Текст книги "Абсолютно ненормально"

19 сентября, понедельник

05:47

Знаю! Посмотрите на время! Хоть я и придерживаюсь мнения, что нельзя вставать до восхода солнца, если только тебя не разбудил рой саранчи, но и спать не могу. И дело не только в том, что на этой неделе я узнаю, прошла ли в следующий раунд конкурса сценариев – уже шесть тысяч раз сегодня обновила почту, хотя на западном побережье еще час ночи, – но и в том, что прошлым вечером произошло еще больше дерьма, и мой метафорический хвост поджат между ног. Я совершила Нечто Очень Плохое. Настолько плохое, что мне стыдно говорить об этом даже Бэтти. Вчера днем дописываю я пост в блоге о произошедшем на вечеринке, как Аджита в сообщении в нашем общем чате зовет меня и Дэнни к себе, чтобы выпытать у нас подробности вечеринки под тонны начос с халапеньо. Из-за этого я немного нервничаю, поскольку не знаю, в курсе ли уже Дэнни о моих сексуальных похождениях. Под словами «немного нервничаю» я подразумеваю, что стадо носорогов топчется по моим кишкам. Но, как храбрая душа, откладываю домашнюю работу по физике и сажусь на свой ржавый разваливающийся велосипед.

Восемь коварных километров спустя я добираюсь до Аджиты, и меня приветствует в дверях Праджеш с ягодно-шпинатным смузи в руках. Поскольку он спортсмен, то постоянно ругает меня за посещение кофейни «Дейли Грайнд», а также читает лекции о том, что я ем мало витаминов. [Не бойтесь, я не спала с ним, потому что ему всего тринадцать, и даже у меня есть некоторые рамки.]

– Привет, Прадж, – говорю я со всей теплотой и братской любовью в голосе, на которые способна. – Как ты?

– Отлично, а ты? – интересуется он в ответ, застегивая толстовку.

Так и тянет спросить его, как дела в школе. Но вдруг он догадается, что мы обсуждали у него за спиной его проблемы с друзьями, и почувствует себя дерьмово. Поэтому я говорю:

– Жива-здорова. Слышала, ты тусовался с Дэнни. Рубились в видеоигры и не только.

– Да, – кивает Праджеш. – Он классный.

А затем повисает неловкое молчание, которое никогда раньше не возникало в наших разговорах. Он точно переживает трудный период переходного возраста. Его голос изменился летом, но мне по-прежнему сложно соотнести Праджеша и то, как он говорит.

Из вежливости я делаю глоток смузи – и он приятный на вкус, хоть и выглядит не очень. Затем благодарю Праджеша и машу ему вслед: он отправляется на тренировку.

Подойдя к двери подвала, я замечаю кроссовки Дэнни, и нервные носороги начинают спариваться в моем толстом кишечнике. Я понимаю, что ни черта ему не должна, но чувство вины – забавная и непредсказуемая скотина.

Порой Аджита не тот человек, с которым хочется обсудить щекотливый вопрос. Она мастерски умеет манипулировать и подстраивать невероятно неловкие ситуации и разговоры, что довольно интересно, когда на крючке ее проницательности кто-то другой. Но не так забавно, когда пешкой на ее шахматном поле душевных терзаний становишься ты.

Она свернулась в кресле, как самодовольный питон, из-за чего мне приходится сесть рядом с Дэнни на двухместный диван. Кресло-мешок куда-то испарилось. Бьюсь об заклад, она заплатила десять баксов Праджешу, чтобы он утащил его в свою комнату и навонял, сидя на нем, тем самым делая его непригодным для нашей встречи. Но я это ей припомню, и если она и вправду окажется «розовой», то ни капли не посочувствую ей.

Первый признак того, что Дэнни ОБО ВСЕМ знает: он не поднимает головы, когда я «случайно» спотыкаюсь на последних трех ступенях. Аджита фыркает, как дикий кабан. Но Дэнни сидит так, словно палку проглотил. Я опускаюсь на диван рядом с ним.

– Что с вами, ребята? – спрашиваю я с такой улыбкой, которой позавидовала бы миссис Веселье с Национальной недели веселья, и пододвигаю к себе горстку начос.

Они едва к ним притронулись, что является еще одним признаком того, что у меня не разыгралось воображение и здесь действительно повисла «атмосфера».

Аджита выразительно смотрит на меня, но без ее умелого дозирования физического насилия мне трудно расшифровать ее взгляд. Наверное: «Будь осторожна, он злится». Но это лишь бесит меня, поскольку у него нет никаких, даже воображаемых, прав на мою вагину. Так с какой кстати я должна чувствовать себя дерьмом за то, что иду на поводу у упомянутой вагины?

Поэтому я использую свой фирменный крученый прием от Иззи О’Нилл:

– Как поживает Мишель Обама-младшая? – ухмыляясь и пихая его локтем, как в старые добрые времена, спрашиваю я.

Мне кажется, что я выбрала отличную тактику, указав на его поведение, а не на собственное, пока не слышу бормотание:

– А как поживают Вон, Карсон и остальная часть баскетбольной команды?

Я вздрагиваю.

– Я буду наверху, – говорит Аджита, что удивляет меня, потому что она живет ради таких, невероятно неловких, ситуаций.

Но больше всего меня огорчает, что она забирает начос с собой, и я до глубины души жалею об этой потере.

Сверху доносится щелчок закрывшейся двери, и я начинаю ухмыляться, хоть и ненавижу себя за это. Не знаю почему. Иногда мне кажется, что наши тела справляются с сильным напряжением посредством неконтролируемого смеха. Как на уроках, когда учитель говорит тебе перестать хихикать, но от этого смех вырывается еще сильнее, и тебя выгоняют из класса, чтобы ты успокоилась. А как только тебе это удается и ты возвращаешься, тебя вновь накрывает истерика. Да, я об этом.

– Это не смешно, Иззи, – возмущается Дэнни.

В углу бесшумно работает телевизор, освещая пурпурный бархат на бильярдном столе, на котором оставлены шары от недоигранной партии.

– Почему? – спрашиваю я, искренне желая узнать ответ.

– Ты действительно хочешь, чтобы у тебя была такая репутация? – его голос холоднее, чем климат на Северном полюсе до глобального потепления.

И внезапно – мне уже не смешно. Решив придерживаться наступательной тактики, которую я эффективно использовала до этого, повторяю:

– Что с тобой?

– Я забочусь о тебе, Иззи. Мне не нравится, что ты выставляешь себя идиоткой.

Он теребит свои украшения: кожаные часы из какого-то винтажного магазина в центре, акулий зуб на шнурке, как у серферов, совершенно не подходящий ему, и браслет с летнего фестиваля, на котором стерлись все буквы и который теперь выглядит как пластиковое кольцо.

– Я просто хорошо проводила время, Дэнни. Не понимаю, как это делает меня идиоткой. Разве кто-то осудил бы парня за то, что он переспал с двумя девушками за одну ночь?

Теперь уже он ошеломленно смотрит на меня.

– Ты переспала с обоими? Я думал, что с Воном ты просто целовалась! Иисус, Иззи. Что с тобой?

Меня охватывает злость, но я отчаянно пытаюсь проглотить ее, чтобы не вбивать клин между нами.

– Со мной все в порядке, черт тебя побери.

Ой, я не хотела его проклинать.

– Они же просто используют тебя.

Он выглядит таким грустным, что я чувствую себя виноватой, хотя, по-моему, нелогично и бесполезно сожалеть о случившемся. Вообще-то, я ни о чем и не жалею. Просто мне не хочется причинять ему еще больше боли.

– Что с этого? – более спокойным голосом спрашиваю я. – Я тоже использую их, Дэнни. И не собираюсь выходить за кого-либо из них замуж. Я молода. Мне разрешено веселиться.

Он вздыхает, все еще уставившись на свой потертый браслет с фестиваля. А затем подталкивает очки на носу.

– Не лучше ли спать с тем, кто действительно заботится о тебе? Кто захочет общаться с тобой и на следующий день? Кому нравится не только твое тело, но и ты сама?

Я покусываю губу, которая потрескалась от чудовищного похмельного обезвоживания.

– И кто же это, Дэнни?

Наконец он встречается со мной взглядом, и в его глазах я вижу ответ. Молчание окутывает нас, как ядовитый газ.

Дыхание учащается. Когда мне стало тяжело дышать? Воздух искрится.

– Ох. Прости, – наконец выговариваю я.

А затем наклоняюсь, чтобы обнять его – а что вы делаете, когда вашему лучшему другу грустно? И он обнимает меня так нежно и ласково, что «атмосфера» становится еще более напряженной. Его сердце бьется у моего плеча, и он невероятно теплый, в отличие от большинства худых людей. Что-то щекочет мне шею, и сначала я думаю, что это волосы, но это его спокойное дыхание, отчего у меня в груди тоже зарождается волнение.

Что происходит? Бэтти убедила меня, что я не хочу этого, а сейчас предательское тело утверждает обратное. Но я не могу. Нет-нет. Чувак влюблен в меня! Я не могу себя так вести! Остановись, Иззи. Стоп!

Нет! Но теперь я, кажется, прижалась лицом к его шее – и ох, он так хорошо пахнет: дело не в одеколоне, а в запахе чистоты, просто он, ну, знаешь, пользуется действительно хорошим мылом, вероятно, украденным из роскошного отеля… Но КАКОГО ЧЕРТА, ЭТО ЖЕ ДЭННИ! Помнишь Дэнни? Он видел твои слезы и сопли, когда ты сломала запястье, играя в классики на школьном дворе, как ты выставила себя полной дурой, пародируя Кевина Спейси, и как в одиночку съела огромную порцию в ресторане TGI Friday’s, и…

Подождите, почему, вообще, я думала, что это плохо? Разве не здорово, что он, зная это, все еще хочет поцеловать меня? О! Теперь я поняла, к чему он клонит. Все ощущается острее и так прекрасно, будто я очутилась дома. И даже если голос в глубине души настойчиво повторяет, что я этого не хочу, он становится все тише и тише. Поэтому, когда Дэнни отстраняется всего на несколько сантиметров, а наши губы почти соприкасаются, я ничего не делаю, чтобы помешать ему. Затем его губы прижимаются к моим, и мое тело охватывает дрожь, а потом…

Потом мы целуемся, и это совсем не ужасно, и все, что, мне казалось, я знаю, разлетается вдребезги.

Заметили, что меня затянуло в круговорот мыслей: «Это неправильно, нет правильно, нет неправильно, но разве это не прекрасно»? Не помню, чтобы я когда-либо так много думала во время поцелуев, а я много целовалась и много думала, просто никогда не делала это одновременно.

Дэнни неплохо целуется. Лучше, чем Карсон, но хуже, чем Вон. Думаешь, это жестоко? Думаешь, не стоит устраивать соревнование между парнями, как в какой-нибудь лиге поцелуев? О-о-о, а может, организовать анонимное онлайн-голосование, где учащиеся смогут отметить свои лучшие и худшие поцелуи, и настроить его так, чтобы результаты видела только я? И тогда в следующий раз я с умом подойду к выбору, и никто при этом не пострадает.

Он переплюнет даже «Фейсбук». Возможно, стоит продать эту идею Марку Цукербергу, чтобы не пришлось заниматься разработкой, или дизайном, или поддержкой сайта. Уверена, у него есть люди, которые справятся с этим. Или, может…

Христос на велосипеде, О’Нилл. ХВАТИТ. ДУМАТЬ.

Его руки скользят вниз к моей талии, затем к бедрам, вдоль пояса моих джинсов, и именно после этого мне все начинает казаться немного неправильным. Думаю, у меня случается когнитивный диссонанс, когда дело доходит до поцелуев. Наверное, из-за искренней веры в то, что на этой планете не так много людей, которых бы я не стала целовать. Не так уж это и важно. Но секс даже я считаю очень интимным, поэтому прикосновения Дэнни вызывают у меня нервную дрожь.

На его лице появляется странное выражение: упорство и настороженность. Будто он понимает, что в любую секунду я осознаю, какую огромную ошибку совершаю, и его примитивная часть пытается воспользоваться моментом по полной до того, как это произойдет. В то время как хорошая часть, та, что помнит о нашей дружбе, хочет убедиться, что я готова сделать шаг.

Но это просто неправильно. Это не так. Совсем. У него выпирающие кости и прозрачная кожа [прошу прощения, если это прозвучало оскорбительно для костлявых людей или вампиров]. Хочу, чтобы он остановился. И как только я осознаю это, на меня обрушивается чувство вины; это моя ошибка, я ввела его в заблуждение, и теперь все мои мысли о том, что мне придется его оттолкнуть.

На его лице написана надежда, и мне это не нравится. Потому что явно этот момент прояснил что-то и для него – но противоположное тому, что поняла я.

Вот почему в середине нашего поцелуя я начинаю плакать. Сначала раздается лишь хныканье, но оно быстро перерастает в шмыганье носом, а вскоре появляются первые рыдания. Полный комплект.

И Дэнни все понимает. Он знает меня так хорошо, что даже не стоит пытаться соврать. Знает, что означают мои слезы. И видеть, как меняется выражение его лица, видеть, как рушатся его надежды, – для меня словно получить удар прикладом в грудь.

– П-п-прости, – заикаюсь я.

А затем, как трусиха, убегаю.

Я все еще плачу, когда выхожу из дома Аджиты, и продолжаю плакать, когда сажусь на велосипед и начинаю крутить педали. Слава богу, улицы пусты: на моем лице растеклась тушь, а из носа текут сопли.

Почему, почему, почему, почему, почему-у-у…

Но я знаю почему. Точно знаю. Я безумно надеялась, что, когда поцелую его, во мне проснутся чувства. Что пойму, насколько это правильно, что мы с Дэнни должны быть вместе, что я люблю его. Если бы так произошло, все было бы намного проще. Проще, чем сказать ему «нет», оттолкнуть его, причинить ему боль, которую мне никогда не хотелось бы причинить своему лучшему другу.

Но вместо этого я все испортила. Окончательно и бесповоротно.

06:24

Мне не спится, но, раз будильник скоро сработает, я перечитываю вчерашние сообщения. Они от Аджиты, от Дэнни, а некоторые от них обоих в нашем групповом чате. Но я ни на одно не ответила.

Аджита: «Малышка, Дэнни рассказал мне, что произошло. Позволь мне убедиться, что ты в порядке, а не валяешься где-то в канаве? Я же знаю, что каждый раз, когда ты плачешь, у тебя проявляются суицидальные наклонности. Я волнуюсь. Люблю тебя ХО».

«Я злюсь на тебя. А ты же знаешь, что из-за этого у меня поднимается температура, я начинаю потеть и покрываюсь прыщами как минимум на неделю. Так что пошла ты! С любовью, кожа Аджиты ХО

(Я действительно тебя люблю. И ты не ужасный человек. Вот Сталин был ужасным человеком. А ты прекрасна. Увидимся завтра. ХО)».

Дэнни: «Прости меня, Из. Мне показалось, что ты тоже этого хочешь. Иначе я бы никогда так не поступил. Пожалуйста, не дай этому разрушить нашу дружбу. Ты слишком важна для меня».

А в общем чате Аджита и Дэнни прислали смайлики в виде фаллических овощей.

Я ненавижу их обоих, но и сильно люблю. Поэтому я снова плачу.

Может, если мы все соберемся вместе, то сможем придумать, как применить Ctrl+Alt+Z в ситуации принятия ужасных жизненных решений?

09:17

В школе я выгляжу как зомби, потому что спала ночью секунд семь. Всю историю и экономику, на которые я хожу без Дэнни и Аджиты, у меня так сильно крутит живот, что мне начинает казаться, будто я подхватила кишечную инфекцию.

В моей голове прокручивается несколько сценариев, в которых Дэнни: а) сжигает меня на костре как жертву Сатане, его повелителю и спасителю, а Аджита наблюдает за этим и маниакально хохочет; б) где он рисует несколько впечатляющих плакатов, на которых мы в виде персонажей компьютерной игры The Sims трахаемся на диване, и развешивает их по всей школе; и в) делает из меня начос, покрывая с ног до головы сыром, сальсой и сметаной, а потом запекая в духовке, как в какой-нибудь мексиканкой «Гензель и Гретель».

Судя по этим тревожащим и детальным галлюцинациям, недостаток сна и тяжелая эмоциональная травма довели меня до бреда и безумия.

Ведь я из тех людей, которые раздувают из мухи слона и ведут диалоги с другими у себя в голове. Иногда, пребывая в плохом настроении, я устраиваю воображаемую ссору с кем-нибудь, хотя этот человек даже не догадывается о моем с ним конфликте. Обычно это происходит в душе, потому что там больше нечем заняться. Так что подобные фантазии мне не в новинку. Но начос из человека – слишком извращенно даже для меня.

С другой стороны, к началу третьего урока, когда пришло время отвечать за свои поступки, мне уже не так страшно, ведь что бы ужасное ни произошло, это не будет хуже, чем в моем воображении.

Поскольку кабинет экономики находится на другом конце кампуса, к тому моменту, как я наконец добираюсь до биологии, урок уж начался, и я плюхаюсь на место позади Дэнни.

Он не поворачивается, но Аджита смотрит на меня и подмигивает: она не злится за то, что я, возможно, разрушила нашу компанию до основания. У нее на подбородке образовалось впечатляющее скопление прыщей, и я делаю мысленную заметку купить ей конфет с арахисовой пастой, чтобы извиниться перед ее взбунтовавшейся кожей.

И следующие сорок пять минут я смотрю на затылок Дэнни. Может, дело в недостатке сна, но мне почему-то кажется, что передо мной сидит незнакомец; словно после одного поцелуя я перестала узнавать его физическую оболочку. Его бледная кожа, покрытая коротким бледно-рыжим пушком и крошечными родинками, выглядит незнакомой и чужой.

Чувство вины давит на меня с такой силой, что на глаза вновь наворачиваются слезы.

Раздается звонок, врезаясь в мой череп, а шуршание сумок и скрип стульев по линолеуму вызывают у меня новую волну беспокойства. Когда Дэнни поворачивается ко мне, я натягиваю на лицо самую глупую улыбку.

Он выглядит усталым, как черт. Забудьте о мешках под глазами, у него там целые проклятые тележки для покупок. И они показывают то, что он мучается не меньше меня.

– Из.

Он переступает с ноги на ногу, потирая шею.

– Привет.

И тут вступает в силу мое не подводившее меня ни разу [хм] умение оценивать ситуацию, которое твердит, что мы не в том месте, где стоит обсуждать произошедшее, поэтому, нацепив на лицо улыбку палача, я добавляю:

– Давай поговорим за обедом?

Он улыбается, вероятно, испытывая такое облегчение, что чуть не оставляет содержимое кишечника на полу кабинета пятьсот шесть «б». Аджита видит, что у нас временное перемирие, и медленно подходит к нам.

– Привет, ребятишки. Пойдемте вместе на урок театрального мастерства?

А затем мы бок о бок (или делая вид) отправляемся к актовому залу, декламируя реплики из «Великого Гэтсби», и сшибаем на своем пути шкафчики/учеников/фонтанчики с водой/мистера Русенквиста, пока оттачиваем наше мастерство драматических актеров, достойное «Оскара». В безумном порыве я начинаю говорить с ямайским акцентом, что вызывает у них смех, и, честно, кроме этого меня ничего не волнует.

Обед приходит так же быстро, как Карсон Мэннинг достигает оргазма.

Набрав столько сырных палочек, что хватило бы на батальон солдат, Аджита усаживается за наш столик, а нас отправляет на улицу, чтобы мы могли поговорить. За спортивным залом есть небольшая рощица, и мы, пока уходим подальше, встречаем несколько четырнадцатилеток, которые, столпившись, курят сигареты, а также учителя физкультуры, прыгающего среди деревьев, как шимпанзе, чтобы поддерживать себя в форме. Думаю, он из придурков-кроссфитеров. Но не уверена в этом.

Наконец мы останавливаемся на небольшой поляне, и я так ужасно себя чувствую, что просто падаю на землю и прислоняюсь к стволу дерева.

– Ты прошлой ночью спал так же ужасно, как и я?

Он улыбается, несмотря на то что в нашей ситуации нет ничего смешного.

– Если под «ужасно» ты подразумеваешь «не спал совсем», то да.

Я вздыхаю и закрываю глаза, отчасти потому, что при взгляде на него во мне просыпается чувство вины [вины, а не сексуального желания, только его тут не хватало], а отчасти потому, что надеюсь немного вздремнуть, пока подбираю слова.

– Дэнни, мне очень жаль. Я думала, что хочу…

– Я тоже так думал. Иначе бы этого не сделал…

Я кривлюсь.

– Наша способность заканчивать предложения друг за друга всегда меня удивляет.

Он опускается рядом, и воспоминания о прошлом вечере вспыхивают в моей голове. Он срывает пучок травы и начинает рвать его в клочья. Нас окружает запах сырой земли, а тишину разрезает лишь фырканье физкультурника при каждом подтягивании, которое он выполняет так, будто от этого зависит его жизнь. Хотя, может, так и есть. Я мало что о нем знаю.

– Эй, – говорит Дэнни. – Помнишь, в детстве мы часами могли играть лишь с коробкой белых мелков?

Я улыбаюсь и откидываю голову на ствол дерева.

– Мы шли на улицу и рисовали на тротуаре мини-города.

– Да. А затем заполняли их безумными персонажами и разыгрывали целые сцены из мыльных опер. – Он усмехается. – Я никогда не забуду старого кладовщика-женоненавистника, которого ты постоянно играла.

– Этот парень был придурком, – возмущенно отвечаю я. – Он считал, что все женщины ему что-то должны. Никогда не прощу ему то, как он относился к своей воображаемой жене.

На мгновение мы умолкаем, вспоминая наше несчастливое детство. Ну, мое детство стало таким. Дэнни я просто затащила на свой поезд.

– Ты для меня как сестра, Из, – тщательно подбирая слова, добавляет он. – И всегда ей была. Из-за чего все становится еще запутаннее.

Понимая, что шутка про Ланнистеров сейчас будет неуместна, я не произношу ни слова.

– Ты знаешь, как я к тебе отношусь, – хриплым голосом говорит он.

– Да, – прошептала я.

– Я не хотел на тебя давить.

– Ты этого и не делал.

Я действительно так думаю. Я знала, что делала, и часть ответственности лежит на мне. Я едва собираюсь с силами, чтобы задать следующий вопрос:

– Что теперь?

Он проводит руками по своим курчавым волосам. Мне так сильно хочется его обнять, но я не уверена, что этим все не испорчу.

– Я знаю, что чувствую, – бормочет он, – но также знаю, что чувствуешь ты. И это нормально. Я не хотел, чтобы это произошло, и не позволю этому разрушить нашу дружбу. Думаю, лишь вопрос времени, когда ты вытворишь что-то такое, что изменит мои чувства. И все пройдет, я уверен. Как камень в почках. Он причиняет боль, но потом выходит.

И на его лице появляется еще одна вымученная улыбка.

Мы встаем, обнимаемся и делаем то единственное, что нам остается: движемся дальше.

Мы в порядке, наши лица не залиты слезами, и Аджита с облегчением вздыхает.

– О, слава богу. На мгновение мне показалось, что наша тренога потеряла одну ногу. А теперь, пожалуйста, съешьте немного сырных палочек. Выпейте содовой. Замажьте кетчупом одежду. Все будет хорошо.