Текст книги "На шифре. Инсайдерская история криптовалютного бума"

Как минимум одному свидетелю показалось, что Джефф был в полной ярости. Он выдал Чарльзу сполна.

Тот сидел в изумлении, но Джефф, всегда считавший Чарльза фальшивкой, не понял, насколько искренни его чувства. Затем Джефф призвал тяжелую артиллерию: недвусмысленно дал понять, что если Чарльз останется, то он покинет проект. Чарльз возразил, рассказывая о том, сколько он уже сделал для проекта, но Джефф ответил:

– Это неважно. Я не верю, что нам надо стать как Google. Нужно работать для людей, а не корпораций.

Еще он добавил:

– Амир, мне жаль, что ты исчерпал кредит доверия, но считаю, что тебе здесь не место, потому что так и не увидел твой вклад.

Следующим выступил Михай. Он сказал, что согласен с Джеффом насчет Чарльза. Джефф про себя рвал и метал: «Ты не соглашайся – ты скажи, в чем проблема!» Михай добавил: он уже не знает, что реально и что нет, подразумевая, что Чарльз вроде бы иногда лжет. Джо заявил, что верит Чарльзу, верит, что тот желает Ethereum лучшего, и считает, что он может остаться в проекте, но поддержит любое итоговое решение. Кое-кому показалось, что он ошеломлен происходящим. (Джо это отрицает.) Стефан потребовал ухода Чарльза, но и он не стал вдаваться в подробности, поскольку понимал, что, будь досье обнародовано, это прикончит Ethereum. Только сказал: «Чарльз должен уйти. Он для нас обуза», а также употребил более красочные выражения, добавив, например, что Чарльз – «социопат».

Тейлор потребовал ухода Амира, объяснив, что формально тот был его начальником, но Тейлор его не видел и не слышал. Вся работа лежала на нем, при этом он не имел права принимать решения. Хоть Тейлор и составил досье, о Чарльзе он почти ничего не сказал.

Гэвин, выступивший в самом начале, следил за процессом – в ужасе от того, что Виталик, по сути, предложил всем тыкать друг в друга пальцами и обвинять. И эти щепетильные разборки наблюдали все, кто в этот момент находился в доме, включая сына Джо. Терпеть, как целый час люди объявляют друг друга врагами, было мучительно. На его взгляд, Чарльз не заслуживал публичной порки, даже со стороны тех, кто с ним жил. Гэву казалось, что проводить собрание, когда известно об общей неприязни к Чарльзу, – это неудачное решение со стороны Виталика. (Виталику же кажется, что собрание произошло, скорее, спонтанно, и он не представляет, как можно было обсудить эти проблемы меньшим составом участников.)

Матиас, один из главных зачинщиков бунта, относился к происходящему двояко. С одной стороны, он осознавал, что это правильно, но с другой – никогда не любил конфликты и чувствовал себя ужасно при виде того, как все выпускали накопившийся из-за Чарльза негатив. Поэтому, когда пришла его очередь, он сдержался и сказал лишь долю того, что на самом деле думал о директоре.

Рокси была в растерянности по поводу, что говорить, но, когда момент настал, сказала правду. Она не доверяла Энтони, потому что он вел себя так, будто он лучше всех остальных. К тому же он настаивал на коммерческой направленности. Потом она посмотрела им прямо в глаза и сказала: «Чарльз и Энтони ненадежные. Им нельзя доверять».

Это был один из самых тяжелых и напряженных моментов их жизни, а слова Рокси, брошенные им в лицо, оказались самыми жесткими. Чарльз распахнул глаза, словно его удивило, что она не поверила всем его байкам. Она ни разу не сказала ему прямо, что считает их ложью. Теперь ей было даже смешно от того, что он и понятия не имел о ее реальном отношении.

Гэвин, наблюдая с другого конца стола, знал, что теперь-то Чарльзу не выкарабкаться. На его взгляд, до сих пор его осуждали только «парни», поэтому и разногласия казались дракой мальчишек. Но слова единственной «девушки», проживавшей в доме на постоянной основе, показались решающими.

Чарльз, который позже скажет, что над ним целый час «измывались», защищался, уверял, что у них все получится, давал слово, что все будет лучше, чем в некоммерческом предприятии. Похоже, он все еще верил, что весь вопрос был в выборе коммерческого или некоммерческого направления. О досье никто так и не упомянул.

Наконец обсуждать больше было нечего. Все согласились, что Виталику пора принять решение. Как и прогнозировали Матиас и Стефан, четыре человека – Джо, Энтони, Амир и Чарльз – проголосовали за то, чтобы оставить гендиректора, а три – Джефф, Гэвин и Михай – за то, чтобы его выставить, и последнее слово осталось за Бутериным с его двумя голосами. (Впрочем, некоторые вспоминают об этом моменте иначе: двое говорят, что никакого голосования не было, а один утверждает, что Гэв и Джефф выдвинули Виталику ультиматум: либо они, либо Чарльз и Амир. Сам Виталик утверждает, что ни за Чарльза, ни за Амира не заступился никто.) Восемь человек проголосовали за роспуск фидуциарной группы, то есть руководителей. Звание соучредителей оставалось, но все директора должны были уйти со своих должностей, пока Виталик обдумает ситуацию. Вернувшись, он заново назначит тех, кого захочет.

Виталик вышел на переднюю террасу – бóльшую из двух на верхнем этаже. Моросил дождь. Под его ногами лежали идеально ровные доски, в стороне стояли гриль, четыре горшка с кустами и желтый флюгер в виде цветка. Перед ним находился другой дом – близнец «Космического корабля», за ним жилые здания в серых и коричневых тонах, чуть далее – зеленые холмы с деревьями, а еще дальше – город Цуг. Но все это скрывал туман. По своей привычке он начал бродить по террасе. В сравнении с парками, где он обычно блуждал, здесь место было ограничено. И все же его хватило на следующий час.

3. 3 июня 2014 – 30 июля 2015

Виталик мерил шагами террасу «Космического корабля». Только что он стал свидетелем безжалостного изобличения Чарльза со стороны многих сотрудников, и все же каждый, включая Чарльза, казался незаменимым. Более того, именно Чарльз играл одну из самых важных ролей. Гендиректор координировал сразу все составляющие проекта. Виталик знал, что на самом деле по ряду вопросов решения ждут только от него самого, но ему-то хотелось как можно больше времени посвящать исследованиям. И он нервничал от одной только мысли убрать руководителя, решающего административные и организационные вопросы, за которые ему не хотелось браться самому.

В то же время Виталик осознавал, что должен сделать. И, понимая, к чему приведет увольнение Чарльза, пытался убедить самого себя, что проект не развалится.

С Амиром было проще. Виталик с самого начала видел, что с ним распрощаться будет легко. Собрание просто дало возможность сделать то, что надо было сделать давно.

Пока Виталик обдумывал варианты на улице, остальные соучредители, в том числе Чарльз, набились на маленькую террасу позади, выходившую на жилые здания. Их окна закрывали жалюзи.

Энтони, смирившийся с судьбой Чарльза, только твердил:

– Ну, Чарльз все-таки учредитель – это у него отнять нельзя.

То же касалось его приятеля Амира. Но Михай ответил:

– Чарльз должен уйти.

Увидев, как решительно настроены люди вроде Михая, работавшие лично с Чарльзом в Цуге, Гэвин подумал, что гендиректору Ethereum действительно придется покинуть команду.

Джефф еще не оправился от того, что никто не придерживался предварительного договора. Во время ожидания Гэвин и Джефф спустились вниз, и Джефф спросил, почему Гэв не высказался об увольнении Чарльза, как они условились. Гэвин, который позже этот момент не вспомнит, ушел от ответа. Джефф устроил взбучку и Матиасу за то, что он промолчал, но тот ответил, что не состоит в руководстве и это не его ответственность. Еще он добавил, что находится в опасном положении: если Виталик проголосует за то, чтобы оставить Чарльза, под ударом окажется уже его карьера.

Позже, когда они поднялись, Амир навис над невысоким Джеффом:

– Я тебе не нравлюсь, – сказал он.

– Нет, – ответил Джефф. По его словам, Амир, который вспоминает разговор иначе, на самом деле заявил: «Я тебе не нравлюсь, потому что я еврей».

Джефф был в шоке. «Это еще что начинается?»

– Почему ты так говоришь? – спросил он.

Амир позже скажет, что ни разу не слышал расистских оскорблений от коллег, но, оглядываясь назад, чувствует, что многие из них и правда верили в некоторые стереотипы, – например, и он, и другие помнили подколки: раз он из Израиля, его могло к ним подослать израильское правительство. В тот день он сказал:

– Ты хренов расист.

(Амир отрицает, что говорил это и тем более ругался, утверждая, что «я так просто не разговариваю».)

– Никакой я не расист, – ответил Джефф резко. – Я даже не знал, что ты еврей, да и какая разница? Ты мне не нравишься, потому что ты ничего не делаешь и ты мне сейчас грубишь, потому что я не расист.

Тут Джефф почувствовал на плече чью-то руку. Его придерживал Гэвин.

– Ты просто смешон, – бросил Джефф Амиру напоследок.

Виталик пришел на заднюю террасу и наконец объявил, что принял решение. Соучредители сгрудились вокруг него. Разработчики Гэвин и Джефф встали плечом к плечу, а справа от Джеффа, последним в их полукруге, стоял соучредитель, который только что обвинил его в расизме, – Амир.

– Все соучредители остаются соучредителями. Это не изменится, – начал Виталик. – У соучредителей остается их доля эфира.

Гэвин увидел, как на лице Амира промелькнуло: «Бинго!» Как ему показалось, Амир, получив изначально желаемое, даже обрадовался, что может и дальше выполнять свой долг – то есть удовлетворять собственные прихоти, а заключались они в основном в сексе с женщинами, как знали друзья из-за его, как они это называли, обаятельной честности. (Амир утверждает, что решение о сохранении учредительской доли было принято заранее и Виталик лишь подтвердил то, что он и так знал. Что же до его личной жизни, он говорит: «По-моему, для компании компьютерных ботаников-интровертов обычная половая жизнь уравновешенного и обходительного взрослого мужчины может показаться похождениями Казановы. Для меня это комплимент».)

Насколько помнит Михай, Виталик продолжил:

– После нашего разговора стало очевидно, что мы разделились на два лагеря, и это плохо. Мы все должны быть в одной лодке.

Он заговорил о том, что Чарльз утратил доверие своих подчиненных. Но при этом все еще сомневался в решении. По словам как минимум одного соучредителя, то ли из-за стресса, то ли из-за расстройства от того, что творится с его детищем, Виталик даже прослезился.

Он взял себя в руки и позвал обратно в проект Гэвина, Джеффа, Михая, Энтони и Джо. Неприглашенными остались Чарльз и Амир.

Они вернулись за большой стол, где Виталик объявил остальным состав нового руководства. Ранее Михай и Джо предложили пригласить Тейлора Герринга – айтишника, который делал все за Амира, но не участвовал в конференциях учредителей, – того, кто составил досье на Чарльза. Еще Джо выдвинул Стефана – француза из Лондона, занимавшегося связями с общественностью. Виталик принял обоих – Стефану перешли обязанности Чарльза по коммуникациям и собеседованиям, а Тейлор занял должность Амира.

Команда не аплодировала принятому решению и не радовалась, но все-таки выдохнула с облегчением: Чарльз ушел.

Согласно показаниям нескольких человек, Амир прямо за столом, не сходя с места, начал торговаться с Виталиком за свою долю эфира от премайна. Похоже, его не сильно огорчило устранение из руководства. Как позже вспомнит один из сотрудников: «Амир получил свои эфиры и мог больше не прикидываться членом правления, так что со всех сторон остался в выигрыше». (Амир говорит, что эфир в то время ничего не стоил и ничего не значил лично для него – он даже потерял деньги на спонсировании проекта, – но все равно уже было решено, что он получит долю.)

Чарльз, все еще с простудой, плохо перенес новости. Поначалу он вышел на террасу, где сидел и загорал Матиас, и попытался поговорить с ним. Матиас слегка испугался, потому что не доверял ему. К тому же он чувствовал себя виноватым. Даже зная, что поступил правильно, он все равно считал, что предал Чарльза. Он всегда его жалел, гадал, что должно было произойти с человеком, чтобы он стал таким патологическим лжецом, – наверняка что-то ужасное. Может, он и верил, что если Чарльзу что-то и нужно, то это профессиональная помощь, но другого выбора для спасения Ethereum не было: в противном случае Чарльз похоронил бы проект.

Тогда бывший директор спустился с секретарем Джереми в свою комнату, где, как говорят, отдал ему всю свою учредительскую долю эфиров. Виталик же с ноутбуком остался сидеть за столом, словно ничего не произошло. Позже он поговорил тет-а-тет с Чарльзом, которому уже поплохело так, что он весь исходил пóтом. Чарльз был разочарован и огорчен, но смирился с ситуацией.

В ту ночь Гэвин, Виталик, Михай и Рокси спали в одной комнате: Гэвин с Виталиком на одном матрасе, Михай с Рокси – на другом. Когда все легли, но еще не уснули, Гэвин встал и, не говоря ни слова, запер дверь.

На следующий день в пять утра Чарльз, разбитый болезнью, покинул «Космический корабль» и вернулся в Колорадо – гадать, что делать дальше со своей жизнью.

Без Чарльза (и Амира) группа вздохнула свободнее, но продлилось облегчение недолго. Домосед Джефф вернулся в Амстердам, а остальные собрались на верхнем этаже, на месте вчерашнего кровопролития, чтобы обсудить, куда двигаться дальше. Тогда-то Виталик и узнал, что некоторые соучредители ввели его в заблуждение: на самом деле швейцарский фонд можно создать быстро и просто. Его привело в ужас, что его обманывали в надежде подзаработать. Он думал: «Вы вступили в проект блокчейна/криптовалюты, задуманный, чтобы изменить весь мир, и вас заботит только то, как подзаработать пару лишних миллионов?»

Он упорно настаивал, что его проект с открытым кодом будет образован по образу «Мозиллы», что-то вроде швейцарской НКО. Энтони, ранее ярый сторонник коммерческого подхода, уступил (возможно, радуясь, что его вообще еще оставили в проекте после того, как вылетели Чарльз и Амир).

На следующий день, 5 июня, Виталику вручили стипендию Тиля: по ней недоучившимся в колледже студентам предлагали 100 тысяч долларов на два года для создания проекта. Он знал об этом заранее, ему позвонили из организации, уговорили вступить в программу и даже вписали в нее задним числом. Поскольку биткойны венчурного инвестора Энтони катились под откос – их стоимость уже была 640 долларов, вдвое меньше декабрьской, – Джо пришлось внести свои деньги. Виталик жил на 4 тысячи в месяц со стипендии Тиля и не просил себе зарплату, чтобы проект продержался до краудсейла.

Но теперь команда ссорилась по другим поводам – например, как распределить средства с краудсейла. После посещения саммита по поводу вручения стипендии Тиля в Сан-Франциско Виталик описал в длинном электронном письме для друзей и родственников то, что инсайдеры Ethereum стали называть Днем «Игры престолов», или «Красной свадьбой».

Люди разбились на лагеря, все набросились друг на друга… То, что я принимал за явную ложь со стороны директора одного из наших полуконкурентов насчет нашего сотрудника, в главном оказалось правдой…. Мне просто хочется, чтобы все работали сообща, и я трачу день за днем, чтобы сплотить людей и показать им проблески успеха, но проходит пять часов – и они опять за свое… Я единственный, кого еще уважают. Я надеялся передать тяжелую организационную работу компетентной команде профессионалов, чтобы самому сосредоточиться на коде и на сложных, но интересных вызовах криптоэкономики, но теперь выясняется, что именно мне надо хотя бы для начала навести порядок. Эх.

В следующие недели, когда все, кто не был в команде Цуга, разъехались, а местный филиал взялся за организацию Ethereum, продолжились споры, сколько средств выделить на различные направления. Кое-кто снова решил, что Гэвин рвется за деньгами и властью. Однажды днем члены команды ехали на великах обратно в «Космический корабль», опаздывая на встречу, и по пути подключились к конференции. Как утверждает один из сотрудников, Гэвин тогда сказал, что им нужно решить все бюджетные вопросы до краудсейла, поскольку, когда появятся деньги, распри станут только горячее. Наконец хоть кто-то открыто высказал то, что было на уме у всех: они делят шкуру неубитого медведя. Стало ясно, насколько важно создать некоммерческую организацию в преддверии краудсейла. Швейцарская НКО необязательно должна заниматься благотворительностью – главное, чтобы ее цель не состояла в получении прибыли. Организация подтверждает, что полученные средства пойдут на выбранную цель, и за этим следит швейцарский госорган. Целью НКО Ethereum было развивать децентрализованный «мировой компьютер» – так же, как некоммерческие компании контролируют интернет. И учредить НКО вовремя – значит не дать потенциальным миллионам уйти туда, куда они не предназначались.

В связи с этим стоял вопрос, как провести пресейл и заработать самим, не прогневив Комиссию по ценным бумагам и биржам. Ранее той весной их юристы в Швейцарии выяснили, что инструмент, который они выпускают в ходе краудсейла, не считается облигацией в силу своей децентрализованной природы. Без центральной компании он не будет облагаться налогами как товар, требующий НДС, но полученные деньги с налоговой точки зрения все равно будут рассматриваться как ценные бумаги. На руку было и то, что они выпускали нечто с собственной полезностью и успех зависел не от третьих лиц, а от согласия пользователя с протоколом. Какое-то время они искали, можно ли провернуть тот же маневр в Соединенных Штатах, где крутились большие деньги. Нью-Йоркский филиал Ethereum связался с юридической конторой Pryor Cashman, и, согласно их юридическому заключению, краудсейл не считается в Соединенных Штатах незарегистрированным размещением ценных бумаг. Старший юрист так увлекся идеей Ethereum, что дал 10 %-ную скидку на услуги конторы: «Это больше, чем я когда-либо предлагал клиентам», – написал он в приложенном письме.

В «День „Игры престолов“» юридический вопрос краудсейла так и остался нерешенным. В тот же день SEC обвинила биткойнового предпринимателя Эрика Вурхиса (это он нашел для Энтони покупателя его букмекерского сайта) в размещении незарегистрированных ценных бумаг – чего Ethereum как раз и опасался. Консультант из Pryor Cashman написал: «Мое первоначальное мнение: дело Вурхиса лишний раз подчеркивает большую вероятность, что выплата биткойнов в пресейле эфира представляет собой „размещение капитала“ по первому критерию теста Хауи».

А это уже было плохо. В судах тест Хауи применяется, чтобы определить, является ли инвестиционный договор облигацией. Сам тест, основанный на деле 1946 года «Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям против У. Дж. Хауи», состоит из четырех критериев, и та инвестиция, что отвечает всем четырем, считается облигацией. Она должна быть: (1) размещением капитала (2) в общем предприятии (то есть предприятии, где капитал инвестора объединен с чьим-то еще), (3) с ожиданием прибыли и (4) зависимостью от конкретной стороны. Если пресейл отвечал первому условию, как предполагало дело Вурхиса, и если Ethereum мог считаться «общим предприятием» (второе условие), и если люди покупали ETH на краудсейле в надежде, что его стоимость будет подниматься тем выше, чем больше людей покупает ETH (третье условие), и если команда Ethereum – конкретная сторона, несущая ответственность за прибыль (четвертое условие), тогда пресейл будет считаться размещением незарегистрированных ценных бумаг.

Юридические идеи швейцарской команды дошли до Нью-Йорка. Во время разговора с Виталиком в баре Стивена Нерайоффа вдруг озарило, что раз для использования Ethereum необходим эфир (поскольку люди платят им за компьютерные вычисления), то это – как бензин для машины. А значит, на пресейле продается не ценная бумага, а товар – то, чем люди будут пользоваться. (Точно так же суды принимали решения о кондоминиумах: хотя их можно покупать с ожиданием прибыли, сам кондоминиум – не ценная бумага, потому что это жилье.)

В заключении Pryor Cashman проводилось различие между некоммерческим фондом и коммерческой GmbH, которая прекратит существование, как только запустится сеть и участники пресейла получат свои эфиры. Теоретически это значило, что ответственность за успех сети не зависит от стороны, проводящей продажу, – то есть не соблюдается четвертое условие теста Хауи. В письме опровергалось, что прибыль от покупки эфира зависит от фонда Ethereum Foundation (EF), отмечая, что ни EF, ни какие-либо связанные с ним коммерческие организации не диктуют изменения в системе. Также указывалось, что эфир от премайна попадет не к коммерческой компании, разрабатывавшей Ethereum, а непосредственно к разработчикам (пожалуй, это уже слишком очевидная ловкость рук – в конце концов, во многом это одни и те же люди), и что компания предлагает эфир как товар, а не как спекулятивные инвестиции. (Это уже аргумент о «полезности», схожий со случаем кондоминиумов.)

Наконец 9 июля НКО Ethereum была учреждена. В пятницу 18 июля команда Ethereum получила черновое заключение Pryor Cashman. В понедельник 21 июля они получили подписанный документ. Во вторник 22 июля в полночь по центральноевропейскому времени они начали краудсейл.

С началом продаж они показали свою гиковскую сущность. Виталик написал в блоге, объявляя краудсейл: «Стоимость эфира изначально установлена с учетом скидки, 2 тысячи ETH за BTC, и останется такой 14 дней, после чего линейно опустится до окончательной стоимости 1 337 ETH за BTC. Продажа продлится 42 дня и закончится 2 сентября в 23:59 по времени Цуга». Курс 1 337 ETH за BTC выбрали потому, что 1 337 на литспике[8]8
  Leet – распространившийся в интернете стиль применения английского языка. Основные отличия – замена латинских букв на похожие цифры и символы, имитация ошибок, свойственных для быстрого набора текста, и пародия на них, имитация жаргона хакеров и геймеров. – Прим. ред.


[Закрыть] означает слово «элита» (elite), что означает мощь или достижение. В первые дни интернета, чтобы обсуждать на бордах нецензурные темы, буквы заменялись цифрами. Такое слово, как elite, полностью цифрами не напишешь, но если поменять его на leet, то оно похоже на 1337. 1 – это L, 3 – развернутая Е, а 7 – это Т. 42-дневный срок продажи в выбран потому, что 42 – это «главный ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого» из книги Дугласа Адамса «Автостопом по галактике».

Несмотря на шутки, в посте Виталика явно чувствуется влияние юристов – как и его собственный почерк. Два из тринадцати тезисов гласят:

Эфир – это не продукт, НЕ ценная бумага и не возможность для инвестирования. Эфир – просто токен, нужный для оплаты транзакций, создания или приобретения децентрализованных служб приложений на платформе Ethereum; он не дает право голоса, а мы не даем гарантий его ценности в будущем.

Мы все-таки не будем блокировать США. Круто.

Он заявил, что в вопросе премайна они наконец остановились на двух суммах, каждая – в 9,9 % первоначального количества проданного эфира: одна отводится участникам проекта, работавшим до продажи, а вторая предназначается для долговременного фонда.

Условия начинались так: «Следующие условия определяют продажи криптографического топлива – эфира (ETH), необходимого для работы приложений на программной платформе с открытым кодом Ethereum (далее „платформа Ethereum“) для приобретателей ETH (далее совместно именуемые „Приобретатели“ и по отдельности – „Приобретатель“)». Это товар? Товар. Есть полезность, как у бензина? Есть. Оставалось надеяться, что власти не станут считать их ценными бумагами.

В первые два дня поступило 5 742 BTC. При стоимости 620 долларов это было около 3,6 миллиона. К концу первых двух недель, пока число ETH за 1 BTC не упало с 2 тысяч до 1 337, они собрали 12 872 BTC, что по курсу около 590 долларов равнялось 7,6 миллиона. Оставалось еще двадцать восемь дней.

До окончания продаж руководство хотело закрыть некоторые долги, но вновь камнем преткновения стали финансы. Нужно было выдать сотрудникам задержанное жалование, заплатить юристам, Энтони, Джо, Тейлору и другим за займы, а также перевести 60 тысяч швейцарских франков Герберту Стерчи – доверенному лицу в Цуге, который свел их с нужными чиновниками; но их имиджу бы повредило, если бы они забрали биткойны из биткойнового кошелька с мультиподписью до окончания краудсейла. (Кошелек с мультиподписью, или мультисиг, требует нескольких частных ключей для одобрения денежного перевода. Например, двух из трех возможных обладателей ключей или трех из пяти.) Во-первых, перевод денег из мультисига до окончания продаж вызвал бы подозрения, что они вливают биткойн обратно в краудсейл, делая вид, будто собирают больше, чем на самом деле, чтобы покупатели испугались упустить выгодное вложение. Но, даже если этого не делать и стараться сохранять прозрачность, насколько это возможно, ранние траты все равно подпитают биткойновых и прочих троллей, сеявших, как это называется на криптожаргоне, FUD (fear, uncertainty and doubt – страх, неуверенность и сомнение) насчет Ethereum. Например, BitShares – проект, откуда ранее Чарльз ушел из-за скандала, выпустил видеоролик, где их учредитель Дэниэл Лаример допрашивает Виталика после его речи на BTC-Майами, критикует за увиливание от вопросов и заявляет, что Ethereum – нежизнеспособный и централизованный проект. Параллельно многие биткойнеры заявляли, что «альткойны» вроде эфира не нужны. Например, в мартовском блог-посте «Грядущая кончина альткойнов (и что делать, чтобы ее ускорить)» утверждалось: «Когда люди говорят: „Но Ethereum умеет делать смарт-контракты!“ – это на самом деле ложь… Поэтому Ethereum скоро будет забыт, как и все остальные, когда не сможет исполнить свои обещания». А на BitcoinTalk через два дня после начала краудсейла кто-то запостил: «[ETH] Ethereum = разводилово»: «это IPO, а IPO в крипте – ВСЕГДА разводилово». TaunSew написал: «Возможно, эфир нужен для отмывания биткойнов, или это они сами покупают свои токены, делая вид, будто на них есть спрос». Seriouscoin ответил: «Любой, кто общался с Энтони (учредитель эфира) знает, что он мутный чел». TaunSew ответил, имея в виду Джо: «Ты забыл про их подвязки с Goldman Sachs».

Тем временем Гэвин, Джефф и Стефан делали Ethereum каждый в своем городе. Михай заподозрил, что Гэвин, все еще считавшийся самым властным человеком в руководстве, хочет перенаправить средства в собственное коммерческое предприятие в Берлине вне контроля швейцарского материнского фонда. (Гэвин отвечает, что просто делал Ethereum.) Но Михай, Тейлор и Виталик находились в совете швейцарского фонда, за которым следило правительство, контролируя, чтобы они не отходили от заявленной цели. Михай переживал, что желание Гэвина направить деньги в берлинскую компанию ставит проект – и самого Михая как директора фонда – под удар. Гэвин действительно не хотел вмешательства извне – но главным образом со стороны Джо, которого он все больше считал помехой. Позже Гэв оправдает создание отдельного коммерческого предприятия в Берлине еще и тем, что в Цуге слишком мало программистов, а те, что есть, слишком дорогие. Поэтому он и создал в Германии подразделение швейцарского фонда – Ethereum Dev GmbH (ETH Dev): чтобы нанимать немецких граждан, нужно немецкое юридическое лицо. Джефф по той же причине открыл предприятие в Нидерландах. В Лондоне было создано английское предприятие Eth Dev Ltd, где директорами стали Гэвин, Джефф и Виталик.

Но главным финансовым бременем была стоимость биткойна, заметно просевшая за сорок два дня краудсейла. Она составляла 620 долларов в день запуска, но в день закрытия приблизилась к 477. Это, среди прочего, означало, что биткойны, собранные в первые два дня и тогда стоившие 3,6 миллиона, обесценились до 2,7 миллиона. Если бы они конвертировали биткойны по мере поступления, краудсейл принес бы им 18,4 миллиона долларов. Но получилось, что в конце краудсейла 31 530 биткойнов стоили только 15 миллионов, – сгорело больше 3 миллионов.

В начале продаж Виталик, Гэвин и Джефф, находившиеся в постоянном контакте по поводу разработки своих клиентов, хотели как можно раньше продать хотя бы половину биткойнов, потому что обещали запустить платформу зимой того года. Им предстояло открывать офисы, нанимать разработчиков, менеджеров и офисный персонал, проводить тестирование, создавать инструменты, заказывать аудиты безопасности и так далее, поэтому миллионы долларов или евро в банке требовались уже сейчас. Конвертацию биткойнов взял на себя Джо, будучи СОО со знанием хеджевых фондов. Но он продавать биткойны как раз не хотел. Гэвин полагал, что отчасти из-за его менталитета трейдера: не продавай на понижении – только на повышении. Но Гэвин и остальные разработчики думали: «Нет! У нас нет времени – нам нужна фиатная валюта, чтобы организация выжила! Нам нужен фиат!»

Споры становились все жарче и отчаяннее. Стоимость биткойна продолжала снижаться. Через несколько недель после краудсейла она уже упала ниже 400 долларов. И, хотя тогда они этого не знали, к концу октября упадет до 340, в январе – ниже 300, остановившись, наконец, в середине января менее чем на 172 долларах.

В чатах и на совещаниях Джо говорил, что лично он оставил бы прибыль в биткойнах. (Это обычный настрой биткойнеров, известный как HODL, – название произошло от опечатки на форуме BitcoinTalk, когда подвыпивший пользователь просил людей придерживать биткойн, а не продавать – HOLD.) Но ни разу открытым текстом он не отказался продавать активы, только придумывал причины, чтобы отложить это до следующей встречи: для начала нужно провести анализ, понять, в какую фиатную валюту выгоднее перевести, и тому подобное. Гэвин подозревал: Джо знает, что Виталик всегда уходит от конфликтов, и потому предлагает разные варианты, чтобы потянуть время. Как считал Джефф, Джо все равно что играл с чужими деньгами. Ему раз за разом твердили: «Продавай хреновы биткойны». Но Джо все держался, надеясь, что стоимость вырастет, а она все падала. Позже он заявит, будто не знал, что Виталик, Гэвин и Джефф считали ответственным за конвертацию его. Также он будет отрицать, что знал об их желании продавать и раздражении из-за его помех, – он, дескать, считал, что они принимают решения коллективно.

С точки зрения Джо, Гэвин боролся за власть и направлял деньги в свое берлинское предприятие ETH Dev, созданное еще в апреле, – именно поэтому он так рвался продавать биткойны. Еще Джо полагал, что, раз деньги собрал швейцарский фонд, то сразу направлять бóльшую часть суммы в Германию неправильно. Он хотел переводить деньги траншами, проверяя, что разработка ведется согласно намеченному плану. Он просил программистов присылать отчеты о ходе работ каждые несколько недель. Гэвин в ответ поставил условие, чтобы отчеты выкладывались в блоге проекта. Он не хотел, чтобы Джо накапливал инсайдерскую информацию. Причина? Тот начинал собственное коммерческое предприятие в Бруклине, чтобы обслуживать децентрализованные приложения на Ethereum. Он назвал его Consensus Systems, или ConsenSys.