Текст книги "Свободная. Знакомство, свидания, секс и новая жизнь после развода"

Глава 8. Объятие не решает проблемы

Его контакт я сохраняю в телефоне под именем Джен. Так зовут мою сестру и нескольких друзей. Надеюсь, когда его сообщения будут высвечиваться на экране, дети ничего не заподозрят. Я пока не готова объявить, что хожу на свидания, но, делая это втайне, чувствую себя правонарушительницей. Я запуталась в своих отношениях с Майклом, с каждым новым летним днем отдаляюсь от него все дальше и дальше, но порвать окончательно не желаю. Если дети узнают, что я встречаюсь с другими, то примут это за последнее слово о нашем будущем. Учитывая мою собственную нерешительность, меньше всего мне хотелось бы, чтобы к этому примешались еще и их чувства.

Словно в бегах, постоянно теперь нуждаясь в движении, я увожу Джорджию на несколько дней в Пенсильванию, чтобы навестить наших друзей в их домике у озера. Мне всегда было чем заняться: возиться с выпечкой, творческими проектами или наводить порядок в шкафах. Уверяю, что люблю посидеть с хорошей книгой, но, имея такую возможность, редко позволяю себе расслабиться. Сейчас я как будто на спидах. Во время чтения мои глаза бесцельно сканируют текст, не впитывая слова, и я берусь за книгу лишь затем, чтобы бросить ее уже через несколько страниц. Если сижу неподвижно, то занимаю себя сбивающими с толку мыслями о своем прошлом и безответными вопросами о будущем. Мой разум находится в постоянном, неприятном состоянии перегрузки.

Однажды вечером, уложив детей спать, мы отдыхаем в гостиной моей подруги Александры с бутылкой игристого, и я интересуюсь у ее восьмидесятилетней мамы, как она познакомилась со своим мужем пятьдесят лет назад. Он недавно ушел из жизни после долгой болезни, и, думаю, ей будет полезно вспомнить времена, когда он был молод и здоров.

– Я жила в ветхой каморке на Сент-Маркс-Плейс, и однажды мне повстречался парнишка: он уронил продукты в коридоре. Они предназначались для его друга, но шел ливень, пакет намок и порвался. Друга дома не было, но парень не мог просто так оставить продукты в коридоре, поэтому отдал мне. Между нами завязался разговор, и он пригласил меня на вечеринку к приятелю – художнику Стефену. Тот жил в центре города со своей девушкой. И я пошла, там была интересная компания художников и писателей, которые постоянно устраивали вечеринки. За несколько месяцев я очень с ними сблизилась. Однажды в дверь громко постучали. Я открыла: Стефен с несчастным видом буквально ворвался и выпалил, что не может ждать ни минуты, потому что влюбился в меня. Я тоже была влюблена в него, но он жил со своей девушкой, с которой мы сдружились. Он сказал, что должен быть со мной и поедет к себе за вещами.

Я с грустью думаю о безымянной подруге. Мне ли не знать, каково это, когда любовь, на которую ты рассчитываешь, перенаправляется к другой женщине.

– Чтобы провести с вами ночь или сразу переехать? – уточняю я.

– Чтобы переехать: он больше не мог оставаться со своей девушкой, рассказав ей обо мне. Поэтому и отправился в город, – продолжает она.

– Погодите, то есть он приходит, признается вам в любви, вы отвечаете «да», и он просто уходит? – спрашиваю ее.

– Да, получается так, – говорит она.

– Вы не переспали с ним? Мужчина появляется у вас на пороге, вы признаетесь друг другу в своих чувствах, и всё? – сомневаюсь я.

– Может, и переспали, – задумчиво отвечает она. Мы с Александрой взвизгиваем от смеха. Я уточняю, скромничает ли она или действительно не может припомнить.

– Ну ладно, ладно, мы переспали. Но потом он ушел и должен был сразу вернуться, но не вернулся. Его не было несколько часов. Я сникла, но возможности связаться с ним не было: я не могла ему позвонить. Я подумала, что он решил остаться со своей девушкой. Но в конце концов он объявился, и знаете, где он был? – спрашивает она.

– Собирал на улице вещи после того, как девушка выбросила их из окна? – предполагаю я.

– Нет. Он зашел в бар, чтобы посмотреть Суперкубок. Его тогда проводили впервые, крупное событие. Как только Суперкубок закончился, он сразу пришел, – торжествующе говорит она.

Если не обращать внимания на мое сострадание к брошенной девушке, то я просто очарована историей, ее страстью и пылом. Удивительно, что этой женщине запомнился не секс, а совсем другие моменты. Ее поразило внезапное признание в любви, когда они объяснились в чувствах, пусть это и причинило душевную боль третьей стороне. Я делаю вывод: в каждой истории любви есть секс, но говорить о нем открыто не принято. Люди расспрашивают друг друга, как познакомились или когда осознали, что любовь навсегда. Но не интересуются, каким был секс – взрывным или тоскливым, волнующим или разочаровывающим. Он – неотъемлемая часть любых близких отношений, так почему же мы не обсуждаем его так же свободно, как чувства? Я хочу не только заниматься сексом, но и говорить о нем. Хочу понять его, разобраться, в чем его сила и слабость, чем он подпитывается и что значит для других людей.

* * *

Вернувшись из Пенсильвании, я отправляюсь с Джорджией на заправку у трассы. Там дожидается Майкл: они собираются провести выходные на пляже. На полпути звонит телефон, на экране международный код. Отвечаю с чувством страха: это кто-то из лагеря Хадсона в Израиле, и он сообщает мне, что я должна организовать немедленный отъезд сына, потому что его поймали с марихуаной. Он сознался, что курил каждый день с момента приезда. Если хочу обойтись без полиции, то должна сделать все, чтобы Хадсон и два его приятеля, с которыми он отправился в лагерь, немедленно покинули территорию – фактически прямо сейчас, пока не наступила ночь, поскольку там уже десять вечера.

Пообещав перезвонить в течение часа, кладу трубку. Джорджия с заднего сиденья тут же засыпает меня вопросами. Что случилось с Хадсоном? Что он там курит? Куда он собирается ехать? Все утрясется? Он в беде? Я срываюсь на нее и требую, чтобы она помолчала, пока не доедем до заправки. Знаю, что надо рассказать Майклу, но медлю. Все пять месяцев, что Хадсон не общался с ним, Майкл злился, считая, что я настраиваю сына против него, не отпускаю парня к отцу и не хочу, чтобы они проводили время вместе. Вообще-то я веду себя более чем справедливо. Не рассказываю детям ничего плохого о Майкле и поощряю их встречи с ним. Объясняю, что они должны поддерживать с ним отношения. Ни к чему доказывать преданность мне, порывая с отцом. Дейзи и Хадсон жалуются, что я перехожу все границы: они будут общаться с ним, когда почувствуют себя готовыми, вот только это произойдет не скоро. Не я развалила семью, и не в моих силах это исправить. Я делаю все возможное, чтобы держать себя в руках, но последняя новость подтверждает мою несостоятельность: у меня нет ни авторитета, ни контроля, и я не справляюсь с воспитанием собственных детей.

Отправляю Джорджию в машину Майкла, чтобы поговорить с ним наедине. С дрожью в голосе и слезами рассказываю ему о телефонном звонке.

– Мне очень жаль, – с сочувствием говорит он. – Можно тебя обнять?

– Обнять? – резко бросаю в него это слово, словно оно превратилось в гранату. – Какое еще гребаное объятие? Мне нужен второй родитель и партнер. Мне нужен муж, а моим детям – отец. Мне нужен ты, но тот, кем ты был раньше. Мне никогда не было так одиноко. Что мне точно не нужно, так это гребаное объятие. – С этими словами я прыгаю в машину и мчусь домой одна.

Снова звонит директор лагеря. Обычно я вежлива и учтива, но и в аду не найдется фурии страшнее, чем отвергнутая женщина! Остатки самообладания, за которые я хоть как-то цеплялась, утрачены. Я построила хрупкий, шаткий карточный домик, который рушится у меня на глазах. Мне нечего предъявить этому директору – только разбитое сердце, проблемного сына и мужа, который изменился до неузнаваемости. Я презрительно усмехаюсь, что он перебарщивает: Хадсона поймали с марихуаной, а не с пистолетом. Требую немедленно передать трубку сыну.

Через мгновение раздается далекий голос Хадсона, приглушенный и сердитый. Если он задумал злиться, то я приеду за ним и покажу, что такое настоящий гнев. Да он уже готов извергнуться: горе и ярость выплескиваются через международную телефонную линию.

– Мама, успокойся, с тобой невозможно разговаривать, – умоляет Хадсон.

– Успокоиться? Успокоиться? Мне только что позвонили и сообщили, что вызовут полицию, если я немедленно не заберу сына из чужой страны, в которой говорят на чужом языке и где я не знаю никого и ничего! – кричу ему.

– Понимаю. Прости, что так получилось. Но, пожалуйста, сейчас мне нужна твоя помощь.

Я глубоко дышу, чтобы подавить внутренний шквал, и позволяю тишине воцариться. Снова звучит голос сына, смиренный и более мягкий.

– Я в такой депрессии, – говорит он. – Меня убивает, что происходит между тобой и папой. Ничего не могу с собой поделать. Только под кайфом мне становится лучше.

Я забываю дышать. Это худший ответ из всех возможных. Все, что я слышу в этом, – обвинение в ситуации, которую создала не я, и признание очевидного факта, что я не могу ничего с этим поделать. Как мать я вечно решала проблемы детей – с друзьями, школой, едой, сном, здоровьем. Без моей материнской суперсилы я неузнаваема для него и для себя. Неужели причина падения сына в нашем с Майклом расставании или это просто оправдание? Я в бешенстве, но отказываюсь взваливать на себя все бремя ответственности.

Вернувшись домой через час, прямо из бутылки вливаю в себя остатки открытого белого вина и принимаюсь за дело: звоню в авиакомпанию, которая, как оказалось, закрыта на Шаббат, и матерям других парней. Обычно я – ответственная мать и легко справляюсь с логистикой, поэтому пытаюсь сделать это и сейчас, но без всякого изящества и присутствия духа. Другие мамы умоляют меня успокоиться, напоминая, что мальчики в безопасности и паниковать не стоит. А я не могу объяснить, почему так истерю: моя прекрасная семья рушится, и я бессильна это остановить. Вернуть сына домой из Израиля? Это решается деньгами и телефонными звонками. Вытащить его из ямы горя? Здесь не помогут ни разговоры, ни горы денег.

Я пишу эсэмэску № 3 и отменяю планы на выходные. Хадсон приедет в пять утра в воскресенье, надо его забрать. Как бы я ни злилась на Майкла последние несколько месяцев, это несравнимо с яростью, которую направляю на саму себя. Я глупо тратила время и силы на попытку восстановить свою жизнь. Как я могла посметь отвлечься от своих детей? Я верила, что у меня могут быть отношения? Снова найду любовь? Очень смешно. Сейчас нужно быть только матерью, не больше и не меньше. Мысль о том, что я считала, будто имею право на личную жизнь, в лучшем случае смехотворна, а в худшем – трагически нереальна.

№ 3 тут же перезванивает: по его скромному опыту общения с подростками, курение травки – обычное дело. Ну да, парень в другой стране, и это несколько осложняет дело, но здесь нет ничего фатального. Я объясняю, что Хадсон уже попадался, – боюсь, что он ступил на скользкий и опасный путь. Быть матерью-одиночкой озлобленного подростка, который остался со мной и меня же презирает, – это выше моих сил.

– Мне жаль, что приходится отменить встречу. Похоже, от меня больше проблем, чем пользы. Надеюсь, выберем другой день, но если ты не захочешь, я все пойму. – Я так боюсь услышать отказ, что играю на опережение.

– У меня есть идея, – говорит он твердо. – Что, если мы встретимся в городе? У моего друга есть квартира, где я могу остановиться.

– Ты поедешь в город только ради меня? – спрашиваю с удивлением, тронутая таким жестом.

– Ну да, а что такого? Мне хочется увидеться с тобой, и ночь в городе будет веселой.

Не знаю, как отреагировать. Мне страшно, что я не справляюсь со своей самой важной ролью – материнской. Но, вкусив мужского внимания, отказываться от него не собираюсь. Смогу ли когда-нибудь быть и внимательной матерью, и женщиной с полноценными романтическими отношениями? Мое свидание никак напрямую не повлияет на Хадсона, ведь он будет сидеть в самолете. И все равно страшно, что, потакая себе, я невольно лишу сына чего-то, о чем и не подозреваю, хотя сама буду вознаграждена. Не стоит ли себя наказать? Я не справилась с воспитанием, из-за меня Хадсон оказался в непростой ситуации. И все же я принимаю щедрое предложение № 3. Маленький праздник жизни перед долгим одиночным плаванием мне не повредит.

Глава 9. Зона комфорта

Мне не было и пяти лет, когда умер отец. Нас с сестрой мама всюду водила с собой: боялась, что травмирует еще больше, если оставит одних хотя бы на вечер. Поэтому на свидания, которые устраивали для нее друзья, приходилось ходить и нам. Помню, как лежали с сестрой, свернувшись калачиком, в японском ресторане, пока мама знакомилась с Ларри, переводя взгляд с кавалера на нас – ох уж эти ее проникновенные голубые глаза. Она выдавала нам раскраски и блокноты с невидимыми чернилами, а если вели себя хорошо – черно-белое печенье из пекарни «Заро», размером с блюдце. Так что от ее свиданий мы получали несомненную выгоду. Первый же мужчина, с которым она решилась встретиться один на один, против воли попал к нам домой: бабушка, как всегда, опаздывала, а без нее приглядеть за нами было некому.

Мама предупредила ухажера, что мы можем проигнорировать его, потому что не привыкли видеть мужчин в квартире. Но в первые же минуты мы вынесли свою роскошную коллекцию мягких игрушек, чтобы поставить для него спектакль. Стоило появиться бабушке, как мы разразились рыданиями – взрослые отправились на свидание под наш рев. Получив такое своеобразное детское одобрение, мама отвезла нас в центр города, где жил ее ухажер. И, пока они собирали вещи для переезда к нам, мы прыгали на водяном матрасе. Даже когда она со своим почти мужем активно осваивала романтическую сторону жизни, я точно знала: для нее мы всегда на первом месте. Это был высший акт материнской преданности. О себе она заботилась, только удовлетворив все наши потребности.

Перебираю в памяти разные книги и фильмы: кажется, что женщинам, которые продолжают жить после развода или смерти супруга, часто удается безболезненно вписать новых мужей в дом. После неровного начала пыль оседает, и дети принимают как данность то, что их мать сдвинулась с мертвой точки. Иногда пыль вьется в воздухе бесконечно, и дети навсегда проникаются ненавистью к отчимам. Правда, матерей это редко останавливает.

Почему это сбивает меня с толку, когда другие женщины, кажется, справляются без таких сильных потрясений и внутреннего разлада? Мои дети не бунтуют против кого-либо, и преграды чинят не они, а я. Я никак не могу взять в толк, как все должно работать. Если хочу оставаться одной из таких матерей, которых сама считаю хорошими, то должна перестать существовать вне роли родительницы. Но события последних нескольких недель – флирт с мужчинами, разговоры с ними, секс, воображение возможностей – высвободили ранее запретную сторону меня, которую я не готова снова закупоривать обратно. Я разрываюсь между стереотипом о хорошей матери, полной самоотверженностью, и тем, что мне кажется теперь необходимым для полноценной личности, что не ограничивается лишь ролью родителя, а включает ее в себя.

* * *

Я возвращаюсь в город: зябко и сумрачно, дождь не прекращается. Два часа подряд дворники на лобовом стекле мерно ходят из стороны в сторону. Продукты, купленные на местной ферме, лежат на соседнем сиденье – приготовлю для № 3 обещанный ужин. Весь день он закидывает меня сообщениями. Сильный ливень замедляет движение, и его прибытие все откладывается и откладывается. С ним собака, и приходится часто останавливаться, чтобы выпустить ее на улицу. Я испытываю чувство вины из-за того, что стала причиной этой катастрофической поездки, и, когда он наконец прибывает к вечеру после бесчисленных задержек, это, кажется, совсем не оправдывает ожидания. Я жду его под зонтиком у дома его приятеля, готовая извиняться за все подряд – от погоды до пробок и трудностей с парковкой в городе. Вижу, как он выходит из машины, еще не успев меня заметить, и поражаюсь тому, как неуместно он, сельский парень, смотрится здесь, в городе. В своей деревенской идиллии он очарователен, но здесь, в моем родном городе, как будто не вписывается. Кажется, что ухоженные бородатые хипстеры и стройные женщины с колясками за несколько тысяч долларов проглотят его целиком.

Нам нужно выгулять собаку, прежде чем оставить ее в квартире приятеля. Она не привыкла к бетону города, и № 3 спрашивает, нет ли поблизости газонов, где ей было бы комфортнее. Я веду их через несколько кварталов на запад, в парк вдоль Гудзона. Пока мы идем, я держусь на безопасном расстоянии, скрестив руки на груди. Волнуюсь, не встретится ли кто-нибудь знакомый. Снова и снова виню себя за то, что этот человек проделал многочасовой путь ради свидания со мной, – я же скованная и отстраненная: встреча вне контекста и на моей территории оказалась неожиданно неловкой. Это уже не игра, которую я вела на севере штата. Это моя настоящая жизнь, придающая серьезность тому, что до сих пор казалось невероятным и безопасно анонимным.

Через час приходим ко мне. Впервые я пригласила к себе мужчину. Чувствую себя незащищенной в недавно отремонтированной квартире. Лиловый бархатный диван с отливом, на унитазе японское сиденье с подогревом, в кухне холодильник с системой очистки воздуха. Я уверяла, что люблю простоту, но здесь ею и не пахнет. Моя другая сторона, мое более изысканное «я», бесцеремонно обнажается. Этим летом я насладилась аркадской идиллией, но правда в том, что, несмотря на неподдельное удовлетворение и умиротворение, возню в саду, потрясающие закаты и фермерские лавки, я все-таки больше приспособлена к суетной и экстравагантной городской жизни. Мой дом здесь.

За ночь я постепенно оттаиваю, но всё еще вне игры, и видно, что он – тоже. Мы осторожно забираемся под одеяло с противоположных сторон двуспальной кровати. Я оправдываюсь, что волнуюсь из-за встречи с Хадсоном, и впервые ложусь в свою постель с другим мужчиной. Будильник заводим на пять утра – время приземления самолета Хадсона и сигнал для № 3, что ему пора ретироваться. Я постоянно просыпаюсь, мне не по себе, что на месте Майкла находится незнакомое мужское тело. А вдруг мы проспим и Хадсон, которого заберут из аэропорта родители друга, нас застукает? На прощание № 3 целует меня в предрассветной полутьме. После его ухода я чувствую облегчение, но мне становится одиноко как никогда.

* * *

В течение следующих нескольких дней я переключаю внимание с самой себя на моего угрюмого подростка. Как бы я к нему ни обращалась – нежно или сердито, – он насторожен и опаслив. Я умоляю его поговорить со мной, с Дейзи, психотерапевтом или другом – с кем угодно, лишь бы избавиться от того, что, похоже, пожирает его заживо и с чем он пытается справиться с помощью наркотиков. Мои подруги Джен и Ребекка, которые подростками пережили развод своих родителей, пишут ему, что понимают, пытаются помочь нормализовать свои чувства, но без ответа. Я в отчаянии и могу только напоминать, что люблю его целиком и безоговорочно и готова сделать все, чтобы поддержать. Но этого недостаточно – без Майкла не справиться. Разочарованная тем, что помощи не дождаться, я мрачнею и, кажется, теряю всякую надежду.

Я успеваю привыкнуть к частым сообщениям от № 3, но теперь между нами ровный белый шум. Не хочется думать, что прошлые выходные все испортили. Хотя мы познакомились пару недель назад, я уже скучаю по остроумному подтруниванию, с легкостью возникшему между нами. Звоню ему, чтобы хоть немного успокоиться, но он отвечает уклончиво. Помню это щемящее подростковое чувство, когда понимаешь, что мальчик теряет к тебе интерес. Сильнее разочарования только всеобъемлющий страх, что не смогу выполнить то, что все чаще кажется мне волшебным трюком: присутствовать в жизни детей и всегда оставаться доступной для них и одновременно присутствовать в жизни мужчины, за которым я не замужем, и быть доступной и для него. Одна роль непроизвольно сводит другую на нет. Я мать, и тогда женщина во мне становится невидимкой; я женщина, и тогда мать не справляется со своими обязанностями. Все, кроме секса на одну ночь, что я сейчас осваиваю, видится мне категорично и немыслимо недосягаемым.

Глава 10. Медведица

Майкл приезжает на север штата, чтобы забрать Джорджию на выходные. Когда он проходит мимо Хадсона, тот уделяет отцу внимания не больше, чем мебели, которую надо просто обойти. Сцена одновременно душераздирающая и возмутительная. Не знаю, что именно Майкл делает не так, но уверена: на его месте я бы день и ночь караулила у двери Хадсона, пока ребенку не останется ничего другого, кроме как отреагировать. Он же надеется со временем наладить общение с сыном, но я не разделяю такого оптимизма. В нашей семье Хадсон славится упрямством и неуступчивостью, и Майклу это точно не на руку.

Я решительно настроена что-нибудь придумать, чтобы занять Хадсона и привязать его к себе: соблазняю его поездкой в Катскилл, где есть бурная река – самое место для тюбинга. Сын у меня смелый и спортивный, а вот я боязлива и осторожна. Пороги и ледяная вода пугают, но я стараюсь держать хвост пистолетом. На старом желтом школьном автобусе мы едем в местечко в двадцати минутах езды от хижины, где мы берем тюбы. В этом приключении гидов нет – я уже отказалась от своей жизни, подписав целую стопку документов. Автобус высаживает нас в устье реки, а вот обратно мы вернемся самостоятельно, каждый в своем тюбе, напоминающем старую шину. Вдоль дороги плетутся люди только что из реки – продрогшие и грязные. Парни, что ехали с нами, рассказывали о тех, кто погиб при прохождении порога. Я сама не замечаю, как забываю дышать, и Хадсон шепчет: «Мама, ты точно к этому готова?»

– Конечно, все отлично, будет здорово, – цежу сквозь зубы, и он смеется, потому что нам обоим понятно: я окаменела от ужаса. Мы пакуем снаряжение и направляемся к воде, где он спокойно предлагает пропустить остальных вперед: поначалу лучше не торопиться. Я с улыбкой сбрасываю тюб в воду, запрыгиваю в него, и меня тут же уносит течением. Хадсон, ошеломленный, смотрит с берега вслед. Мне холодно, страшно и неудобно, но перед ним хочется казаться храброй и сильной. Я далеко не бесстрашная. На самом деле у меня куча страхов, список которых я могла бы составлять всю ночь. Одни парализуют (тарзанки, мыши, попадание воды в нос), другие просто тревожат (майонез), а с третьими, набравшись смелости, я при желании встретилась бы лицом к лицу (прямо как сейчас). Возможно, подвывая от ужаса и не с таким дерзким видом, как хотелось бы, но делаю это. Меня подбадривает тот факт, что с некоторыми из своих худших страхов я уже сталкивалась – и ничего, выкручивалась, даже с изяществом. Например, как в этот раз, выходя из зоны комфорта. Я здесь, и точка. Во времена замужества я легко выходила из игры, если она меня пугала. Тогда я не считала нужным что-то доказывать, но теперь доказываю прежде всего себе и детям, что сил у меня побольше и хребет покрепче, чем казалось раньше.

Пока Хадсон восхищается моей львиной отвагой, тюб бьется о камни, опрокидывается, и я, ссадив ногу о валун, исчезаю в ледяной воде. Она пронизывает до костей – еще ничто в моей жизни так не бодрило. Но я тут же успокаиваю себя, что это просто холод, а у меня есть дела поважнее. Я выныриваю, отплевываюсь и откашливаюсь. Одной рукой хватаюсь за камни, другой – за тюб, чтобы его не уволокло. Вот теперь я паникую, потому что застряла, а течение слишком быстрое, чтобы я могла справиться сама. Внезапно рядом появляется Хадсон в своем тюбе. Он не смеется – значит, беспокоится.

– Мама, я подержу твой тюб. Не хватайся за камни, залезай сюда.

– Не могу их отпустить, боюсь.

– Я держу его, обещаю. Просто действуй быстро.

Я повинуюсь, стремительно бросаюсь вперед и неловко шлепаюсь на живот поперек тюба. Хадсон придерживает его, а я пытаюсь угнездиться, пока нас несет вниз.

– Может, хватит? – спрашивает он.

– Хватит? – возмущенно повторяю я. – Все только началось.

– Ну отлично. Просто я подумал: вдруг тебе достаточно одного погружения? Мы правда можем остановиться. Я все равно буду тобой гордиться. Попытка засчитана.

– Нет уж, плывем дальше. Я справлюсь.

Пару часов мы сплавляемся то вместе, то порознь. В спокойные моменты вода мягко покачивает тюб, и я перевожу дыхание, готовясь к следующему порогу. Чудесным образом больше не вываливаюсь в реку, хотя хватает душераздирающих моментов, когда вишу на волоске и понимаю, что борюсь со свирепой стихией. Когда замечаю большие стрелки, нарисованные на мосту, с удивлением осознаю: мы на месте, пора вытаскивать тюбы из воды. Грязная, замерзшая и немного измученная, я все же пришла к финишу.

– Ну, мама, ты молодчина. Не ожидал, что у тебя получится, – говорит Хадсон. – Вода ледяная даже для меня.

Я чуть не лопаюсь от гордости.

Мы поднимаемся по склону, чтобы выйти на обратную дорогу. Пара впереди шикает на нас и показывает на дерево в лесу примерно в десяти футах: на ветвях сидит медведица с четырьмя медвежатами. Мы молча, с трепетом наблюдаем за этой сценой, пока на тропинке не становится слишком людно. Медведица нервничает и слезает с дерева. Мы не понимаем, как дальше действовать: медленно отступать или стоять неподвижно, но она безразлично отворачивается и лениво шлепает к воде, а детеныши, спрыгнув вниз, косолапят вдогонку.

Я думаю о последних месяцах: о себе, о моих медвежатах, о горячей любви к ним, о нелегком пути, который мы проделали вместе. Они всегда идут за мной по пятам, зная, что я сделаю все, чтобы вывести их на верный путь. На ум приходят слова, которые я сказала Хадсону перед нашим приключением: «Я справлюсь», и на этот раз и правда справляюсь. Я неистово люблю этого мальчика и твердо решаю: через мучительную главу его жизни мы пройдем вместе. Теперь он зовет меня «мамой-медведицей», и воспоминания об этом дне наполняют меня гордостью, теплом и надеждой.