Текст книги "Время желаний. Другая история Жасмин"

Жасмин не готовили к роли воительницы и уж тем более не учили противостоять могущественным колдунам. Но встреча с Аладдином изменила девушку, и теперь ей предстоит спасать от чудовищных желаний Джафара не только собственную жизнь, но и Аграбу…

После того как коварный и жестокий Джафар завладел лампой, джинну пришлось выполнять все его приказы. Для начала великий визирь стал султаном Аграбы, а затем подчинил себе темную магию и превратился в самого сильного колдуна на всем белом свете. В некогда благополучной Аграбе по улицам рыщут магические прислужники Джафара, жители прячутся по домам. Остановить творящийся ужас сможет лишь один человек – наследная принцесса, которая готова взять судьбу города в свои руки…

Liz Braswell

A Whole New World

Copyright © 2016 Disney Enterprises, Inc.

All Rights Reserved

Моему сыну Алексу – который уже формально вовсе не бездельник и достаточно взрослый, чтобы читать написанные мной книги. Наслаждайся!

Дополнительная благодарность Дэвиду Каземи за детали, которые позволили оживить древнюю Аграбу… хоть мы так и не можем прийти к согласию, что такое хорошая пахлава. – Л.Б.

Лиз Брасвелл
Время желаний. Другая история Жасмин

Пролог

Полная белая луна освещала раскинувшийся под ней город, сияя почти так же ярко, как солнце в иных северных странах. Белые дома, сложенные из сырцового кирпича, поблескивали в лучах ночного светила, как обкатанные волнами камни-голыши на далеком пляже. Золотые луковки столичных куполов мерцали подобно волшебной мечте на фоне бледных дюн и бархатно-черной, усеянной звездами пустоты ночного неба.

Дневная жара давно схлынула, отступив в пустыню, и город начал постепенно оживать, очнувшись от послеполуденной знойной дремоты. Улицы наполнились народом: кто попивал душистый чай, болтая и смеясь с соседями, кто отправился в гости к друзьям. Белобородые старики играли в чатранг на установленных возле уличных кофеен досках; и дети, хоть им давно полагалось ложиться спать, продолжали весело резвиться прямо на улицах, среди отдыхающих горожан. Оживленно шла вечерняя торговля в лавочках, где мужчины и женщины покупали ледяной шербет из розовых лепестков и всяческие безделушки. Поистине, при свете луны жизнь в Аграбе становилась шумной и кипучей.

Впрочем, не во всей Аграбе.

В другой части города улицы были молчаливы, как тени, и черны, как смерть. Нарядно одетые люди не рисковали заглядывать сюда, особенно с наступлением ночи. Даже местные жители старались не покидать своих домов или не высовываться из узких переулков и скрытых от глаз тайных проходов, пронизывающих эти неуютные кварталы. Побелка на здешних домишках давно поблекла и облупилась, глиняная штукатурка отваливалась от стен пластами, обнажая неровные щербатые кирпичи. Кое-где, раздражая глаз, виднелись недостроенные деревянные сооружения – единственное свидетельство усилий прежнего султана хоть немного облагородить эти трущобы, расширив дороги и проведя к домам воду. Но потом султана отравили, и его славный проект был забыт. Теперь скрипучие остатки его замыслов покачивались на пустынных ветрах, как оставленные на виселицах истлевшие трупы.

Это место называли Кварталом Уличных Крыс.

Здесь жили воры, попрошайки, убийцы и прочие отбросы, а также самые нищие из бедняков. Дети, которые никому не были нужны, и взрослые, которые знать не знали, что такое честный труд, избрали эти унылые трущобы своим домом. Сироты, неудачники, калеки и всеми отверженный сброд делали эту часть города совсем не похожей на остальную Аграбу.

Среди невзрачных хижин, покосившихся халуп, полуразрушенных общественных зданий, которыми давно никто не пользовался, и запущенных храмов был один маленький домик, который выглядел чуть более ухоженным, чем прочие. Побелку на его мазаных стенах обновляли, судя по всему, не больше десяти лет назад, в треснувшем горшке у двери торчало какое-то чахлое пустынное растеньице, в котором кто-то поддерживал жизнь, регулярно жертвуя немного драгоценной воды. У порога лежал чистенький, хоть и сильно потертый коврик, на котором приходящие в дом гости могли бы оставлять свои сандалии – если бы вдруг им посчастливилось разжиться парой.

Через окошко в форме замочной скважины случайный прохожий мог услышать незатейливую песенку, которую негромко напевал приятный женский голос. А если бы он сумел заглянуть за деревянную ширму, то мог бы увидеть и обладательницу этого голоса: женщину с мягким взглядом красивых темных глаз и гордой осанкой. Одежду ее можно было назвать разве что лохмотьями, но носила она их с достоинством и грацией царицы. Несмотря на заплатки, платье ее было чистым и опрятным, так же как и пара штанов, которые она старательно штопала в пятне лунного света, проникающего через окно.

Вдруг в ее дверь громко постучали. Три веских, сильных удара – совсем не так, как было принято стучать у Уличных Крыс. Их стук всегда был еле слышным и часто таил в себе особый код, предназначенный только для посвященных.

Женщина явно удивилась, однако она аккуратно сложила свое шитье и поправила платок на голове, прежде чем подойти к двери.

– Кто там? – спросила она, уже берясь за ручку.

– Это я, мам, – ответил голос.

Женщина радостно улыбнулась и сняла хлипкий засов.

– Но, Аладдин, – с ласковым упреком сказала она, смеясь, – тебе не стоило так…

Она умолкла, обнаружив, что за дверью стоят целых четверо посетителей.

Одним из них был ее сын, Аладдин. Тощий, как и все дети Уличных Крыс, босой, с темно-смуглой кожей и шапкой густых иссиня-черных, как у его отца, волос, покрытых уличной пылью. Правда, держался он так, как учила его мать: голова высоко поднята, плечи расправлены. Ничего общего с обычными Уличными Крысами.

Его друзья – если считать это слово подходящим для них – маячили чуть в стороне, хихикая и явно готовясь чуть что задать стрекача. Уж тут можно быть уверенным – если случилась какая-то неприятность, Моргиана и Дубан точно имели к ней самое непосредственное отношение. Мать Аладдина невольно стиснула зубы, увидев их бегающие глаза и очевидную готовность улизнуть при первой возможности.

За спиной Аладдина стоял рослый худой мужчина в длинном синем одеянии и тюрбане такого же цвета. Женщина сразу узнала его: это был Акрам, торговец орехами и вялеными фруктами. Он держал ее сына за плечо цепкой хваткой костлявых пальцев, и эта хватка обещала стать еще крепче, если бы мальчишка только помыслил о бегстве.

– Ваш сын, – заговорил Акрам вежливо, но сердито, – и его… приятели. Их снова застали на рынке за воровством. Ну-ка выверни карманы, Уличная Крыса.

Аладдин мило пожал плечами, а потом покорно вывернул карманы, явив взглядам сушеные фиги и финики. Впрочем, он не был настолько небрежен, чтобы позволить добыче упасть на пол.

– Аладдин! – резко сказала его мать. – Ты негодный мальчишка! Простите меня, добрый господин. Завтра я отправлю Аладдина к вам, чтобы он целый день выполнял ваши поручения. Все, что вы прикажете. И он натаскает вам воды.

Аладдин начал было протестовать, но под взглядом матери тут же присмирел. Дубан и Моргиана насмешливо прыснули.

– И вы двое тоже, – прибавила она.

– Ты мне не мать, – пренебрежительно заявила Моргиана. – И не можешь приказывать мне, что делать. Никто не может.

– Очень прискорбно, что у тебя нет такой матери, как эта славная женщина, – сурово сказал Акрам. – Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, твоя голова украсит кол еще до того, как тебе исполнится шестнадцать, девчонка.

Моргиана в ответ нахально показала ему язык.

– Ну, хватит, – бросил Дубан, заметно занервничав. – Пора убираться отсюда.

И они оба растворились в темноте. Аладдин уныло поглядел вслед друзьям, бросившим его в одиночку нести наказание, которое они заслужили все вместе.

– По мне, так тебе лучше бы не водить с ними компанию, – задумчиво сказал Акрам. – Однако всей вашей троице очень повезло, что вас поймал именно я, а не кто-нибудь другой. Ведь есть такие торговцы, которые заставили бы вора заплатить за украденные фрукты отрубленной рукой.

– Позвольте, я сейчас заверну во что-нибудь ваш товар, чтобы вы могли забрать его, – засуетилась мать Аладдина, отбирая у сына фрукты и осматриваясь в поисках тряпицы, в которой их можно было бы нести.

– Не стоит, – неловко сказал Акрам, окидывая взглядом тесную темную лачугу. – Я уже разобрал свой прилавок на ночь. А честной женщине, которая так много работает и которая так… одинока, не пристало расплачиваться за чужие грехи. Считайте это моим подарком.

Глаза женщины гордо сверкнули.

– Я не нуждаюсь в вашей милостыне. Мой муж вернется со дня на день, – сказала она. – Касим обязательно разбогатеет и перевезет нас отсюда в другое место, которое лучше подойдет для его семьи. Мне только стыдно за то, каким он застанет наш дом, когда вернется.

– Конечно, конечно, – успокаивающе проговорил Акрам. – Я… мне тоже не терпится поскорее увидеть его вновь. Ему так нравились мои кешью.

Мать Аладдина вся засветилась от того, что кто-то вспомнил вместе с ней ее мужа, какими бы пустяковыми ни были эти воспоминания.

Аладдин резко дернулся. Рука Акрама снова метнулась к его плечу, однако на этот раз она не вцепилась в него хваткой хищной птицы, а неуклюже похлопала его по плечу, как будто жалея мальчика.

От этого на душе у Аладдина стало еще унылее.

– Эй, у вас тут все в порядке?

Из темноты вынырнул стражник с рынка, из тех, что помоложе. В руках он сжимал дубинку, и взгляд у него был самый что ни на есть суровый.

– Я слышал, что сегодня в твоей палатке случилась неприятность, Акрам.

– Не стоит беспокойства, Расул, – сказал торговец тем же успокаивающим тоном, каким только что говорил с матерью мальчика. – Всего лишь небольшое недоразумение, которое мы уже уладили. Спасибо за заботу.

Стражник, единственным пороком которого было, пожалуй, слегка чрезмерное пристрастие к сладостям, не стал настаивать на разбирательстве, как мог бы сделать другой на его месте. Он успел одним взглядом охватить и решительно умолкнувшую женщину, и удрученного Аладдина, и нищету их жилища.

– Тогда ладно. Акрам, я провожу вас обратно до вашей палатки. Здесь не самое безопасное место для такого уважаемого господина, как вы, особенно в такое позднее время.

– Тысяча благодарностей, Расул, – сказал Акрам, на прощание слегка поклонившись матери Аладдина. – Да пребудет с вами мир.

– И с вами, – ответила она, наклоняя голову. – И… спасибо вам.

Едва торговец и стражник ушли, она устало притворила дверь и потрепала взлохмаченные волосы сына.

– Аладдин, ну что мне с тобой делать?

– А что? – спросил он, уже ничуть не удрученный, а сияющий озорной ухмылкой и чуть не приплясывающий от возбуждения. – Ведь все получилось просто отлично! И погляди, у нас с тобой сегодня целый пир!

Он тут же сунул руки в карманы, выгребая из них еще фиги и финики и сгружая их в надколотую миску. Потом потянулся к кушаку, освобождая его от пригоршней миндаля и фисташек… и довершая это запасом кешью, извлеченным откуда-то из-за пазухи.

– Аладдин! – с упреком вскричала его мать, хотя было видно, что она с трудом сдерживается, чтобы не улыбнуться.

– Я сделал это для тебя, мам. Ты заслуживаешь, чтобы о тебе кто-то позаботился. Ты ведь никогда ничего не оставляешь для себя.

– О, Аладдин, мне ведь ничего не нужно. Кроме тебя, – сказала она, протягивая к сыну руки и крепко приживая его к себе.

– Мам, – прошептал Аладдин, уткнувшись в ткань ее платья. – Я же вижу, что ты всегда отдаешь мне большую часть еды. Это несправедливо. Я просто хочу немного позаботиться о тебе.

– В жизни много разных несправедливостей, Аладдин.

Она чуть отстранилась, не разжимая объятий, и заглянула сыну в глаза.

– Так уж устроена жизнь – вот почему так важно, чтобы мы, Уличные Крысы, заботились друг о друге. У тебя хорошие инстинкты. Ты всегда будешь заботиться о своей семье и о своих друзьях. Потому что больше нам не на кого рассчитывать. Никто другой о нас не позаботится. Но все же это не означает, что ты должен становиться вором.

Аладдин горестно уставился в пол.

– Не позволяй, чтобы несправедливость жизни или бедность определяли за тебя, кем тебе быть. Только ты сам выбираешь, кем становиться, Аладдин. Быть ли тебе героем, который позаботится о слабом и беспомощном? Или быть тебе вором? Быть ли тебе попрошайкой или кем-то еще хуже? Все зависит от тебя, а не от обстоятельств или людей, которые тебя окружают. Только твой выбор поможет тебе стать кем-то большим, чем просто Уличной Крысой.

Мальчик кивнул. Губы его дрожали, но он знал, что уже слишком взрослый, чтобы плакать. Да, он уже взрослый.

Мать еще разок поцеловала его и вздохнула, а потом подошла к столу, рассматривая орехи и фрукты.

– Наверное, это все оттого, что ты все время проводишь один с матерью, – проговорила она, отчасти себе самой. – У тебя и приятелей-то никаких нет, кроме этих двух бездельников, Дубана да Моргианы. Тебе нужен настоящий друг, а может быть, домашний питомец или что-нибудь вроде этого. Верно, питомец…

Но Аладдин ее не слушал.

Он подошел к окну и отодвинул ширму. Это было единственное, зато важное достоинство их бедной хижины: по прихоти неведомого архитектора улочки их бедного квартала изгибались так, что из их окна открывался превосходный вид на дворец.

Он смотрел на белые башни, которые казались еще более белоснежными в свете луны, на сверкающие луковки куполов, на разноцветные флаги на шпилях – таких прямых и острых, что, казалось, они вот-вот проткнут самое небо.

Твой выбор поможет тебе стать кем-то большим…

Все из-за куска хлеба

Возможно, луна по-прежнему оставалась где-то на небе, но сейчас миром правил ее брат солнце, и краски дня поблекли в слепящей белизне полуденного зноя. А здесь, на гладкой, выбеленной солнцем крыше, было еще жарче.

– Опасность миновала! – ухмыльнулся Аладдин, крепко сжимая свое сокровище, добытое столь дорогой ценой. Напоследок он еще разок выглянул с крыши, ухватившись смуглыми руками за выщербленный край кирпичной кладки и ловко подтянувшись. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, он расслабился, уселся и приготовился разделить драгоценную добычу пополам. Большие светло-карие глаза мальчика заблестели от радостного предвкушения. Подумать только, всего один ломоть хлеба. А ведь он дороже, чем все золото и самые прекрасные из драгоценных камней, которые можно купить на базаре.

Маленькая обезьянка, вертевшаяся рядом с ним, нетерпеливо застрекотала.

Обезьянку звали Абу, и это был последний подарок его матери. Само собой, отец Аладдина так никогда и не вернулся из тех дальних краев, куда он отправился в поисках богатства. Впрочем, Аладдин уже давно не верил в эту сказочку, поэтому не испытывал большого горя. Однако его мать волновалась, что в отсутствии нормальной семьи сын окончательно отобьется от рук и сделается совсем нелюдимым. Поэтому она решила, что какой-нибудь ручной зверек сумеет приручить и самого парня.

Отчасти так и получилось…

Вот только воровать еду ему теперь приходилось для двоих.

– Обед подан, – объявил Аладдин, щедрым жестом протягивая своему мохнатому приятелю половину ломтя.

– Стой, ворюга!

Абу сорвался с места. Аладдин вскочил на ноги.

Значит, стражникам с рынка все же как-то удалось взобраться по шаткой стремянке на крышу, где затаился Аладдин. По крайней мере, двое из них уже перебирались через край крыши, а следом за ними карабкался рассвирепевший Расул. В эти дни он уже являлся на службу в полосатом тюрбане, заколотом черным ониксом, как полагалось по рангу капитану стражи. Несмотря на постоянные стычки с Расулом, даже Аладдин был вынужден признать, что начальник стражи добился своей должности честно и заслужил ее.

Однако это вовсе не означало, что Аладдину он нравился.

– На этот раз я вернусь с твоей рукой в качестве трофея, Уличная Крыса! – проревел Расул, с пыхтением одолевая последние перекладины хлипкой лесенки.

Из-за усилий, которых потребовал от него этот подъем, он разъярился едва ли не вдвое сильнее обычного.

– И это всего из-за куска хлеба? – вскипел Аладдин.

Вообще-то, для того чтобы стянуть его, он нарочно выбрал одну из повозок, загруженных припасами для очередного султанского пикника – загородной прогулки правителя со свитой с целью позапускать воздушных змеев или заняться еще чем-нибудь столь же глупым. Уж наверняка, решил Аладдин, этот заплывший жиром султанишка не заметит пропажи всего-навсего одного кусочка хлеба.

Зато стражники, судя по всему, заметили. А согласно закону, если обвинитель пожелает, он может потребовать, чтобы вору в наказание отрубили руку.

И острый клинок ятагана на поясе Расула в этот миг как раз особенно ярко поблескивал на солнце.

Поэтому Аладдин взял и спрыгнул с крыши здания.

У Аладдина имелось много качеств: он был быстрым, сильным, сообразительным, ловким, находчивым и гибким.

Но он вовсе не был безрассудным.

Стражники оторопело застыли. И пока они так стояли, оцепенев при виде этого совершенно безумного поступка, сулящего верную гибель, Аладдин без лишнего волнения почти долетел до самой мостовой, но успел на лету схватиться за веревку для сушки белья. Он хорошо помнил, где она натянута.

Разумеется, был шанс, что веревка не выдержит.

Но сегодня удача оказалась на стороне Аладдина. Так что единственными его потерями, когда он стремительно выбросил руки вперед и повис на веревке, стало, во-первых, то, что его голову тут же накрыло чьим-то бельем, а во-вторых, что он сильно ободрал ладони. Когда боль стала такой сильной, что терпеть ее было невмоготу, он разжал руки и шлепнулся на землю, как следует приложившись о пыльную улицу.

У него не было времени, чтобы подсчитать ушибы, порадоваться своей удаче или даже разразиться парочкой подходящих к случаю ругательств. Ему нужно было срочно придумать, что делать дальше – только так у него могла появиться возможность хотя бы на шаг опередить стражников, которые, конечно, уже наверняка торопились вниз, чтобы посмотреть, что с ним случилось.

Барахтаясь на земле, он кое-как выпутался из тряпок, которые оказались одеяниями вдовы Гульбахар. Аладдину тут же пришло в голову, что он мог бы, пока его не засекли, набросить на себя эти одеяния, прикрыв покрывалом лицо, и притвориться девушкой – скромной, хоть и не самой привлекательной – и шмыгнуть в какой-нибудь гарем, где, возможно, удалось бы переждать опасность.

Он замер, услышав прямо над своей головой громкий женский смех.

Задрав голову, он увидел саму вдову, которая свешивалась из окна и улыбалась ему – довольно мило. Рядом с ней стояли еще две женщины. Судя по всему, вся троица собралась, как обычно, всласть почесать языки, и именно этим и занималась, пока их не прервало его эффектное появление. Что ж, кумушки получили удовольствие – возможно, единственное в этот день, который, подобно всем прочим дням, будет заполнен только тяжелой работой и заботами о пропитании.

– Не рановато ты сегодня влип в неприятности, Аладдин? – поддразнила его Гульбахар.

– Неприятности… ой… начинаются только тогда… ой-ой… когда тебя поймают, – возразил Аладдин, поднимаясь на ноги и стараясь не слишком кряхтеть от боли. Он подошел к женщинам, в душе надеясь, что те уловили намек, когда он прикрыл голову сорванным с веревки покрывалом. Алладин прислонился к стене, слегка выпятив бедро – ему казалось, что так его поза больше будет похожа на женскую. И не забыл повернуться спиной к переулку, из которого должны были выскочить стражники.

Гульбахар округлила глаза и покачала головой.

– Пора бы тебе остепениться, Аладдин, – вздохнула она. – Найди себе хорошую девушку. Уж она-то сумеет сделать из тебя человека.

Остальные женщины согласно закивали. Они-то не сомневались, что все знают о хороших девушках – хотя к ним самим это определение никак не относилось. Но ведь и им нужно было что-то есть… а в Аграбе для этого недостаточно быть хорошей девушкой.

– Вот он! – внезапно послышался голос Расула. Он уже топотал по переулку во главе целого отряда стражников, наглухо перекрыв Аладдину путь к бегству.

– А вот теперь у меня действительно неприятности, – сказал Аладдин.

Он повернулся, чтобы дать деру, но Расул сумел вложить весь накопившийся гнев и остатки сил в последний, исполненный ярости стремительный бросок. Схватив Аладдина за руку, он резко развернул его лицом к себе.

– Уж на этот раз, Уличная Крыса, я тебе…

Но его угроза так и осталась незаконченной. Маленькая, пронзительно вопящая обезьянка прыгнула неведомо откуда прямо ему на голову, вцепившись в лицо острыми коготками.

– Как раз вовремя, Абу, – с чувством воскликнул Аладдин на радость наблюдающим за происходящим женщинам.

А потом уже побежал.

Пригнувшись, он проскочил мимо Расула и увернулся от стражников, которые неуклюже попытались его сграбастать. К счастью, десяток их не стоил одного Расула. Тот был единственным, кого Аладдин всерьез опасался… и здешние улочки капитан стражи знал почти так же хорошо, как он сам. Аладдин проскользнул в узкую щель между двумя покосившимися ветхими домами, которые привалились друг к другу, как немощные старики. Промчавшись вдоль них, Аладдин оказался в тесном запущенном дворике, посреди которого торчал давно пересохший фонтан. Должно быть, его установили здесь в те далекие времена, когда правители Аграбы еще заботились даже о самых бедных жителях города.

С противоположной стороны во дворик шагнул Расул с ятаганом наголо.

– Даже не думай, что сумеешь удрать обратно к Восточным улицам, Аладдин, – мрачно сказал он. Он практически улыбнулся, увидев изумление на лице парня. – О да, твой план мне известен. Но ты нарушил закон. И ты должен понести наказание.

– Ты что, правда отрубишь мне руку только за то, что я украл всего… один… кусок… хлеба? – спросил Аладдин. Он пытался выиграть время, медленно отступая боком и стараясь держаться так, чтобы фонтан оставался между ним и Расулом.

– Закон есть закон.

Сделав ложный выпад влево, Аладдин попытался метнуться вправо. Но Расула оказалось не так-то легко провести: его ятаган уже рассек воздух. Аладдин вовремя выгнулся, втянув живот, и увернулся от удара, но все же остаться совсем невредимым ему не удалось: по смуглой коже побежала тоненькая красная струйка. Аладдин зашипел от боли.

Расул стоял, глядя на него.

– Быть может, у тебя получится убедить судью проявить снисхождение. Возможно, он… учтет твои обстоятельства. Но это уже его работа. А моя работа – доставить тебя к нему.

– Правда? А я думал, твоя работа – объедаться пахлавой. Ты совсем растолстел и обленился, старина, – съязвил Аладдин.

Взревев от ярости, Расул со всей силы обрушил на него свой ятаган.

Аладдин сжался в комок и откатился в сторону. От мощного удара клинка по камням мостовой брызнули искры.

Вскочив, Аладдин ловко вскарабкался на ближайшую стену по хлипким скрипучим лесам, которые едва выдерживали его вес, а Расула бы точно не выдержали. Пока стражник с лютой досады сыпал проклятиями, Аладдин припустил во всю прыть, перескакивая с крыши на крышу, петляя, как заяц, и мчась вперед без всякого определенного плана. Сейчас он сосредоточился только на одном: как можно значительнее увеличить расстояние между собой и городским базаром. А там уже можно будет затаиться в каком-нибудь тихом, темном уголке Квартала Уличных Крыс.

Пронзительный визг у самого уха означал, что Абу наконец его догнал. Обезьянка запрыгнула на плечо Аладдина и покрепче вцепилась в его рубашку, пока парень пробирался через город, соблюдая всяческую осторожность – не покидая тени, бесшумно шмыгая в пустые дома с распахнутыми дверями и зияющими окнами.

Наконец, кажется, он нашел место, где можно было остановиться и перевести дух. Это был какой-то захламленный тупик, такой бесполезный и грязный, что его постепенно превратили в трущобную свалку. Городские уборщики никогда сюда не заглядывали, поэтому мусор нарастал грудами, в которых иногда рылись самые нищие из нищих, надеясь отыскать хоть что-нибудь полезное, не замеченное другими. Запах в этом тупике царил далеко не лучший, зато здесь было безопасно.

– Фью! Может, старина Расул с годами движется медленнее, зато он явно становится сообразительнее, – ворчливо признал Аладдин, отряхивая пыль со штанов и рубахи. – Ну а теперь, достопочтенный эфенди Абу, мы с тобой будем пировать.

Он уселся, привалившись спиной к стене, и наконец разломил кусок хлеба, протянув половину Абу, который жадно схватил его с возбужденными визгами.

Но едва Аладдин приготовился впиться в вожделенный кусок зубами, как какой-то невнятный звук в переулке заставил его замереть и насторожиться.

Он ожидал появления стражников.

Он был готов к новой погоне.

Но он оказался совершенно не готов увидеть двух маленьких, оборванных ребятишек – наверное, самых тощих во всей Аграбе. Они вздрогнули, испугавшись шума, который невольно устроили, подбираясь к куче мусора в надежде отыскать в ней хоть что-нибудь съедобное. А потом они заметили Аладдина. Нет, они не вцепились друг в друга, но встали поближе, словно чувствуя себя так более защищенными, и уставились на парня огромными темными глазами. Оба были до того исхудавшие, в таких бесформенных лохмотьях, что только при близком рассмотрении можно было заметить, что один из них – девочка.

– Эй, я вас не обижу. Вы выглядите знакомо. Мы раньше не встречались?

Дети молчали, опасливо пряча за спиной свою жалкую добычу – не то кости, не то дынные корки.

Уличные Крысы должны заботиться друг о друге. Эти слова, сказанные его матерью, вдруг всплыли в памяти Аладдина.

– Идите-ка сюда, – позвал он, медленно поднимаясь на ноги и стараясь не делать никаких резких движений. Он и сам знал, каково это – сжиматься от страха перед кем-то, кто крупнее, здоровее или старше тебя, и кто может причинить тебе боль или отобрать у тебя все, что пожелает. Он вытянул перед собой руки: одну с раскрытой ладонью, в знак мира, а другую – с зажатым в ней ломтем.

Ребятишки не могли отвести глаз от хлеба.

– Берите, – мягко сказал он.

Их не пришлось уговаривать. Девочка оказалась чуть посмелее: протянув худую ручку, она взяла хлеб, стараясь не хватать его слишком жадно. Потом еле слышно пробормотала «спасибо» и тут же разломила кусок пополам – точнее, почти пополам. Ту часть, что побольше, она сунула своему еще более щуплому братишке.

Абу с интересом наблюдал за ними, деловито жуя свою долю.

А Аладдин чувствовал, как от гнева в его горле набухает комок.

Сколько времени прошло с тех пор, как эти двое трущобных заморышей в последний раз наелись досыта или напились вволю хорошей, чистой воды? Он и сам жил точно так же, когда был ребенком. С тех пор ничего не изменилось. Султан так и посиживал в своем золоченом дворце, играя в глупые игрушки, а люди продолжали умирать от голода прямо на городских улицах. И ничто никогда не изменится, до тех пор, пока султан – или кто-нибудь еще – не очнется и не увидит, как страдает народ Аграбы.

Аладдин вздохнул, посадил Абу себе на плечо и медленно побрел домой – с пустым желудком, но тяжелым сердцем, полным гнева и безысходного отчаяния.