Текст книги "Свободная. Знакомство, свидания, секс и новая жизнь после развода"

– Мама! – делает мне замечание Дейзи. – Это так грубо! Папа посылает тебе цветы на День святого Валентина, а ты привередничаешь?

– Извини, я знаю, что кажусь неблагодарной. Просто… Папа знает, что мне нравятся дешевые цветы из цветочной лавки, а эти слишком напыщенные. Он никогда раньше не посылал мне букеты и знает, что я бы не хотела, чтобы он тратил столько денег на подобные вещи. Это просто совсем не похоже на него, – произношу в недоумении, пока дочь испуганно смотрит на меня.

Позже Майкл врывается в дверь со своим привычным энтузиазмом, зазывая детей словами, что у него есть специальные подарки от Купидона для каждого. Под конец он просит меня зажмуриться и вытянуть руки. Открыв глаза, вижу перед собой пакет с этикеткой из дорогого магазина деликатесов, что недалеко от его офиса. Внутри розовые и красные драже. Я хмурюсь.

– Майкл, я же на безуглеводной диете. Забыл? Не раз говорила, что пытаюсь перейти на здоровое питание и мучаюсь без сладкого по вечерам.

– Да, знаю, – отвечает он как бы между прочим. – Это на случай, если начнешь есть сладкое.

– Но я-то не собираюсь. В этом вся фишка: больше никакого сахара. Зачем ты это купил? Ты как будто издеваешься. Нет бы поддержать, а ты намекаешь, что у меня ничего не выйдет, – сержусь я.

Дейзи бросает на меня встревоженный взгляд, не веря своим глазам, что я уже второй раз за день веду себя неблагодарно.

– Ну, тогда не ешь. Отдай детям, они порадуются.

– Интересно, ты вообще хоть когда-нибудь слушаешь, что я говорю? Ты меня слышишь, когда я говорю?

Его наигранная веселость начинает исчезать, и все трое детей поворачиваются ко мне, чтобы отругать за то, что я такая раздражительная и неблагодарная. Понимаю, что похожа на капризного ребенка, и ненавижу себя за это. Меня беспокоят осуждающие взгляды детей, но не только они. Мы с Майклом знаем друг друга так хорошо, что подарки вызывают у меня недоумение. Ведь они очевидно не могли мне понравиться.

Наступают школьные каникулы. В середине зимы, в феврале, в самое холодное и мрачное время года, Дейзи отправляется в Бостон к друзьям, а Хадсона и Джорджию я отвожу в наш дом на севере штата. Майкл присоединяется к нам в пятницу, в последний день каникул. Он едет за Хадсоном на лыжную базу в горах и звонит с сообщением, что сын получил травму – похоже, сломана рука.

Я издаю протяжный сердитый вздох. Лыжный спорт отравляет все мое существование. Хадсон увлечен и талантлив, но еще ни один сезон не прошел без перелома или сотрясения мозга. Майкл восхищается бесстрашием сына, я же вижу за этим новые походы к хирургам-ортопедам и открытую чековую книжку. Я виню Майкла за то, что он поощряет Хадсона. В конце концов, разгребать последствия приходится мне.

Когда они возвращаются, их ждет теплый куриный суп с тортильей. Хадсону уже наложили гипс. За ужином я пытаюсь поймать взгляд Майкла, но он не смотрит на меня. Не свожу с него глаз, он же решительно утыкается в свою тарелку. Как бы ни были напряжены наши отношения, это кажется крайне жестоким. Он словно не выносит моего взгляда. Именно в этот момент до меня доходит вся серьезность того, что он пытался сказать несколько недель назад, и я с нарастающей тревогой осознаю, что в нашей семье случилось что-то ужасное.

После ужина Майкл заявляет, что устал, и, уложив Джорджию в нашей кровати, собирается уснуть. Мой взгляд падает на его телефон на столе. Ночью придется порыться в нем в поисках подсказки. Предлагаю зарядить мобильник на кухне, но муж хватает его и закрывает за собой дверь спальни. Если он отказывается поделиться истинной причиной своего несчастья, то я сама ее раскопаю. Кажется, я только что отворила дверь на новую планету – это была моя семья, мой дом, мой брак, мое все, моя безопасная территория, по которой я ходила, что бы ни творилось в мире снаружи. И вдруг под ногами появляется разрыв. Я ощущаю его, но не могу найти причину и пребываю в ужасе, что, найдя ее, провалюсь.

Убравшись на кухне, на цыпочках пробираюсь в нашу спальню и беру с тумбочки его телефон. Сердце бешено колотится. Выйдя в коридор, опускаюсь в кресло. Мне с легкостью удается разблокировать телефон: у нас один пароль на двоих. Не имея ни малейшего представления о том, что именно ищу, читаю его сообщения, продираясь через сотни текстов, связанных с бизнесом, и нахожу только одну достойную моего внимания запись. Отправитель мне незнаком; погуглив, понимаю, что это психотерапевт. Почему Майкл не сказал мне, что ходит к психотерапевту?

После этого пробегаюсь по сотням электронных писем, но все равно ничего не нахожу. Моя паранойя уже кажется бессмысленной, и я корю себя за то, что вторглась в его личное пространство, но одновременно предчувствую: что-то здесь не так. Кроме меня, никто это не выяснит. Майкл больше мне не доверяет.

Захожу в папку «Заметки» и с помощью небольшого технологического волшебства, о своей способности к которому я раньше даже не подозревала, нахожу в виртуальной корзине записи, которые можно открыть. Попадается письмо тому, кому он подарил часы – не просто часы, а свои первые часы, доставшиеся ему от отца. Несмотря на трепетное обращение, это еще ничего не доказывает. Может, оно предназначалось для Хадсона, хотя странно, что никто из них не упомянул мне об этом. Озадаченная, рассеянно таращусь на экран, злясь на себя за подозрительность, но в то же время испытываю огромное облегчение.

Я уже собираюсь выключить телефон и тихо вернуть его на место, как вдруг замечаю значок мессенджера. Я общаюсь в ватсапе с друзьями из других стран, но не думала, что Майкл тоже им пользуется. Нажимаю на иконку, но вход заблокирован. Пробую все возможные пароли, привычные для нас. По-прежнему заблокировано. Внутри все обрывается: именно это я ищу. Судорожно подбираю пароли, пока не выскакивает сообщение об ошибке: слишком много попыток входа, приложение заблокировано. Пароль – только он разрешит мои сомнения. Только он подскажет, что происходит с моим браком. Эта блокировка – зловещее предзнаменование или подарок судьбы? Я могла бы лечь спать, а утром хорошенько прижать Майкла: если не решусь признаться, что рылась в его телефоне, хотя бы выясню, почему он на меня злится. Верни я телефон в спальню – и земля под ногами не разверзлась бы.

Нажимаю на кнопку OK, чтобы закрыть приложение, но оно неожиданно открывается. На возню с телефоном ушло два часа. Уже 11:30, последнее сообщение Майкл отправил в девять вечера своей подруге, сказав, что собирается спать. Я читаю, и моя жизнь, какой я ее знала, перестает существовать. Обезумев, листаю переписку: «Нет сил скрываться» – «Моя мама все знает» – «Я могу все потерять» – «Расскажи своей жене» – «Родная душа» – «Любовь» – «Развод».

Стоит мне закрыть эти сообщения – и больше не смогу войти в приложение, но я и не тороплюсь. Меня словно ударили исподтишка. Слова в сообщениях обрушиваются и уничтожают меня; как будто, проезжая мимо автомобильной аварии, я одновременно хочу посмотреть и отвести взгляд, и, даже зажмурив глаза, мне не удается остановить поток этих слов. Я задыхаюсь и в оцепенении возвращаюсь в спальню, из которой вышла целую вечность назад.

– Майкл, – резко зову близко к его уху, тряся его за плечо. Боюсь разбудить Джорджию, которая ангельски спит на моей половине, прижав к себе ручки. – Проснись.

– Что стряслось? – спрашивает он с широко открытыми от страха глазами. С дрожью протягиваю ему телефон. – Что?

– Я все знаю, – произношу, сжимая телефон в руке и размахивая им перед его носом.

– Не понимаю, о чем ты.

– Майкл, я бы посмеялась, если бы это не было так ужасно. Ты всегда повторял, что из меня получился бы отличный детектив. Мог бы и предположить, что я все равно обо всем узнаю.

– Узнаешь что?

– О твоей измене. Я все знаю. Знаю, что ты влюблен в нее и хочешь бросить меня. Я знаю, все знаю, – в моем голосе слышны истеричные нотки.

Майкл глубоко и сердито дышит, сбрасывает одеяло и выходит за мной из комнаты, чтобы не тревожить Джорджию. Мы спускаемся вниз, в нашу уютную общую комнату для всей семьи, название которой теперь кажется злой шуткой.

– Это не то, что ты думаешь. Ты ведешь себя как сумасшедшая, – говорит он, брезгливо качая головой.

– Майкл, самое худшее, что ты можешь сделать, – продолжить лгать. Если у тебя осталась хоть капелька любви ко мне, ты расскажешь правду.

– Мне нечего рассказывать. Ты несешь чушь. Это всего лишь фантазия. И мы не претворили ее в жизнь.

– Я не верю тебе. Умоляю, скажи мне правду.

– Ты не понимаешь, это фразы, вырванные из контекста, – продолжает он. – Я говорю тебе правду.

– Хотя бы признайся, что переступил черту дружбы с ней. Что независимо от того, переступил ли ты черту физически или нет, ты сделал это на эмоциональном уровне.

– Хорошо, я переступил черту эмоционально. Но не больше.

– А сколько было других? – спрашиваю, мысленно возвращаясь назад во времени, вспоминая бесчисленные деловые поездки, поздние ужины и пропущенные телефонные звонки.

– Ни одной! – возмущенно настаивает он.

– Я больше так не могу. Я понимаю, что прочитала. Пока ты не будешь готов во всем признаться, я не собираюсь с тобой разговаривать. Если ты не уважаешь меня хотя бы настолько, чтобы рассказать правду, то, по крайней мере, я уважаю себя настолько, чтобы не выслушивать ложь.

С этими словами поднимаюсь наверх. Тревога нарастает с каждым шагом. Майкл даже не пытается меня остановить или предложить разумные объяснения. В какой сюрреалистический кошмар я попала? Могу ли лечь спать и утром притвориться, что ничего этого не было?

Направляюсь в ванную, закрываю за собой дверь и совершаю привычные ритуалы умывания на ночь. Моя жизнь разлетелась на куски, но будь я проклята, если не воспользуюсь зубной нитью и не почищу зубы. Когда выхожу, Майкл уже лежит на своей стороне кровати. Подталкиваю Джорджию к середине, чтобы мне хватило места. Несколько часов лежу без сна. Сердце колотится, мысли бешено скачут. Это наша кровать, думаю я, и между нами – наш ребенок. Это наш дом, это мой муж, наш сын спит наверху. Что, в самом деле, изменилось? Все физические составляющие нашей жизни остались прежними, но теперь я в ней чужая. Когда больше не могу выносить звук его дыхания рядом, аккуратно подтыкаю одеяло вокруг Джорджии. Проскальзываю в детскую и сворачиваюсь калачиком в ее кровати с балдахином, натянув мягкое желтое одеяльце до самого подбородка.

На рассвете в комнату заходит Майкл.

– Можно я лягу рядом? – спрашивает он.

Я бесшумно перемещаюсь на край кровати, отодвинув в сторону коллекцию плюшевых животных, чтобы освободить для него место.

– Можно тебя обнять? – спрашивает он.

– Нет. Не трогай меня. И уходи, если не намереваешься рассказать мне правду.

– Это бесполезно, Лора. Тебе не нужны подробности.

– Не тебе решать, что мне нужно. Как долго это продолжалось? Правду, Майкл, пожалуйста, я умоляю тебя. Правду.

Наверное, это и есть безумие: у меня на руках все доказательства измены, а он продолжает отпираться.

– Это ничего не даст. Если я скажу тебе, что у меня был с ней секс, ты только об этом и будешь думать.

– В данный момент секс интересует меня меньше всего. Ты влюбился в нее! Мне нужно понять, как это произошло. Кажется, что я схожу с ума, копаясь в своих воспоминаниях о нашей совместной жизни. И я знаю, что прочитала, поэтому твои отрицания заставляют меня чувствовать, будто я теряю рассудок. Пожалуйста, пожалуйста, как долго это продолжалось?

– Не знаю. Несколько месяцев, – неуверенно отвечает он.

– Несколько месяцев? Хорошо, сейчас февраль. С Рождества? С Дня благодарения?

– Примерно с Дня благодарения.

– Значит, когда моя мама упала и оказалась в инвалидном кресле, а я в растрепанных чувствах за ней ухаживала, ты начал мне изменять? – недоверчиво уточняю.

– Наверное, так, – неохотно признается он.

– Значит, когда твоя мать умирала, я должна была о ней заботиться? А когда помощь понадобилась моей, ты был занят тем, что обхаживал другую женщину? Убирайся, сейчас же. С меня хватит, – говорю я, и к горлу подкатывает тошнота.

– Все кончено, Лора. Все кончено. Мы разорвали отношения на прошлой неделе. Я пытался понять, как рассказать тебе об этом, поэтому и обратился к психотерапевту – ты видела сообщения от него.

– Отношения? – выдавливаю я. – Ты сам-то себя слышишь?

– Но все кончено. И я хочу быть с тобой. Я люблю тебя. И я знаю это точно.

– Вчера вечером ты написал ей сообщение о том, что хотел бы заснуть рядом с ней. Если ты так говоришь ей теперь, когда все кончено, мне страшно представить, что ты говорил, когда вы были вместе, – задыхаясь от слез, произношу я.

– Все кончено, Лора. Я говорю тебе правду.

– Тебе придется простить меня, но я больше не верю в твою версию правды. Уходи, пожалуйста. Умоляю тебя. Мне нужно побыть одной, – прошу я, одеяло Джорджии становится влажным от моих слез. Тихо и медленно он скатывается с кровати и закрывает за собой дверь.

Масштаб катастрофы слишком велик, чтобы осознать случившееся. Закрыв глаза, представляю, как бесконечно падаю – вниз, от этой подушки, от привычной жизни к… Да ни к чему. Я просто падаю, медленно, дрейфуя в огромном сером пространстве. Вы вместе двадцать семь лет, из них двадцать два года женаты, он отец ваших детей, с ним вы строили планы на пенсию и фантазировали, как станете бабушкой и дедушкой, – что бы вы сделали, если бы в одночасье этот человек перестал для вас существовать?

Я пишу Джессике, которая обычно встает рано. Молюсь, чтобы она уже проснулась. Мне нужно с кем-то поделиться, чтобы прояснить ситуацию. Вдруг мне скажут, что все это бред и такого просто не может быть? «Джесс, я не могу тебе позвонить. Но ты мне нужна. Это срочно. У Майкла роман с другой. Я не знаю, что делать».

Она тут же отвечает и предлагает примчаться ко мне на север штата. Но мне не нужно, чтобы она неслась меня спасать. Я хочу, чтобы она заставила этот кошмар исчезнуть.

«Но я не понимаю. Ты всегда говорила, что Майкл так влюблен в меня, что, кажется, любит меня больше, чем я его. Как это могло случиться? Полная бессмыслица», – негодую я.

«Я не знаю, Лора. Мне так жаль».

«Пожалуйста, сделай так, чтобы это закончилось».

«Я сделаю все, чтобы это закончилось. Я переживаю за тебя», – приходит от нее, но моя паника только нарастает.

Пребываю в слишком сильном недоумении, чтобы осознать всю чудовищность новости. Мне удается только в ужасе пялиться в экран телефона, ожидая, что Джессика пришлет хоть какое-либо объяснение, но оно не приходит и не может прийти.

Глава 13. Единственный выход – идти напролом

Тот суровый, зловещий февральский день, когда Майкл подтверждает свою измену, проходит как в тумане. Я тупо слоняюсь между детской Джорджии, ванной и своей спальней. Пишу эсэмэску подруге Эрике с просьбой позвонить. Позже она расскажет, что в этот момент пекла с дочерью блины, но тут же позвала своего мужа Тони, чтобы он перехватил ребенка. Эрика знает, что я не из тех, кто без повода рассылает сигналы SOS. Мне до сих пор больно представлять эту сцену: на залитой солнцем кухне Тони забирает из ее рук миску с тестом, чтобы подруга переключилась на меня – ту, которой семейный уют уже не светит. Эрика знает Майкла столько же, сколько и меня. В колледже мы с ней жили в одной комнате, и обо мне-студентке ей известно больше, чем другим. Она признается, что страшно расстроена, но не удивлена: Майклу всегда было трудно угодить. Едва закончив ремонт, он бросался переезжать. Не успевали мы выехать на отдых, как он начинал планировать следующий отпуск. Она давно подозревала, что с любовью у него то же самое: я давала не скупясь, но ему вечно не хватало.

Вот это настоящий шок. Я-то убедила себя, что по большей части сама виновата. Что была недостаточно сексуальна, недостаточно добра, не обожала его так, как он обожал меня, слишком рано настояла на женитьбе, сразу захотела детей, ненавидела переезжать и бесилась каждый раз, когда мы все-таки это делали. Жаловалось на его вес, на манеру есть грейпфрут, на храп. Нудила, когда он наливал себе вторую чашку, не оставив мне кофе. Если внутри него была пустота, которую просто невозможно было заполнить, то мы оба – порченый товар, оба посодействовали распаду брака. Эта мысль не столько успокаивает, сколько на время заглушает самобичевание, которое разыгрывается не на шутку: уверенность – всего лишь капля в море моих страданий.

Переполненная горем, я не могу ни есть, ни пить. Дыхание сбивчивое, глаза красные и опухшие, кожа бледная и вялая. Понятия не имею, что делать дальше. Словно загнанный в клетку зверек, сижу в своей спальне, не в силах выйти оттуда из-за страха встретиться с Майклом или необходимости объясниться с детьми, но одиночество сводит меня с ума. Эрика перезванивает через несколько часов и сообщает, что садится в машину и направляется на север штата, будет к ужину. Она велит мне принять душ и поехать в ближайший ресторан. Я протестую, не представляя себе, что нужно сделать даже для того, чтобы переодеться, но она уверена, что я могу и должна это сделать. Это напоминает мне случай, как Эрика приезжала ко мне в город, в нашу первую с Майклом съемную квартиру после окончания колледжа. Когда пришла пора возвращаться домой, в пригород, где мы выросли вместе, я стояла на углу и плакала, пока такси с ней внутри скрывалось из виду. Я тосковала по дому, город давил на меня, и мне не хватало ее присутствия рядом. Я снова затосковала по ней и по той части моего прошлого, на которую все еще могла положиться.

Хадсон озадачен тем, что я весь день провалялась в постели больная, а теперь собираюсь на ужин, но я придумываю смутные оправдания, запихиваю в сумку пачку салфеток и отправляюсь в ресторан. Как только появляется Эрика, я заливаюсь слезами. Стоит мне, подняв голову, встретиться с ее сочувствующим взглядом, как захожусь еще сильнее. Она уговаривает меня попробовать блюда, что нам принесли, но я всего лишь играю с едой на своей тарелке в страхе, что меня стошнит. Она напоминает, что я не смогу заботиться о детях, если сначала не позабочусь о самой себе, и я проглатываю несколько кусочков еды. Рассказываю, что попросила Майкла уехать по меньшей мере на неделю, чтобы дать мне время все переварить, но он не собирается это делать и планирует спать в общей комнате. Эрика соглашается, что предоставить мне сейчас личное пространство было бы справедливо.

– Он отказывается. Не хочет оставаться у друга, объясняя, что это деморализует его. Я как раз только что искала варианты дешевых гостиниц.

– Лора, прекрати. Ты и так все делала за него на протяжении многих лет. Он взрослый человек и может сам найти себе место, где остановиться. Сейчас тебе не до его проблем, – говорит Эрика.

– Хорошо, но если я не решу эту проблему, он останется дома, а это невыносимо для меня.

– Тебе придется отстраниться и позволить ему разобраться с этим самому. Сейчас тебе надо позаботиться о себе и детях. Настаивай на своем и сосредоточься на том, что сейчас нужно тебе, чтобы справиться с ужасной ситуацией, которую он создал. Не ты ее создала, а он. И ему с этим разбираться. И если тебе нужно личное пространство, самое меньшее, что он может сделать, – это предоставить его тебе.

Вернувшись домой, я с облегчением обнаруживаю нашу кровать пустой, а дверь в комнату Джорджии – закрытой: у Майкла хватает совести оставить меня в покое на ночь. Утром после беспокойного сна иду пошатываясь по коридору на кухню, где за столом Майкл печатает что-то на ноутбуке.

– О, привет, – весело говорит он. – Вот что я подумал. Я пишу тебе письмо. И буду писать каждый день, чтобы ты знала о моих чувствах. Хочу быть предельно откровенным с тобой.

– Что? Зачем? Как это мне поможет?

– Ты же сказала, что хочешь знать правду, вот я и собираюсь дать ее тебе и ежедневно делиться с тобой своими эмоциями.

– Нет уж, избавь меня от этого, – кричу в ответ. – Я не хочу знать, о чем ты думаешь. Теперь это меня совершенно не волнует.

– Знаешь, а ведь это лучшее, что с нами случалось, – бодро заявляет он. – Прекрасная возможность наладить отношения и заново обрести то, что когда-то у нас было!

– Ты серьезно? Посмотри на меня, я полностью сломлена, – всхлипываю. – Не могу есть, не могу спать, не могу перестать плакать. У меня выбили почву из-под ног, я все еще падаю. Теперь я ставлю под сомнения всю нашу совместную жизнь с момента первой встречи с тобой. Ты всегда был оптимистом. Но прекрасная возможность? Лучшее, что с нами случалось? Полный бред. Ты меня уничтожил, – говорю я и, уткнувшись в столешницу, содрогаюсь от рыданий.

Подняв голову, ловлю на себе его взгляд – что-то между состраданием и жалостью. Он спрашивает:

– Что я могу сделать? Как помочь тебе справиться?

– Уехать. Найти себе жилье. Если хочешь, чтобы я дала нашему браку еще один шанс, ты должен предоставить мне личное пространство. Я же пока уберусь здесь и соберу вещи, чтобы вернуться домой. Жизнь, очевидно, все-таки продолжается, даже если кажется, что сердце вот-вот сдастся в любую секунду, – с этим словами я удаляюсь, шаркая тапочками и туже затягивая пояс халата. Кажется, за последние тридцать шесть часов я уменьшилась в размерах.

Прежде чем скрыться из виду, на мгновение задерживаюсь и, обернувшись, произношу:

– У меня только один вопрос.

В его взгляде загорается робкое ожидание, даже надежда. Мне почти его жаль.

– Те цветы, что ты прислал мне на День святого Валентина… Ей ты отправил такие же? – спрашиваю.

Он понуро молчит, и затаив дыхание я с грустью понимаю, что это значит.

* * *

В город мы возвращаемся вечером, как и было запланировано. Я жмусь с Джорджией на заднем сиденье, не в силах перенести физическую близость с Майклом. Он врет детям: на этой неделе у него встречи на севере штата, поэтому он закинет нас и сразу же вернется обратно. Дети недоумевают: что это за деловые встречи на севере? Он придумывает какую-то отговорку и, когда мы приезжаем домой, собирает небольшой чемодан. За окном – холодная февральская ночь, но в нашем новом красивом доме тепло и уютно, и я разговариваю с детьми перед камином, когда он заходит попрощаться. Один только вид моего партнера, который после двадцати семи лет отношений выкатывает чемодан из нашего дома и из нашей семьи, вызывает у меня презрение и жалость и надрывает сердце. Я наблюдаю за одним из самых печальных моментов в своей жизни, который символизирует наши неудачи – как отдельных личностей, так и пары – и конец моей мечты о любящей, стабильной нуклеарной семье. Как ему удалось втиснуть все необходимое в черный чемодан для ручной клади? Наш дом с четырьмя спальнями набит семейными фотографиями, книгами и произведениями искусства, приобретенными в течение многих лет на школьных аукционах и в винтажных лавках, маленькими скульптурами Будд, которые мы купили двадцать пять лет назад в Таиланде, фигурками лам из поездки в Перу, фарфором его бабушки и серебром моих бабушки и дедушки. Как Майкл затолкал всю эту жизнь в мини-чемодан?

Бабушка лишилась матери в раннем детстве, отец бросил маму, когда ей не было и нескольких лет, а мой отец умер, когда я еще не пошла в детский сад. Но я всегда была уверена, что мне удастся снять это проклятие с нашей семьи. Сейчас я скорблю об утрате не только для себя лично, но и для семейной истории, которую мне так и не удалось переписать. Почему я столь искренне повелась на это сказочное «и жили они долго и счастливо», когда у меня практически не было этому доказательств, кроме слезливых программ по телевизору? Почему мне никогда не приходило в голову, что мой брак может распасться, если не буду постоянно удерживать ногу на педали? Я считала себя слишком неуязвимой для того, чтобы пополнить статистику разводов, и выше такой банальной вещи, как измена. Что я вообще знала об этой жизни, если заблуждалась даже в понимании ее основных элементов? Я представляла себя башней «Дженга»: отношения с Майклом в самом основании и все остальные деревянные детали балансируют на них – моя семья, мои прошлое и будущее, мое чувство собственного достоинства. Как мне сейчас не развалиться по частям?

Муж целует детей на прощание, дверь за ним захлопывается. Я изо всех сил держу себя в руках, чтобы они ничего не заподозрили. Мне еще предстоит придумать объяснение, а пока надо пережить первую ночь без него.

Следующие дни провожу в ступоре: собираю детей в школу, а затем тону в слезах. Я плачу и с друзьями, и в одиночестве, а когда старшие возвращаются из школы, плачу под душем или в кухне, пытаясь приготовить что-нибудь для них. Дважды в день капаю на язык масло КБД, которое прислала Эрика, чтобы помочь мне успокоиться. Джессика находит для меня психотерапевта и срочно записывает на прием. Его лицо кривится от боли, когда я выплескиваю на него свою историю, и от этого я плачу только сильнее. После двух сессий осознаю, что психотерапевт не в состоянии помочь мне составить план, как жить дальше, и перестаю к нему ходить. Я чувствую себя настолько потерянной, что, кажется, нуждаюсь в картографе, а не враче.

К вечеру вторника дети меня раскусывают. После того как я укладываю Джорджию, Дейзи и Хадсон объединяются и берут меня штурмом. Поразительное стремление докопаться до истины.

– Мама, где папа? – спрашивает Хадсон, подняв на меня серые глаза.

– На севере штата. У него встречи, – отвечаю.

– Бред какой-то, – говорит Хадсон. – Что на самом деле происходит?

Я глубоко вздыхаю и усаживаюсь на диван. Этого разговора я не ожидала, полагая, что у меня есть как минимум несколько дней до того, как придется заняться этой проблемой.

– Ладно, ребята, извините. Я хотела собраться с мыслями, прежде чем поговорить с вами. Вы, наверное, заметили, что мы с папой в последнее время часто ссоримся? – спрашиваю их.

– Нет, – решительно отвечает Дейзи.

– Хорошо, тогда, может, заметили, что в последнее время нам было нелегко друг с другом?

Она снова отрицательно качает головой.

– Хорошо, но нам было нелегко, что, как мне казалось, было довольно заметно, и мы решили, что нужно немного побыть порознь, временно, чтобы попытаться наладить наши отношения.

– Вы разводитесь? – уточняет Хадсон, паника нарастает в его голосе.

– Нет, но мы расходимся. Нам нужно немного побыть порознь, – повторяю. Я бы отдала все, чтобы меня эвакуировали по воздуху из этой зоны бедствия, подальше от отчаянных и растерянных выражений лиц моих детей. Может, еще можно было отступить и заверить их, что через неделю все будет в норме и им не о чем волноваться, или теперь уже слишком поздно?

– Кто-то из вас завел роман, – внезапно и резко говорит Дейзи. – Другого объяснения быть не может. Все произошло слишком быстро. Почему папа сейчас не с нами?

Я еще до этого решила, что не стану врать старшим детям, если они спросят.

Вспоминаю, как меня уже загоняли в угол несколькими годами ранее, требуя выложить всю правду о Санта-Клаусе, Пасхальном кролике, Зубной фее, Купидоне и Лепесточке, их особенной летней фее. Они точно существуют? Тогда я осознавала, что стоит мне развеять их сомнения, как добрая, невинная глава их детства закончится. Теперь мне предстояло закончить еще одну главу, развеяв миф, что родители не всемогущие боги и что стабильная семейная жизнь, которую они знали и на которую полагались, исчезла в одно мгновение. Мое молчание говорит само за себя, прежде чем набираюсь смелости ответить.

– О боже, мама. Да скажи же нам, – кричит Дейзи.

– Это была не я, – произношу тихо.

И воцаряется хаос. Если раньше я считала, что моя жизнь уже развалилась на части, то этот момент доказывает, что на самом деле все только начинается. Паническая реакция моих детей потрясает меня на совершенно новом уровне, с которым я еще не сталкивалась. Дейзи рыдает, Хадсон бушует внутри. Они задают мне вопросы о том, что произошло и что будет дальше, но ответов у меня нет. Дейзи звонит Майклу, который едва ее слышит, так как стоит на обочине дороги со спущенным колесом, она орет на него, пока не выдыхается и не бросает трубку. От их страданий у меня разрывается сердце, и мой гнев разгорается с новой силой.

На помощь приходит подруга Сара, предложив вторую квартиру своей матери за углом от нас. Пусть Майкл поживет там несколько недель, чтобы мы успели перегруппироваться. Он злится, что я не позволяю ему вернуться домой, но теперь мне надо справиться не только с собой, но и с гневом, который обрушат на него дети. Дейзи напоминает извергающийся вулкан, ее печаль и ярость расплавленной лавой сметают все на пути. Майкл отнял у нее счастливую семью, теперь ее доверие к людям – в том числе и к родителям – подорвано. Молчание Хадсона еще страшнее: он замыкается в себе, становится непробиваемым и неразговорчивым. Узнав об измене, через несколько дней Хадсон встречается с Майклом в кафе и объявляет, что в случае развода останется со мной, а отца больше знать не хочет. Мне он об этом ничего не рассказывает – совсем ничего. Но Майкл предъявляет это в знак доказательства, что если кто и ответственен за распад нашей семьи, так это я, выставившая его из дома.

Худшее еще впереди: мне предстоит сообщить обо всем милой малышке Джорджии. Испытываемый мною ужас кажется осязаемым. Она будет единственной из наших детей, кому придется потерять веру в родителей, нерушимость их союза раньше, чем веру в волшебство. Сможет ли она вообще, когда вырастет, вспомнить, что мы когда-либо были вместе? В субботу утром, когда Джорджия, счастливая, без умолку болтает в моей кровати, я сообщаю, что мне нужно поделиться тяжелыми новостями.

– Ты знаешь, что папы не было дома всю эту неделю? Нам сейчас нелегко друг с другом, и мы подумываем провести некоторое время порознь. Это может помочь, поэтому он поживет несколько недель в другом месте, – объясняю ей.

– Несколько недель – это сколько? – уточняет она.

– Не знаю, может быть, три недели.

– И через три недели он вернется домой? – надавливает она.

– Через три недели мы посмотрим, хватило ли нам времени, чтобы мы перестали обижаться друг на друга, – говорю я.

Джорджия сворачивается в клубочек, натягивает на голову мое одеяло и заходится рыданиями. Я крепко обнимаю ее и снова проклинаю про себя Майкла. То, что нашим детям приходится испытать такую боль, страшно расстраивает меня, но то, что причиной этого стал их собственный отец, кажется просто невыносимым. Даже если я когда-нибудь смогу простить ему измену, смогу ли простить то, что он поступил так с нашими детьми? Передо мной возникает образ из детства: я лежу, свернувшись калачиком, в своей узкой кровати сорок три года назад, мама крепко обнимает меня после той новости, что отец умер. В моем детстве были «до» и «после», и теперь я передаю это печальное наследие своей дочери, которая всего на два года старше меня той, впервые столкнувшейся с утратой и горем. Я так отчаянно хотела иметь сплоченную, традиционную, вечную семью, а теперь мне приходится смириться не только с тем, что я ее не получу, но и с тем, что этот исход не был неизбежным, как смерть моего отца. У Майкла был выбор, и он добровольно оставил нас.