Текст книги "Голод"

Лора Таласса
Голод

Для Джуд,

люблю тебя бесконечно

И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.

– Откровение Иоанна Богослова 6:5 (SYNO)

 
А Кассий тощ, в глазах холодный блеск.
Он много думает, такой опасен.
 

– Уильям Шекспир, «Юлий Цезарь»[1]1
   Перевод С. Зенкевича.


[Закрыть]

Миры Лоры Талассы

Laura Thalassa

FAMINE

Four Horsemen #3

The moral rights of the author have been asserted

Печатается с разрешения литературных агентств Brower Literary & Management, Inc., и Andrew Nurnberg

Copyright © 2020. FAMINE by Laura Thalassa

© Полей О. В., перевод на русский язык, 2024

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2024

Глава 1

Год двадцатый – четыре всадника

Лагуна, Бразилия

Я всегда знала, что еще увижу Голода. Назовите это интуицией, но я знала, что этот сукин сын вернется.

Прибрежный бриз развевает на мне юбку, треплет мои темные волосы. Женщина неподалеку бросает на меня злобный взгляд.

Я не покинула то, что осталось от моего города, – города, где обочина дороги выстлана нашими телами. Не знаю, почему остались другие жители Лагуны, у них-то нет такого оправдания, как у меня.

Я бросаю взгляд на Элоа. Лицо у стареющей мадам решительное. Если ей и страшно, то она этого не показывает. Ей есть чего бояться, но я об этом помалкиваю.

Я смотрю туда же, куда и она: на пустую дорогу, вьющуюся вокруг одного из холмов, на которых раскинулась Лагуна[2]2
   Порт, муниципалитет, входит в состав штата Санта-Катарина. Расположен на юге Бразилии. – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть].

Стоит зловещая тишина.

Бо2льшая часть приморского городка, где я прожила последние пять лет, заброшена. Наши соседи собрали все ценное, что у них было, заперли дома и разъехались. Даже почти все обитательницы борделя сумели тихо ускользнуть. Не знаю, вернутся ли они когда-нибудь.

Не знаю, вернется ли хоть что-нибудь из прежней жизни.

Мне самой не до конца понятно, какие чувства это у меня вызывает.

Какая-то немолодая женщина, проходя мимо, толкает меня плечом.

– Шлюха, – бурчит себе под нос.

Я оборачиваюсь и встречаю ее ледяной взгляд.

– Прошлой ночью твой сын иначе меня называл, – говорю я, подмигивая.

Женщина только ахает. Вид у нее явно возмущенный, однако она поспешно проходит мимо.

– Хватит нарываться, – одергивает меня Элоа.

– Что? – спрашиваю я с невинным видом. – Я защищаю свою честь.

Она смеется, но взгляд ее уже снова устремлен на дорогу, и обветренная кожа вокруг глаз собирается в напряженные морщинки.

Люди рядом с нами держат в руках кувшины с вином, мешочки с кофейными зернами, ведра со свежевыловленной рыбой, корзины с лепестками цветов, чтобы усыпать ими землю, кошельки с драгоценностями, стопки тончайших тканей, и чего еще только там нет. Дань, достойная властелина.

Вот уж не знаю, сдалось ли все это всаднику и на кой черт.

Что я знаю точно, так это то, что остаться здесь было крайне неудачной идеей – даже для меня, непревзойденной мастерицы по части неудачных идей.

Правда, у меня-то есть оправдание. У Элоа и остальных его нет.

Минуты складываются в часы, а мы стоим все так же молча и хмуро.

Может, он все-таки не приедет? Лагуна – это же крошечный городишко, едва ли достойный его внимания.

Впрочем, Анитаполис тоже едва ли стоил его внимания, однако это не помешало ему стереть город с лица земли.

По рядам, прерывая мысли, пробегает ропот. Мой пульс учащается.

Он здесь.

Даже если бы толпа не выдала никакой реакции, я бы все равно почувствовала перемену в самом воздухе.

При мысли о Голоде я испытываю целый коктейль эмоций.

Любопытство, застарелая боль и прежде всего – нетерпеливое ожидание.

И тут я вижу его – Жнеца.

Он восседает на угольно-черном коне, его бронзовые доспехи сияют так ярко, что из-за этого блеска почти не разглядеть огромную острую косу на спине. Жнец останавливается посреди разбитого шоссе, соединяющего оба конца моего города.

Даже издалека у меня перехватывает дыхание и щиплет глаза. Я не могу сказать, что я чувствую, знаю только, что моя профессионально сделанная маска сползает с лица при виде Голода.

Он еще более потусторонний, чем я запомнила. Все это время я раз за разом возвращалась к воспоминаниям о нем, и все же вид его во плоти поражает.

Элоа рядом потрясенно охает.

Жнец, прозванный так из-за косы, и его конь неподвижны как статуи. Он слишком далеко, я не могу отсюда разглядеть его пронзительные зеленые глаза или вьющиеся волосы. Но знаю, что он-то видит нас всех. Не думаю, что мы его сильно впечатлили.

Через несколько долгих минут Голод ударяет коня в бока, и тот пускается рысью через мост. Люди бросают цветы на дорогу, усыпая ее яркими лепестками.

Медленно-медленно он движется ко мне – все ближе и ближе.

Сердце гулко стучит.

И вот он проезжает мимо – великолепный, как бог. Волосы цвета расплавленной карамели, загорелая кожа всего лишь на тон или два светлее. Острый точеный подбородок, высокий лоб, резко выдающиеся скулы, надменный изгиб губ. Но сильнее всего поражают его глаза цвета зеленого мха. Дьявольские глаза.

Он широкоплеч, и бронзовые доспехи, украшенные спиралевидными цветочными узорами, плотно облегают его мощный торс.

Вблизи его красота потрясает меня до глубины души.

Он гораздо, гораздо более потусторонний, чем я запомнила.

Как ни привлекательны черты лица Голода, как ни взволнована я, однако в душе у меня начинают пробиваться первые росточки настоящего страха.

Нужно было уходить со всеми остальными. Черт бы с ней, со встречей.

Голод проезжает мимо меня, не заметив. Его взгляд прикован к улице, лежащей перед ним. Меня окатывает волной облегчения, а следом, как ни странно, разочарования.

Я смотрю вслед ему и его коню, пока весь город ликует, делая вид, что конец света еще не настал, хотя это очевидный обман.

Я смотрю вслед, пока он не скрывается из виду.

Элоа берет меня за руку.

– Пора, Ана.

Глава 2

Задолго до того, как Голод и его черный конь ступили на улицы Лагуны, мы знали, что он придет. Он не мог не прийти.

За несколько недель до его появления десятки – а затем и сотни, и тысячи – людей проходили по большой дороге через наш город. Женщины, с которыми я работала в «Раскрашенном ангеле», шутили, что после притока новых клиентов еще несколько недель ходили с ногами колесом. Такое было время.

Но потом кое-кто из этих пришельцев начал кое-что рассказывать. О засыхающем на лозах винограде, о странных растениях, способных раздавить взрослого мужчину, и еще о том, что сам воздух словно бы стал другим.

– Бред несут, ублюдки хреновы, – бормотала Изабель, одна из моих ближайших подруг, слыша эти россказни.

Но я знала, что она неправа.

А потом Голод прислал в наш город гонца с требованиями. Всадник хотел бочки рома. Кувшины с маслом. Одежду, золото, еду и великолепный дом, чтобы в нем поселиться.

Мне, вообще-то, даже знать об этом не полагалось. Я и не узнала бы, наверное, если бы Антонио Оливейра, мэр города, не был моим постоянным клиентом.

Мы с Элоа идем молча. Я не могу сказать точно, что у нее в голове, но чем ближе мы подходим к дому мэра – дому, в котором будет жить Голод во время своего визита, – тем тяжелее оседает во мне тревога.

Мне бы сейчас собирать вещи и бежать – то, что я заставила пообещать своих подруг в борделе.

Элоа наконец нарушает молчание. Откашливается.

– Вот не думала, что он окажется таким…

– …ебабельным? – договариваю я за нее.

– Я хотела сказать – откормленным, – сухо отвечает она, – но ебабельный тоже годится.

Я поднимаю брови.

– А ты рассчитывала подложить меня под какой-нибудь тощий мешок с костями? – говорю я. – Обидно как-то.

Она элегантно фыркает. Все, что она делает, она делает элегантно и женственно, так, чтобы привлекать мужчин, хотя сейчас она уже редко сама спит с клиентами. Это она оставляет для других своих девушек.

Таких, как я.

– С Жуаном же ты трахалась, – напоминает Элоа, – а такого скелета я в жизни не видела.

В голове всплывает непрошеное воспоминание об этом старике. Это и правда был мешок с костями, и приборчик у него уже практически не работал.

– Да, но он мне целую неделю каждый день присылал цветы и говорил, что я выгляжу как богиня, – отвечаю я. Другим-то клиентам чаще всего плевать на мои чувства. – За одно это я готова была с ним трахаться хоть до скончания веков.

Элоа шлепает меня по руке, подавляя усмешку.

– Ой, только не делай вид, будто, если бы этот мужчина бросил тебе хоть цент, ты бы его не заглотила, – говорю я.

– Заглотила бы, конечно. Упокой, Господи, его душу.

При упоминании Господа я трезвею. Нервно сжимаю пальцы, хрустнув костяшками.

Все обойдется. У Голода нет к тебе ненависти. Может быть, это сработает.

Это сработает.

Дальше мы идем в молчании. Петляем по извилистым улочкам Лагуны, среди покосившихся домов и потускневших витрин магазинов, тоже чаще всего обшарпанных, с облупившейся штукатуркой.

Другие горожане идут в ту же сторону, многие несут подношения.

Я даже не предполагала, что так много людей знают, где остановился всадник…

Если, конечно, все они направляются к нему. Туда же, куда и мы. А я-то надеялась, что мне достаточно будет появиться на пороге Жнеца, чтобы привлечь его внимание.

Наконец, дряхлые, обветшалые дома и разбитые бетонные улицы Лагуны заканчиваются. За ними пустырь, за пустырем вдалеке возвышается холм, а на нем стоит дом мэра, из которого открывается вид на город.

Мы приближаемся к старому особняку Оливейры с красной черепичной крышей и окнами из дутого стекла. Сколько я себя помню, мэр и его семья жили здесь и делали состояние за счет кораблей, перевозивших товары вдоль побережья.

Вблизи богатство дома поражает еще сильнее: мощеная подъездная дорожка, ухоженный двор и… У дверей уже собралась очередь.

Сукин сын.

Вот тебе и преимущество.

Мы подходим к двери по подъездной дорожке, и тут створки распахиваются. Двое мужчин вытаскивают Антонио с залитым кровью лицом. Он отбивается, выкрикивая через плечо разные непристойности.

Я останавливаюсь как вкопанная, изумленно приоткрывая рот.

Мужчины волокут Антонио куда-то за дом. Не проходит и минуты, как следом за ним вытаскивают его жену и двух дочерей. Жена тоскливо воет – ничего подобного я в жизни не слышала. Дети рыдают и зовут маму.

Никто не вмешивается. Ни люди в очереди, ни даже мы с Элоа. Кажется, никто просто не знает, что делать. Сначала нужно понять, что происходит, но мы пока можем об этом лишь догадываться.

Я встречаюсь с испуганным взглядом Элоа.

Не уверена, что план мадам сработает.

Я смотрю туда, где в последний раз видела Антонио и его семью.

Но если ее план не сработает…

При этой мысли мне становится страшно.

Мы с Элоа неохотно плетемся в конец очереди. Несколько человек выходят из ряда и торопливо шагают прочь от дома.

Я смотрю им вслед и думаю: вот самые разумные из нас. Но пока они убираются восвояси, из города в нашу сторону тянутся все новые и новые люди.

Возможно, у нас еще есть время собраться и уйти. Я могу забыть о том, что было между мной и Голодом. Может быть, для нас с Элоа еще не все потеряно…

Это чувство только усиливается, когда я слышу крики, доносящиеся из-за дома. Волоски на руках встают дыбом.

Я поворачиваюсь к Элоа и открываю рот.

Она смотрит прямо перед собой.

– Все будет хорошо, – решительно говорит она.

Выработанная за годы привычка слушаться эту женщину вынуждает меня закрыть рот, хотя тугой узел страха в груди завязывается все крепче.

Те самые мужчины, которые минуту назад уволокли семью Оливейры, возвращаются одни. Мэра и его жены с детьми нигде не видно. Мужчины входят в дом, но двое с мрачными лицами остаются стоять перед дверьми. Мои глаза скользят по их темной одежде и открытым участкам кожи. Я вижу влажные пятна – клянусь, это кровь…

С той стороны двери раздается стук. Один из стражников открывает ее и отступает в сторону.

Кого-то из стоящих впереди нас в очереди проводят внутрь. Затем дверь снова закрывается.

В следующие двадцать минут люди один за другим входят в дом. Обратно через парадные двери никто не выходит – и выходят ли они вообще?

Что там происходит? Любопытная часть моего «я», черт бы ее побрал, хочет это выяснить. Другая часть, рациональная и боязливая, хочет убраться отсюда к чертям собачьим. Антонио и остальных членов его семьи так нигде и не видно, и я вполне обоснованно тревожусь – не только за них, но и за всех нас.

Элоа, должно быть, понимает, что я могу удрать: она как взяла меня за руку десять минут назад, так и держит крепко, не отпуская.

Наконец, подходит наша очередь.

В ожидании пульс у меня учащается. Я бросаю взгляд на руку одного из стражников. То, что издалека казалось цепочкой родинок, теперь выглядит пугающе похоже на кровь.

О боже…

С той стороны раздается стук, и через мгновение дверь открывается. Оба стражника отступают, пропуская нас с Элоа.

Я… я просто не в силах сдвинуться с места.

Моя хозяйка тянет меня за руку.

– Идем, Ана.

Она говорит довольно мягко, при этом глаза у нее острые, пронзительные, и брови так же резко изогнуты. Я не раз и не два слышала ее приказы и отлично понимаю, что это он и есть.

Я облизываю губы и заставляю себя перешагнуть порог.

Вот та встреча, о которой ты мечтала годами, подбадриваю я себя.

Все будет в порядке.

Глава 3

Я никогда не бывала внутри дома мэра, что даже как-то странно: ведь он-то бывал во мне много-много раз.

Мой взгляд скользит повсюду: от изящных фарфоровых ваз с засохшими цветами до люстры из граненого стекла. В гостиной висит огромная картина, изображающая Антонио с семьей. Картину явно заказывали несколько лет назад: дети с тех пор уже успели подрасти.

Прямо под картиной, держа на коленях косу, сидит всадник.

У меня перехватывает дыхание. Меня вновь, как в первый раз, поражает его внешность: волнистые волосы, сверкающие зеленые глаза. Он весь словно высечен из камня: далекий, недосягаемый.

Я пытаюсь как-то примирить это впечатление с самым первым воспоминанием о нем.

Шея – кровавое месиво с торчащими сухожилиями. Лицо и голова в грязи и крови, волосы прилипли к щекам…

– Так, что это у нас тут?

Голос у него как медовое вино, и это возвращает меня в реальность.

Я смотрю, смотрю, смотрю, не отрываясь. Мой острый как бритва язык отказывается мне служить.

Пока мы с Элоа молчим, взгляд Голода буравит меня насквозь. Дойдя до глаз, он останавливается ненадолго, но видно, что всадник меня не узнает.

Не узнает.

Вся вина, весь стыд, все то, что я держала в себе годами… а он меня даже не вспомнил.

Я стараюсь не выдать горького разочарования. За пять лет работы на Элоа я ни разу не упомянула, что уже встречалась со Жнецом. Я согласилась на этот ее нелепый план только потому, что у меня с этим всадником осталось кое-что незаконченное.

К сожалению, финал зависит от того, вспомнит ли меня всадник.

Элоа делает шаг вперед.

– Я пришла к тебе с подарком, – вкрадчиво произносит мадам.

Всадник смотрит куда-то между нами, на лице у него выражение скуки.

– И где же он? У тебя в руках ничего нет.

Элоа смотрит на меня – знак, что я должна что-то сказать. Обычно я достаточно уверена в себе, а когда смелости недостает, выезжаю на притворстве. Но сейчас мне хочется только одного: провалиться сквозь землю.

Ты меня не помнишь? – едва не вырывается у меня.

Мы с ним – словно неоконченный разговор, висящий в воздухе.

– Подарок – это я, – говорю я вместо этого, возвращаясь к плану Б.

– Ты? – Он приподнимает брови, кривя рот в насмешливой улыбке. Его взгляд снова скользит по мне. – И что же мне прикажешь с тобой делать?

– Может быть, я сумею отогреть твое ледяное сердце.

Ну вот, острый язык все-таки дал о себе знать.

Теперь Жнец, кажется, почти заинтригован. Он берет косу в руку и встает.

Голод подходит ко мне. Каблуки его сапог щелкают по полу.

– Что там хоть под этой краской? – говорит он, подойдя вплотную. – Корова? Свинья?

Щеки у меня вспыхивают. Давно уже меня не бросало в жар от унижения. Только теперь я замечаю, сколько людей в этой комнате: не только Голод и Элоа, но еще и полдюжины стражников, – и все они это наблюдают.

Всадник усмехается.

– Думала, мне нужно твое тело? Да?

Голос у него жестокий.

Да. Именно так.

– Жалкое создание, – продолжает Голод, пристально разглядывая меня. – Ты что, ничего не слышала обо мне? Мне ни к чему твоя гнилая плоть. – Сверкнув глазами, он переводит взгляд с меня на Элоа. – Для вас обеих было бы лучше, если бы вы не пытались привлечь мое внимание.

Я чувствую перемену атмосферы в комнате и вспоминаю, как уволокли за дом семью мэра меньше часа назад. И теперь я вдруг с тревогой замечаю: подношения-то все здесь, сложены в ряд у ближайшей стены, а вот людей, которые их принесли, нигде не видно.

Мы ступили в опасные воды.

Стоящая рядом Элоа сохраняет невозмутимый вид.

– Ты когда-нибудь спал со смертной? – спрашивает она. Эта женщина ни в каких обстоятельствах не теряет деловой хватки.

Голод переводит взгляд на нее и лукаво улыбается – так, словно впервые за этот день что-то доставило ему удовольствие. Однако глаза у него холодные – таких холодных глаз я еще никогда не видела. Похоже, секс – последнее, что его занимает.

– А если и нет, так что? Ты что же, всерьез думаешь, что если я вдуну этому мешку плоти разок-другой, это что-то изменит?

Я поднимаю брови. Я привыкла к вульгарным, унизительным репликам. Но не привыкла к… Не знаю даже, как назвать такое оскорбление.

Мешок плоти? Уж лучше бы сучкой назвал. Я же знаю, что хороша собой.

– Видно, что ты никогда не пробовал ни одну из моих женщин, – говорит Элоа, продолжая цепляться за свой абсурдный план.

– Твоих женщин?

Голод вновь переводит взгляд на меня. Стиснув зубы, я выдерживаю его взгляд.

Узнает ли он меня? Знает ли?..

Его пугающие зеленые глаза внимательно разглядывают меня, пронзая насквозь. В них не мелькает ни искры узнавания. Если он и помнит меня, то никак этого не показывает.

– Как это, должно быть, ужасно, – говорит Голод, – когда тобой владеют и пользуются как собственностью.

Я открываю рот, чтобы сказать ему, что он ошибается, послать его подальше, сказать, что если бы я только могла остаться с ним наедине на минутку, то могла бы пробудить его память. Может, тогда мы сможем закончить это старое дело между нами. И ненависть, и надежды, связанные с ним, живут во мне уже очень давно.

На какой-то миг всадник колеблется. Кажется, он почти уловил что-то. Но затем его лицо становится жестким.

Глаза Голода устремляются куда-то поверх наших голов. Он свистит и делает жест людям, стоящим поблизости.

– Избавьтесь от них так же, как от остальных.

Мы совершили ошибку.

Это становится ясно, когда люди Голода грубо хватают нас с Элоа и тащат прочь.

– Уберите от меня руки! – приказывает моя мадам.

Мужчины оставляют ее слова без внимания.

Я тоже пытаюсь вырваться из их рук. Я смотрю только на всадника, а тот усаживается обратно в плюшевое кресло, в котором сидел, когда мы вошли, и снова кладет косу на колени.

– Ты меня не помнишь? – вырывается наконец у меня.

Однако Голод уже не обращает внимания на нас – посрамленную шлюшку и ее отчаявшуюся мадам. Его взгляд устремлен на входную дверь, в которую вот-вот войдет следующий проситель.

– Это же я тебя спасла! – кричу я ему, когда меня уже утаскивают прочь. Мужчины волокут нас с Элоа к двери, ведущей в заднюю часть особняка мэра.

Голод не удостаивает меня взглядом. Я-то думала, стоит мне только заговорить об этом, и он меня выслушает. Я никак не ожидала, что он не только не узнает меня, но даже и слушать не станет.

Давняя обида и возмущение вскипают во мне. Да если бы не я, никого из нас сейчас бы здесь не было!

– Никто тебе больше не помог! – выкрикиваю я и слегка запинаюсь о порог, когда один из его стражников выволакивает меня за дверь. – Никто, кроме меня. Тебя ранили, и…

Дверь захлопывается.

Я… я упустила свой шанс.

Все еще глядя на дверь, я слышу, как ахает Элоа. А затем…

– Твою ж бога мать… – Голос у нее резкий, пронзительно высокий.

Я отрываю взгляд от двери и поворачиваюсь туда, где… Матерь божья!

Перед нами огромная яма с крутыми гладкими глиняными стенками. Как-то, много месяцев назад, Антонио упоминал, что собирается строить бассейн для своих дочерей. Я запомнила этот разговор только потому, что уход за бассейном показался мне чудовищно утомительным делом.

Ох уж эти богачи со своими игрушками.

А теперь… теперь я смотрю на этот недостроенный бассейн. Только вокруг повсюду брызги крови: и на каменной кладке, и в самой глиняной яме, внутри…

Поначалу мои глаза отказываются воспринимать то, что видят перед собой. Неестественно изогнутые руки и ноги, окровавленные тела, остекленевшие глаза… В яме лежит более дюжины человек.

Боже милостивый! Нет, пожалуйста, нет!

К горлу подкатывает тошнота, и я начинаю вырываться изо всех сил.

Не для того я столько времени обманывала смерть, чтобы все закончилось вот так.

Элоа кидается на стражников, словно дикая кошка, осыпая их бранью.

Один из стражников выпускает ее, и на мгновение мне кажется, что ей вот-вот удастся освободиться. Но тут мужчина вытягивает из висящих на бедре ножен кинжал.

– Пожалуйста! – уже плачет Элоа. – Я сделаю все что уго…

Он пронзает ее насквозь – раз, другой, третий, прежде чем она успевает закончить свою мольбу о сохранении жизни. Кровь хлещет, я кричу и пытаюсь вырваться из рук держащих меня мужчин, чувствуя себя рыбой на крючке.

Они убивают ее. Прямо у меня на глазах. Я все кричу и кричу, глядя, как Элоа истекает кровью.

Тут-то в меня и входит первый нож – в тот самый миг, когда я смотрю, как умирает моя подруга. На мгновение мои крики прерываются: удар застает меня врасплох. А стражники раз за разом вонзают ножи теперь уже в мое тело.

Я уже не могу дышать от боли. Ноги подгибаются, по телу стекают теплые струйки.

Черт, больно! Такого я еще никогда не испытывала. Я хочу закричать, но от нестерпимой боли перехватывает горло.

Я обвисаю в руках стражников. Они хватают меня за ноги и отрывают от земли. Все кружится перед глазами, и мне наконец удается издать мучительный стон, а мое тело уже раскачивается в воздухе – взад-вперед, взад-вперед.

– Раз… два… три!

Мужчины отпускают меня, и на секунду я оказываюсь в невесомости.

А потом ударяюсь о дно ямы.

Кажется, я теряю сознание от боли, хотя с уверенностью сказать трудно. Меня затягивает в воронку агонии и бреда. Сил не хватает на то, чтобы сосредоточиться на чем-то еще, иначе я, наверное, заметила бы цвет неба над головой или силуэты мертвецов вокруг. Может быть, даже попыталась бы подвести итоги своей короткой несчастливой жизни или надеялась бы наконец-то снова увидеть родных.

Но все мысли вытесняет боль, и я не замечаю ничего, кроме того, как мне холодно и как трудно дышать.

Сознание у меня мутится, глаза закрываются.

Это конец.

Я чувствую, как смерть вползает в мои кости. В такие моменты люди обычно собираются с силами и борются за жизнь.

А я нет.

Я сдаюсь.