Текст книги "От Бога, от свечки, от мамы, от печки"

Глава IV
Отчим

В августе 1947 года мама вышла замуж за старшего лейтенанта – фронтовика Рочева Александра Ивановича, кавалерийская часть которого стояла постоем под Белояркой, скорее всего в рабочем поселке Уральском (Косулино-1), где до сих пор стоит воинская часть. Он прошел войну, имел награды. К нам приходил в форме, с орденами и медалями на груди. Рисовал голубей и лошадей. В свой части он был ветфельдшером. Мы, в свою очередь, показывали ему концерты – пели наши любимые песни про Щорса, про трех веселых друзей-танкистов – экипаж машины боевой, про комсомольцев, которые уходили на Гражданскую войну, и маршировали в такт песне по кругу. Надо сказать, что в то время были популярны детские концерты, как на селе, так и в офицерских семьях в Камышлове и в Кирове. Зрителями были, конечно же, родители артистов.

Интересно, что позже, в подростковом возрасте я пела в основном трагические песни. Не могу этого объяснить. Это были: «Хаз Булат удалой, бедна сакля твоя…». «Что ты жадно глядишь на дорогу?», «Раскинулось море широко…», «Когда я еще молодушкой была…», «Когда я на почте служил ямщиком…», «Степь, да степь кругом…», «Все васильки, васильки, много мелькает их в поле…», «По Дону гуляет казак молодой,», «В глубокой теснине Дарьяла…», «Наверх, вы товарищи, все по местам, последний парад наступает…» и так далее.

В юности превалировали лирические песни: «Любовь, как жизнь, на все дает прямой ответ улыбкой или строгим взглядом…», «Когда идешь ты на свидание, то выбирай короче путь. Своей любимой в знак внимания цветов нарвать не позабудь..», «Мы на лыжах мчались рядом, всю дорогу ты молчал…», «Снова замерло все до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно на улице где-то одинокая бродит гармонь…», «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить, но зато в эти ночи весенние я могу о любви говорить…», «За далекой заставой, где закаты в дыму…», «Как не быть мне, как не быть мне, моя милая, в печали, если езжу, если езжу я в машине день-деньской…», «Дождь по бульварам листьями метет. Милый мой с гитарой нынче не придет…», «Отчего, почему грустно парню одному, не сидится, не лежится, не гуляется ему. Потерял я покой, на себя махнул рукой. Ох, и трудно человеку в ситуации такой…», «Ты опять сегодня ходишь дутый, даже глаз не хочешь поднимать…», «Позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки…», «Ходит парень – сама печаль, смотрит парень куда-то вдаль, а я вижу из-за плетня косит глазом он на меня…», «Гаснут ясные зори, счастья ждать мне иль горя…», «Я так люблю в вечерний час кольцо больших бульваров обойти хотя бы раз…», «Наш товарищ весел и хорош, лучше парня в мире право не найдешь…», «Солнце скрылось за синие горы, потемнел небосвод голубой…», «Здравствуй, дорога, а, милая, прощай. Часто и много писать не обещай…», «Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…», «Парней так много молодых на улицах Саратова, парней так много холостых, а я люблю женатого…», «На крылечке твоем каждый вечер вдвоем мы сидим и расстаться не можем на миг…», «Я признаться проявил глупость бесконечную, всей душою полюбил куклу бессердечную…»

Отчим удочерил меня, и я носила его фамилию до выхода замуж в 1960 году за лейтенанта Пальчица Анатолия, а отчество – Александровна – до переезда в 1999 году в Израиль. Здесь я снова стала Михайловной. Фамилию же отца вернула себе еще раньше – 15 июня 1993 года, перед пенсией. Мечтала об этом, начиная с момента удочерения, то есть с 26.08.1947 года. И теперь я снова Лия Михайловна Молокова. Все вернулось на круги своя. «Сбылась мечта идиота», как говаривал бесконечно мной обожаемый Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей (особенно – в исполнении Сергея Юрского).

Итак, А.И. Рочев стал моим отчимом и кормил меня в течение 10 лет. Разумеется, я благодарна ему за это. Он служил в кавалерии. Хотя в годы Великой Отечественной войны лошади использовались, как средство передвижения. По прибытии на место их забирали коневоды, а всадники воевали как пехота. Отчим рассказывал однажды, как они штурмом брали один дом. По национальности отчим был коми из-под Сыктывкара. Он говорил с акцентом. Это выражалось в том, что он ставил неправильно ударения, говорил, например, «ШурОчка», «ЛиЕчка» и т. д. Мама шутила: «Пермяк – солены уши» – это было прозвище коми-пермяков, основное занятие которых когда-то состояло в добыче и перевозке соли. Отчим был красив, хорошо держался в седле. Мама восхищалась им, рассказывая о смотре в его воинской части. Часть перебрасывали с места на место, и в 1947 году мы переехали в Камышлов. Нашей семье отвели для проживания небольшой дом на 2 комнаты в военном городке, в так называемых ДОСах (дома офицерского состава). В горнице спали мама с отчимом и я, в проходной комнате – бабушка Елена. В отличие от моих родных, отчим любил нудные нотации. Бабушка Елена рассказывала, что чуть ли не каждый день, приходя домой, он тыкал в горшок с землей пальцем и зудел: «Опять фикус не поливали». Бабушку эти придирки выводили из себя, и вскоре она уехала от нас к своей второй дочери – Вере. Я стала ходить в новую школу в 3 класс. Класс был длинный и узкий. Я сидела далеко от доски и плохо видела, так как была близорукой. Никто не обращал на меня никакого внимания. Я не запомнила ни учительницу, ни ребят из класса. Да к тому же в середине учебного года мы переехали в Киров. Пришлось мне второй раз идти в 3 класс, который на сей раз я окончила чуть-ли не на «отлично». В классе была доброжелательная атмосфера. Учительница М.Н. Вычук была очень внимательна к детям, никогда не кричала, помогала ученикам. Меня посадила на первую парту, перед учительским столом. Помню, что в конце года я за хорошую учебу получила грамоту.

Еще немного о жизни в Камышлове. В военном городке, в центре, была площадь, по которой каждое утро маршировали и пели солдаты. Мы шли в школу под марши. Школа была достаточно далеко, в самом городе. Когда мы шли обратно, в узком проходе нас постоянно ждали какие-то мальчишки, преграждали нам дорогу, свистели, пугали нас. Я обходила это место десятой дорогой. Возможно, «били ДОСовских». Было у меня в Камышлове две подружки. Одну звали Лия, она жила в соседнем домике. Однажды мы бегали с ней после дождя, перескакивая через лужи. Я бежала за ней. Вдруг она упала и запачкала свое белое платье. Чтобы ее дома не ругали, Лия сказала, что это я ее толкнула. У меня таких наклонностей вообще не было. Ее мама пришла к нам и стала жаловаться бабушке на меня, бабушка – выговаривать мне. Я от такой несправедливости даже заплакала. Тогда моя строгая, но справедливая бабушка пошла домой к Лие и сказала ее матери, что дочка ее обманула. Чем там закончилось дело, я не знаю, но больше с Лией я не стала играть. Уже тогда понимала, кто обманет один раз, обманет и второй и третий. С другой моей подружкой мы один раз зимой катались на санках до темноты, и она потеряла 3 рубля, которые были ей дадены для покупки хлеба. Она боялась идти домой и позвала меня с собой. Как только мать услышала, что дочка потеряла 3 рубля, она потащила ее за шкирку в комнату, взяла ремень и начала ее лупцевать, что было мочи, с неимоверной жестокостью. Била молча, остервенело, распаляясь все больше и больше. Девочка истошно кричала: «Мамочка, не бей меня, мамочка, не бей меня!». Мне стало больно за подружку и страшно. Как по мне, так это было несусветное зверство, совершенно несообразное с виной. Я быстрее ушла.

Следующим городом расквартирования части отчима был город Киров. Здесь мы жили в двухкомнатной квартире в длинном бараке (ДОСе). Про учебу в школе я уже писала выше. В школе была столовка, где нам давали вкуснейший пудинг из манки, политый киселем. Я очень любила это блюдо.

Летом военных отправили в летние лагеря, на учения. Поехали и мы с мамой. Перед отъездом она нажарила для отчима мясо кусочками – своеобразный шашлык. У нас был малюсенький домик в одну комнатку. Дровяная плита – на улице. Мама здесь умудрялась готовить и мясо, которое, как вы помните, очень любил отчим, и блинчики, сырники и другие блюда. Здесь не было никаких подружек, я развлекалась, как могла. Например, все лето проходила на цыпочках, изображая балерину. Однажды отчим принес мне маленького воробушка, который выпал из гнезда, а летать еще не умел. Я весь день играла с ним, кормила и поила, а на ночь положила его с собой спать и во сне, видимо, задавила его. Утром, не обнаружив свою живую игрушку, стала спрашивать, где он. Отчим сказать, что воробушек улетел. Но я понимала, что это ложь во спасение, и долго горевала.

Отчим был хорошим офицером, подтянутым, стройным и аккуратным. Так, он чуть ли не каждый день начищал свои пуговицы на кителе или на шинели. Для этого у него был трафарет с круглым отверстием и прорезью, чтобы изолировать пуговицы на время чистки от материи и согнать их в одно место. Пуговицы вставлялись в отверстие одна за другой и продвигались по прорези в один ряд. Потом щеточкой чистились до блеска специальной жидкостью – асидолом. Годились также мел и зубной порошок. Мама подшивала ему подворотнички к кителю. Через много лет то же самое будет и в моей семье, так как я тоже выйду замуж за военного человека. В клубе часто показывали концерты силами солдат, офицеров и их жен и детей. С этого времени я полюбила художественную самодеятельность и люблю ее до сих пор. Часто можно было слышать духовой оркестр, который играл старинные вальсы и марши: «Прощание славянки», «Амурские волны», «На сопках Маньчжурии», «Дунайские волны», «Березка», «Лесная сказка» и др. Любимейшим произведением для меня стал марш «Прощание славянки». Однажды я пришла с прогулки домой и не нашла маму. Отчим сказал, что они поссорились (он был ревнивый, подозрительный и склочный тип и мог из маленькой мухи раздуть настоящего большого слона), и маму хватил удар. Думаю, что это был инсульт, так как у нее отнялась одна сторона туловища. Лечили ее в военном госпитале в Кирове. Я часто приходила к ней. Мама, как всегда была полна оптимизма и говорила мне: «Сегодня съела всю кашу. Не хочу, а заставляю себя, иначе скоро не поправлюсь». Как всегда была веселая, шутила, подбадривала меня. Через какое-то время мама поправилась, приехала домой. А на память от инсульта у нее навсегда осталась ограниченная в движениях правая рука и нечувствительность правой стороны рта – она не чувствовала крошек. Да за время болезни существенно постарела и похудела.

В 1949 году мы переехали в Свердловск, так как отчим демобилизовался, нашел работу по специальности, получил, как фронтовик, временное жилье и встал на учет на постоянное. А перед этим какое-то время мы жили у тети Веры. Этот период мне запомнился тем, что отчим посылал меня каждый день в ларек за колбасой – 100 или 150 грамм – не помню. Я приносила колбасу, он садился за стол и обстоятельно резал ее и ел, всегда один, и нахваливал: «Какая вкусная эта колбаса». И еще один момент. Дочь тети Веры Нэлька не хотела ходить в садик. И перед нашими глазами каждое утро во дворе дома разворачивалась одна и та же картина. Нэлька истошно вопила: «Не хочу идти в садик!», падала на землю, дрыгала ногами и орала изо всех сил. Мать угощала ее ремнем. Но, даже если ее удавалось отправить в садик, она оттуда регулярно убегала. Мать была в трансе – садик был довольно далеко. Для меня это было удивительно.

Отчим вел дневник. Он записывал, например, слова И.В. Сталина: «Никогда не откладывай назавтра то, что можно сделать сегодня». Может быть поэтому, начиная с техникума, я начала вести свой, такой же дневник, то есть записывать разные мудрые мысли, остроумные высказывания, песни, стихи. Он читал книги. Прочитав, например, книгу А.С. Новикова-Прибоя «Цусима», долго смеялся, рассказывая о матросе, который зевал так, что вывихнул себе челюсть. С мамой они регулярно посещали театр. Мама мне рассказывала, например, о спектакле в свердловской оперетте «Мадемуазель Нитуш», как главная героиня на вопросы о том, что было на завтрак, на обед и на ужин отвечала однообразно – каша. Мама смешно имитировала этот ответ, я от души смеялась. Сейчас поставлен фильм «Небесные ласточки» с А. Мироновым, С. Захаровым, Л. Гурченко, А. Ширвиндтом и другими известными актерами, который снимался в здании именно свердловской оперетты. Фильм замечательный, но спектакль я бы с удовольствием посмотрела.

Рассказывала мама и о балете «Лебединое озеро» П.И. Чайковского, она говорила: «Как жалко, Лиечка, что тебя с нами не было!» Потом в своей жизни я не раз посмотрю эту постановку или отрывки из нее. Самая моя любимая сцена – это танец маленьких лебедей. Считаю ее шедевром балетного искусства. И еще – это уже из другой оперы – отчим очень любил обгладывать кости. Сахарную говяжью кость, например, он съедал полностью, из трубчатой кости выколачивал мозг в столовую ложку. Зубы у него были белые и крепкие. Северянин из-под Сыктывкара! Тут уж ничего не поделаешь. Это я тоже переняла у него. Он возил маму к себе на Родину. Мне и маме в подарок привезли красивые тапочки-шлепанцы из оленьей шкуры. После смерти мамы отчим повез меня в Ленинград. Мы посетили Эрмитаж, Петергоф. А жили у его еще довоенных знакомых в квартире около моста с конями Клодта. Я часто гуляла в этом районе по берегу Мойки. Ходили мы и на набережную Невы, откуда был виден Зимний дворец. У меня даже фотография есть. Отчим на все объекты показывал пальцем. Когда я сказала, что это некультурно, он ответил: «А, меня здесь все равно никто не знает». В поезде сосед угостил его колбасой. Отчим поел. В следующий раз он вынул банку консервов в томатном соусе и принялся с аппетитом их уплетать. Сосед, который угощал его колбасой, заглядывал в банку и спрашивал: «Вкусные консервы?». Отчим утвердительно кивнул головой, но угоститься не предложил. В Свердловске зимой он взял меня на стадион – была организована встреча с Марией Исаковой. Спортсменка откатала свое и на прощание со зрителями выехала на лед, накинув на себя красивую коричневую шубу, на вид теплую и легкую, и под бурные аплодисменты сделала круг почета. Когда я училась в 7 классе, а Миша в шестом, и зашла речь о подарках на Новый год, отчим сказал маме: «Какие еще подарки? Они уже большие». Мне было обидно до слез. Ведь время было послевоенное, ассортимент товаров в магазинах был скудный (подушечки, ириски и драже), сладости мы видели редко и в ограниченном количестве, и лишить нас еще и новогодних подарков – это было не по-людски. Нам доставляло море удовольствия разглядывать и перебирать конфеты – в магазине таких не было. Мама послушно терпела все: его прихоти, придирки. Думаю, примером ей служила бабушка Елена, которую дед Петр держал в ежовых рукавицах. Отдушина была одна – пожаловаться матери и сестре. Но на сей раз она не стала слушать отчима. Были у нас подарки на 1953 Новый год!

Здесь будет к месту добавить сведения о ценах того времени.

16 декабря 1947 года была проведена денежная реформа. Она достигла своей цели, укрепив финансовое хозяйство страны и подняв покупательную способность рубля. Одновременно была отменена карточная система.

Доход большинства населения составлял в то время от 400 до 1000 руб. В месяц. Пособие по гибели на фронте кормильца составляло 340 руб. Стипендия студента техникума – 120 руб. Что можно было купить на эти деньги.

– картофель – 1 руб.;

– хлеб ржаной – 2 руб. 80 коп.;

– хлеб пшеничный из муки II сорта – 4 руб.;

– хлеб пшеничный из муки I сорта – 6 руб. 20 коп.;

– молоко – 3 руб. 40 коп.;

– сахар-рафинад (кг) – 13 руб. 50 коп.;

– творог – 9 руб.;

– говядина I сорта (кг) – 28 руб.;

– масло сливочное (кг) – 62 руб.;

– сельдь (кг) – 17 руб.;

– яйца (десяток) – 10-14 руб.;

– макароны – 9 руб.,

– икра черная каспийская (кг) – 400 руб.;

– пиво жигулевское – 7 руб.;

– водка особая московская (0, 5) – 60 руб.;

– костюм мужской – 430 руб.;

– туфли женские – 260 руб.;

– радиоприемник «Рекорд» – 600 руб.;

– фотоаппарат «ФЭД» – 1100 руб.

Но жизнь у новых денег оказалась недолгой. 1 января 1961 года началась история самых стойких и долговечных денег – денежная реформа 1961 года. Отныне 10 «сталинских портянок» чудесным образом превращались в 1 «»хрущевский фантик». Одновременно в 10 раз снизились и цены в магазинах, тарифные ставки заработной платы, пенсии, стипендии и пр. Денежная реформа 1961 года дала много плюсов. Например, уменьшился размер банкнот – снизилась себестоимость их изготовления. Эту реформу назвали «самой гуманной в истории СССР».

Был еще один случай с отчимом, который мне запомнился. В один прекрасный день я увидела в его руках мой девичий дневник и услышала: «Вот посмотри, Шура, у нее одни мальчики на уме!». А что же страшного было записано в этом дневнике? «А.Б. (Сашка Беляев – Л.М.)сегодня посмотрел на меня» – все! Я от обиды потеряла голову, схватила свои тетради, стала ручкой уничтожать надписи на обложках и кричать: «Я не Рочева, я Молокова! Какое право ты имеешь брать мой дневник!?». В 1959 году, весной, окончив техникум и получив распределение, я пошла к нему прощаться. Его жена Валя сидела в коридоре на корточках и что-то перебирала. Уходя из квартиры, я сказала ей со всем возможным сарказмом: «До свидания Валя, спасибо за все». Она не подняла головы и ничего не ответила. Только вряд ли шевельнулась в ней хоть какая-нибудь песчинка совести! Это были бессовестные люди.

Отчим умер в Свердловске 29.04.86 года в возрасте 73 лет, пережив брата, который умер 12 января 1986 года, почти на 4 месяца. Брату было 46 лет. Отчим сократил его жизнь не меньше, чем на 27 лет, если принять во внимание, что я живу 81-й год. И брат столько же мог прожить или больше. Если бы наш отец вернулся с фронта, то так это и было бы. Война не только унесла жизни наших отцов, она искалечила жизни их детей. Будь проклята война! Любая…

Глава V
Тетя Вера и ее семья

Младшая мамина сестра Вера Петровна Бестужева (Бочегова) была настоящей красавицей. Здоровая и крепкая физически, бойкая, веселая и озорная, ветер и огонь, она была любимицей отца. Его она вспоминала с удовольствием. Бабушка Елена, насколько я понимаю, больше тяготела к болезненной и слабой Шуре. В 1990 году я гостила у них с Нэлей, и тетя Вера в который раз с обидой вспоминала, что как только она соберется на танцы, нарядится, мать заставляет ее мыть пол. Верка хватает ведро с водой, тряпку и, ненавидя все на свете, моет пол в нарядном платье. Да, детские обиды живучи и не забываются никогда, особенно если их постоянно подогревать, рассказывая всем подряд, как тебя в детстве обидели эти нехорошие родители.

С тетей Верой связано много теплых воспоминаний из детских лет. Она часто приезжала в Белоярку, сидела с нами, рисовала цветы в кадках на обороте наших с Мишкой фотографий. Один такой рисунок хорошо сохранился. В Белоярке нашей семье был отведен участок под картошку. Тетя Вера приезжала, помогала маме с бабушкой сажать, а потом собирать картошку. Как сейчас помню – после работы идем все вместе домой и поем любимые песни. Воля, простор, синее небо, зелень земли. Незабываемое ощущение свободы! Как будто мы одни во всей Вселенной.

Тетка была полной противоположностью мамы. Не знаю, какое у нее было образование, скорее всего, судя по ее письмам, – никакого. Всю жизнь она проработала в торговле – в мебельном магазине, в книжном. Учась в техникуме, я окончила курсы массовиков-затейников в парке им. Маяковского. Преподавательница, внимательно посмотрев на меня, спросила, есть ли у меня в городе родственники.

Я назвала тетку. Преподавательница, нисколько не удивившись, сказала: «Ну, если ты пошла в нее, из тебя выйдет толк». К сожалению, я была не в тетку – стеснительная, робкая, безответная – массовиком-затейником я не стала.

Во время войны тетка вывезла из Ленинграда поезд с детьми. Говорила, что ей, как ветерану войны, Б.Н. Ельцин, к которому она ходила на прием, дал квартиру.

К сожалению, не расспросила, как следует, ее об этом факте биографии. Но тут надо сказать, что моя любимая тетя Вера была мастером мистификации. Любила сделать хорошую мину при плохой игре – улучшала имидж. Так, когда мы с Мишкой в 1977 году встретились в ее квартире, она сказала: «Я ведь вас после смерти Шуры к себе взяла». Мишка подыграл: «Вы заменили нам мать!» – сказал он выспренне и фальшиво. Я промолчала. Нэлька, которая резала правду-матку матери, хмыкнула: «Я же помню, что ты говорила». Это когда я жила у нее месяц, она ругала бабушку за то, что та дает мне утром стакан чая и бутерброд с маслом, и говорила меня выгнать. Я пишу это не в осуждение. Она ведь меня не приглашала. Я вселилась явочным порядком, что называется – внаглую. Пришла с вещами – здрасте-пожалте – да и все. Кому такое понравится, кто любит нищих родственников? Нет, сердиться было не на что. Позже тетка скажет, что она ходила к коменданту Найдичу, просила его дать мне общежитие. В это я верю. Мишку же отчим привез после смерти мамы к тетке, а та уже устроила его в ремесленное училище № 12 (в 1963 г. переименовано в городское профессионально-техническое училище № 48 (ПУ48) – 624260 г. Асбест, ул. Чапаева, 28). В Свердловске он бы постоянно к ней приходил. После, когда Мишка скитался бездомным, он к тетке не пошел потому как понимал, что она его не примет. Вот как она комментирует этот период в своем письме ко мне после моего сообщения о смерти брата: «Вспомнила, как был суд, и я просила, чтобы его отпустили и прописали у меня, но мне сказали нельзя, он, дескать, болтался на вокзале, но насчет воровства не было разговора. Его спросили, почему он не пошел ко мне, то Миша сказал, что сейчас уж поздно говорить. Вот сейчас думаю, сразу я его устроила учиться, потом мне сказали, что он поедет на курорт. Ведь закончил ученье, отправили на хорошую работу, пусть в запретную зону, если ему там не понравилось, написал бы мне, я бы из кожи вылезла, устроила бы его на работу». Правда здесь одна – на работу бы попыталась устроить. А прописка? А ложь то, что прописала бы у себя. Жила она тогда с семьей в одной комнате по адресу Карла Маркса, 10. Комната была большая, но в ней обитали 5 человек. Не были мы нужны никому – ни брат, ни я. Вот настоящая, некрасивая, правда! Надо было сжать зубы и рассчитывать только на свои силы. Но и то, что хоть иногда можно было придти к своим родным, ощутить неразрывную родственную связь с ними, вместе вспомнить маму, отца – это было уже большое дело!

Любая профессия накладывает на человека свой отпечаток. Возьмем торговлю. Эта профессия учит обманывать – не обманешь, не проживешь. А раз сама обманываешь, то и других в этом подозреваешь. Когда в 1990 году я гостила у них неделю, тетя Вера боялась, что я у них что-нибудь украду и без конца в полной панике разыскивала какие-то деньги. Причем говорила: «Это, наверное, Нэлька взяла». Нэльке, видимо, то же самое говорила обо мне. Я с уральской прямотой выложила все двоюродной сестре и, похоже, попала в точку. На следующий день тетя Вера, поджав губы, сказала: «Никому ничего нельзя сказать, обязательно передадут». Но деньги искать перестала, возможно, нашла. Когда я еще училась, тетка попросила меня сдать в комиссионный магазин какие-то вещи. Я запомнила только военный бинокль. А чтобы я с ними не убежала, велела оставить, как бы в залог, портфель. Было очень неприятно. Как она так плохо может думать обо мне? Ведь мы родные люди!

Сестры были совершенно разными. Мама считалась самостоятельной, что обозначало – не гулящая, серьезная, не падкая до мужчин. Вера, напротив, всю жизнь любила мужчин, прожила жизнь веселой стрекозой, много любила, много гуляла, часто выпивала. Но постоянно работала, кормила двоих детей, бабушку Елену. Доработала до должности зам. директора мебельного магазина, а, выйдя на пенсию, работала сторожем чуть ли не самой смерти – зарабатывала себе на курорт, куда она старалась ездить каждый год – лечила желудок и печень. «Вот сейчас сижу дома и как-то не по себе, не знаю, куда себя девать. Привыкла трудиться и не могу привыкнуть бездельничать. ДА И КУДА-ТО ХОДИТЬ к ПОДРУЖКАМ, ТАРЫ-БАРЫ СУДИТЬ, у НАС ЭТОГО НЕТ В ПОРОДЕ. На СКАМЕЙКЕ СИДЕТЬ ТОЖЕ МНЕ НЕГОЖЕ, не ПРИВЫЧКА СО СТАРУХАМИ СПЛЕТНИ СЛУШАТЬ» – писала она в одном из писем. Это был первый постулат, который я запомнила на всю жизнь и которого всегда придерживалась. Вторым постулатом было – не приводить в дом мужчин на ночь. Ну, это мне не требовалось запоминать – в 2019 году будем отмечать с мужем 59-летие нашего супружества. На улице тетка могла подолгу смотреть на каких-нибудь цыган. А я помнила мамино: «Закрой рот, ворона залетит». Устав, тетя Вера ложилась в каком-нибудь скверике на траву и отдыхала. Меня удивляло такое поведение. Детей своих она споила, скорее всего, сама. Частые пьянки-гулянки с разными мужиками, частые домашние застолья – все это показывало легкое, легкомысленное отношение к жизни, без особых обязательств, без постоянства – прожил день, а там хоть трава не расти. Сын Владимир спился и умер в 41 год, дочь Нэля к 1990 году (45 лет) была законченной алкоголичкой. Когда я приехала, у нее как раз был запой. Она то и дело прикладывалась к стакану, потом ее рвало одной желчью, и она снова пила. Есть не хотела. Лицо опухло, глаз не видно. Картина была еще та. Ей и стыдно было, но не впустить меня она не могла. Пришла тетя Вера: «Нэлька, ты опять на работу не пошла?» – заворчала она, увидев меня. Я сказала: «Тетя Вера, это я, Лия». «А, Лия…» – радости в ее голосе я не услышала. Хотя в каждом письме она приглашала меня приехать, но на деле оказалось, что я в тягость. Еще, как назло, в дороге приболела, мне надо было лежать. Лишней кровати, естественно, не было. Тетка освободила мне свою кровать, сама легла на нэлькину. Бедная Нэлька целую неделю перебивалась то на полу, то на балконе. Я опять чувствовала себя оккупантшей.

В то время были большие очереди за водкой, но у Бестужевых водка не переводилась – у тетки был знакомый милиционер, увидев ее, он говорил: «Петровна, проходи» и пропускал ее без очереди. А вот на курево денег не было – обе курили. Когда поехали на кладбище к маме и бабушке, тетка на остановке стала собирать бычки. Какой-то приличного вида мужчина сказал: «Женщина! Что вы делаете? Вот возьмите, я вам дам сигарет». Могилу ни бабушки, ни мамы мы не нашли. Мать и дочь думали только об одном, как бы приложиться к бутылке. Приехав домой, в Ужгород, где мы тогда жили, я буду посылать им дешевые сигареты «Прима».

Закончив 10 классов, я оставалась довольно инфантильной девицей – не знала, куда мне пойти учиться, а учиться хотела. Опять же тетя Вера сказала: «Иди в совторговый техникум, если война – будешь хотя бы сытая». Тогда война была у всех на устах. Если во время еды кто-нибудь по рассеянности брал второй кусок хлеба, на него шикали, положи обратно, а то будет война. Вот такая была послевоенная примета. Поскольку других подсказок не поступило, я, мало того, что пошла туда сама, еще и подружку Альку Поломошнову за собой потащила. В техникуме было 3 отделения: технологическое, торговое, холодильное. Я выбрала технологическое – там было дольше всего учиться – 2, 5 года. Мне это казалось солиднее. И лишь на первом занятии узнала, что это такое, когда преподаватель торжественно произнес: «Товарищи! Вы – будущие повара». Для меня это было полнейшей неожиданностью. Я была в шоке, но делать было нечего, прошла конкурс, поступила, а продавцом мне хотелось быть еще меньше, чем поваром. Да, честно говоря, если бы я поступила в радиотехнический, куда меня не приняли из-за зрения, или – в горный, куда после 7 класса я не прошла по конкурсу, вряд ли бы выжила. На стипендию прожить было трудно. А здесь хотя бы была практика в разных столовых, где студентов, конечно, кормили. Так, благодаря тете Вере, я получила свое первое образование. Оно мне пригодилось в семейной жизни, так как в силу своей инфантильности я готовить совершенно не умела.

Я уже писала о том, что мы с двоюродным братом Владимиром родились с разницей в два дня. Его отец – Иван Базыгин – гражданский муж тети Веры, также погиб на фронте, как и мой отец. Вторым мужем тети Веры стал Бестужев Прокофий. 20 июня 1945 года у них народилась дочь Бестужева Нионила Прокофьевна. Но жизни хорошей не получилось. Отчим стал бить Вовку, у которого, как и у брата Миши, был энурез. Тетя Вера выгнала мужа. Так закончился ее второй брак. Потом были разные мужчины. Я знала двоих. Один был хорошо одет – в коричневую блестящую кожанку, с виду вполне приличный человек, но хамство так и перло из него.

С издевкой он сказал бабушке: «Ты, говорят, лечить умеешь? у меня рука болит. Дам тебе 3 рубля». Бабушка налила теплой воды в миску и стала ему мылить руку и растирать ее в мыльной воде. По окончании процедуры вместо спасибо он опять посмеялся над ней, три рубля не дал и ушел. Бабушка и без денег все бы сделала, но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Прежде всего, себя надо уважать, а то сраму не оберешься.

Второй мужчина в зрелом возрасте гонял голубей, за что и подвергался остракизму со стороны бабушки. Второго мужа тети Веры Прокофия Бестужева – отца Нэли – я тоже видела. Меня поразило несоответствие знаменитой фамилии со следами, извините, вырождения на лице. Интеллект отсутствовал полностью. Он сидел и то и дело повторял, не сводя с меня глаз: «Русская красавица». Я таковой себя никогда не считала, да и неудобно было перед его бывшей женой, а моей тетей. В 53 года тетя Вера с грустью писала мне, что успех ее у мужчин уже не тот.

Дочку тетя Вера баловала. В 1990 году Нэльке было 45 лет, но в ней проявлялась прежняя детскость. Она с любовью похлопывала себя по животу и приговаривала: «Вот я сама худая, а животик у меня выступает». В то же время я увидела в ней уральскую прямоту, каковой и сама отличаюсь, здравый смысл, и почувствовала-таки родную душу. Но мои родные женщины, по-моему, подтрунивали надо мной. Странно им было, что я ищу отца, записываю рассказ тети Веры о родственниках – слишком я была другая, чем они, даже более другая, чем моя мама.… Попрощалась тетя Вера со мной очень сухо. Мы дошли с ней до моей остановки, она буркнула: «Ну, пока» и пошла дальше – ни поцелуев, ни теплых слов, ни рукопожатий, ни объятий – суровая страна Урал. (в интернете был такой юмористический материал «Челябинские мужики настолько суровы…». Вы найдете его в приложении). Нет, не приняли они в свое сердце племянницу и сестру. Я казалась им странной, может быть даже какой-то искусственной. Но переписывались мы с тетей Верой, а после ее смерти – с Нэлей – до нашего отъезда в 1999 году из Ужгорода. Умерла тетя Вера 12 января 1991 года от цирроза печени. Нэля писала мне: «Маму я увезла из дома на скорой помощи, и она была в реанимации 3 дня. Я у нее дежурила до конца. Она очень мучилась… Я, когда маму везли на кладбище, боялась смотреть на нее. Но когда хоронили ее, я поцеловала в лобик. А перед этим дома выпила сильную таблетку успокоительную, так что на кладбище все было спокойно. Соседи, наверное, поразились, что я такая спокойная. А сейчас я жалею об этом. Лучше бы я не пила эту таблетку, а все бы было натурально, как должно быть».