Текст книги "Проклятие Шалиона"

8

За банкетом по случаю приезда принца и принцессы последовал завтрак, потом обед, а вечером – еще один банкет, но уже с маскарадом. В дальнейшие дни количество поглощаемой королем и придворными еды не уменьшилось, а, наоборот, увеличилось! В самом начале Кэсерил думал: как же это печально, что король так растолстел! Теперь же он начал удивляться – как король вообще сохранил способность ходить? Правда, уменьшился поток подарков, которыми осыпали принца и принцессу все являвшиеся ко двору, и Кэсерил, составивший наконец полный их список, принялся прикидывать, кому какие из них передарить. Принцессе вменялось в обязанность быть щедрой.

На четвертое утро Кэсерила разбудил странный сон: он бежит по Зангре с полными пригоршнями драгоценных камней и боится, что не сможет их вовремя доставить в нужное место, при этом какая-то говорящая крыса постоянно указывает ему неверное направление. Потерев глаза и смахнув с ресниц остатки сна, он подумал, что причиной кошмара были либо вина из подвалов Орико, либо сласти с явным избытком миндальной пасты, после чего вспомнил, какие застолья ожидают его нынче, и, наконец – тот скудный рацион, который был у него и его гарнизона во время осады крепости Готоргет. Рассмеялся и выкатился из постели.

Кэсерил потряс туникой, которую носил накануне, и, расшнуровав рукав, вытащил оттуда полбулки хлеба, которую Бетрис велела ему там спрятать, когда во время вчерашнего пикника у реки на них вдруг обрушился дождь. А интересно, такие широкие рукава на одежде придворных как раз и предназначены для того, чтобы таскать еду с банкетов? Кэсерил, усмехнувшись, стянул ночную рубашку, надел панталоны и отправился умываться.

Робкое хлопанье крыльев за окном привлекло внимание Кэсерила. Он повернул голову и увидел на внешнем каменном карнизе одну из замковых ворон, которая сидела, внимательно на него глядя. Дважды прокаркав, ворона принялась издавать какие-то бормочущие звуки. Удивленный и озадаченный, Кэсерил отер лицо полотенцем, взял найденный в рукаве хлеб и, отломив кусок, приблизился к окну. Если это одна из прирученных птиц, она может взять хлеб прямо из его рук.

Похоже, ворона увидела хлеб, потому что при приближении Кэсерила никуда не улетела. Он протянул ей кусок. Сияющая черным опереньем птицы некоторое время изучала человека, после чего быстро выхватила хлеб из его пальцев. Жесткий клюв ущипнул кожу, хотя и не поранил, а потому Кэсерил сдержался и не отдернул руку. Птица отряхнулась, расправила крылья, потянулась, опять что-то пробормотала и дважды каркнула, наполнив резким звуком маленькую комнату Кэсерила.

– Ты должна говорить не «Кар-кар», – сказал Кэсерил, – а «Кэс-Кэс».

Конечно, он просто развлекался и одновременно развлекал птицу, обучая ее шалионскому наречию: произнося свое имя, имитировал птичий акцент. Но, увы, несмотря на обильные подношения в виде новых кусков хлеба, шалионский вороне давался еще хуже, чем дартаканский – принцессе Изелль.

Стук в дверь прервал его педагогические усилия, и он спросил:

– Кто там?

Дверь открылась. Ворона захлопала крыльями и, оттолкнувшись от карниза, полетела. Кэсерил проследил, как она, вначале спикировав вниз, поднялась, воспользовавшись порывом утреннего ветра, дующего вдоль стен замка.

– Милорд ди Кэсерил, при… – голос оборвался. Кэсерил отошел от окна и, повернувшись, увидел ошеломленное лицо пажа, стоящего в проходе двери. Кэсерил с досадой вспомнил, что так и не успел надеть тунику.

– Слушаю тебя, мальчик! – сказал Кэсерил и, не торопясь, надел, предварительно встряхнув, свою тунику. – Что ты хочешь сказать?

Он совсем не собирался выслушивать комментарии мальчика по поводу своей исполосованной спины и дал это понять суровым тоном.

Паж сглотнул и начал заново:

– Милорд Кэсерил! Принцесса Изелль просит вас прибыть к ней непосредственно после завтрака.

– Спасибо! – кивнул головой Кэсерил, и паж выкатился из комнаты.

Утренний поход, сопровождать в который принцессу должен был Кэсерил, был всего лишь прогулкой в зверинец, которую давно обещал сестре король. Орико сам взялся провести эту экскурсию. Войдя в зеленый зал, Кэсерил обнаружил короля, дремлющего после завтрака. Проснувшись, Орико потер лоб, словно он болел. Сбросив с туники крошки, он подхватил стоящую у его ног сумку и повел Изелль, Бетрис и Кэсерила из замковых ворот через сад.

У конюшен они встретили Тейдеса, вокруг которого формировалась партия охотников. Мальчик просил об этом развлечении с первого дня, когда только приехал в Зангру. Просьбу принца взялся выполнить лорд Дондо, который возглавил команду, состоявшую из полудюжины придворных, группы грумов и загонщиков, трех свор собак и, наконец, ди Санды. Сидя на спине гнедого коня, Тейдес радостно приветствовал сестру и брата-короля.

– Лорд Дондо говорит, что на кабана идти еще рановато – лист не упал, – сообщил он. – Но нам может и повезти.

Грум, сидевший на коне рядом с принцем, был нагружен изрядным арсеналом всевозможного оружия, включавшим новый лук и копье на кабана. Изелль, которую на охоту не пригласили, смотрела на приготовления с некоторой завистью.

Ди Санда удовлетворенно улыбался – насколько он вообще мог быть удовлетворен в такой ситуации. Наконец лорд Дондо гикнул, и блестящая кавалькада быстрой рысью выехала со двора. Кэсерил смотрел им вслед и не мог понять, отчего ему так грустно смотреть на эту красивую череду коней и блестящих всадников, которые составляли столь живописную картину на фоне осенней природы. Наконец он понял: ни одному из спутников Тейдеса не было меньше тридцати лет, а значит, ни одному из них не хотелось стать Тейдесу просто другом; каждый преследовал какой-то интерес. Если бы у этих царедворцев были бы хоть какие-нибудь мозги, они позвали бы с собой своих сыновей и дали бы природе решать все дела обычным чередом. Нет, конечно, в этом случае тоже могло все пойти не так, но все-таки…

Обойдя конюшни, Орико и его спутники вошли в здание зверинца. Там они нашли грума Умегата, заранее предупрежденного о визите короля и его сестры. Грум стоял у открытых ворот зверинца, склонив голову с косичками в почтительном поклоне.

– Это Умегат! – представил грума сестре король. – Управляется с моим зверинцем. Рокнариец, но хороший человек.

В глазах Изелль мелькнуло беспокойство, но она подавила его и, кивнув груму, на хорошем придворном рокнарийском сказала:

– Да будет благословен всеми Святыми день твой, Умегат!

Как отметил Кэсерил, грамматически она выразилась не очень точно: в таких формах господин говорит с воином, но не со слугой.

Глаза Умегата расширились, а голова склонилась еще ниже, и он ответил на чистейшем диалекте Архипелага, в грамматических формах, с которыми рабы обращаются к господам:

– Да благословят и ваш день все Святые, моя госпожа!

Кэсерил внимательно посмотрел на грума. Тот явно не был полукровкой, выросшим и воспитанным в Шалионе. Интересно, какими извилистыми путями жизнь привела его сюда, в зверинец короля Шалиона? Желая удовлетворить свой интерес, Кэсерил обратился к нему в формах, которые один слуга, повыше положением, использует по отношению к другому, положением ниже:

– Далеко же тебя забросило от дома, Умегат!

По губам грума пробежала легкая улыбка.

– У вас хороший слух, мой господин, – сказал он. – В Шалионе это редкость.

– Лорд ди Кэсерил – мой наставник! – с удовольствием вставила словцо Изелль.

– Вам повезло с учителем, моя госпожа, но…

И, повернувшись к Кэсерилу, он, сменив тональность (раб обратился к ученому, в гораздо более вежливой форме, чем обращение раба к хозяину), сказал:

– Шалион стал моим домом, Ваша Мудрость!

– Давай же покажем сестре моих питомцев, – вторгся в разговор Орико, которому надоели научные прения его слуги и наставника принцессы. Он приоткрыл льняной узелок, который держал в руках, и заговорщицки ухмыльнулся.

– Вот, – сказал он, – стащил со стола соты с медом. Для медведей. Нужно поскорее отдать им, а то весь на меня вытечет.

Умегат улыбнулся и повел их внутрь прохладного здания зверинца.

Помещение было гораздо более чистым и ухоженным, чем накануне, – даже чище и ухоженнее, чем банкетные залы короля. Орико извинился и нырнул в одну из двух медвежьих клеток. Медведь, спавший там, проснулся и сел. Король присел напротив, на ворох гладкой блестящей соломы, и некоторое время зверь и человек внимательно рассматривали друг друга, причем формами своими медведь и Орико были весьма похожи. Орико вновь раскрыл узелок и разломил на две половины большой кусок медовых сотов. Медведь шумно принюхался, после чего, потянувшись носом к королю, принялся облизывать его пальцы длинным розовым языком. Изелль и Бетрис были поражены красотой гладкого медвежьего меха, но ни одна из них не рискнула присоединиться к королю в клетке.

Умегат провел их к менее опасным, травоядным козам и козлам, и дамы с удовольствием вошли в загон, где принялись гладить нежную шерсть животных и говорить, как красивы их влажные карие глаза и нежные веки. Умегат сообщил дамам, что этих козочек зовут веллами, привезли их откуда-то с севера, из мест, находящихся далеко за Архипелагом, после чего дал им несколько морковок, которые и были скормлены козочкам под попискивание и нежное хихиканье гостей и, к общему удовольствию, людей и животины. Изелль отерла о юбку руку, испачканную слюной веллы, и все под предводительством Умегата отправились к вольеру. Орико же, задержавшийся с медведями, вяло махнул им рукой, предлагая пока обойтись без него.

Черная тень скользнула в темноту коридора снаружи, из двора, залитого солнечным светом и с хлопаньем крыльев и невнятным бормотанием уселась Кэсерилу на плечо. От неожиданности он отпрянул и едва не выскочил из собственных башмаков. Повернув голову, он увидел ту самую ворону, что прилетала утром на его окно – он узнал ее по парочке отсутствующих на хвосте перьев. Ворона уцепилась за плечо Кэсерила и произнесла:

– Кэс! Кэс!

Кэсерил рассмеялся.

– Ты вовремя, глупая птица! Но теперь тебе от меня никакого толку! Хлеба у меня здесь нет!

Он дернул плечом, намереваясь согнать ворону, но та, крепко уцепившись, прокричала в самое его ухо – так, что он поморщился:

– Кэс! Кэс!

Бетрис рассмеялась, удивленная:

– Так это ваш друг, лорд Кэс?

– Утром прилетела на мое окно. Я решил научить ее произносить мое имя. Попробовал, но не думал, что у меня получиться.

– Кэс! Кэс! – не унималась птица.

– Прошу вас, уделяйте больше внимания своему дартаканскому, моя госпожа! – обратился Кэсерил к птице, улыбаясь. – А теперь, сэр ди Ворона, отправляйтесь прочь. Поищите себе рыбу, которую оглушило в водопаде, или дохлую овцу, или еще что-нибудь…

Он вновь попытался сбросить ворону с плеча, но та упрямо держалась за ткань его туники.

– Какие жадные птицы, эти замковые вороны! – проговорил Кэсерил. – Их деревенские сестры сами ищут себе еду, а эти ленивицы ждут, что лакомый кусочек им кто-то принесет и положит в клюв.

– Это точно! – проговорил Умегат с ехидной улыбкой. – Вороны замка Зангра – настоящие придворные в мире ворон!

Кэсерил проглотил приступ смеха и бросил внимательный взгляд на этого безупречного рокнарийского (экс-рокнарийского) грума. Ну что ж, если Умегат проработал здесь достаточно долго, у него было время понять законы придворной жизни.

– Будь ты хоть чуточку покрасивее, цены бы тебе не было, – сказал Кэсерил и вновь попытался сбросить ворону с плеча, но та, взмахнув крыльями, взлетела и уселась ему на макушку, вцепившись когтями в волосы.

– Кэсерил! – прокаркала она со своего нового насеста.

– Вы действительно знаток языков и отличный учитель, милорд ди Кэсерил! – широко улыбнулся Умегат, после чего, обратившись к вороне, уверил ее:

– Все тебя отлично слышат. И я слышу тоже.

И, повернувшись к Кэсерилу, предложил:

– Если вы опустите голову, милорд, я попытаюсь снять вашего пассажира.

Кэсерил так и поступил.

Мурлыча себе под нос что-то по-рокнарийски, Умегат убедил птицу перепрыгнуть ему на руку, после чего отнес ее к дверям и, махнув рукой, отправил в воздух. Ворона захлопала крыльями, закаркала (на этот раз в более традиционной форме) и улетела.

Наконец они дошли до вольера, где оказалось, что Изелль не менее популярна у маленьких ярких птичек, живущих там, чем Кэсерил – у ворон. Крохотные птахи карабкались по рукавам принцессы, и Умегат показал Изелль, как можно заставить эти маленькие существа брать корм прямо из губ кормящего.

Затем они перешли к более крупным птицам. Те сидели на насестах, важно поглядывая на гостей. Бетрис понравилась одна – большая, зеленая, с желтой грудкой и рубиновым горлышком. Она постукивала своим толстым желтым клювом, переваливалась с боку на бок и высовывала длинный черный язык.

– Это наше недавнее приобретение, – пояснил Умегат. – Похоже, жизнь у него была непроста. Он достаточно хорошо приручен, но мы потратили какое-то время, чтобы его успокоить.

– Он знает какие-нибудь слова? – спросила Бетрис.

– Да, – ответил Умегат. – Но только неприличные. Правда, к счастью, по-рокнарийски. Мне кажется, раньше он принадлежал какому-нибудь моряку. Этой весной нам его привез с севера марч ди Джиронал, в качестве военного трофея.

Слухи об этой неудачной кампании дошли и до Валенды. А может, сам Умегат тоже относится к числу военных трофеев?

Кэсерил сказал сухо:

– Невысокая плата за три города и контроль над проходом в горах.

– Лорд Джиронал привез гораздо больше, – проговорил Умегат. – Его обоз проходил через городские ворота почти час.

– У нас тоже есть медленные мулы, – произнес Кэсерил. – Шалион в этой плохо задуманной операции потерял гораздо больше, чем приобрел лорд ди Джиронал.

Изелль встревоженно посмотрела на Кэсерила.

– А разве мы не победили? – спросила она.

– Что считать победой? Мы и рокнарийцы бодались за эти земли несколько десятилетий. Раньше это были замечательные места. Теперь там – пустыня. Сады, оливковые рощи, виноградники – все сожжено; фермы брошены, потерявшие хозяев животные либо одичали, либо умерли с голода. Страну богатой делает не война, а мир! Война просто перераспределяет собственность – от слабого к сильному. Что еще хуже, так это то, что купленное кровью продается за деньги.

Подумав, он добавил с горечью в голосе:

– Ваш дед, король Фонза, оплатил Готоргет кровью своих сыновей. А марч ди Джиронал продал эту крепость за триста тысяч роялов. Чудесное превращение – кровь, пролитая одним человеком, превращается в золото, полученное другим. Небывалая алхимия.

– И что, на севере вообще не может быть мира? – спросила Бетрис, обеспокоенная необычной страстностью, с которой Кэсерил произнес эти слова.

Тот пожал плечами.

– Нет, пока кто-то будет получать с этого прибыль. Рокнарийцы играют в ту же игру. Они тоже торгуют кровью.

– Нужно просто победить в войне, и тогда все закончится, – задумчиво сказала Изелль.

– Увы, это почти неисполнимая мечта! – вздохнул Кэсерил. – Это случится только в том случае, если король сделает так, чтобы лорды не заметили, что теряют источники своего дохода. С другой стороны, один Шалион не сможет одолеть союз пяти рокнарийских королевств. Даже чудо не поможет! Но даже если это и осуществится, нам не удержать побережье, потому что нет у нас ни опыта, ни соответствующих сил. Вот если бы объединились все королевства, которые исповедуют культ пяти Богов, если бы во главе этого союза встал по-настоящему целеустремленный и сильный король, тогда, может быть, мы смогли бы победить. Но война длилась бы время жизни целого поколения, и мы потеряли бы огромное количество людей, нервов и средств.

Медленно, тщательно подбирая слова, Изелль сказала:

– Но это лучше, чем постоянная война. Она же изнуряет человека куда как тяжелее, а кровь и силы из нас высасывает по капле. Если напрячься однажды, результатом будет мир на все времена.

– Увы, – покачал головой Кэсерил. – Нет у нас человека, наделенного достаточной прозорливостью, силой и волей. Король Браджара – старый пьяница, который не может толком разобраться со своими придворными дамами, ибранский Лис полностью поглощен разборками с сыном, Шалион…

И Кэсерил запнулся, осознав, что чувства слишком увлекли его, а его откровенные мнения относительно политики могут быть восприняты неоднозначно.

– Тейдес! – начала Изелль, глубоко вздохнув. – Может быть, в этом и состоит предназначение Тейдеса. И когда он станет мужчиной…

Не каждому Кэсерил пожелал бы такой судьбы, но, как ему виделось, у мальчика были определенные задатки военного вождя – важно было в течение нескольких ближайших лет сформировать их и сфокусировать на определенной цели.

– Завоевание – не единственный способ объединить народы, – заявила Бетрис. – Есть еще брак.

– Да, но никто не сможет жениться или выйти замуж сразу за пять рокнарийских королевств, – сказала Изелль, наморщив носик. – По крайней мере, одновременно.

Зеленая птица, которой, вероятно, надоело, что пришедшие к ней в гости люди о ней забыли и болтают о своих глупых делах, вдруг разразилась по-рокнарийски длинной фразой, состоящей из непристойностей и ругательств. Да, подумал Кэсерил, это действительно птичка, когда-то принадлежавшая моряку. Хозяину галеры. Умегат сухо усмехнулся, услышав, как Кэсерил непроизвольно хмыкнул, и обратил внимание на девушек, которые, услышав разухабистую тираду невоспитанной птицы, поджали губы, покраснели и, посмотрев друг на друга, едва устояли на ногах. Умегат протянул руку и надел на голову похабника кожаный колпачок.

– Спокойной ночи, мой зеленый друг, – сказал он. – Мне кажется, ты еще не готов вращаться в приличном обществе. Может быть, лорд ди Кэсерил научит тебя и придворному рокнарийскому!

Кэсерил подумал, что Умегат и сам способен кого угодно научить изысканному обращению, но внимание его отвлекли удивительно быстрые шаги, послышавшиеся от дверей вольера, и, обернувшись, он увидел короля, который, отирая о штаны руки, испачканные медвежьей слюной, радостно улыбался. Да, комендант, с коим Кэсерил познакомился в день их приезда, был прав: зверинец доставлял королю немалое утешение. Может быть, даже единственное. Взгляд его был ясен, кожа щек вновь обрела цвет, а лицо рассталось с выражением смертельной усталости, поселившемся на лице короля сразу после завтрака.

– Вы просто обязаны посмотреть моих кошек! – сказал король дамам, и все они отправились по коридору к клеткам. В одной из них сидела парочка изящных золотистых рысей с кисточками на ушах – их привезли с юга Шалиона, с гор. Дальше содержался в отдельной клетке горный барс-альбинос; его уши тоже украшали кисточки, но – черные. Еще дальше по коридору жили те, кого Умегат назвал песчаными лисицами с Архипелага, – поджарые звери, напоминающие маленьких волков, но с огромными треугольными ушами и циничным взглядом зеленых глаз.

Наконец, весь горя нетерпением, Орико подошел к своему любимцу, леопарду. Выведенный из клетки на серебряной цепи, зверь тут же принялся тереться о ноги короля, одновременно издавая глухие мурлыкающие звуки. Кэсерил затаил дыхание, когда, поощряемая братом, принцесса Изелль склонилась к леопарду и принялась гладить его, при этом лицо ее оказалось в нескольких дюймах от мощных челюстей хищника. Кэсерил внимательно вглядывался, но так и не увидел в глазах кошки хоть какой-нибудь намек на дружеское расположение, хотя леопард и полуприкрыл веки, а ноздри его дрожали – зверь явно наслаждался тем, как принцесса почесывала его под мордой и за ушами, как гладила своей мягкой ладонью густую и плотную пятнистую шерсть на спине и боках. Когда же над леопардом склонился сам Кэсерил, зверь издал негромкий басовитый рык, явно давая понять, что не всех собирается считать друзьями, а потому Кэсерил решил не вольничать со зверем и предусмотрительно убрал руки за спину.

Королю нужно было остаться и поговорить с грумом, а потому Кэсерил один повел дам к воротам Зангры. По пути они обсуждали зверей и птиц, пытаясь решить, что же самого интересного они увидели.

– А на ваш взгляд, кто там был самым любопытным существом? – спросила Кэсерила Бетрис.

Кэсерилу потребовалось мгновение, чтобы сообразить, и он ответил определенно:

– Умегат.

Бетрис уже открыла рот, чтобы отчитать Кэсерила за легкомыслие, но принцесса бросила на кастиллара пристальный взгляд, и она промолчала. В задумчивости они прошли весь путь до ворот замка.

Дни становились короче, а ночи длиннее; осень вступала в свои права. Но обитатели Зангры не чувствовали себя обделяемыми – ночной мрак не страшен, если у тебя в избытке свечи, еда и питье, если дом твой полон гостей и веселья. Придворные короля Орико состязались в том, кто предложит развлечения поинтереснее, и не скупились, щедро тратя деньги и идеи. Тейдес и Изелль были ослеплены окружавшими их роскошью и великолепием. Впрочем, Изелль, к счастью, в меньшей степени, чем брат: ловя мимоходом брошенные Кэсерилом замечания, она научилась видеть в словах окружающих скрытые значения и смыслы, разоблачать намерения, просчитывать цели и средства.

Тейдес, как и предполагал Кэсерил, скоро переел удовольствий придворной жизни. Между ним и его наставником все чаще вспыхивали стычки – ди Санда пытался восстановить порядок, который определял жизнь принца в замке провинкары Баосии, а тот все больше отбивался от рук. Даже Изелль начала беспокоиться по поводу напряжения, которое все росло в отношениях между ее братом и его наставником, что Кэсерил быстро понял, когда Бетрис, словно невзначай, остановила его возле окна, глядящего на слияние текущих через Кардегосс рек.

После ничего не значащих замечаний по поводу погоды и охоты Бетрис быстро перешла к делу, которое и заставило ее встретиться с наставником принцессы.

– Что это за ужасная ссора была вчера вечером у принца и бедного ди Санды в вашем коридоре? – спросила она негромко, но внятно. – Мы слышали шум и крики не только через окна, но и через пол.

– Гм… – начал было Кэсерил, но осекся.

Ох уж эти девицы! Лучше было бы, конечно, если бы Изелль послала к нему Нан ди Врит. Конечно, эта разумная, с приличным жизненным опытом вдова прекрасно понимает, что происходит, и с ней можно говорить прямо. А лучше уж действительно говорить прямо, чтобы тебя верно поняли. Хотя, в конце концов, Бетрис – не ребенок и сама может решить, какую часть сведений и как донести до ушей Изелль.

– Дондо ди Джиронал купил и притащил в постель Тейдеса какую-то девицу, а ди Санда ее вышвырнул. Тейдес рассвирепел.

Да, рассвирепел, хотя, конечно, и смущен был сверх меры, а потом, когда девицу выставили, почувствовал облегчение, стал искать утешения в вине и, увы, перепил. Вот они, утехи деревенской жизни!

– Вот как?

Бетрис была несколько ошарашена, хотя и не слишком сильно, с облегчением понял Кэсерил.

– Вот как… – повторила она.

Впав на несколько мгновений в задумчивое молчание, она смотрела на золотые поля, простиравшиеся за рекой вдоль уходящей к горизонту равнины. Урожай уже почти собрали. Бетрис прикусила нижнюю губу и посмотрела в глаза Кэсерилу с выражением глубокой озабоченности на лице.

– А вам не кажется… не кажется, – начала она, – что есть нечто странное и противоестественное в том, насколько цепко сорокалетний мужчина ухватился за рукав четырнадцатилетнего юноши?

– Просто за рукав юноши? Это действительно было бы странно. Но это рукав не просто юноши, а принца, рукав будущего короля, человека, который будет раздавать должности, блага, посылать на войну, казнить и миловать. Уверяю вас, если бы лорд Дондо отцепился от рукава принца, к нему сразу бы прицепилось человека три-четыре. Что тут важно, так это сама манера, сами формы…

Бетрис с отвращением поджала губы.

– Продажная девица! Какая гадость. А лорд Дондо… это то, что называют сводник?

– Есть более грубые и точные слова. Беда в том, что Тейдес еще даже не стоит на пороге мужской жизни, а мужчина, так или иначе, должен каким-то образом научиться…

– Разве для этого недостаточно брачной ночи? Мы все обязаны научиться этому именно тогда.

– Мужчины обычно… женятся позже, – начал было он, но осекся, поняв, что лучше ему не вести этих разговоров. К тому же не такой уж он и знаток этих дел – сам он был посвящен в них достаточно поздно. – У молодого мужчины обычно есть друг, брат или, в конце концов, отец, который мог бы объяснить… ну, как все происходит. Ну, с дамами. Только вот Дондо ди Джиронал на эту роль не подходит.

Бетрис нахмурилась.

– У Тейдеса никого нет, – покачала она головой. – Ну, может быть, за исключением короля Орико, который ему и как брат, и, в известной степени, заменяет отца.

Глаза их встретились, и Кэсерил понял, что ему совсем не обязательно вслух произносить: Но не в том смысле, в котором это необходимо.

Она же добавила, подумав:

– А ди Санду я и представить себе не могу…

Кэсерил усмехнулся.

– Бедный Тейдес! И я не могу представить ди Санду…

Поколебавшись мгновение, он добавил:

– Дурацкий возраст. Если бы Тейдес все это время жил при дворе, он бы привык к подобной атмосфере и на него это не произвело бы… особого впечатления. Или, наоборот, если бы приехал сюда уже более взрослым, с установившимся характером и сложившимися представлениями о жизни. Конечно, двор опасен для человека в любом возрасте – своими соблазнами, своей вкрадчивой привлекательностью. Тут есть от чего голову потерять, особенно если тебя сходу бросают в этот водоворот. И тем не менее, если Тейдесу суждено стать преемником Орико, нужно его к этому готовить. Чтобы умел разумно балансировать между удовольствиями придворной жизни и своими обязанностями монарха.

– Но кто же станет его готовить? Я не вижу никого… подходящего. Ди Санда пытается, отчаянно пытается, но…

– Но у него не хватает сил и средств, – закончил Кэсерил за Бетрис. – В этом и причина всех бед.

Нахмурившись, он напряженно думал.

– В замке провинкары, – продолжил он, – за всеми усилиями ди Санды стояли ее власть, сила и авторитет. Здесь, в Кардегоссе, эту роль должен был бы взять на себя король Орико; но ему на все наплевать, а потому ди Санда и бьется один на один с этими неподъемными проблемами.

– А при дворе… – задумчиво произнесла Бетрис, пытаясь оформить мысли, которые раньше не могли ее занимать, – разве при дворе нет некоего центра, допустим, человека, который…

Кэсерил вздохнул и сказал:

– Хорошо организованный двор всегда имеет этот центр – человека, который играет роль морального авторитета. Если это не король, тогда это королева. Одним словом, тот, кто – как наша провинкара – задает тон, поддерживает стандарты. Орико…

Он не хотел сказать слаб, не хотел сказать болен, но и нужного слова не нашел.

– …а королева Сара…

Сара вообще казалась Кэсерилу неким призраком, бледным и ускользающим, почти невидимым.

– …тоже ничего не далает. Кто остается? Канцлер ди Джиронал. Но он слишком поглощен заботами государства и даже не думает о том, чтобы как-то сдерживать своего брата. А, может, и не собирается делать это.

Глаза Бетрис пристально смотрели в его лицо.

– Вы хотите сказать, что канцлер поощряет Дондо?

Кэсерил тронул пальцем губы и едва слышно произнес:

– Помните шутку Умегата про зангрийских придворных ворон? А вы видели когда-нибудь, как пара ворон грабит чужие гнезда? Одна отвлекает родителей, а другая тащит яйца или птенцов.

И закончил – тоном сухим и безличным:

– К счастью, большинство местных придворных не так умны, как замковые вороны.

Бетрис тяжело вздохнула.

– Я даже не уверена, что Тейдес понимает, ради чего это все делается, – сказала она.

– А я боюсь, что ди Санда, при всей его крайней озабоченности, не объяснил принцу прямо, что здесь к чему и как понимать лесть и знаки внимания, в море которых он сейчас купается.

– Но Изелль-то вы объясняете это, все время! – напомнила ему Бетрис. – Вы говорите: понаблюдайте за этим человеком, посмотрите, что он сделает, попытайтесь понять, что за всем этим стоит. Вы повторяете это по многу раз, и наконец мы начинаем все понимать и сами. Почему ди Санда не может таким же образом говорить с принцем?

– У него другая история! Эти стаи придворных, слава Богам, не охотятся на Изелль так же настойчиво, как на Тейдеса. Они же понимают, что принцессу выдадут замуж и увезут из Кардегосса, а может быть, и вообще из Шалиона. Она для них не является добычей. А принц – вполне!

На этом полунамеке, которое не удовлетворило ни его, ни ее, они вынуждены были расстаться, но Кэсерил, по крайней мере, был рад, что девушки начинают понимать скрытые опасности придворной жизни. Вечный праздник, который, казалось, царит в стенах замка, мог соблазнить и опьянить неподготовленный рассудок, как соблазнял и опьянял тело. Для многих придворных – как мужчин, так и женщин, – жизнь при дворе казалась какой-то невинной, радостной, хотя и дорогой игрой. Для других – зашифрованным сообщением, гораздо более серьезным и смертоносным, чем дуэль. Чтобы оставаться на ногах, ты просто обязан был понять, что представляют собой игроки, а что – игра, в которую они играют. Дондо ди Джиронал был главным игроком на поле, хотя и трудно было сказать, самостоятелен ли он в своих ходах, или же все то, что он делает, определяет его брат. Определяет или хотя бы разрешает. Думать так – значит гарантировать себе известную безопасность, поскольку, вероятно, так оно на самом деле и есть. А кто знает, тот защищен.

Как бы скептически ни относился Кэсерил к нравам, царившим при дворе, он должен был признать, что замковые музыканты были превосходны. Так думал он в самом начале очередного танцевального вечера, готовясь слушать искусных мастеров придворной музыки. Если у королевы Сары и было утешение, подобное тому, которому предавался в своем зверинце ее муж, то это, конечно, были ее менестрели и певцы. Она никогда не танцевала, редко улыбалась, но не пропускала праздников, где играла музыка. Там она либо сидела рядом со своим спящим супругом, либо, если он рано отправлялся в постель, устраивалась со своими фрейлинами на задрапированной галерее напротив сцены. Кэсерил понимал эту тягу королевы; его и самого радовала и утешала музыка, и он не без удовольствия вслушивался в ее гармонии, когда, прислонившись к стене, отбивал носком башмака такт за тактом и наблюдал за тем, как его дамы отплясывали на полированном деревянном полу.

Музыканты и танцоры остановились, чтобы перевести дух после очередного быстрого танца, и Кэсерил присоединился к аплодисментам, которые раздались из-за королевской ширмы и были подхвачены залом. И тут рядом с ним прозвучал голос, услышать который он никак не ожидал:

– Кэсерил! Теперь-то ты выглядишь совсем как в старые времена.

– Палли!