Текст книги "Голод"

Глава 16

Я гляжу вслед плачущей девочке, и у меня сводит живот. Все это время я чувствую на себе взгляд Голода.

Не делай этого, – хочу сказать ему. – Не используй эту девочку так, как мужчины использовали меня в ее возрасте. Если тебе нужен секс, я тебе его дам. Если тебе нужно сопротивление – поверь, я уж постараюсь, чтобы ты понял, насколько я не горю желанием.

Ничего этого я не говорю. Какое-то неприятное свербящее чувство подсказывает, что всадник с радостью согласится и убьет девушку, вместо того чтобы спать с ней. Вопрос, собственно, в том, почему Голод решил оставить ее у себя в наложницах, когда против секса со мной возражал столь агрессивно.

Не проходит и минуты после ухода дочери, как люди Голода выводят отца через заднюю дверь.

– Куда вы меня ведете? Куда мы?.. Отпустите!..

Дверь открывается, затем захлопывается, обрывая слова старика.

Вскоре я уже слышу, как он кричит. Я зажмуриваю глаза, пытаясь отгородиться от этого звука.

Я совершила ошибку, когда стала выслеживать Голода. Ужасную, ужасную ошибку. Я думала, что сумею отомстить… или умереть. Но ни того ни другого не случилось.

– Ну-ну, цветочек, – говорит всадник, и голос у него тихий и убийственно зловещий, – если закрыть глаза, явь не станет сном.

– Если ты меня отпустишь, я от тебя отстану, – шепчу я.

Я не хочу слышать все эти страдания. И видеть не хочу.

– Отпустить? – переспрашивает Жнец. Я слышу его шаги: он подходит ко мне. – Как раз тогда, когда ты начинаешь мне нравиться? – шепчет он мне на ухо, и я чувствую его теплое дыхание.

Распахиваю глаза. Всадник стоит пугающе близко. Я смотрю на него, а он проводит пальцем по моей голой руке, и от его прикосновения по ней бегут мурашки. Он пристально разглядывает вскочившие на ней бугорки гусиной кожи.

Какого черта?

Стражник откашливается, прерывая странное занятие всадника.

В зал вводят еще одного человека, Голод переключает внимание на него и возвращается в свое кресло.

Точно знаю: Жнец привел меня сюда, чтобы помучить. Похоже, что он наслаждается своей жестокостью. Но в эту игру можно играть вдвоем.

Я могу сколько угодно бояться всадника, могу даже струсить перед лицом смерти, но, черт возьми, я всегда была и останусь дерзкой стервозиной.

Как только человек подходит к Голоду, я с невозмутимым видом покидаю свой пост и усаживаюсь к всаднику на колени с таким видом, как будто для меня это самое обычное дело. Так ведь оно и есть. Я часто сидела на коленях у мужчин в таверне рядом с «Раскрашенным ангелом», и многие из них по омерзительности лишь немногим уступали Голоду.

Задницей чувствую, как Жнец напрягается.

– Что ты делаешь? – спрашивает он тихо, чтобы остальные не услышали.

Я стараюсь забыть о своем колотящемся сердце, о том, что этот монстр меня уже несколько раз отверг. Встряхиваю волосами, и длинные вьющиеся локоны касаются его лица.

– Устраиваюсь поудобнее, – говорю я.

Я ерзаю у него на коленях, звеню кандалами, усаживаясь как следует, и стараюсь при этом слегка потереться о всадника.

К моему удовольствию, у него сбивается дыхание.

Я не могу вступить в схватку с Голодом или взывать к его чувствам, зато могу вывести его из равновесия. Что-что, а это я умею.

Всадник хватает меня за талию. Я чувствую, что он собирается столкнуть меня с колен, но по какой-то причине передумывает: прижимает к себе, и его пальцы впиваются мне в кожу.

Мужчина, ожидавший в фойе, приближается к нам. На его лице виден страх – и, пожалуй, слабая надежда. Одежда на нем рваная, в заплатках, сандалии на ногах совсем изношены. Кто бы он ни был, никаких богатств у него быть не может, однако же он пришел что-то предложить Жнецу.

Приблизившись к нам, мужчина запускает руку в карман и достает несколько колец, изящный золотой браслет и ожерелье с изображением Богоматери Апаресиды[5]5
   Покровительница Бразилии. Ежегодно 12 октября в стране проходят религиозные празднования в ее честь.


[Закрыть] на подвеске. Склоняет голову и опускается на колени, протягивая руку вперед.

– Что это? – спрашивает Голод с презрением в голосе.

– Это единственное настоящее богатство моей семьи, – говорит мужчина. – Оно твое.

Он поднимает голову, и я вижу по его глазам, что он хочет попытаться вымолить чью-то жизнь, но сдерживается.

Я встаю с колен всадника. Какое-то мгновение он удерживает меня, но потом все же отпускает.

Боже, что за странный ублюдок этот Жнец.

Я подхожу к мужчине и присаживаюсь перед ним на корточки.

– Красивое, – говорю я, дотрагиваясь до изображения Девы Марии на подвеске ожерелья, и мои кандалы звенят. – У него есть какая-то история?

– Оно принадлежало моей матери, а до нее – ее матери, – говорит мужчина и отваживается перевести взгляд на всадника, стоящего у меня за спиной.

– Должно быть, она его очень любила, – говорю я.

– Ана, встань.

Я оглядываюсь через плечо на Голода – тот подает стражникам знак увести мужчину. Я знаю, что будет дальше.

Я хватаю мужчину за запястье, не вставая и не позволяя ему подняться, хотя стражники Голода уже приближаются к нам.

– Этот человек готов отдать свою священную реликвию, – говорю я, глядя на Жнеца. – Ты же понимаешь, какая это жертва?

Голод хмурится.

– Это блестящая безделушка с ложным идолом. Для меня она совершенно бесполезна.

Я приподнимаю брови.

– Ложным?

Никто в Бразилии не утратил веры в Деву Марию и ее милость даже после того, как мир рухнул. Скорее, напротив, именно за эту веру мы держались накрепко – как за доказательство того, что Бог, каким бы мстительным он ни казался, может быть и милосердным.

Голод щурит глаза и улыбается ядовитой улыбкой, словно говорит: «Ты действительно хочешь знать ответ?»

– Хорошо, – говорит он. Его взгляд снова падает на мужчину. – Я принимаю твой дар.

На мгновение я расслабляюсь. Но тут стражники приближаются к мужчине, один берет протянутые украшения и бросает их на пол. Остальные хватают мужчину за руки и уводят прочь.

Он начинает молить их, хотя идет за ними без сопротивления.

Пока они идут к двери, я смотрю на разбросанные украшения. Богородица во всей своей неизреченной милости смотрит прямо на меня.

Бог здесь, – словно говорит она, – но даже я ничего не могу тут поделать.

– Хотела бы я знать, – говорю я, глядя на маленькую подвеску, – если бы ты был женщиной и мог рожать детей, был бы ты таким же воинственным?

– Мужчина, женщина – не имеет значения. Я не человек, Ана. Я – голод, я – боль, и никакие тонко завуалированные попытки остановить меня тебе не помогут.

Он прав.

Я пыталась вмешаться, и это ничего не дало.

Встаю, все еще чувствуя на себе взгляды Голода и Богоматери Апаресиды.

Ухожу от них обоих обратно в свою комнату, и на этот раз никто меня не останавливает.

______

До конца дня я сижу у себя в комнате. Слышу мольбы, крики боли и предсмертные стоны. А если выгляну в окно, то увижу муки людей, которых убивают, а потом сбрасывают их тела в неуклонно растущую груду.

Хочется есть и пить, но я не выхожу из комнаты: боюсь, что если опять столкнусь с Голодом, то он вынудит меня остаться и смотреть.

В голову приходит мысль о побеге – и не раз, – но эти чертовы кандалы мешают, и я подозреваю, что снять их не может никто, кроме Голода.

Примерно через час после того, как солнце садится и крики смолкают, стражник открывает дверь в мою комнату.

– Всадник хочет тебя видеть, – говорит он.

– Обойдется этот кобель без моего общества, – отвечаю я.

Мужчина заходит в комнату и, схватив меня за плечо, поднимает на ноги.

– Мне самому от этого тошно, – тихо признается он, вытаскивая меня за дверь. Я замечаю кровь у него на руках и брызги на рубашке.

Видно, не так уж ему и тошно от того, что происходит.

Я иду за ним. Руки у меня отяжелели после целого дня в кандалах. В гостиной толпа стражников расхаживает туда-сюда, явно ожидая следующего приказа Голода.

Сам всадник сидит за столом, заставленным всевозможными яствами: маниока на пару, фрукты, порезанные на кусочки затейливой формы, стейк, шипящий в собственном соку. Тут и бакальяу[6]6
   Традиционное португальское блюдо, приготовленное из соленой трески.


[Закрыть], и рис, и поднос с разнообразными сырами, и еще один поднос – с разными видами хлеба и печенья. Есть даже десертная тарелка с пирожными и заварными кремами, печеньем и карамелью в сахаре.

От одних запахов желудок у меня сводит голодным спазмом.

Стражник отпускает меня на пороге столовой и возвращается на свой пост.

Голод, не глядя на меня, жестом велит подойти ближе.

Я сужаю глаза. Работа в секс-индустрии научила меня читать людей. Такие вот самодовольные мудаки вроде Голода – те, кто ждет, что я буду исполнять их приказы по щелчку, – и есть самые последние дешевки. И ценность другого в их глазах равна нулю.

Я подхожу к всаднику и становлюсь возле его кресла.

– Развлеки меня.

Он по-прежнему не поднимает глаз.

Небрежным жестом я опрокидываю его тарелку, так что еда разлетается повсюду.

– Пошел на хер.

Теперь всадник смотрит на меня, и его жестокие зеленые глаза сверкают огнем. Я бросила ему прямой вызов на глазах у полудюжины стражников. Он должен что-то предпринять.

Пожалуй, мне следовало быть осторожнее.

Однако, прежде чем всадник успевает среагировать, возле меня оказывается еще один его стражник. Он поднимает руку и бьет меня по щеке тыльной стороной ладони, да с такой силой, что я падаю на стол, а затем сползаю на пол.

Горящая щека доставляет мне какое-то извращенное удовольствие, как и кандалы на запястьях. Они напоминают мне о том, кто он такой, этот Жнец.

Несколько секунд длится молчание.

– Что ж, это было глупо с твоей стороны, – говорит Голод.

Сначала я думаю, что всадник обращается ко мне, но, подняв глаза, вижу, что испепеляющий взгляд Жнеца устремлен на того, кто меня ударил.

Глаза у стражника широко распахиваются.

– Мой господин, я… я прошу прощения, – заикаясь, говорит он.

– Господин? – повторяет Голод. – Я не господин. – Жнец поудобнее устраивается в кресле. – Как тебя зовут? – спрашивает он.

– Рикардо.

– Рикардо, – повторяет Голод. После минутной паузы всадник протягивает руку к стоящей перед ним еде. – Хочешь чего-нибудь отведать?

У Рикардо прыгает кадык. Он кивает.

– Ну давай, – подбадривает Голод.

Я становлюсь на колени. Щека у меня горячая и пульсирует. Все, включая меня, завороженно глядят на двух мужчин. Это похоже на катастрофу в замедленной съемке. Знаешь, что сейчас произойдет, но не можешь остановить это и не можешь отвести взгляда.

Та самая рука, которая ударила меня минуту назад, теперь дрожит, беря тонкий ломтик сыра с одной из тарелок. Стражник подносит его к губам и, помедлив мгновение, откусывает кусочек.

– Вкусно? – спрашивает Голод, поднимая брови.

Рикардо кивает, хотя я готова поспорить на свой ночной заработок, что этот ломтик сыра для него на вкус как пыль.

Мгновенно, так, что я не успеваю уследить, Голод хватает лежащий перед ним нож для стейка и, вскочив на ноги, вонзает его в грудь стражника.

Рикардо охает, и кусочек сыра, который он жевал, вываливается у него изо рта.

– Насколько я помню, – тихо говорит Голод, придерживая стражника за плечи так, что это похоже на интимные объятия, – я не просил тебя бить женщину.

Рикардо в ответ задыхается и хрипит.

– Когда я прошу тебя ударить ее, ты ее бьешь, – продолжает Голод. – Когда я прошу тебя охранять ее гребаную задницу, ты охраняешь ее гребаную задницу.

Всадник вытаскивает клинок. Из раны хлещет кровь, и Рикардо, пошатываясь, делает несколько шагов назад, едва не споткнувшись об меня.

– Кто-нибудь, позаботьтесь о нем, – говорит Голод.

До сих пор никто из остальных стражников не осмеливался шевельнуться, но по приказу Жнеца они немедленно отмирают и бросаются к Рикардо, явно опасаясь ослушаться этого монстра, стоящего рядом со мной.

– Да, и к сведению остальных, – добавляет Голод, окидывая взглядом стражников, – даже не думайте трогать эту женщину.

Наконец, вселив в этих людей страх Божий в самом буквальном смысле, Голод усаживается на свое место, берет со стола пустую тарелку и ставит ее перед собой.

– Ана, – говорит он, пока его люди волокут Рикардо из дома. – Садись.

Я, как послушная пленница, делаю что мне велено: выдвигаю стул рядом со Жнецом и сажусь.

Смотрю на свои приборы, не двигаясь.

– Ну? – говорит всадник наконец, поворачиваясь ко мне.

Я смотрю ему прямо в глаза, и его взгляд падает на мою горящую щеку. Он слегка хмурится.

– Развлеки же меня. Или ты совсем ни к чему полезному не способна? – спрашивает он.

– О, я могу быть полезной, – отвечаю я, – но ты же у нас не очень-то большой любитель потрахаться.

Всадник улыбается, и от этой улыбки волосы у меня на затылке встают дыбом.

– Ты все еще не притронулась к еде.

Мое внимание невольно переключается на стоящие передо мной блюда. Желудок сводит судорогой при виде всех этих яств.

– Последнего, кто притронулся, ты зарезал, – говорю я. – Как по мне, лучше поголодать.

Особенно если учесть, что я разозлила всадника всего несколько минут назад.

По лицу Голода вновь скользит лукавая улыбка, как будто я наконец-то включилась в игру, в которую с ним больше никто играть не хотел.

– Я уже не так жажду крови, – говорит всадник. Он указывает на еду. – Ешь, я обещаю, что резать тебя не буду.

Я чувствую на себе взгляды присутствующих и медлю точно так же, как Рикардо.

Это ужасно похоже на ловушку. Однако я так голодна, что отказаться не в силах.

Сначала я решаюсь выпить воды. Из стоящего передо мной кувшина неуклюже наливаю себе стакан и подношу его к губам. Вода свежая, прохладная – кажется, пила бы и пила. Только напившись всласть, я перехожу к еде и кладу на тарелку всего понемногу.

Голод наблюдает за мной, его зеленые глаза сверкают в свете свечей. Я почти жду, что он набросится на меня – или, по крайней мере, опрокинет мою тарелку, как я опрокинула его. Может, именно поэтому он не делает ни того ни другого. Всадник любит держать других в напряжении.

Моя вилка уже на полпути ко рту, когда Жнец говорит:

– Расскажи мне о себе.

Я останавливаюсь и бросаю на него скептический взгляд.

– Так и знала, что это ловушка.

– Почему ты так думаешь?

Он проводит большим пальцем по нижней губе, и это возмутительно сексуально.

Я приподнимаю брови, и выражение моего лица откровенно говорит: «Докажи, что я ошибаюсь».

Через мгновение всадник улыбается зловещей улыбкой. За то короткое время, что я провела с ним, я уже поняла: именно тогда, когда улыбается, он особенно опасен.

Голод берет свой бокал с вином и закидывает ноги на стол.

– Спрошу иначе: ты жалеешь, что спасла меня пять лет назад?

– Ты хочешь говорить об этом сейчас? – спрашиваю я, бросая взгляд на мужчин, стоящих в гостиной.

Голод молча пристально смотрит на меня, и да, похоже, он действительно хочет, чтобы я ему ответила.

Я проглатываю несколько кусочков, прежде чем ответить.

– Тогда – нет. Я считала, что нельзя поступать так, как поступили с тобой, – говорю я, не глядя ему в глаза.

– А теперь ты так не думаешь?

Еще один трудный вопрос.

Теперь я смотрю ему в глаза.

– Неужели у тебя хватает наглости спрашивать об этом, когда я все еще слышу стоны твоих жертв?

Всадник издает горлом какой-то легкомысленный звук.

– Однако ты пока еще не настолько ненавидишь меня, чтобы убить, – напоминает он мне.

Я вспоминаю, как прижимала нож к его шее. Как мне хотелось причинить ему боль – и как я все-таки не сделала этого.

– Дай мне нож, проверим твою теорию, – говорю я.

Всадник кивает на столовые приборы.

– Давай, – говорит он.

Вслед за ним я смотрю на лежащий возле моей тарелки нож для стейка, точно такой же, как тот, которым всадник зарезал Рикардо. Я не протягиваю к нему руку.

– Что толку? Я уже видела, как ты исцеляешься от смерти.

Голод не указывает мне на противоречие: если бы я действительно так считала, то с самого начала не пыталась бы ему угрожать.

Вместо этого он берет бокал с вином и крутит его в руке.

– Итак, ты спасла меня, о чем теперь жалеешь, а я уничтожил кое-что из того, что было тебе дорого… – Он уничтожил все, что мне было дорого! – И наши пути разошлись. Как ты жила после этого? – спрашивает он.

– В основном открывала рот и раздвигала ноги, – отвечаю я.

Обычно подобные выражения шокируют людей, и мне нравится эпатировать публику. Однако Голод и бровью не ведет.

Ничего, я еще разберусь, на какие кнопки ему надо жать, черт возьми.

– Это, должно быть, малоприятно, – спокойно говорит он.

– Да уж не хуже, чем в кандалах ходить.

В подтверждение своих слов я поднимаю руки и звеню цепями.

– Так, значит, ты устроилась в бордель и зарабатываешь на жизнь тем, что позволяешь себя использовать? – спрашивает всадник, не спуская с меня пристального взгляда. С учетом его потрясающей внешности и предельно отталкивающей сущности этот взгляд порядком нервирует.

– Не одобряешь, – говорю я.

Он пожимает плечом.

– Я не одобряю все, что делаете вы, люди. Не принимай это на свой счет.

Да я и не принимаю.

Просто сажусь на свое место.

– Только не говори мне, что тебе никогда не хотелось кому-нибудь зарядить свой фитиль? – На его лице ничего не отражается, и я уточняю: – Ну, знаешь, поработать головкой? – Никакой реакции. – Вставить сосиску в булку? – Ничего. – Исполнить танец дьявола?

Голод подносит бокал к губам.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но звучит все это крайне непривлекательно, – отвечает он. – Однако, учитывая то, на какие глупые увеселения вы, смертные, так падки, я не очень-то удивлен.

Он делает большой глоток.

– Секс, – поясняю я наконец. – Я имею в виду секс.

Он корчит гримасу.

– Ой, только не делай вид, что ты выше этого, – говорю я. – Да и прочие наши увеселения тебе, кажется, вполне по вкусу.

Я бросаю взгляд на его бокал с вином. Он весь день пьет. Очевидно, кое-что человеческое ему не чуждо.

Рот Голода кривится в язвительной ухмылке.

– Если тебе нравится мед, это не значит, что тебе должна нравиться и пчела.

Я смотрю на него хмуро: как ни досадно признавать, в его словах есть резон.

– На самом деле, – говорит Голод, с интересом разглядывая свой напиток, – спиртное смывает память о любых грехах.

Я гляжу на него пристально.

– Ты пытаешься забыть обо всем, что сделал?

Мне не хочется думать об этом. Слишком легко начать сопереживать всаднику, а я не хочу сопереживать ему ни в чем.

– Неважно, что я пытаюсь забыть, – говорит он, отставляя бокал.

Взгляд Жнеца встречается с моим, на миг я вижу, как в нем мелькает выражение боли, и снова вспоминаю, как нашла его искалеченным на обочине дороги.

Откинувшись на спинку стула, подцепляю вилкой еду и жую – главным образом для того, чтобы перебить привкус жалости. Голод моей жалости не заслуживает.

Ни с того ни с сего всадник берет один из моих наручников и одним сильным рывком разрывает металл, освобождая мое запястье.

Я смотрю на него в ужасе, а он переходит к другому запястью и снова разрывает кольцо голыми руками.

Кандалы со звоном падают на пол.

Срань господня! Я и не знала, что он такой сильный.

Всадник вновь садится на свое место, как будто это не он только что буквально рвал железо на части.

– Почему ты пошла работать в этот… – Он кривится. – Дом терпимости?

– Он назывался «Раскрашенный ангел», – говорю я, все еще не оправившись от шока. Отпиваю глоток воды и чувствую необычайную легкость в руках, освободившихся от кандалов. – И ты так говоришь, как будто у меня был выбор.

Я пришла в Лагуну, почти умирая от голода, без гроша в кармане. Мне еще повезло, что на меня наткнулась Элоа, а не кто-то другой: теперь-то я кое-что понимаю в том, как этот мир относится к девушкам, оказавшимся в отчаянном положении.

– У тебя был выбор, – возражает Голод. – Ты могла пойти со мной.

– Не могла, – говорю я, отставляя воду. – Ты же знаешь. Знаешь. – Голос у меня становится глуше. – Я не такая, как те, кто ранил тебя. Я не могу видеть чужую боль. Поэтому я тебя и спасла. Но потом ты убил весь мой город. Ты стал таким же, как те, кто тебя искалечил.

Голод наклоняется ко мне, его рука ложится на спинку моего сиденья.

– Я совсем не такой, как они, – рычит он, и в глазах у него разгорается пламя. – Я пришел в ваш мир, чтобы покончить с вашим родом из-за того зла, которое живет во всех вас.

– В тебе тоже живет зло, – огрызаюсь я.

Он долго хмуро смотрит на меня. Внезапно убирает ноги со стола, встает и оглядывает меня с высоты своего роста. Я вновь поражаюсь тому, как вызывающе изысканно красив этот монстр.

– Может быть, ты и права. Может быть, я и есть зло. В конце концов, я был создан по твоему образу и подобию.

Он отталкивает меня, опрокинув мою тарелку, и выходит за дверь.

Глава 17

На следующий день, не успеваю я встать с постели, как дверь распахивается и со стуком ударяется о стену.

На пороге стоит Голод – в доспехах, с косой в руках и с возбужденным видом. В общем, все как всегда.

– Идем, – говорит Голод, дергая головой.

– И тебе доброе утро, – говорю я, подавляя зевок и потягиваясь.

– Ана. Идем.

С чего вдруг такая спешка?

– Сначала мне нужна обувь – говорю я, поднимая грязную ногу. Не помешало бы и ванну принять еще разок, но вряд ли мне это светит в ближайшее время.

– Чтобы легче было бежать? – скептически отвечает он. – Нет уж.

Я вздыхаю.

– Я думала, вчера вечером мы о чем-то договорились по поводу условий моего заключения. – В конце концов, он же снял с меня кандалы. Шаг в правильном направлении, я бы сказала. – Ты заметил, что я не пыталась бежать?

Правда, я собрала все ножи, которые сумела найти на кухне, и спрятала в доме в разных местах. Только в этой комнате у меня два под матрасом, еще два в шкафу и один в верхнем ящике прикроватной тумбочки.

На всякий случай.

– И это должно произвести на меня впечатление? Мы уже это обсудили – идти тебе некуда.

Правда.

– Но ты же все равно беспокоишься, что я сбегу, – спокойно говорю я.

– Ты склонна к неразумным поступкам…

– Мои неразумные поступки однажды спасли тебе жизнь.

– Я бы так или иначе регенерировал.

Я бросаю на него злобный взгляд.

Он отвечает тем же.

Я складываю руки на груди.

– Где та девушка? – спрашиваю я, все еще не двигаясь. Вчерашняя девушка, та, отец которой безжалостно отдал ее в руки всадника. Последний раз я видела, как ее уводили в спальню. С тех пор с тревогой думаю о том, какие ужасы он мог с ней сотворить.

– Какая девушка? – спрашивает всадник, на миг забыв о предмете нашего спора.

– Та, которую ты пощадил, – формулирую я иносказательно.

Брови Жнеца сходятся над переносицей, и на какой-то момент меня предательски завораживает его красота. Не поймите меня превратно: мудак он и есть мудак, и трахаться я бы с ним не стала, разве что совсем уж от отчаяния, ну, или вот это самое – минет во имя человечества. Но все-таки он красавчик.

Брови у Голода расправляются.

– Ах да, – говорит он. – Чуть не забыл.

И уходит.

Это… это не ответ. И уж точно не конец разговора.

Я бросаюсь следом за всадником.

– Что с ней случилось?

– Вы, люди, такие любопытные и коварные существа, – говорит он, шагая впереди меня по коридору.

– Ты ее изнасиловал? Убил?

– Этот разговор почти такой же скучный, какой была она сама, – говорит Жнец, не удосужившись повернуться ко мне лицом.

– Была? – повторяю я. – Так ты ее убил?

У меня сводит желудок. Ну конечно, убил. Это же Голод.

Жнец не отвечает, и мне остается только прокручивать в голове всевозможные ужасные сценарии.

Вслед за Голодом я выхожу через парадную дверь. С заднего двора все еще доносятся тихие стоны, но я не вижу никого – ни живых, ни мертвых.

Голод свистит, и через мгновение словно из ниоткуда вылетает его конь, цокая копытами по разбитому асфальту.

Я застываю на месте.

– Погоди. Мы что… уезжаем?

Уже?

– Мне здесь больше нечего делать, – говорит Жнец. Конь останавливается перед ним.

Голод поворачивается ко мне, подхватывает меня за талию и усаживает в седло. Миг спустя он и сам оказывается на коне.

– Стой, стой, стой, – говорю я. – Я ведь даже не позавтракала, и мне нужно взять свои вещи!

– У тебя нет вещей, – невозмутимо говорит всадник. Цокает языком, и его лошадь трогается рысью прочь от дома.

Я тоскливо оглядываюсь через плечо.

– Теперь нет.

Прощайте, ножи.

Я снова поворачиваюсь лицом вперед.

– Ты уже убил своих стражников? – спрашиваю я, когда мы проезжаем по улицам города.

– Был соблазн, – признается всадник, – но нет. Я отослал их прошлой ночью.

– Почему? – спрашиваю я, чуть повернув голову.

– Ненавижу пачкать одежду кровью.

Я зажмуриваюсь, представив эту картину.

– Нет, я не спрашиваю, почему ты их пощадил. – Уф-ф. – Я имела в виду, почему ты их отослал?..

– Я знаю, что ты имела в виду, – перебивает Голод.

Ну-ну. Похоже, это у него юмор такой.

– Они будут готовить следующий город к моему прибытию.

Так же, как готовили мой город. При этой мысли меня окатывает волной страха.

– И, – добавляет всадник, – отвечая на твой вопрос – нет, я не насиловал ту девушку, о которой ты беспокоилась. Я бы никогда такого не сделал.

Он говорит это с твердостью, обычно присущей тем, кто сам был когда-то жертвой насилия.

Неужели могучий Голод мог подвергнуться насилию? Это не так уж неправдоподобно, если вспомнить все те пытки, которые ему наверняка пришлось перенести.

– Тогда зачем ты отправил ее в спальню?

Жнец не отвечает.

Я пытаюсь снова:

– Она жива?

– Тебя-то это почему волнует? – говорит он.

Потому что она была молода и напугана, и я отчасти узнала в ней себя.

– Значит, волнует, – говорю я.

Чуть погодя Голод вздыхает.

– Жива. Пока что.

Когда мы покидаем Коломбо, люди – живые люди – выглядывают из своих домов. Где-то вдалеке я слышу детский смех.

Я смотрю на них в замешательстве. Голод не оставляет города нетронутыми.

Всадник за моей спиной свистит.

Что ты задумал, Голод?

Затем я слышу позади нас какое-то отдаленное жужжание.

Оглядываюсь через плечо: небо на горизонте потемнело и, клянусь, темнеет все больше с каждой секундой.

– Что… что это за шум? – спрашиваю я, отворачиваясь. Меня бросает в дрожь.

Всадник шепчет мне на ухо:

– А ты разве не знаешь?

Я напрягаю слух. Шум становится все громче и громче, небо продолжает темнеть. Только после того, как крупное насекомое врезается мне в плечо, я начинаю понимать.

Я отмахиваюсь от этой твари, но тут же налетают еще три. Я снова оглядываюсь и понимаю, что темное небо движется.

Этот леденящий душу звук – гул миллионов машущих крыльев.

Это голод в его истинной форме.

Мои глаза встречаются с глазами Жнеца.

– До сих пор, кажется, мои методы убийства производили на тебя не самое неприятное впечатление, – говорит он, – поэтому я решил попробовать более… библейский подход. Они будут умирать долго, – замечает он. – Смерть от голода – это нескорый конец. Может быть, кому-то из этих людей даже удастся выжить… Тебе бы этого хотелось, не так ли?

– Пошел. В задницу.

– Твоя задница меня по-прежнему не интересует, – говорит он.

Я снова смотрю вперед.

– Но, как я уже говорил, не уверен, что мне стоит проявлять такое милосердие к вам, людям. Не хотелось бы, чтобы еще одна Ана пережила мой гнев – тебя вполне достаточно.

Снова поворачиваюсь в седле, чтобы бросить на него возмущенный взгляд. Почти в то же мгновение земля вздрагивает, и я хватаюсь за седло, чтобы не упасть. Всадник насмешливо смотрит на происходящее. Небо у него за спиной проясняется, и рой насекомых рассеивается в считаные минуты.

Я не вижу, как прорастают его ужасные растения, не слышу страдальческих криков тысяч людей, попавших в их лапы, но я знаю, что это происходит.

У меня больше нет сил ужасаться. Это всего лишь еще одно злодеяние, что он совершил с тех пор, как я впервые его встретила.

И если мне предстоит странствовать с этим всадником, то лучше привыкнуть к проявлениям его извращенной натуры. Боюсь, скоро я увижу их еще больше.