Текст книги "Полураскрытая роза"

Прокручивая все в голове, она неожиданно чувствовала и легкие уколы вины.

Да, все было неожиданно и обескураживающе, но в то же время волнующе. Возможно, из-за того, что она летела в любимый город Земли, но…

Ей так легко оказалось уйти.

Гости, обняв и расцеловав Винсент, ушли. Высоко в небе сияет луна. Винсент на балконе, взгляд устремлен в небо. Немного пьяный Лу, вытянув длинные ноги и скрестив лодыжки, сидит в кресле рядом с ней. Прохладно, как и положено осенним вечером, Винсент закуталась в одеяло. Лу по-прежнему в ее шарфе, его куртка запахнута, но не застегнута.

– Ты так и не сказала мне свое второе имя, – говорит он.

– Рафаэла.

– Ух ты, красивое.

Она соглашается. И интересуется его вторым именем – Мишель. Говорит, что ей нравится, и информацию не отгоняет. Хочет запомнить, не исключено, что навсегда.

– Похоже, твой приятель так и не смог прийти, – говорит Лу, кивая на окно голого барабанщика.

– Да… ну, он ведь занят. В следующий раз обязательно явится, – говорит Винсент, неожиданно рассмеявшись. Понимает, что шутка скорее глупая, чем смешная. Она больше ничего не ела, даже не попробовала торт Агат, и сейчас она снова с бокалом вина. Она чувствует, как он радостно приветствует предыдущие бокалы.

Лу лезет в карман и демонстрирует ей кожуру клементина, которую туда положил. Засовывает кожурки обратно и говорит, что хранит их, как сувенир этого вечера. По-французски «сувенир» значит «память». Винсент все это кажется крайне романтичным, она закатывает глаза, и тогда он улыбается все шире, и это дьявольщина какая-то, а не улыбка. Как она может вообще существовать на этом лице? Винсент чувствует, что бессильна и все это чересчур.

– La lune est si belle ce soir[25]25
  Как прекрасна сегодня луна (фр.).


[Закрыть], – медленно произносит он.

– Да, действительно, – откликается Винсент. – Завтра полнолуние. У меня на телефоне забавное приложение, которое посылает мне уведомления, когда полнолуние или новолуние. Сегодня я ничего не получила – значит, завтра.

– Насколько ты знаешь французский?

– Тебя это беспокоит? Поэтому ты со мной и говоришь так медленно? Не парься. Мне языка хватает. Ну, на самом деле и хватает, и не хватает. Но я узнаю все больше и больше с каждым днем. Очень многие в музее, да и студенты мои – все говорят по-английски, и, честно говоря, это вызывает у меня чувство вины, – продолжает Винсент, умышленно подпуская его ближе.

Вино помогает приоткрыть крышку, сдерживающую ее чувства, даже те, которые она испытывает к Лу. Он понравился ей с самой первой минуты: черная футболка и те самые шорты, та самая улыбка, те глаза, тот нос, те волосы – и в то же время… Это может ничего не значить. Люди постоянно знакомятся с людьми, и те им нравятся.

Летя в Париж, она дала себе обещание сделать все возможное, чтобы не стеснять своей свободы и давать чувствам и желаниям полный ход – пусть выплескиваются как им заблагорассудится. И сильно их не подавлять. Если захочется съесть круассан или pain au chocolat[26]26
  Булочка с шоколадом (фр.).


[Закрыть], ешь пожалуйста. Если устала, спи. Если слышишь что-то глупое или забавное, смейся. Если вдруг захочется выйти из квартиры и взглянуть, как искрится в темноте Эйфелева башня, выходи, и не надо никому об этом докладывать. Ни о ком не надо заботиться, ни за кем не надо смотреть. Жить в Париже и просто быть Винсент – не Винсент-женой, не Винсент-мамой, не Винсент-дочерью, не Винсент-сестрой – тогда открывается возможность убрать лишнее и вникнуть в суть.

* * *

– Я действительно временами говорю по-французски медленно специально для тебя. И это себе во вред, ведь мне так нравится выражение твоего лица, когда ты не понимаешь, что говорят. Твой курносый носик… он морщится, – глядя на нее, говорит он. – Но скажи, почему у тебя возникает чувство вины, если кто-то умеет говорить по-английски?

Он выпускает колечко дыма в сторону луны, а она смотрит на его удивительные ресницы.

– Неважно, – говорит она.

– Нет, пожалуйста, скажи. Я хочу знать.

Дело не в том, что кто-то говорит по-английски, а в том, что они решают не говорить со мной по-французски. Из-за этого я ощущаю себя ленивой или как будто мне здесь не место. Как будто я этого места еще не заслужила. И мне следует знать… больше. Винсент спрашивает себя, стоит ли быть с ним откровенной. Сколько разговоров с Киллианом она хотела бы прокрутить назад. Не из-за чувств, которые она испытывала во время этих разговоров, а из-за того, что просто они того не стоили. В итоге они ни на что не повлияли. Всей этой зря потраченной энергией можно было бы обеспечить целое государство.

Сегодня она поведала достаточно.

– Ладно, не бери в голову. Я имела в виду не это. Трудно объяснить. Правда, неважно, – говорит она. – Итак… ты из Парижа? Здесь родился? Вырос?

Винсент понятия не имеет, который час. Спрашивает его в том числе об этом, он отвечает, что почти час ночи. Она протягивает руку за остатком его сигареты, он отдает ей недокуренную. Все равно же из ее пачки, так что он лишь возвращает то, что по закону принадлежит ей.

– Родился в Лондоне, там вырос. В Париже тоже, конечно. Жил и там, и здесь. Мы часто ездили в Испанию… Италию… Штаты. В общем, повсюду. Мать – оперная певица. Отец – пианист. У меня двойное гражданство, французское и английское. Мама из Парижа, отец из Лондона. Я из семьи хиппи и в то же время скитальцев. Образованных и процветающих эстетов, понимаешь? Ты ведь из семьи художников, так что понимаешь. – Теперь, когда Лу сказал, что вырос в Лондоне, она осознает, что с самого начала слышала это в его акценте.

Винсент представляет, как, наверное, красива его mére[27]27
  Мать (фр.).


[Закрыть], оперная певица. Лу красив, как бывает красива женщина, что не отнимает у него мужественности, как будто лицо вылеплено любящим человеком, который так по нему скучал, что, когда творил, переборщил в плане романтической идеализации.

– Да, понимаю. Когда я росла, мы некоторое время жили в Кентукки и Теннесси, – говорит она, припоминая, как Лу, напустив американского акцента, произнес «жареная курочка из Кентукки», когда они впервые обсуждали, откуда она родом. Все таким образом реагируют на Кентукки, к тому же меньше чем в квартале от ее квартиры действительно находится «KFC». – Но родители всегда жили и живут как хиппи и скитальцы. Они определенно образованные и процветающие эстеты. И меня в том же духе воспитали. Вот ты говоришь, что я из семьи художников, а ведь ты и сам художник, – говорит она.

На занятиях Лу один из тех, кто часто устремляет задумчивый взгляд в одну точку, витает в облаках, думает и, кажется, не торопится браться за дело. Но когда бы Винсент ни решила пройтись по классу и заглянуть в альбомы студентов, страницы его альбома всегда полны цвета и глубины. Даже его ранние карандашные наброски будто бы сейчас спрыгнут с листа и оживут. Этим Лу напоминает ей отца и брата – у них тяжелый труд выглядит легким.

– Записался я на курс из-за Батиста. А на занятия хожу из-за тебя.

– Поясни-ка, что ты хочешь этим сказать, – глядя прямо на него, требует Винсент, а на город опускается нежный покров ночи. На столе между ними вот-вот потухнет свеча. Она гасит сигарету и допивает вино. Сейчас на балконе в Париже она всем довольна, чуть пьяна и топчется на грани близости с сыном скитальцев. Ну-ка, посмотрим, насколько ты честен на самом деле.

– Сегодня это значит… Я вроде как пьян. Не возражаешь, если я посплю на диване?

Пол-очка. Он взял и заработал пол-очка за честность.

Лу заснул на диване прямо в одежде, накрывшись одним из связанных из остатков пряжи одеял Авроры. Переодевшись в футболку и трикотажные шорты, почистив зубы и вымыв лицо, Винсент идет в спальню и пишет сообщение Олив, представляя себе ее ужинающую где-то с друзьями или, скажем, сидящую в кафе с тыквенным напитком и потрепанной книгой.

Ой, привет, у меня

в квартире парень почти

твоего возраста. Вы с ним

могли бы дружить!

Или даже встречаться!

Папа сказал, что говорил

с тобой несколько дней

назад. Хорошо.

Как ты чувствуешь себя

по этому поводу?

Киллиан в своей книге не написал ни одного плохого слова ни об одном из детей, хотя главный герой и переживал, что в обществе к ним потенциально отнесутся плохо как к межрасовым. Колм, прочитав книгу и услышав объяснения Киллиана, расстроился и даже разозлился, но Колм – натура пытливая и ко всему подступается как к проблеме, которую следует решить. Ему обязательно нужно было выяснить, что правда, а что – вымысел, и узнать вседопоследнеймелочи. Он принялся писать и звонить отцу больше, чем раньше, в надежде заполнить все пробелы. Они вели всякие разговоры, в которые Винсент не посвящали, что ее вполне устраивало. И Киллиан, и Колм выдавали ей обработанные версии, так чтобы фрагменты их дискуссий складывались для нее с разных углов в нечеткую картинку. Киллиан и Колм были оба вызывающе эрудированными, и время, проведенное с ними в одном помещении, пока они спорили, могло выжать из Винсент все соки и вызвать желание отсыпаться целую неделю. Она была благодарна сыну за то, что упорствовал, защищая ее и их семью, когда сама делать это была не в силах.

А вот Олив на книгу и тайны Киллиана среагировала иначе, более сурово. Она находилась в Теннесси и почти целый месяц после случившегося отказывалась отвечать на звонки и сообщения отца. Винсент чувствовала удовлетворение, зная, что ее дети, каждый по-своему, по этому вопросу были «на ее стороне». У Киллиана не было шансов. И хотя это до определенной степени разрывало ей сердце, она не только ценила твердость характера Олив, но и принимала причины ее отказа говорить с отцом. Их дочь твердо верила, что Киллиану нужно разобраться с масштабами содеянного, так что это нормально, что ему не удастся поболтать с ней по FaceTime, когда она идет на занятия, и если ему вздумается обсудить последний альбом группы «Bon Iver» или эпизод «Dateline», придется дождаться, когда она будет к этому готова.

Киллиан и Олив были раньше так близки, что Винсент даже немного ревновала, отчего чувствовала себя странно и неудобно. Олив чуть ли не кокетничала с папой, что немного напоминало, как вела себя со своим отцом Винсент. По ее наблюдениям, у большинства пап отношения с дочерями были сложные, а привязанность казалась либо пылкой, либо никакой, – вариантов, расположенных где-то между двумя крайностями, практически не существовало. Отношения Киллиана с Олив, безусловно, входили в категорию пылких, однако Винсент уж точно не радовало чувство некоторого самодовольства по поводу того, что из-за его тайн они дали трещину. Она признавалась себе в этом, и да, чувство было, но… Оно ее не радовало! И настоящим облегчением было услышать от Киллиана о его недавнем разговоре с Олив.

Дочь отвечает.

Нормально. Я так занята

в последнее время,

что переживать сейчас нет

времени.

Понимаешь… чтобы

злиться на кого-то,

требуются большие усилия.

В словах Олив Винсент слышит себя: «Чтобы злиться на кого-то, требуются большие усилия». То же самое Винсент сказала Киллиану, когда он спросил, злится она на него еще или нет. Они говорили о разнице между «обидеться» и «разозлиться». Обижаться было не так мучительно, как злиться. В состоянии обиды она могла продолжать жить дальше. А злость, как она тогда сказала ему, была не тем состоянием, в котором она могла добровольно пребывать длительное время; она впускала злость внутрь и проживала ее, но старалась как можно скорее дать ей пройти сквозь себя. Как привидение проходит сквозь стену.

Винсент встает с кровати и идет еще раз взглянуть на Лу в свете соляной лампы. Он лежит на диване навзничь, одну руку закинул за голову, другая лежит на животе. Интересно, что все это теперь значит. Что-то для них отомкнулось? И утром им будет дико неудобно? А что, если разбудить его и попросить, чтобы поцеловал? Позвать с собой в постель? Будет ли он и там столь же напористым или у нее на глазах начнет постепенно меняться, как цвет кольца – определителя настроения? Неужели ей и в самом деле так хочется узнать, каков Лу в постели?

Ее «да» и «нет» спутались, как цепочки.

До сегодняшнего дня она не ходила с Лу на кофе и он никогда не был у нее дома, а теперь, вот, спит на диване – на том самом, что родители много лет назад приобрели в бутике на берегу Сены. Это был первый купленный в эту квартиру реальный предмет мебели, и Аврора послала дочери селфи улыбающейся себя на фоне дивана.

При воспоминании о фото у Винсент неизвестно почему наворачиваются слезы – поскорей бы эта почти полная луна уже делала свое дело и Винсент, сбросив эндометрий, могла бы вернуть способность мыслить здраво.

Она идет к себе и снова пишет Олив.

Так и есть. Ты правильно

распределяешь усилия,

МОЕ ЛУЧЕЗАРНОЕ ДИТЯ.

Люблю тебя безмерно.

Пошла спать. До скорого. X

Она пишет Колму:

Люблю тебя! Расскажи

мне все, и поскорее, мой

сладкий! x

Ясным светлым утром Винсент просыпается: ее желание исполнилось – все в крови. Между ног, на простыне, липко и красно. Она сбрасывает с себя все, снимает постельное белье и заворачивает одежду в простыни – стирать. Кровь течет по ноге. Большая капля аккуратно шлепается на пол, у Винсент все плывет перед глазами, мысли путаются, она смотрит на кровь, размышляет о том, как это – быть женщиной, чувствовать, как все истекаешь и истекаешь кровью, ощущать спазмы и страдать по воле Божьей. Ей вспоминается близость с Киллианом однажды, когда ни он, ни она не знали, что у нее начались месячные. Каким красным был кончик его пальца, когда он вынул его. Как он улыбнулся и сказал: «Ух какие вы, женщины… Можете делать это, когда вам заблагорассудится?»

Она поднимает глаза: Лу идет по коридору и трет лицо.

Лу.

Она оставила дверь спальни открытой, а Лу здесь, в квартире. Лу здесь, потому что ночевал на диване.

– Лу!

– Ах, черт возьми, Винсент, прости! Погоди… ты в порядке? У тебя кровь? – говорит он и глухо шлепает ладонью по глазам.

4

Когда Киан впервые увидел Пику, стояла осень, но было не по сезону холодно. В тот семестр в кампусе, в помещении главной библиотеки, открыли новую кофейню. Киан работал там с самого открытия. Кроме того, у него уже была работа в Писательском центре, где он занимался со студентами и помогал им редактировать курсовые.

Он понимал, как глупо и делано было считать, что в Пику он влюбился с первого взгляда, но ему казалось, будто случилось именно так. Она уже в третий раз произносила свое имя по буквам перед библиотекарем, пытавшимся войти в ее аккаунт.

– Меня зовут Пикассо. Как художника. П-И-К-А-С-С-О. А фамилия Тейлор-Клайн. Т-Е-Й-Л-О-Р-К-Л-А-Й-Н. – Киан чуть было не зааплодировал ее терпению. До этого он стоял по другую сторону кофеварки эспрессо, но теперь нарочно перешел к стойке с салфетками и добавками и принялся протирать ее, чтобы получше рассмотреть эту девушку по имени Пикассо, от которой уже был в восторге. Он пока даже лица ее как следует не видел.

Библиотекарь медленно произносил имя по буквам, набирая его на клавиатуре, а Пика стояла и улыбалась. Заметив Киана, она улыбнулась и ему. Йонические бледно-лиловые серьги качнулись от быстрого поворота головы. Недолго думая, Киан помахал ей рукой, перед этим вдруг почувствовав себя идиотом. Он будто бросил тело на произвол судьбы, а сам парил где-то над, как бы говоря: «пока… теперь уж ты сам, приятель». И тогда ему удалось увидеть ее миловидное лицо во всей красе. По крайней мере, она запомнит его – полного кретина за прилавком, который помахал ей неподвижной рукой. Просто подержал ее поднятой, замерев слишком уж надолго.

Закончив дела с библиотекарем, Пика пошла в кофейню и встала в очередь. Когда подошел ее черед и он попросил назвать имя, чтобы записать на стаканчике, она сказала «Пика» и проговорила по буквам.

Приготовив заказ, он громко произнес ее имя. Отдавая ей стаканчик, он сообщил, что его зовут Киан, хотя она не спрашивала. Да и зачем ей спрашивать? Почему он вдруг забыл, как ведут себя нормальные люди?

– Привет, Киан, – сказала она.

Так. Не похожа ли она на Шалин? То, как Пика произнесла его имя, определенно напоминало о ней.

Когда Пика ушла, он отправился в туалет и изнутри прислонился лбом к прохладной двери, думая о Шалин и о том, какая она была теперь, чем занималась. В порядке ли она? Думала ли когда-нибудь о нем? Киан сидел в кабинке слишком долго, захваченный в вихрь памяти о Дублине и всего того, от чего убежал, когда семья переехала в Калифорнию.

И о Пике – о ней он тоже думал.

Вопрос: Сколько времени пройдет, прежде чем он ее снова увидит?

Ответ: Два часа.

Киан закончил рабочую смену и собирался на лекцию по поэтическому искусству. На выходе из библиотеки он столкнулся с Пикой, которая входила внутрь.

– Кстати, кофе мокко был отменный. Мне бы еще один, но на этот раз уж точно без кофеина, – сказала она. И, сам не понимая, каким образом, Киан обнаружил, что они отошли в сторону, чтобы не мешать потоку прохожих. Всего одна реплика, и оба подсознательно решили, что хотят уединиться и продолжать беседу. Не влюбилась ли и она в него с первого взгляда? Мозг выдавал невероятные мысли, и Киан старался не показывать вида, но вдруг? Вдруг она почувствовала что-то, что исходило от него помимо его воли? Беззвучный сигнал, доступный лишь одной Пике? Дверь рядом с ними открывалась и закрывалась, запуская внутрь резкий холодный ветер, но под шапкой, шарфом и пальто Киан начал потеть.

– Прекрасно. Рад, что тебе понравилось, – с трудом проговорил он. Голова кружилась, и его бросило в холодный пот от того, как сильно Пика напоминала Шалин. Хотя в то же время она была другой настолько, чтобы не напоминать ему Шалин, – и от этого парадокса покалывало, как от приступа тревоги.

– Ты из Ирландии, – сказала Пика.

– Тебя зовут Пикассо, – сказал он. – Я случайно услышал… там, за стойкой.

– Мне нравится, как мы выдаем друг другу факты. Лишь чистую правду, да? Без чепухи.

– Без чепухи. Совсем.

– Обещаешь? Давай никогда не кормить друг друга чепухой, – смеясь, предложила Пика. Она сказала это так, будто они давно близко знали друг друга, знали так, что никому больше не понять, и где-то в тайниках собственных душ, которые они создали сами, между ними забилось новое, третье сердце.

Это новое сердце билось так сильно, так громко и уверенно, что Киан спросил, не хочет ли она встретиться с ним после его пары по поэзии, и тогда он приготовит ей кофе мокко без кофеина. Она сказала «да».

Не прошло и месяца, как Винсент прилетела в Париж, когда Киллиан прислал сообщение с просьбой о видеозвонке. Она поинтересовалась, зачем он хочет созвониться. К тому времени она ограничила общение с ним до одного раза в неделю, да и сводилось оно в основном к текстовым сообщениям, лишь время от времени уступая редкому телефонному звонку. Согласиться на видеозвонок было бы огромным шагом.

Потому что я хочу с тобой

кое о чем поговорить.

Что-то тебе сообщить.

Что-то, чего не хочешь

написать сообщением?

Ага.

Почему не хочешь?

Потому что хочу, чтобы ты

видела мое лицо.

Не потому, что ты хочешь

видеть мое лицо, а чтобы

Я видела ТВОЕ?

И то и другое, Вин.

И то и другое.

Ну пожалуйста?

Хорошо… подожди.

Она надела летящий халат с пионами, сходила в ванную взглянуть на себя и взбить волосы. Вжала указательный палец в баночку с вишневым блеском для губ на стойке и нанесла его на губы. Почему бы не предстать перед ним очаровательной и красногубой, если Киллиан видит ее впервые после того, как она его покинула?

Она зажгла свечи, налила в бокал вина и уютно устроилась на диване с ноутбуком.

Когда Киллиан появился на экране, она поняла, что он плакал. Увидев его лицо, она и без этого бы вздрогнула, но то, что он плакал, легло тяжким грузом поверх всех тех эмоций, которые она уже переживала. Винсент возмутило, что он поставил ее в такое положение. Она отправилась в Париж специально, чтобы уехать от него, уехать от необходимости заботиться о других. Ей было хорошо одной. Libre[28]28
  Свободно (фр.).


[Закрыть]. По утрам она плавает, после обеда бродит по городу, по вечерам открывает окна и готовит ужин. Изображает спокойствие, пока не обретет его. Она не хотела отступать, не хотела разбираться с виной Киллиана. И не позволит ему передать ей эту вину, как простуду. Нет уж.

– Вот и я, – сказала она, глотнула вина и поставила бокал на пол. Она ничего не станет говорить о слезах – пусть он сам поднимает эту тему.

– Привет, Вин. Я рад тебя видеть, – сказал он. Увидеть его и услышать его голос… как будто глубоко внутри у нее спрятаны «китайские колокольчики» и туда ворвался легкий ветер.

– Привет, Киллиан. Ты хотел о чем-то поговорить? – сдержанно спросила Винсент.

На Киллиане был купленный ею джемпер цвета немытой моркови. И еще очки.

– Разве у вас не жарко? Почему ты в шерстяном джемпере? – спросила она.

– Здесь было холодно.

– На какой отметке стоит термостат? Убавь кондиционер.

– Обычно это делаешь ты.

– Так. Но меня там нет. Я здесь, – сказала она. Они молчали и просто смотрели друг на друга, пока Киллиан не прочистил горло.

– Я хотел сообщить тебе, что получил мейл от Шивон. От той девочки из старшей школы. Шалин… из книги, – пояснил он, как будто Винсент могла вообще забыть, какое у нее было красивое имя и кем она ему приходилась. Он снял очки и принялся тереть оба глаза сразу одной рукой. Все тер и тер.

– Понятно. И что? Она действительно от тебя забеременела, когда вы были подростками?

– Да, – признался он, не переставая тереть глаза.

– И… родила она ребенка, черт возьми, или нет? – продолжала допытываться Винсент. К этому моменту она была скорее зла, чем раздражена. Скорее зла, чем расстроена. Скорее зла, чем встревожена. У нее перед глазами разворачивалась вся эта история, которую он еще не успел рассказать, как будто в ней дремал провидческий дар, который вдруг пробудился. – Она родила ребенка, и они где-то там живут на свете, а ты мне ничего об этом не рассказывал. Зато написал про это книгу. Целую книгу! – сказала Винсент и сделала два больших глотка вина. Потом взяла с ковра пачку сигарет и закурила. Она никогда не курила в квартире, только на балконе, но она только что узнала, что у ее мужа, с которым она прожила двадцать четыре года, есть тайное дитя любви. Здесь ничего не поделаешь – придется хотя бы одну сигарету выкурить в квартире. Все нормально. Окна открыты.

– Вин, мне было пятнадцать. Ей было пятнадцать. У нее родился ребенок… мальчик, которого назвали Талли. Через неделю ему исполнится тридцать один. Он хочет со мной познакомиться… в Ирландии, когда я буду там в следующем месяце. Я… черт возьми… прости меня, Вин. Я полностью все угробил. Абсолютно все… их… тебя… нас. Это я виноват. – Он надел было очки, но тут же опять их снял.

Он плакал, а ведь не был любителем лить слезы. Винсент жалела, что не может хоть как-то быть ему настоящим другом, раздвоиться самой, чтобы одна половинка была ему тем, в ком он нуждался. Где-то в глубине души она за него переживала. Отец оторвал его от дома, когда он был подростком, и Винсент с ужасом представляла себе Киллиана – грустного, одинокого тинейджера. Она всегда жалела, что в то время они не знали друг друга и не были друзьями.

И даже теперь Друг Винсент утешала бы его, всю ночь не спала, слушала бы и говорила, сказала бы ему взять ноутбук в постель, и ее лицо в голубом сиянии экрана светилось бы нежностью и умиротворением. Но Отчужденная Жена Винсент на экране компьютера не могла проявить к нему ни особой ласки, ни снисхождения. Она даже еще не начала осознавать происшедшего. Всего месяц прошел, как вышла книга! И она чувствовала себя как человек, только что сошедший с карусели в парке развлечений: у нее легкое головокружение, все вокруг плывет и она ошарашенно стоит на месте.

– У тебя в Ирландии тридцатилетний сын. Его зовут Талли. Ты говорил с ним? – спросила Винсент механически, будто читая подсунутые кем-то за кадром вопросы. Она курила, в Париже это ей очень нравилось.

– Ты куришь, – мягко заметил Киллиан и шмыгнул носом.

– Ты говорил с ним, Киллиан?

– Пока нет. Она прислала фотографии.

– Перешли мне. Да, я курю, и да, пришли мне фотографии своего тайного сына.

– Столько всего произошло, а я не…

– Так ты пересылаешь их? – перебила она, уже заглядывая в мобильник.

– Да, сейчас перешлю, – сказал Киллиан и кивнул. Он опустил глаза в мобильник, Винсент оставалось лицезреть его макушку.

Молча она смотрела на фото на экране телефона. Талли – сын Киллиана, анализа ДНК не требуется. Всего четыре фотографии: две младенческие, одна подростковая и одна недавняя. Как будто смотришь на старые фотографии Киллиана. Винсент заплакала и глубоко вздохнула.

– У него твоя улыбка. Он твоя копия. Он похож на Колма, – сказала она сквозь слезы. У Киллиана, Колма и Талли были одинаковые ясные глаза и нос. Если бы Винсент вдруг столкнулась с Талли на улице, то подумала бы, что он похож на ее сына и на ее мужа. Захотела бы спросить его фамилию – вдруг тоже Уайльд? – таким сильным было сходство. – У тебя есть еще один сын, который похож на тебя, как две капли воды. И теперь он взрослый, – сказала Винсент, как будто произнесенные вслух слова помогали ей как-то с этим справиться. Мозг был не в состоянии сосредоточиться на какой-то одной эмоции. И внутри у нее бушевал их целый вихрь, даже ураган. Она затушила сигарету и встала, чтобы подойти к окну и распахнуть его пошире. Она немного высунулась в окно и так и стояла, глотая воздух, как воду.

– Вин. Вин, куда ты делась? – донесся из спикеров ноутбука голос Киллиана. – Ты хоть из комнаты не вышла?

– Нет, – сказала она, продолжая плакать, высунувшись в окно. Она сосредоточилась на женщине, которая шла по тротуару, держа мобильник у рта, и громко, капризным тоном говорила по-французски – наверное, переживала собственный кризис отношений.

– Я собираюсь встретиться с ним, когда буду в Дублине, – сказал он.

– И с ней? – обернувшись в комнату, спросила Винсент.

– Не знаю. Тебя бы это встревожило?

– Не понимаю, какое это имеет значение.

– Большое.

– Меня это не волнует… зато волнует, что ты поступаешь правильно. И это не комплимент. Я сейчас вообще не настроена делать себе комплименты, но будет правильно… встретиться с ним. Поздновато, конечно, но ты должен это сделать. Он твой сын, – вернувшись на диван, сказала она. Пожав плечами и покачав головой, она вытерла слезы.

Некоторое время они молчали.

– Из-за меня мы оказались в труднейшем положении, – сказал Киллиан. Он больше не плакал; он был вымотанный и красивый. Винсент пыталась отбросить свои переживания, чтобы почувствовать к нему нежность, потому что именно это ему было нужно. Хотя и ей было нужно именно это. Понимал ли он?

– Я все угробил, и я обязан попытаться все наладить, – сказал он.

– Какая у него фамилия? У Талли?

– Хоук.

– У Шивон такая же?

– Да, – сказал Киллиан.

Винсент хотела узнать больше. Киллиан рассказал ей, что, когда Талли был маленький, Шивон вышла замуж, и они оба взяли фамилию ее мужа. Она и сейчас была замужем за ним, и у них была дочь. Шивон сказала Киллиану, что ее муж был и всегда будет отцом Талли.

– В меня ты влюбился лишь потому, что я напоминала тебе ее, – сказала Винсент. Фото Шивон она не видела, но в книге он об этом прямо так и написал. Винсент и Киллиан очень долго были вместе, и она понимала, что все гораздо сложнее, но сам факт беспокоил ее, и она чувствовала, что неоригинальна.

– Это неправда, – покачав головой, сказал Киллиан.

– Ты написал об этом в книге… а не я.

– Ты же знаешь, я не это имел в виду. Конечно, не все в книге стопроцентная правда, и ты это понимаешь.

– Киллиан, я ничего не понимаю.

– Я люблю тебя за то, что ты – это ты. И точка.

– Она к тебе настроена враждебно? Я бы тебя ненавидела, – сказала Винсент.

Вдали послышалась сирена «скорой», и Винсент перекрестилась, как делала всегда, когда слышала или видела машины «скорой помощи». Еще она так делала, когда видела, что везут покойника. Это у нее было от Авроры, передавалось по женской линии их семьи. Винсент воспитали полукатолик и нерегулярный баптист.

– Что, сирена? Мне не слышно, – спросил Киллиан, знавший, что происходит, когда она так крестится. Винсент кивнула. Киллиан ее прекрасно знал, и это раздражало. Как бывает у многих пар, которые долго живут вместе, иногда он знал, что она думает, и мог угадать, как она отреагирует на те или иные вещи. Потому-то ей и было так обидно, что он держал в секрете книгу, держал в секрете все остальное. Потому что точно знал, что это сделает ей больно. Он даже не мог оправдаться незнанием. – Шивон сказала, что уже давно меня простила. Талли все знает. Что мы были молодые и бестолковые и что уехать меня заставили родители. Сказала, что много раз наводила обо мне справки, но ни разу не вышла на связь. Честное слово. Это я не держал от тебя в секрете, – сказал он, как будто гордился, что сделал хоть что-то одно правильно.

– Ты должен ей кучу денег, – сказала Винсент.

Киллиан продолжал рассказывать: Шивон сказала, что, пока она была подростком, ей и Талли посылали деньги его родители. Что отец Киллиана по секрету договорился с родителями Шивон и дал им денег, чтобы все держалось в тайне от Киллиана. Поговорив по телефону с Шивон, Киллиан тут же расспросил мать, и та наконец во всем призналась. Рассказала, что они посылали Шивон и Талли деньги, пока Талли не исполнилось восемнадцать. Ложь наслаивалась на ложь, тайна на тайну, и получался замысловатый лабиринт.

Узнав, что родители Киллиана держали ребенка от него в тайне, Винсент ощутила внутри некую пустоту. Она догадывалась, что если бы отец Киллиана не умер, не успев познакомиться с ней, то, наверное, не захотел бы, чтобы она была с его сыном. Так же, как не хотел, чтобы с ним была Шивон. Ни просвета, ни отголоска. Она воспринимала что могла.

– Что, если бы какой-нибудь парень так поступил с Олив? У тебя тоже есть дочь, Киллиан, – сказала Винсент.

– Я знаю. И сказать мне нечего, кроме того, что, разумеется, это бы меня убило, ты знаешь.

– Огромная часть твоей жизни состоит из лжи, – сказала она, осоловев от слез. Утром ей нужно вести занятия, а глаза почти не открываются.

– Вин, прости меня за все. Я буду яростно бороться. Я буду бороться за нашу семью, – глядя на нее и прижимая руку к груди, сказал Киллиан.

– Поговорим через неделю. Детям ты сам должен рассказать. У Колма и Олив есть сводный брат, о котором они не слыхали, – сказала она на всякий случай, если нужно было еще раз пояснить весомость происходящего. – Что ты за мужчина? Какой мужчина так поступает?

Ответить она ему не дала. Просто закрыла ноутбук, забралась в постель и горько рыдала, пока не провалилась в спокойный глубокий сон.

Проснувшись утром, перед тем как отправиться в музей, Винсент сначала отправила сообщение брату, сестрам и родителям в семейный чат, выдав сокращенную версию событий и пообещав рассказать все позже, а потом забила в Гугл «Шивон Хоук». Целый час она листала страничку Шивон в соцсетях, смотрела фотографии ее, мужа и Талли. У Шивон был добрый взгляд, они с Винсент были слегка похожи, особенно когда она прищуривалась. Видимо, еще и поэтому так похожи были Талли и Колм – их матери могли быть родными или двоюродными сестрами. Просматривая ее страничку, Винсент не могла не отнестись с симпатией к Шивон, к ее интересам и постам. Им нравились одни и те же адаптации книг в кинофильмы и рецепты курицы в сливочном соусе. Она прошлась по ее друзьям и родным. Побродила по сайту больницы, где был портрет Шивон и где она значилась педиатрической медсестрой.