Текст книги "От Бога, от свечки, от мамы, от печки"

В 1969 году Неля вышла замуж. Прожили примерно 7 лет. Когда мы с детьми были у них в 1977 году, она уже жила с матерью. Замуж больше не вышла. Детей у нее не было.

Теперь о брате Владимире (21 апреля 1938 – 9 ноября 1979 года). Вовка был красивый, высокий парень, хорошо играл на гитаре и прекрасно пел, но жизнь вел разгульную, несмотря на то, что был женат на Нине Кондауровой. Когда тетка на месяц приютила меня в 1957 году, он сидел в тюрьме за соучастие в изнасиловании. Тетка его оправдывала: «Да он просто там стоял и вертел в руках ключи, а сказали – нож». Дали ему 2 года, которые он отбывал в колонии под Свердловском. Там он участвовал в художественной самодеятельности, и 2 года пролетели незаметно. Тетка вместе с его женой Ниной возили ему передачи. Выйдя из тюрьмы, он продолжал гулять и пить. В конце концов, они с Ниной развелись. Да и тетка с невесткой не ладили – она заставляла беременную Нину избавиться от ребенка. Нина не захотела этого делать и уехала на Север. Там у нее родился сын Владимир, мой троюродный племянник. Потом она вышла замуж за горняка, родила еще троих детей. Писала тетке, что живут хорошо. Это было в 1967 году. А в 1979 тетка мне сообщила, что муж зарезал Нину. Тут и к гадалке не ходи, за что – скорее всего – по-пьянке. Нину привезли в Свердловск, тетка с сыном ходили на похороны. Сына Вовки и Нины Владимира в это же время забрали в армию, его провожали отец и бабушка, то есть тетя Вера. После всех этих треволнений брат 8 ноября решил ехать на рыбалку. Дальше слово тете Вере: «Мне сказал – мама, меня не теряй, я 9-го привезу тебе рыбы на пирог». Собирались они с другом по работе, а когда он к нему приехал, тот пьяный спал, и гости у них. Вову, конечно, не отпустили. Выпил он две маленькие стопочки вина и играл на гитаре, пел, был в хорошем настроении. Немного посидел и говорит – что-то у меня виски заломило. Ему предложили полежать на диване. А сами пошли в другую комнату. Он уснул. Гости не выходили, чтобы его не беспокоить, и спали там. Утром 9-го проснулись, а он и не вставал. Стали его будить, а он мертвый, из ушей и рта шла кровь» – писала мне безутешная тетя Вера. От второй жены Вали у Вовки родились еще 2 сына – Владимир и Олег. Так что после смерти брата остались 3 сирот. А лет ему было – 41 год.

Страшная вещь – это русское беспросветное пьянство в глубинке. В 1977 году в Свердловске мой четырехлетний сын узнал слово «пьяный» и увидел его. Когда мы стали выходить из вокзала в город, наткнулись на огромного пьяного мужика в тельняшке, который лежал прямо в проеме дверей на спине, корячился и пытался что-то петь. На Сортировке мы зашли поесть в кафе. Там было малолюдно, но сидели в разных углах по одному и по двое одни алкаши. Меню было чрезвычайно скудное, да и того, что там значилось, не было в наличии. С трудом накормила своих детей. Зато на раздаче красовалась бутылка водки и 200-граммовый граненый стакан – пей, не хочу. Наверное, власть имущим очень выгодно пьянство народа – казна пополняется, едва ли не больше, чем от добычи нефти, да и вечно пьяный человек – покладистый человек, кроме водки ему ничего не нужно. А если он и умрет в 41 год – так бабы нарожают новых будущих пьяниц. В том «кафе» мне стало по-настоящему страшно!

В 1968 году тетка жалуется мне в письме на одиночество: «Я одинокая, брошенная всеми. Я, Лиечка, несчастливая детьми. Они у меня забрали кровь и сердце. Напиши письмо Вове и спроси, ходит ли он к маме вообще, такое, чтоб его тронуло. А Нэля вообще меня загоняет в петлю. Учиться она не хочет, работать – тоже». Теперь я уже не помню, писала ли письмо Вовке. От него получала. Но в 1969 году все уладилось, и тетя Вера сообщает мне, что дети ее навещают часто.

В 1974 году она мне сообщила: «Вова заходит через день. Он все рыбачит. Вчера пришел ко мне и позвал на пирог. Жена состряпала такой вкусный пирог. Увидела ребят. Сын Вова (от Вали – Л.М.) учится в 4-м классе, отличник, а маленький (Олег – Л.М.) пойдет в первый класс на будущий год. Живут они между собой хорошо, получили двухкомнатную квартиру, скоро будут переезжать. У Нэли никого нет. Живут двое сами для себя».

В одном из писем тетя Вера рассказала, что Вова перевел мать и сестру из однокомнатной квартиры по улице К. Маркса в дом, который шел под снос. Далее тетя Вера пишет: «Наш дом снесли. Мне как фронтовичке, дали однокомнатную квартиру 20 кв. м, большая кухня, коридор 10 м, лоджия. В общем, все благоустроено. Ведь все решали с Вовой. Правда, на 1-м этаже, но Вова мне сказал: «Мама, бери эту комнату, ноги больные, наверх трудно ходить, а лифт – дело ненадежное». Вова сварил мне на лоджии решетку, закрепил хорошо, все мне сделал, как я хотела, и все спешил – надо сделать, мама, скорее». И вскоре умер. Я была в этой квартире. Действительно хорошая. Но, когда мать умерла, Нэлька быстренько поменяла ее на комнату в коммунальной квартире с доплатой. Не в коня овес.

А те две комнаты, которые Владимир получил для своей семьи, Валя, его жена, после его смерти тоже поменяла на одну комнату с доплатой.

Мне осталось написать о бабушке Елене. Елена Марковна Бочегова, в девичестве – Дорогина, была выдержанным, спокойным и бесконфликтным человеком. В Белоярке с мамой они жили в полном согласии, как никто понимали друг друга. В доме была доброжелательная атмосфера. Никогда я не слышала каких-то криков или ссор или взаимных оскорблений и других неприятных вещей. Все было тихо, мирно, по-доброму. Возникающие вопросы обсуждались спокойно, часто с юмором. Нас с братом никогда не ставили перед собой, не читали нам нудных нотаций. А рассказывали друг другу какие-то случаи из посторонней жизни. Нас это как бы не касалось, но я понимала, что это рассказывается для нас, и мотала на ус, что такое хорошо, и что такое плохо. Отношения в нашей семье всегда были сдержанные – никаких булек-мулек-пулек, мусек-пусек, никаких бабулей-мамулей никогда я не слышала. Только – мама, бабушка, а по-деревенски – баушка. Безмерная теплота и нежность к бабушке были спрятаны глубоко внутри, ведь показывать свои чувства – это себя распускать. Что это еще за нежности?! Свердловский техникум советской торговли (теперь Екатеринбургский коммерческий техникум), что на улице Декабристов, 20, был недалеко от квартиры тети Веры (ул. Карла Маркса, 10). Я часто туда приходила – тянуло невероятно. Приду – бабушка сидит, читает книгу. Спрашиваю: «Бабушка, что читаешь?», бабушка отвечает, например: «Всадник без головы» – на СКАМЕЙКЕ СИДЕТЬ и СЛУШАТЬ СПЛЕТНИ – НЕТ в НАШЕЙ ПОРОДЕ». Меня особенно умиляло то, что она читала романтическую литературу, то есть, что в доме было, то и читала. Когда мы в 1949 году приехали в Свердловск и временно жили на квартире у тети Веры, бабушка работала уборщицей в здании совнархоза. Я ходила с ней на работу. На втором курсе техникума устроилась туда сама. Теперь я приходила к бабушке не с пустыми руками. Бабушка много рассказывала мне о прошлой жизни. Например, о том, как она первый раз была в кинотеатре. Когда на зрителей поехал поезд, – с юмором рассказывала бабушка, – раздался крик ужаса, все подались назад, чтобы избежать наезда. На вопрос, как они жили при царе, бабушка ответила: «Хорошо жили, хлеб вот такой выпекался…» – показывала высоту хлеба. В избе, насколько я поняла, у них была одна комната. Ночью все спали на полу вповалку. Но это бабушку нисколько не смущало. Так жили все. Да и в наше время отдельное жилье – квартира или дом – были редкостью. Основная часть населения жила в коммунальных квартирах, во всяком случае в городе. Когда в 1960 году я вышла замуж, мы жили сначала в общежитии, потом года три – в коммунальных квартирах. А в 1965 году получили отдельную квартиру. Но это был военный городок, где в эти годы шло бурное строительство не только промышленных объектов, но и жилья. Когда муж демобилизовался, мы через два года получили трехкомнатную квартиру (г. Ужгород). Прожили в ней 18 лет. Переехав в Израиль, 8 лет снимали жилье. Затем получили комнату в хостеле (дом для стариков, которые могут обслуживать себя сами), где живем и сейчас. Купить свое жилье в Израиле – для нас нереально.

Небольшое отступление. В 1977 г. я наблюдала, как в Свердловске на некотором удалении от улицы с одноэтажными домами строят многоэтажки, а потом старую улицу сносят под корень. Но ул. Карла Маркса с ее деревянными домами была жива еще в 1991 году, когда я была последний раз в Свердловске. Сохранилась даже скамейка у ворот, где меня ждала бабушка. Так вот, в день получения стипендии я приносила ей 3 рубля, а в день получки – 5 рублей. Сейчас это смешно, конечно. Но бабушка была очень довольна и говорила: «Куплю себе конфет и печенья к чаю». Она всегда ждала меня в эти дни на скамеечке за воротами. Так и вижу родное лицо, а в руках палка. Обопрется об нее двумя руками и ждет, когда я подойду. У бабушки были седые и очень редкие волосы. Она их собирала в калачик на затылке, а кожа на голове так и просвечивала. У нее были голубые выцветшие глаза (полинял цвет радужки). Много горя в жизни она испытала. Схоронила мужа, сыновей Афанасия и Георгия, дочерей Тоню и Шуру. Вот и выцвели глаза-незабудки. У Платонова есть такое выражение, по-моему, очень точное – «глаза, прожитые насквозь» (повесть «Джан»). У тети Веры ей жилось не очень хорошо. Одна комната на всех, а дети тети Веры не слушались ее, грубили. Да и Вера постоянно поддевала мать, часто насмехалась над ней, было такое и при мне. Бабушка отмалчивалась. Что ей еще оставалось?

Закончилась ее жизнь, как писала тетя Вера, буйным помешательством. Ее отвезли в больницу, где она вскоре и скончалась. Отмучилась.… Почему так говорят всегда, когда человек умирает? Что, жизнь – это всегда мучение? Жизнь прожить – не поле перейти? Схоронили ее на Никольском кладбище, где была похоронена ее дочь Шура. В 1977 году мы всей семьей ходили проведать родные могилки. Теперь, я уже писала об этом, Никольского кладбища уже не существует. О бабушке еще не раз я буду вспоминать в своей книге.

Здесь надо заметить, что кроме отвратительного пьянства русские еще «славятся» не менее отвратительным неуважением к своим старикам. Только и слышишь: «ну ты, бабка», «ну что, еще не сдохла», «тебе уже на кладбище пора, хватит землю топтать» и т. д. Поучиться бы нам, православным, у мусульман.

Пришла на память притча «Деревянная миска». (Ее подробно рассказал Менахем Вайнбойм из Ришона ле Циона в газ. «Версия» от 10.11.09 – Израиль). Я расскажу очень коротко. Сын и невестка перестали кормить отца за общим столом – руки у него дрожали, он проливал на стол суп, ронял на пол хлеб и т. д. Ему поставили в углу на кухне столик и стали кормить из деревянной миски, так как обычные тарелки он часто разбивал. Однажды молодой родитель увидел своего малолетнего сына на полу с куском полена. «Что ты делаешь?» – с улыбкой спросил он его. «Я готовлю деревянные миски тебе и маме, чтобы вам было, из чего есть, когда вы состаритесь» – ответил сын, с любовью глядя на отца. Старика «помиловали» и пересадили за общий стол.

В заключение этой главы хочу еще раз отметить, что, несмотря на все эти отрицательные моменты, я любила тетю Веру уже только за то, что она есть, всегда чувствовала неразрывное родство с ней и ее детьми – моим братом Владимиром и сестрой Нэлей. Ведь родственников не выбирают, они даны нам раз и навсегда, других уже не будет.

Глава VI
Быт и приметы времени

Одна из важнейших примет времени – тарелка репродуктора на стене. Чтобы понять роль радио в 40-50-е годы, надо вспомнить, что в наше время (телевизионная программа «В наше время» сейчас смотрится очень свежо и с интересом) не было телевизоров, не говоря уж об Интернете. Радио никогда не выключали, так как ночью передач не было, а утром будила всех, скажем, «Утренняя гимнастика» – преподаватель Гордеев, пианист Родионов: «Ноги на ширине плеч! Колени повыше! Оч-чень хорошо! Раз! Два! Три! Переходите к водным процедурам»;

– Популярной была детская передача «Пионерская зорька»;

– Или: «Певцы: Бунчиков поет «Летят перелетные птицы», а Нечаев – «Влюбленного бригадира» («Говорить не умею речисто я. И поэтому, молча, люблю».) Вдвоем поют шуточную: «Вот они идут все трое – он, она и проливной (пауза) дождик, дождик, дождик»;

– Передовая статья и обзор газеты «Правда». Ну, дети, конечно, эту газету не читали. Но нас с братом в ней привлекали карикатуры. Мы делали вырезки и наклеивали их в альбомы для рисования. Интересным было то, что нам нравились разные карикатуры, и содержание альбомов получалось разным, хотя газета была одна. Ведущими карикатуристами были Ефимов Б.Е. И Кукрыниксы (Куприянов М.В., Крылов П.Н., Соколов Н.А.);

– Футбол. Вадим Синявский: «Внимание, внимание! Наши микрофоны установлены….. Нетто передает Симоняну (Никита – «Спартак»), Симонян – обратно Нетто. Надо бить! Ай-я-я-я-яй!». Брат Миша играл сам с собой футбольным мячом – подбрасывал его, брал на голову, отбивал и кричал: «Хомич! Хомич!»;

– Разучивание песни: «А теперь послушайте этот куплет в исполнении хора»;

– «Угадай-ка, угадай-ка, интересная игра. Просыпайтесь-ка, ребята, слушать радио пора». Этот мотив помню до сих пор – передача была очень веселая;

– «Передаем песни советских композиторов в исполнении Клавдии Шульженко, Изабеллы Юрьевой, Марка Бернеса, Леонида Утесова, хора им. Пятницкого. Мощно в исполнении этого хора звучала песня «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой /С фашистской силой темною, с проклятою ордой./ Пусть ярость благородная вскипает, как волна, / Идет война народная, священная война». Мурашки у меня бегут по коже каждый раз, когда я слышу эту песню;

– у нас в техникуме на второй этаж из вестибюля вела широкая лестница. И вот 4 октября 1957 года я спускаюсь по этой лестнице наискосок, по диагонали, и вдруг по радио звучит знакомый голос Юрия Левитана. Он торжественно объявляет о запуске в СССР первого искусственного спутника Земли с космодрома Байконур. Новость была ошеломляющая. От торжественности момента – комок в горле. Могла ли я тогда предположить, что в марте 1959 года после окончания техникума я по распределению попаду именно на Байконур?!

Кстати, в Екатеринбурге есть памятник изобретателю радио Попову А.С. – в центре города, недалеко от Главпочтамта. Какое-то время он жил и учился в Екатеринбурге.

Теперь хочу рассказать о предметах быта того времени. Возьмем хотя бы для начала стирку белья. В Белоярке мы с бабушкой летом шли на речку. На мостках смоченное в воде белье намыливали и, время от времени переворачивая, колотили его рубелем (толстый рубчатый кусок дерева). Потом полоскали в речке и сушили во дворе на веревке. Потом бабушка гладила белье на обеденном столе. Навернув простыню на середину валька (длинная деревянная, толстая, круглая палка, сужающаяся к концам) бабушка прокручивала валек руками за свободные концы (так прокручивают тесто для лапши на скалке). Мелкое белье гладилось угольным утюгом. В утюг насыпался еще не остывший красный уголь из печки. Время от времени его надо было разжигать, размахивая утюгом из стороны в сторону. Такие утюги были в ходу еще в 40-50-х годах прошлого века. На Сортировке мне приходилось стирать белье в ванночке с помощью ребристой металлической доски. Мама работала весь день, да болела часто. Но сначала надо было наносить воду, которую мы брали из колонки, находящейся за железнодорожными путями из семи железнодорожных ниток. Редко эти пути были свободными. Обычно они были заняты товарными поездами. Тут были свои правила, установленные нами же. Сначала ставишь на шпалы под вагон ведро, потом туда залезаешь сама, потом с другой стороны выставляешь ведро, потом вылезаешь сама. Потом все это проделываешь обратно в том же порядке с полным ведром. Да еще под двумя составами. Было страшновато, конечно, – боялась, что состав пойдет тогда, когда ты под вагоном. Но Бог миловал. Но вот воду натаскала, нагрела, вылила в ванночку. Теперь надо было простирать на два раза, потом прополоскать уже в холодной воде, выжать, развесить. За меня это сделать было некому. Поэтому я пыхтела изо всех сил, стараясь выстирать белье как можно чище. Гладила все тем же угольным утюгом. Надо сказать, что прогресс в области бытовой техники пришел в Россию гораздо позже, чем в страны Запада. Вот по выпуску стали и чугуна мы были впереди всей планеты, а люди потерпят, подождут, что им сделается? Поэтому, когда я завела свою семью, где-то году в 1965 мы купили отечественную стиральную машину. Марку не помню. У нее очень быстро сломался отжимающий механизм. Опять я отжимала руками. Потом в Ужгороде году 1982/83 купили местного производства стиральную машину «Маричка», которая тоже быстро сломалась. Опять тазик и стиральная доска. И только в Израиле (1999 год) мы, наконец, купили настоящую итальянскую машину, с программой стирки, которая стирала и отжимала белье. Такая вот история с этой стиркой.

В большом почете в деревне находится угольный самовар. В железную трубу, которая расположена в середине самовара, засыпаются угли из печки или небольшие куски дерева или шишки. Вокруг трубы в самовар заливается вода. Труба от самовара выводится в форточку. Для того чтобы растопить самовар, пользуются сапогом, как насосом, подавая свежий воздух, раздувая этим самым пламя. Потом вокруг самовара за столом собирается вся семья. А сам чай заваривается в чайнике, который устанавливается на верхушке трубы. Потом в чашки наливается заварка и из самовара – кипяток. Чай готов.

К чаю подаются разные пышки-плюшки, конфеты. В наше время обязательным продуктом был сахар-рафинад. Чай пили вприкуску.

В деревнях в то время платяных шкафов не было, одежду хранили в сундуках. Был такой сундучок и у бабушки Елены. Разноцветный, обитый железными полосками, он украшал комнату и вызывал мое острое любопытство. Там у бабушки хранились старинные женские национальные наряды (думаю, казачьи). Нам было строго запрещено его открывать. Я, как человек законопослушный с детства и до сегодняшнего дня, так и не рискнула его открыть никогда. О чем сейчас и сожалею. Лишь однажды, когда мне для выступления в хоре понадобился русский костюм, из сундучка достали какие-то вещи, которые приспособили для меня, в том числе и разноцветную шаль. После смерти бабушки тетя Вера отдала этот сундук какой-то своей знакомой. Так я и не разгадала его тайну.

Во время войны редко давали электричество. Для освещения комнаты вечером, особенно в зимнее время, когда день короток, мы зажигали керосиновую лампу. Я умела заправлять фитиль из широкой тесьмы в лампу и зажигать его. Лампа закрывалась стеклянным футляром. Потом нужно было время от времени регулировать пламя, чтобы фитиль не коптил, и стекло лампы не покрывалось сажей. Но иногда не было и керосина. Тогда комната освещалась при помощи лучины. Я умела щепать лучину ножом. Длинные тонкие щепы ставились в какую-нибудь высокую посуду и зажигались. Свет, конечно, был не ахти какой, но под лучину мама читала за столом книгу, бабушка пряла нитки из шерсти. Прялка состояла из ящичка на ножке, в который закладывалась шерсть, и веретена. Бабушка брала шерсть небольшими порциями и пальцами скручивала ее в нитку. Наматывала эту нитку на веретено и закручивала его, как это делают с юлой. Веретено потихоньку жужжало и почему-то не падало, а нитка накручивалась и накручивалась, пока не становилась выпуклой по центру веретена. Затем этот моток снимался, и все начиналось сначала. Мы с братом под эту лучину и под жужжание веретена играли в тени, показывая пальцами то волка, то зайца, то гуся. Тогда это было популярное развлечение. Для этого нужен низко расположенный свет. Тогда тени получаются замечательные, очень насыщенные и четкие. Часто взрослые пели русскую народную песню «Лучина» – она так и просилась в эту нехитрую, сумеречную обстановку: «То не ветер ветку клонит, /Не дубравушка шумит, / То мое сердечко ноет, /Как осенний лист дрожит./Извела меня кручина, /Подколодная змея./Ты гори, догорай, моя лучина, /Догорю с тобой и я».

В 50-е годы хорошо помню граммофон, а затем – патефон. Я с удовольствием крутила ручку, когда заканчивался завод. Слушали песни в исполнении любимых артистов.

Из бытовых приборов хорошо помню керогаз. Еще в 1960 году в деревянном бараке на Байконуре, где мы в то время жили с мужем, я готовила на нем пищу и ходила за керосином в керосиновую лавку. Потом пищу готовили на электроплитке. В металлический корпус была вставлена пластина из огнеупорного материала с бороздками. В эти бороздки была заправлена спираль, которая нагревалась докрасна. Когда спираль перегорала, ее легко было чинить. Недостатком было то, что плохо соединенная спираль била током.

А как, например, делали пельмени в деревне? Мясорубок не было. А было корытце из какого-то очень твердого дерева. И был топорик типа секиры, с выпуклой серединой. Мясо мелко резалось, закладывалось в корытце и измельчалось при помощи этого топорика до тех пор, пока не превращалось в фарш. Пельмени лепила вся семья. На праздничном столе уральцев могут быть любые блюда, в том числе и мясные, но обязательным блюдом будут пельмени. Однажды на Сортировке мама взяла меня с собой в гости. Подали пельмени.

Я надкусила один и поперхнулась – вместо мяса он был начинен солью – так называемый счастливый пельмень. Вокруг зашумели, засмеялись и сказали, что меня ждет счастье.

Не теряю надежды на него до сих пор. Шутка. (Кстати, когда родители уходили в гости, мы знали, что они обязательно принесут домой что-нибудь вкусненькое. Хозяйка, провожая гостей, наделяла их сладостями для детей. Это было неписаное правило скудных послевоенных лет).

Бабушка, кроме этого, поручала мне вилкой сбивать масло из сметаны. Процесс этот довольно долгий. Постепенно вилка обрастает твердыми частичками, масло снимается с вилки, формируется брикет, разглаживается, разравнивается и убирается на холод. Масло готово. Теперь, когда я вижу желтое масло в магазине, понимаю, что в нем есть краситель. Ведь настоящее масло по цвету напоминает сливки. Век живи и век учись – говорит народная пословица, а шутники добавляют – «и дураком помрешь!».

Во время войны голода в деревне не было. У каждой семьи был огород, какая-то живность. У нас была корова Звездочка. Бабушка делала из молока и творог, и сметану, и масло и даже мороженое. Летом пасли нашу Звездочку на отведенном для хозяев коров участке. Но для меня Звездочка являлась в кошмарных снах – выставит свои острые рога и гоняется за мной, вот-вот догонит, снизу подкинет на рога, но тут я к счастью просыпаюсь. Так ни разу наша кормилица меня и не догнала. Зимой закончился корм для коровы. Однажды морозной лунной ночью – было светло, как днем, мы пошли с мамой и бабушкой собирать клочки сена около коновязи, где привязывали коней приезжающие в райсовет колхозники. Но это, конечно, не могло спасти положение. Корову пришлось продать. Давая мне тюрю с квасом, которая мне не очень-то нравилась, мама c юмором читала из Некрасова: «– Кушай тюрю, Яша, /Молочка-то нет. / – Где ж коровка наша? / – Увели, мой свет, /Барин для приплоду /Взял ее домой. /Кушай тюрю, Яша, /Кушай, мой родной». Голода не было, но мы постоянно что-то жевали – росли, несмотря ни на какую войну. На улице мы жевали стебли полыни, снимая верхний слой; коричневые, блестящие зернышки конопли; калачики – трава с круглыми, ребристыми плодами. Дома нам давали черный хлеб, политый настоящим подсолнечным маслом, ломтики очищенной сырой, слегка подмороженной в погребе, сладковатой картошки. Бабушка из моркови, из свеклы, из репы делала своеобразные конфеты-тянучки, которые долго жевались – и полезно и вкусно. Мама приносила жмых (остается после отжима масла из семечек), из леса приносили пиканы – трубчатые зонтичные растения с сочным стеблем, сладковатые на вкус. Но особенно мы любили луковицы саранки. Разделяли луковицу на дольки и очищали их, как чистят дольки чеснока. Они были сладковатые и очень вкусные. Белый хлеб был мечтой.

Мечтой был и набор цветных карандашей. Однажды я втайне от мамы написала письмо Сталину. Ведь по радио часто рассказывали, как он любит детей, как часто делает им подарки. Я написала: «Дорогой товарищ Сталин, пришли нам, пожалуйста, белого хлеба и цветных карандашов». Свернула листок в треугольник и бросила в почтовый ящик. На почте письмо прочитали и к счастью отдали маме. Мама мне сделала соответствующее внушение. Правда, скромные мечты были у детей войны? Еще одна примета времени – канцтовары. У школьников была чернильница «непроливайка», которую носили в школу в портфеле. Как ее ни верти, чернила не выливаются. Можно было даже бросить ею в обидчика, чтобы он отстал. К ней в пару была школьная ручка с пером. Этим пером можно было писать тоненько и с нажимом, поэтому буквы в разных своих частях были разной толщины. И еще – от этой ручки на тетрадях получались замечательные кляксы! в тетрадях были обязательные промокашки. Ведь чернила сразу не высыхали, их надо было промокнуть этой самой промокашкой. «Промокашками» для взрослых были пресс-папье и валики для промокания чернил. Написала это слово и опять вспомнила Байконур. Одно время я работала в столовой на «двойке» – то есть на площадке, с которой идут запуски космонавтов. Так вот, штабные девчонки нас, столовских, называли «шницелями», а мы их в отместку – «промокашками». Это было в 1960 году. Приметой времени была и этажерка, на которой хранились семейные альбомы и книги.

И еще два предмета из этой же серии, которые, однако, кое-где в России наверняка еще сохранились. Я имею в виду весы с комплектом гирь и счеты, которые сейчас в шутку называют компьютером. Если я ошибаюсь – каюсь, каюсь, каюсь… Помню еще щипцы для колки сахара, которыми откалывали кусочки от «головы» сахара. Это пили чай «вприкуску». А еще в памяти сохранился один эпизод из старого фильма, где пьют чай «вприглядку». Кусочек сахара лежит высоко на полочке, на него смотрят и пьют несладкий чай. Поискала в интернете. Оказалось, что это фильм-сказка «Волшебное зерно», 1941 года выпуска. Режиссеры В. Кадочников и Ф. Филиппов. Богатыря-мастера играет Иван Переверзев, главаря долгоносиков – С. Мартинсон. Сказка о победе добра над злом, довольно занимательная. Но в моей памяти сохранилась только самая первая сцена – чаепитие вприглядку.

В наше время мир вещей обновляется все быстрее и быстрее. Сейчас за техникой не угонишься. Взять хотя бы те же мобильные телефоны. Не успеешь выплатить один телефон – появился уже новый, еще более крутой и навороченный. Здесь было бы к месту поместить стихи Юрия Роста, который сказал: «Жизнь необыкновенно многогранна, но можно тем, что видишь, обойтись». Вещи и предметы нашего детства стали стариной, наши дети их уже не знают. Так пусть хотя бы почитают о жизни своих родителей, бабушек и дедушек в те далекие, невозвратные и милые для нас времена.