотреть на бьющий по окну дождь и извинившись, с рюкзаком и телефоном отправился в ванную. Он не ответил на письмо Джоэла, когда сидел на парковке продуктового магазина, так как не хотел, чтобы тот подумал, что отчаявшаяся Талли только и делала, что ждала его ответа. Она была занятой женщиной.

Он закрылся в ванной и встал, прислонившись спиной к двери.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Re: ты мне тоже небезразличен

привет Джоэл. хочу для начала сказать что согласна! Я ПОТРЯСАЮЩАЯ.

конечно ты все профукал. да ты и так уже все понял.

мне невдомек как ты можешь говорить, что я тебя знаю, когда очевидно, что огромную часть тебя я не знаю. ту часть которая решила нарушить наши брачные обеты. я этого не делала. я бы никогда так не поступила. но как я уже сказала, мы и это обсудили.

есть у меня к тебе еще вопросы раз уж ты разоткровенничался. любовь что ты чувствуешь к ней… отличается ли она от той, что ты чувствовал ко мне? она другая? или та же, просто перешедшая с меня на нее? и еще, как ты ощущаешь себя в роли отца? я знаю, как ты этого хотел. или думал что хотел. ну, теперь у тебя это есть! без меня. нет ли у тебя чувства что это как бы… ну, не знаю… неправильно? как бывает, когда получаешь то, чего действительно хочешь? расскажи-ка.

я ценю настрой твоего письма. кажется ты наконец… прикладываешь усилия. мужчинам нужно научиться лучше заботиться о женщинах которых как они утверждают они так любят.

Талли

Он был уязвлен этими словами, своим собственным выбором слов. Талли вторглась в его личную жизнь, а теперь он по-настоящему вторгся в ее. Начал спьяну, но продолжает и на трезвую голову. Мог бы смягчить свой поступок и представить Джоэла в лучшем свете, переслав письма на ее настоящий адрес как подарок, когда они расстанутся. Выдать секреты, которые Джоэлу, очевидно, не хватило мужества рассказать ей раньше, и помочь ее ранам затянуться.

Эмметт сходил в туалет и пригладил волосы – они лоснились, будто масло. Он высунул голову из ванной.

– Мисс Талли, можно я приму душ? Со среды не мылся. А утром совсем забыл из-за всех этих событий, – сказал он достаточно громко, чтобы она услышала. Слово «мисс» вырвалось у него случайно, по деревенской привычке. Кошки вышли в коридор, надо было разобраться, что там за суета. Он распахнул дверь и опустился на корточки, чтобы их погладить, они замурчали, и коридор зарокотал от их мелких «мяу».

– «Мисс» Талли? Это делает меня старой, – теперь стоя перед ним, сказала она.

– Прости меня. Честное слово, не хотел. Просто я из деревни.

– Да, можешь принять душ, – сказала она, шагнув к нему, чтобы открыть шкаф с бельем, к которому он привалился. В темноте ванной комнаты ее рука скользнула по подолу его рубашки, он ощутил ее тепло.

– Извини, – отодвигаясь, сказал он.

– Ничего. – Она достала сложенное пушистое полотенце и протянула ему. – Мыло для тела, шампунь, кондиционер – все там. И очень приятно пахнет. – Она указала на занавес с оборкой за его спиной. Он поблагодарил ее, закрыл дверь и оказался на совершенно новой неведомой планете, которой был чужой душ. Не сразу, но он добился нужного напора и нужной температуры воды.

(Пять бутылочек мыла для тела: дикая черешня, абрикос, лаванда, мята, «Шанель». Толстый кусок мыла с засушенным цветком. Вся в оборках розовая мочалка-пуф, похожая на перестоялый пион. Прозрачный коврик для душа, с виду как воздушно-пузырьковая пленка. Чисто. Везде очень чисто.)

Он представил, что живет здесь, строит жизнь с Талли. Представил, что снимает себя мокрого в мыльной пене у Талли в душе, посылает Джоэлу. Намыливая голову шампунем Талли, Эмметт улыбнулся при мысли о том, до какой степени она не выносила хвостик Джоэла. Держа бутылочку мыльными пальцами, он прочитал, четко произнося каждое слово: «апельсиновый цвет и нероли, лимонное дерево на берегу океана». Вода бурлила, как в джунглях, омывала его до чистоты.

* * *

Когда Эмметт вылез из душа, то понял, что не попросил у Талли чистой одежды. Можно было надеть то, в чем он спал вчера, но все это лежало в комнате на диване. Он насухо вытерся и обернул полотенце вокруг талии. Белая майка намокла, он обернул ее вокруг головы и вышел в коридор. Тихо работал телевизор: британский акцент и фонограмма пронзительного смеха. Ряды темных локонов Талли свободно свисали с края дивана.

– Можно я опять надену те же вещи? Ничего? – спросил он.

Одна из кошек, растянувшаяся на подлокотнике дивана, понюхала воздух, не упустив сопровождавшего Эмметта цитрусового облачка. Дождь утих, но водостоки не справлялись, и вода неслась по ним, выливаясь на окна. На него напала сонливость и немного кружилась голова – от горячего душа, домашнего уюта, их ужина. От переживаний вчерашних и уже сегодняшних. Он одновременно ощущал легкость, как будто мог уплыть по воздуху, и тяжесть, как будто утопал в этих полах из светлого дерева, в этих мягких коврах. Все три года он мучился затяжными головными болями, мрачным безрадостным настроением. Он чувствовал себя в два раза тяжелее, как будто гравитация давила на него с двойной силой. Он проглотил ком в горле, одной рукой погладил кошку, почесал за ушами. Другой рукой он крепко держал полотенце на поясе.

(По телевизору взрыв смеха. Персонаж передачи ест попкорн и слушает спор сослуживцев. В офис входит другой персонаж, на лице ужас. Запись взрывается смехом. Талли чуть усмехается, качает головой.)

– Все хорошо? – поставив кружку с добавкой чая и протянув руку за одеждой, спросила Талли. Увидев, что он в одном полотенце, она отвернулась и прочистила горло.

– У тебя в ванной так мило. Весь дом ужасно милый. Зря я вчера об этом промолчал.

– Спасибо. Честное слово, все нормально. У тебя много всего на уме. Мой брат заработал в молодости много денег. Финансы, акции, всякие инвестиции, которые я до конца не понимаю. Он математический гений. Без его помощи я бы этот дом не осилила. Завтра на вечеринке познакомишься и с ним, и с остальными родственниками.

Эмметт вытащил из рюкзака зарядку и, подключив телефон, оставил его на полу в гостиной. Он взял у нее одежду и пошел в ванную одеваться. Значит, вот как это – ждать чего-то с нетерпением? Жизнь его в последнее время была так похожа на умирание, что он уже и не помнил. Вот так чувствуешь себя, когда колючая проволока разматывается? И его сердце похоже на треснувшую, опрокинутую чашку, наполненную до самых краев?

Талли

Талли пообещала себе не смотреть, как Эмметт удаляется по коридору. Она не ожидала увидеть его в полотенце. В любимом красном полотенце Джоэла – до того, как он стал бывшим, до ребенка, до хвостика. Неужели она сама дала ему это полотенце? Случайно или осмысленно? Пусть Эмметт и вышел мокрый, словно герой со страниц любовного романа, все же у него психическое расстройство, и тревожных «красных тряпок» так много, что он с тем же успехом мог, как матадор, выйти в traje de luces[41]41
  Традиционный костюм испанских матадоров для корриды.


[Закрыть]. И все же внутри у нее екнуло, когда она увидела полотенце и то, как вились за ушами его потемневшие от воды волосы. Мост, мистер Наверное Симпатичный, мистер Вполне Симпатичный, Эммет Без Фамилии, разгоряченный и румяный, как персик.

Пока он переодевался в ванной, Талли подобрала с пола его мобильник, щелкнула проверить, заблокирован ли экран. Да. Фоном служило стандартное фото Земли. Она оглянулась на дверь ванной, проверяя, заперта ли она по-прежнему. Попробовала ввести 1234. Не вышло. И никаких уведомлений. Ничего. Услышав шорохи в ванной, она отложила телефон. Пошла в свою спальню, достала из верхнего ящика его письмо. Зеленая куртка висела на крючке у входной двери. Она не помнила, куда следовало класть какое письмо, и просто разложила их по разным карманам: одно во внутренний, другое в наружный. Она молилась, чтобы Эмметт не вышел из ванной прямо сейчас, и выдохнула с облегчением и благодарностью, когда этого не случилось. Вернулась на диван.

* * *

– Можно задать тебе вопрос? Про вчерашнее? – мягко спросила она, когда он вышел из ванной и сел рядом, но не слишком близко.

– Конечно.

– Как тебе кажется, очутиться на мосту было соизмеримой реакцией на то, что тебя туда отправило? – Она понимала, что ее вопрос, видимо, был слишком похож на то, что мог бы спросить психоаналитик, так что уменьшила громкость телевизора и продолжила: – Кстати, правильного ответа здесь нет. Мне просто любопытно.

– Мне кажется, что да, – просто ответил он.

– Какие еще у тебя есть способы справляться со стрессом? Как ты справился со смертью жены, когда это случилось?

– На самом деле я еще не совсем с ней справился. Не могу. Пытаюсь, наверное… но осмыслить не могу. Вот она была, и вот ее нет? Все становится так переменчиво. Мой мозг не может… этого удержать. Ощущение конечности и бесконечности одновременно. Я не могу это осмыслить, вот и оставляю… внутри… в темноте.

– Понимаю, – сказала Талли и замолчала. – Эмметт, ты считаешь необходимым вернуться на мост?

– Вот сейчас? Нет.

– Есть ли у тебя кто-то, с кем ты делишься своими чувствами? Кому ты доверяешь?

– Был раньше… Хантер… мы жили вместе до женитьбы, но больше я почти ни с кем не общаюсь, – сказал он.

– А почему?

– Коротко ответить не могу.

– А длинно?

– Наверное, могу.

– О’кей. Ты бы хотел иметь возможность поговорить с кем-то, кому ты доверяешь?

– По натуре я человек скрытный, – сказал он.

– Тебе нравится быть по натуре скрытным? – спросила она, пытаясь докопаться до истины так, будто они у нее в кабинете и ей платят, чтобы она изучила о нем все.

– Меня никто раньше об этом не спрашивал. Думаю, да?

– Ясно. Я понимаю. Ты определенно пользуешься методом самоуспокоения, но каждому нужен кто-то рядом. Мы нужны друг другу. Плохо ощущать себя покинутым и одиноким.

– Сейчас я себя покинутым и одиноким не ощущаю. Честно, – сказал он.

– Ты когда-нибудь рассматривал возможность лечения?

– Я посещал группы, где люди садятся в кружочек и обсуждают свои чувства. Мне не понравилось. Ты когда-нибудь бывала на таком?

– Я бывала раньше на сеансах психотерапии… да, бывала в прошлом, – сказала Талли, в висках у нее стучало.

– Помогло?

– Да, очень. Кардинальный сдвиг. Но то было лечение один на один. Ты не пробовал? Не думаешь, что поможет?

Эмметт пожал плечами.

– Ты все время один – с тех пор, как потерял жену? – спросила она. Ей не терпелось узнать про Бренну, и она пыталась вывести его на разговор о ней.

Эмметт поднял руку без обручального кольца.

– Мне известно, что ты не женат, но как насчет девушки?

– Я что, похож на парня, из которого может выйти стоящий бойфренд?

– Ну ты потрясающе готовишь, успешно выкрутился из штрафа плюс моешь посуду, так что да, возможно, – сказала она, представляя его в полотенце, только сейчас волосы были почти сухие. Представляя его бедра под мягкой серой тканью этих предназначавшихся Джоэлу брюк. Теперь вещи для Джоэла покупала Одетта, она знала его размеры, знала, что не надо покупать одеколон, так как он «потом будет везде».

– Талли, а что, если я все это делаю, чтобы произвести на тебя впечатление?

– Нет, это не так, – сказала она, поддаваясь романтичному туману дружеского флирта.

– Мама меня правильно воспитала.

– Это уж точно, – сказала она. Туман быстро рассеялся при мысли о его бедной матери. – Именно поэтому мне совершенно нестерпимо думать, как она получит по почте твое предсмертное письмо, а ты вот здесь, вполне в порядке.

– Спасибо, но тебе об этом волноваться не стоит, так что не переживай. Давай поговорим о чем-нибудь другом? Ну пожалуйста…

– Хорошо, – на секунду увеличив громкость телевизора и тут же убрав ее совсем, сказала она. – Есть ли у тебя в рюкзаке что-то, чего мне следует опасаться?

– Совсем ничего, – сказал он.

– Но ты мне не скажешь, что там?

– Ничего примечательного, честно. Ничего, что имело бы значение для кого-либо, кроме меня.

– О’кей, – сказала она, кивая и продолжая на него смотреть. Он, казалось, не испытывал от этого никаких неудобств. Ей это понравилось, она почувствовала себя в безопасности.

– Вот это мне нравится. Всегда нравилось, – некоторое время помолчав, прежде чем сменить тему, сказал Эмметт. Он указывал на открытку в рамке, на которую падал кремовый свет лампы.

– Густав Климт.

– «Поцелуй», – отвернувшись к телевизору, сказал он.

– Я обожаю историю искусства, хотя и знаю, что именно эту картину Климта теперь где только не увидишь. Любовь к ней не прибавляет мне оригинальности. Мне еще нравится «Даная», – сказала Талли, указывая на другое мерцающее произведение Климта в рамке на полке. – Одно из любимых моих занятий – ходить в художественную галерею в одиночку и находиться в одном пространстве с работами. В тишине. Иногда я там плачу, – сказала она. Она знала, что, когда говорит о своих чувствах, это помогает другим заговорить о своих, а взахлеб делиться своей подлинной любовью к художественной галерее ей было легко. – Не знаю, зачем я это делаю – просто меня… с головой накрывают чувства – мои собственные и всех остальных – и вся история мира.

Много лет назад она завела важное для себя знакомство с одним из ярких друзей Лионела. Этот человек помог Джоэлу – тому не нравилась его работа в маркетинге – устроиться в галерею куратором современного искусства. Джоэл и Одетта оба там работали и познакомились именно тогда, но галерея была ее, Талли, не Джоэла. Она для нее слишком много значила. Именно туда она ходила в детстве и юности, именно там влюблялась в скульптуры, в световые инсталляции и в нидерландские картины периода золотого века, особенно в цветы. Она влюблялась во все! И теперь, когда Джоэла и Одетты там больше не было, Талли забрала все это пространство обратно: она продлила абонемент в галерею и наведывалась туда каждое воскресенье после церкви.

– Она популярна не просто так. Она прекрасна. А оригинальности в тебе предостаточно, поверь мне, – сказал он.

От комплимента кровь прилила к ее лицу.

– И в тебе тоже.

– Мне нравятся Фрида, Баския, еще Энди Уорхол, – сказал Эмметт, указывая на стопку книг у стола, где были журналы с Фридой, книга в твердом переплете о Баския, толстый том полароидов Уорхола, а также биография Аугусты Сэвидж. – Классно. Аугуста Сэвидж. Мне очень нравятся скульптуры. В голове не укладывается, как кто-то может взять мраморную глыбу и превратить ее в нечто мягкое, будто колыхаемое ветром. Точное повторение человеческих форм, – откидываясь на диване с раскованностью бойфренда, сказал он.

– Точно, как Давид Микеланджело или Ника Самофракийская. Это две самые популярные на Земле скульптуры, но как тебя ошеломляет, когда видишь их в первый раз. Не хотела бы к ним привыкнуть! Не хотела бы устать или испытывать скуку от красоты и нравственного величия. Это меня бы обеспокоило, – сказала она. – Мне не нравится по делу и не очень пользоваться словом «одержимый», потому что одержимость является для некоторых реальной проблемой, но я жутко влюблена в правую руку Давида – ту, которая опущена на бедро. Обожаю на нее смотреть! Ты, конечно, посчитаешь меня чудачкой, но я целый раздел своей тайной доски по истории искусства на Pinterest посвятила снятым в увеличенном масштабе деталям его правой руки.

Фото правой руки Давида успокаивали Талли – касающийся бедра кончик среднего пальца, змеящиеся вены, – и ей нравилось представлять ощущение от холодного на ощупь мрамора. Ей нравилось представлять, будто она держит Давида за руку. Еще она любила его нос, все лицо, эти преследующие тебя глаза, пленявшие сердца людей. Этот упругий торс, идеальные ягодицы и восхитительный контрапост. Иногда ночами, когда ей не спалось, она слушала музыку и листала Pinterest. Это был один из способов заботиться о себе.

– Мы уже установили, что ты лучшая из всех возможных чудачек, – сказал Эмметт.

– Ах, вот как?

– Определенно, – сказал он. – Да, я один раз был за рубежом. Недолго жил в Париже, когда учился в старшей школе, и там ходил в Лувр, где видел «Нику», «Мону Лизу» и «Венеру Милосскую».

– Как это прекрасно. Мне бы хотелось когда-нибудь сходить в Лувр и в галерею Академии во Флоренции, посмотреть «Давида», хотя и побаиваюсь, что при виде его живьем заработаю синдром Стендаля или… как там?.. гиперкультуремию? У некоторых при личной встрече с шедевром случается паническая атака на почве искусства. Культурная атака… Учащенное сердцебиение от искусства. Я обязательно потеряю сознание. Статуя высотой более пяти метров. Меня утомляет сама мысль о том, как увидеть ее живьем. – Талли приложила тыльную сторону ладони ко лбу, изобразив обморок.

Взолнованная разговором, она опустила руку на грудь резким движением – такое часто случалось, когда она говорила об искусстве. Лицо ее горело, ей было тесно в собственной коже. Синдром Рубенса[42]42
  Сильное сексуальное желание при посещении музея изящных искусств.


[Закрыть]. На стене возле ее кровати висели эротические открытки – они висели там годами, прикрепленные канцелярскими кнопками над лампой, и отсвечивали каждый раз, когда попадали в идущий снизу широкий треугольник света. В прошлом они напоминали ей не только о романах и мечтах, но и вызывали фантазии о полном страсти путешествии на их с Джоэлом годовщину. Будто они вдвоем за границей, где все утро проводят в постели, а днем посещают художественные галереи, ужинают на открытом воздухе, полностью погруженные в другую культуру и язык. Что-то вроде второго медового месяца. Талли смирилась с тем, что фантазия потерпела крах, но не так давно с удивлением стала подумывать, а не поехать ли одной.

– Каждый раз, когда я прихожу в художественную галерею, мне кажется, что я участвую в сцене из фильма «Выходной день Ферриса Бьюллера», там, где Кэмерон неотрывно смотрит на картину Жоржа Сёра «Воскресный день на острове Гранд-Жатт», и план все крупнее и крупнее, и весь смысл пропадает. Мне нравится, что, когда смотришь на картину, все прочее не имеет значения… и можно совершенно забыть остальной мир. – Согнув пальцы, он сделал из ладоней воображаемую подзорную трубу, закрыв один глаз, приложил ее ко второму и посмотрел сквозь отверстие на Талли.

– Точно. Я обожаю эту сцену… посмотрим?

Она вытащила коробку с нужным фильмом, отыскала сцену в художественной галерее под инструментальную кавер-версию группы The Smiths – Please, Please, Please, Let Me Get What I Want. Замелькали Хоппер, Кэссетт, Пикассо, Гоген, Поллок, Матисс. Кэмерон, с головой погруженный в полотно Сёра, Феррис и Слоэн, целующиеся напротив темно-синего витража Марка Шагала «Американские окна».

Сцена закончилась, у Эмметта на глазах были слезы. Талли сказала «ну надо же, извинилась за то, что невольно расстроила его, и выключила телевизор.

– Нет. Не говори так. Я сам хотел посмотреть. Все в порядке. И, может, когда я приеду в следующий раз, мы вместе пойдем в твою галерею и постараемся избежать культурных атак, – шмыгая носом, сказал он. Он все моргал и моргал, но снова заверил ее, что с ним все в порядке.

– Если ты в воскресенье после обеда еще будешь в городе, я возьму тебя с собой. Наш собственный «Воскресный день в Луисвилле, в музее искусств Спиида», – сказала она.

– Можно зажарить воскресную курицу и сделать вид, что это настоящая жизнь.

– Вот именно. А потом – раз! Мое возвращение в реальность, потому что в понедельник мне на работу.

– Снова в школу?

Талли понимала, что он представляет ее учительницей старшей школы в классе, полном шумных ребят в разноцветных рубашках – гремучая смесь гормонов и длинных конечностей, прыщей и брекетов. Она же думала о назначенных на утро понедельника сеансах лечения. Один был с ее любимой клиенткой, которая целых два года под ее наблюдением мужественно боролась с агорафобией и победила ее, другой – с клиентом, который самодиагностировал нездоровое стремление привлекать к себе внимание и селфитис – пристрастие делать и размещать в соцсетях селфи. Была еще новая потенциальная клиентка – темнокожая женщина, пытавшаяся преодолеть стресс жизни в Америке и долгосрочный вред расизма, – которая была записана на первую консультацию, чтобы узнать, подходят ли они друг другу. Талли ждала этого с нетерпением, и чутье уже подсказывало ей, что, судя по мейлам, которыми они обменялись, подходили они друг другу идеально. У Талли были темнокожие клиенты, которые специально хотели работать с темнокожим психоаналитиком, ища понимания и душевной связи. Вся сущность ее практики заключалась в том, чтобы помочь людям чувствовать себя менее одинокими.

В понедельник она и ее секретарь в приемной, как обычно, придут на работу в восемь. И вскоре Талли уже примется слушать клиентов и вести свои бесконечные записи. Давать клиентам возможность рассказывать свои тайны и задавать свои вопросы, которые приведут к новым вопросам. К новым ответам. И, она надеялась, в конце концов – к выздоровлению.

Где будет в понедельник Эмметт?

– Да, так и есть. Снова в школу, – кивнув и прочистив горло, сказала она. – Я не бывала в Клементине. Хотя и слышала о ней. Как ты оказался в Луисвилле? Наверное, можно было и вчера спросить, но я уже и так перегрузила тебя вопросами.

– Луисвилл мне нравится.

– Когда ты приехал?

– В среду вечером.

– Где ты остановился?

– Нигде. Просто ходил по городу.

– Под дождем?

– Ну да.

– Ты так и хотел?

– В общем, да.

– Ты был доволен, когда это делал?

– А ты сейчас довольна?

– В общем, да.

Усмехнувшись, она снова включила телевизор, прошлась по каналам, пока не нашла трансляцию Мировой серии.

– Ну вот. Надеюсь, «Джайентс» выиграют, – сказала она. Дождь резко прекратился. Эмметт как будто собирался что-то сказать, но дождь вдруг снова пошел, еще сильнее.

И тут внезапно со щелчком погасло электричество.