Текст книги "Голод"

Глава 13

Мы едем, а вокруг увядают поля.

Я не сразу замечаю это: Куритиба тянется долго, квартал за кварталом, и кругом только здания, вянуть нечему. Но вот мы выезжаем из города, и в какой-то момент городские строения сменяются фермерскими угодьями.

И чем дольше я еду в седле с этим человеком, тем яснее вижу, что земля меняется прямо у меня на глазах.

Поля кукурузы и сои, риса, сахарного тростника и прочего – все увядает, стебли чернеют, листья скручиваются. Кажется, они теряют цвет в считаные секунды. Когда я оглядываюсь через плечо на посевы, мимо которых мы только что проехали, там уже море мертвой листвы.

Однако диких растений Голод не трогает. Ни травы, ни кустов, ни сорняков, хищно подступающих к краю полей. Он стремится уничтожить именно то, что нас кормит.

– Тут когда-нибудь что-то вырастет снова? – спрашиваю я, глядя на умирающие посевы.

– Нескоро, – отвечает Голод, – а когда вырастет, это будут уже не посевы. Эта земля не принадлежит людям. Никогда не принадлежала и не будет принадлежать.

Несмотря на нарастающую послеполуденную жару, у меня по коже бегут мурашки.

Прежней жизни действительно уже никогда не будет. Конечно, я поняла это сразу, как только Жнец ворвался в мой город, но до сих пор не осознавала этого до конца. Не будет больше ни фермеров, ни ярмарочных дней. Ни ленивых полудней в борделе, ни вечеров, когда работа идет своим чередом. Здесь, на юге Бразилии, фермерство – основной источник дохода. Если Голод уничтожит его… ему даже не нужно будет убивать нас сразу. Рано или поздно мы все умрем от голода.

– А ты задала мне задачку, – признается Голод, прерывая мои размышления.

– Отвечу на это со всей возможной любезностью, – говорю я, болтая босыми ногами. – Засунь свою задачку себе в задницу.

Его пальцы впиваются в мое бедро.

– Это твой единственный способ решить любую проблему? Что-нибудь куда-нибудь засунуть?

– А твой – кого-нибудь убить? – огрызаюсь я.

– Задача, – продолжает он спокойно, как будто мы не поцапались только что, – состоит вот в чем: я здесь для того, чтобы уничтожать урожай и выморить голодом весь твой род, но тебя мне нужно чем-то кормить.

Похоже, его это действительно беспокоит.

– Что же ты будешь делать?

– Ты поступишь мудро, если перестанешь меня оскорблять, – говорит он. – Я видел, как люди варили ремни и кожаные переплеты Библий, чтобы набить животы хоть чем-то похожим на пищу. Видел, как они ели все, что не предназначено для еды. Видел даже, как они ели себе подобных. Все ради того, чтобы унять эту мучительную боль в желудке. Мне не обязательно делать твое выживание легким и удобным.

– Ты правда дал людям дожить до того, что они начали ремни варить? – говорю я. – С трудом верится.

Ерзаю в седле и, клянусь, чувствую на ногах его обжигающий взгляд.

– Знаешь, – добавляю я, – ты бы, наверное, был не таким кровожадным, если бы хорошенько потрахался, чтобы дать выход агрессии.

– Я не хочу быть менее кровожадным и уж точно не хочу тебя трахать.

– А я и не предлагала, хотя не сомневаюсь, что ты мог бы найти кого-то, кто не против. Может, это будет и не живой человек, но хоть что-то.

– Ты так говоришь, как будто это не ты вешалась на меня каких-то несколько недель назад, – говорит он с досадой.

Я на него не вешалась. Ана да Силва ни на кого не вешается. Она хитростью заманивает ничего не подозревающих мужчин в логово секса и подчиняет их волю своей… на какое-то время.

– Я попалась в ловушку воспоминаний о другом Голоде, более приятном.

– А я попался в ловушку воспоминаний о другой тебе, более приятной и менее сексуальной.

Я приподнимаю брови, и лицо у меня невольно расплывается в улыбке.

– Вот не знала, что тебя волнует моя сексуальность.

Он рычит:

– Ты можешь помолчать?

– Только если ты положишь мне что-нибудь в рот. Член – все еще вариант, – говорю я, просто чтобы поддразнить его.

– А говорила, не предлагаешь.

Я открываю рот, чтобы возразить, но… он прав.

– Я могу сделать исключение один-единственный раз, – говорю я, – для спасения человечества, конечно. Минет ради того, чтобы раз и навсегда покончить с кровопролитиями, – звучит вполне героически.

А ведь и правда.

Всадник рухнул на колени, когда земная женщина оказалась на коленях перед ним…

Пожалуй, над описанием надо еще поработать, но мне определенно нравится, как это звучит. Кто бы мог подумать, что минет может быть таким благородным делом.

– Отлично, мать твою.

Голод резко останавливает коня.

Вот черт.

– Погоди, – говорю я. – Ты что, правда хочешь поймать меня на слове?

Мне-то вначале хотелось просто подразнить всадника, а не всерьез исполнять свое обещание. Но теперь…

Голод спрыгивает с коня. Мгновение – и он хватает меня, все еще скованную наручниками, и стаскивает на землю. Я запинаюсь босыми ногами, кандалы звякают при каждом движении.

– Ладно, – говорю я, озираясь по сторонам. – Прямо здесь. Пусть. – Я сглатываю и откашливаюсь. – Вот не думала, что тебе так не терпится.

Я бросаю взгляд на брюки всадника. Я уже видела его обнаженным, но тогда он был так изранен, что на его гениталии я как-то не обратила внимания. Однако сейчас – черт бы побрал мое воображение – я испытываю странное возбуждение при мысли о том, что сейчас увижу его член.

Голод не делает никакой попытки расстегнуть штаны, и тогда я сама тянусь к ним.

Он смотрит на меня.

– Что ты делаешь?

Я чувствую всю силу его недовольства, направленного на меня.

– Приступаю к делу. Если ты немного стесняешься, мы можем помедленнее…

– Стесняюсь? – переспрашивает он.

Через секунду в его глазах вспыхивает понимание, а затем – что такое? – раздражение.

Он отталкивает мои руки.

– Прекрати, – говорит он с легкой досадой.

Я бросаю на него растерянный взгляд, но он не обращает на меня никакого внимания. Сосредоточенно разглядывает заросшую травой лужайку в нескольких метрах от нас. Протягивает руку в ту сторону, и я отступаю назад.

Проходит несколько секунд, а затем из земли прямо на глазах прорастает крошечный саженец, грациозно вытягиваясь вверх, разворачивает ветви.

Каких-то несколько часов назад я видела, как из земли поднимались другие растения, но сейчас это выглядит совершенно не похоже на то, что было утром. Те побеги стремились вверх угрожающе, их рождение было чем-то диким, чудовищным. А это, наоборот, похоже на медленный танец.

Это дерево растет гораздо дольше, отчасти потому, что оно чертовски громадное. Оно растет и наливается соками, и листья на нем колышутся вверх-вниз, как будто оно дышит. Ствол становится толще, и вот – чудо из чудес – на стволе и на некоторых крупных ветвях набухают бусинки плодов. Они меняют цвет, становясь из зеленых винно-красными и, наконец, фиолетово-черными.

А потом дерево замирает: его бурный рост завершен. Я смотрю на верхушку. Это джаботикаба, очень похожая на ту, с которой я собирала плоды в день, когда нашла всадника.

Голод опускает руку и поворачивается ко мне.

– Ну? – говорит он.

Я сдвигаю брови в замешательстве.

– Хочешь, чтобы я отсосала тебе под деревом?

Он выдыхает и в отчаянии закатывает глаза.

– Я пошутила.

Ну, почти. Я все еще думаю о минете, который мог бы спасти человечество.

Жнец сердито смотрит на меня.

– Это еда для тебя, – объясняет он все-таки. – Чтобы ты хоть на пять секунд перестала говорить о сексе.

Кажется, его дилемма – кормить меня или не кормить – не такая уж дилемма, когда в качестве альтернативы выступает секс.

А жаль. Я была почти не прочь попробовать его сверхъестественный член.

Глава 14

Те немногие путники, что встречаются нам по дороге, умирают все до единого. Всадник не щадит никого.

Впервые завидев живую душу, я сразу же напрягаюсь. Какой-то мужчина бредет по дороге, ведя за собой небольшое стадо коз. Он не замечает нас до тех пор, пока мы не настигаем его, а когда замечает, то успевает лишь вытаращить глаза – из земли уже вырастает извивающийся куст и хватает его.

Когда растение убивает незнакомца, я с трудом сдерживаю крик. Самое ужасное, пожалуй, то, что, пока человек бьется в ветвях растения, оно расцветает нежными розовыми розами.

Жнец убивает не только путников. Мы проезжаем мимо нескольких домов, стоящих у дороги, и всякий раз – иногда в самих жилищах, иногда возле, смотря по тому, где находятся их обитатели, – из земли поднимаются чудовищные растения всадника, хватают людей и убивают их, сжимая в своих ветвях как в тисках.

Только когда мы въезжаем в Коломбо, Голод шепчет мне на ухо:

– Здесь остановимся.

Я подавляю дрожь. Хотелось бы сказать, что это дрожь ужаса, но какая-то нездоровая часть меня до сих пор неадекватно реагирует на низкий знойный тембр его голоса, в точности как тогда, в мои семнадцать лет.

Наше появление здесь совсем не похоже на то, что я видела в Лагуне. Толпы не выстраиваются вдоль улиц, никто нас не ждет. Первый из горожан, узнавший Голода, вскрикивает, бросает корзину, которую нес, и бежит в дом. То же происходит и во второй раз, и в третий, и наконец начинает казаться, что весь город охвачен смятением.

Очевидно, Голод не высылал никого вперед, чтобы предупредить горожан о своем прибытии.

Мы едем дальше, конь Голода прибавляет ходу и несется по улицам галопом. Кругом царит хаос. Люди разбегаются во все стороны, их товары рассыпаются по земле. Скотина бегает вокруг, несколько свиней визжат в панике.

Прямо посреди всего этого Голод останавливает коня, и тот подается назад. Мне приходится ухватиться за гриву, чтобы удержаться в седле.

Голос Жнеца гремит со сверхъестественной мощью:

– Стойте.

К моему изумлению, люди… и впрямь замедляют шаги. Их испуганные взгляды обращаются к всаднику.

– Мне нужно место, где остановиться, – говорит он. – Лучший дом в городе. И хорошие люди, готовые помогать. Сделайте это, и мой гнев не дойдет до крайности.

На этих словах я оглядываюсь на Голода. Его лицо кажется искренним, но неужто он способен на милосердие?

Вперед выходит горстка людей, согласных помогать всаднику.

Видимо, скоро мы все узнаем…

______

Когда мы с Голодом входим в дом, где нам предстоит жить, уже наступает ночь. Позвякивая кандалами, я иду рядом с всадником и несколькими горожанами, которые помогали нам в последние часы.

В одной руке Жнец держит косу, а другой сжимает мою руку выше локтя. Я незаметно пытаюсь вырвать ее. Но он не отпускает, только сжимает крепче.

– Пусти, – требовательно говорю я вполголоса.

Всадник бросает на меня косой взгляд, но и только.

– Это главная спальня, – говорит Луис, старший сотрудник полицейского управления Коломбо. Именно он по большей части занимается нашим обустройством. – Хозяева дома любезно предоставили ее для вас и вашей… – Луис оглядывает меня, задерживая взгляд на кандалах, до сих пор не снятых. Голод не снисходит до объяснений, как и я. – Спутницы.

Жнец смотрит на Луиса в упор, и от него веет враждебностью. Так Голод реагирует на него с тех пор, как мы оба узнали, что Луис служит в полиции. У меня есть смутное подозрение, что те, кто ранил всадника, тоже носили форму.

Луис ведет нас обратно в прихожую, где стоят с неловкими и расстроенными лицами пожилые супруги.

Напряжение пропадает с лица чиновника.

– Мистер и миссис Барбоза. Вот вы где.

Он выходит вперед, чтобы поприветствовать их.

Они пожимают ему руку, но глаза их прикованы к Жнецу.

Луис поворачивается к нам.

– Голод, это хозяева, мистер и миссис Барбоза. Хозяева дома, – зачем-то повторяет он.

Вид у них одновременно недовольный и встревоженный.

Жена первой замечает меня. Она видит, как Голод сжимает мою руку, затем смотрит на кандалы. Оглядывает меня с головы до ног: растрепанные кудри, плохо сидящее платье и, наконец, грязные босые ноги. Ноздри у нее раздуваются, и она делает гримасу, будто чувствует, как от меня веет дурной славой. Интересно, что она сделала бы, если бы узнала, что я на самом деле работница секс-индустрии.

Голод сжимает мою руку, затем отпускает ее и делает шаг вперед.

– А, хозяева, – говорит он. – Они-то мне и нужны.

Так стремительно, что я не успеваю уследить, он выхватывает из-за спины косу и перерезает шеи обоим. На миг кажется, что на них багровые воротники. Потом их головы падают с плеч.

У меня первой вырывается крик, а закованные в кандалы руки взлетают ко рту. Миг спустя комната взрывается криками, люди хватаются за оружие.

Луис бросается на всадника, а тот вращает косой, словно в каком-то сложном танце. Лезвие взмывает вверх, кончик косы чиркает полицейского по животу и распарывает его снизу до ключицы.

От этого зрелища у меня подгибаются ноги.

Все остальные бросаются на Жнеца с оружием наизготовку.

– Довольно! – гремит голос Голода.

Не знаю, что за дьявольская магия тут действует, но по какой-то причине люди его слушаются. Они прекращают атаку, некоторые даже опускают оружие.

– Я и мой маленький человечек, – Жнец берет меня за руку и позвякивает моими кандалами, – будем жить здесь. Вы можете либо помочь мне и сохранить свои жалкие жизни, либо я убью вас прямо сейчас. Кто хочет умереть?

Он окидывает взглядом стоящих вокруг.

Никто не издает ни звука.

– Так я и думал.

Голод упирает косу в пол, как посох.

– Уберите эти трупы, – приказывает он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Мне нужно, чтобы кто-то приготовил ужин, и еще я хочу развлечься. Найдите для меня лучшее, что может предложить этот город, и доставьте сюда.

А иначе… Этих слов он не говорит, но мы все их слышим.

Голод хватает меня за цепочку кандалов и тащит прочь. Мы едва успеваем сделать три шага, как он останавливается, и я почти врезаюсь в него.

– Да, чуть не забыл, – говорит всадник, поворачиваясь к людям в прихожей. – Если кто-то из вас подумывает о бунте, позвольте мне избавить вас от лишних хлопот – не вздумайте. Любое покушение на мою жизнь повлечет за собой жестокую кару. Не могу даже выразить насколько. – Голод кивает в сторону тел. Луис еще жив, он стонет. – Это была милость. Спросите вот ее.

Он встряхивает мои оковы, и несколько взглядов обращается ко мне.

Я молчу, но думаю, что они видят мой страх. Я сама определенно чувствую, как он сочится сквозь кожу.

– Ну? – говорит Голод, окидывая их взглядом. – Что стоите? Займитесь делом. Сейчас же.

Всадник приводит меня в пустую комнату и сам заходит следом. Едва он закрывает дверь, как меня начинает бить дрожь, мышцы слабеют. Ноги не хотят держать, но все же как-то держат.

– Чего ты хочешь?

Голос у меня дрожит.

– Что, сексуальных намеков не будет?

Голод бросает косу на кровать, и кровь стекает с лезвия, пачкая покрывало.

Я сжимаю губы. Только что погибло несколько человек. Его спокойствие для меня непостижимо.

Все это время я пыталась достать его до печенок, а вместо этого он достал меня. И знает это. Наслаждается моментом, больной ублюдок.

– Ты говорила мне, что я должен что-то положить тебе в рот, чтобы ты заткнулась, но, похоже, все, что для этого было нужно, – убить нескольких человек, – говорит он. – Как удачно, ведь смерть – мое ремесло.

Я вздрагиваю, отворачиваюсь от него и подхожу к окну. Снаружи ничего не видно, темень абсолютная.

Вздыхаю, и этот вздох выходит прерывистым.

– В тот день, когда я спасла тебя… Ты знаешь, почему я это сделала? – спрашиваю я, оглядываясь на него через плечо.

– Меня не интересует, почему ты это сделала, – говорит Голод, однако я вижу, как его красивое лицо поворачивается ко мне в ожидании, когда я договорю.

– Для меня была невыносима мысль, что кто-то может причинить человеку такую боль, какую причинили тебе.

– Я не человек, Ана. Я всадник.

– Думаешь, это что-то меняет?

Ему нечего на это сказать.

Я вновь отворачиваюсь к окну: у меня нет желания смотреть на Голода и на кровь, которой забрызганы его бронзовые доспехи.

Мгновение спустя он подходит ко мне. Краем глаза вижу, как он запускает руку в карман черных брюк и достает ключ. Жнец берет меня за запястья и начинает расстегивать кандалы.

– Ты что, снимаешь наручники?

– А ты предпочла бы, чтобы я этого не делал? – спрашивает он, изогнув бровь.

Я не отвечаю.

Он открывает замки на тяжелых железных кандалах, и я поворачиваю руки ладонями вверх. Кое-где кожа стерта до крови.

– Я думала, ты мне не доверяешь, – говорю я с подозрением.

– Не доверяю, – соглашается Голод. – Но что ты можешь сделать в таком положении?

– Я могу тебя ранить, – говорю я, прищуривая глаза. Думаю, сейчас было бы очень приятно вонзить в Жнеца еще один клинок.

Голода как будто забавляет эта мысль.

– Рискуя испытать на себе мой гнев? Едва ли. Хотя я приветствую твои попытки, какими бы жалкими они ни были до сих пор.

– Мне показалось, ты говорил, что с тобой я в безопасности, – напоминаю я.

– Так и есть. Я не собираюсь причинять тебе вред, если ты не причинишь вреда мне.

Хоть и с неохотой, но я вынуждена признать, что это справедливо.

– А если я сбегу? – спрашиваю я.

– Твои попытки сбежать были еще хуже, чем попытки убить, – говорит он, подходя вплотную.

Я ничего не могу с собой поделать: от его близости у меня сбивается дыхание.

– Но не лишай меня удовольствия, цветочек, – продолжает он. – Беги. Возвращайся в свой нищий заброшенный город и живи дальше в своем пустом борделе. Попробуй снова зарабатывать на жизнь, продавая тело мертвецам, и наслаждайся теми крохами заплесневелой пищи, что ускользнули от моего внимания. Я уверен, что ты проживешь долгую и безбедную жизнь.

При этих его словах ненависть во мне поднимается с такой силой, что горло перехватывает. Я смотрю на него. Он стоит слишком близко. Так близко ко мне подходили только клиенты, но совсем с другими намерениями.

Голод старается поймать мой взгляд.

– Нет, ты не сбежишь, – говорит он. – Бегство требует определенного мужества, которого тебе, очевидно, не хватает.

Моя рука взлетает сама собой, прежде чем я успеваю ее удержать, и бьет его по щеке. Чувствую, как горит кожа на ладони от этого прикосновения. Голова Жнеца дергается вбок.

После этого мы оба стоим не двигаясь. Я тяжело дышу, лицо всадника отвернуто в сторону.

Затем его рука медленно поднимается и касается щеки. Он смеется, и от этого смеха у меня волоски на руках встают дыбом.

Он только что убил трех человек, а я взяла и ударила его.

Так быстро, что я не успеваю уследить, он хватает меня за подбородок.

– Глупый маленький цветочек. Неужели ты до сих пор ничему не научилась? – С этими словами он шагает вперед и толкает меня, пока я не впечатываюсь в стену и не оказываюсь опять прижатой к ней. – Может, ты все-таки смелая, раз так испытываешь мое терпение.

Его взгляд опускается на мои губы, и, пока он продолжает свою полную ненависти тираду, я вижу, как что-то мерцает в этих неземных зеленых глазах.

Он встречается со мной взглядом, и между нами пробегает какая-то искра.

– Или, может быть, ты считаешь себя выше наказания.

Не успевает он договорить, как деревянный пол подо мной вздымается, словно муравейник, а затем разлетается на щепки. Из земли поднимается безобидный на первый взгляд стебелек и тычется мне в ногу. Я стараюсь не закричать при виде этого стебля, даже когда он ползет по моей ноге.

– Что ты делаешь?

– Напоминаю тебе, почему не стоит пытаться ударить меня ножом, дать мне пощечину или как-то еще меня задеть.

Побег разделяется надвое, потом натрое, потом на четыре, тянется вверх и вьется вокруг меня. На нем появляются крошечные шипы, которые становятся все длиннее и острее по мере того, как стебель растет. Растение не ползет вверх по моему телу. Вместо этого оно разрастается, окружая меня, словно клетка. Только когда я оказываюсь в ловушке, Голод выпускает меня и отступает назад.

– Ты спасла меня когда-то, поэтому я пощажу тебя – только по этой причине, – говорит он. – Но больше никогда не испытывай мое терпение.

С этими словами он выходит из комнаты, захлопнув дверь.

Я замираю на мгновение, ожидая еще чего-то: что Голод вернется или что эта клетка увянет и засохнет.

Ни того ни другого не происходит.

– Дерьмо! Как же отсюда выбраться-то? – бормочу под нос.

Ответ становится ясен лишь спустя несколько мучительных часов и множество порезов: вот так, и никак иначе.

Глава 15

Я просыпаюсь от криков.

Сажусь слишком резко, и меня слегка покачивает. Держась за голову, моргаю, чтобы прогнать сон. Крики, перемежающиеся слабыми мучительными стонами, не смолкают. Еще раньше, чем я успеваю осознать, что происходит, сердце начинает бешено колотиться.

Несколько секунд я смотрю в окно. Густые серые тучи не пропускают утренний свет. Крики доносятся снаружи, только теперь они начинают понемногу стихать. Кровь по-прежнему стучит в ушах.

Не знаю, как мне удается набраться храбрости, чтобы сбросить с себя покрывало (оно все еще в кровавых пятнах от косы Голода) и соскользнуть с кровати. Я не видела всадника с тех пор, как он оставил меня здесь прошлой ночью, но, судя по звукам, он времени не теряет.

Я обхожу колючий кустарник, который вчера держал меня в клетке, и крадучись подхожу к окну. Там двое людей выбрасывают на задний двор чье-то тело. На земле уже лежат другие тела, некоторые из них еще шевелятся.

Я отшатываюсь, запинаюсь о собственную пятку и падаю на пол.

Приходится медленно дышать через нос, чтобы не вырвало.

В голове всплывают воспоминания: как кромсали ножами Элоа, как кромсали ножами меня. Как люди Голода грубо швырнули мое тело в яму.

Я обхватываю себя руками за плечи. Крики нарастают, и я зажмуриваю глаза, содрогаясь всем телом.

Наступает момент, когда я должна броситься туда, как отважная героиня, и остановить Голода. Но меня парализует страх, и я заново переживаю свою ужасную встречу с всадником.

Я ведь именно для этого согласилась стать пленницей Жнеца – чтобы снова нанести ему удар. Но теперь, когда схватка с ним может многое изменить… я не могу. У меня нет оружия, но даже если бы и было, вряд ли я смогу заставить себя выйти к Голоду. Я вообще не хочу двигаться.

Голод был прав. Мне не хватает храбрости – храбрости хоть как-то противостоять его зверствам.

Сердце застревает у меня в горле, и дыхание учащается: открывается дверь спальни. Входит незнакомый человек.

– Голод хочет видеть тебя, – говорит он.

Меня все еще трясет, и я не в состоянии двинуться. Видя это, мужчина подходит ко мне, хватает за плечо и рывком поднимает на ноги.

Я стою, пошатываясь, а потом на заплетающихся ногах иду за ним в гостиную, где вся мебель сдвинута в сторону, кроме вольтеровского кресла, в котором сидит Голод.

Он восседает словно на троне, закинув ноги на подлокотник и скрестив лодыжки. Хотя еще только утро, в руке у него бокал с вином.

Судя по виду, он пьян. Очень пьян.

– Где ты была? – спрашивает он, увидев меня, и голос у него угрюмый.

– Пряталась, – отвечаю я, когда человек, который привел меня сюда, наконец отпускает мою руку.

– Прятаться – это для тру2сов, – говорит всадник, скидывая ноги с подлокотника и выпрямляясь в кресле.

Я вздрагиваю: его слова повторяют мои собственные мысли.

– К тому же, – продолжает он, – я хочу, чтобы ты хорошенько насмотрелась на то, как умирает твой мир.

Несколько секунд я гляжу на Голода в упор. Ненавижу тебя, как же я тебя ненавижу!

– Ах да, погоди-ка. – Он барабанит пальцами по подлокотнику, его брови сходятся вместе. – Кажется, я кое-что забыл…

Он усаживается поудобнее, и я слышу металлический звон. Глаза Голода загораются, и он щелкает пальцами.

– А-а. Вспомнил.

Он отстегивает что-то висящее на боку. Только когда он поднимает это что-то повыше, я понимаю, что это кандалы.

– Ты шутишь, – шепчу я.

Я же не представляю никакой угрозы. Если бы всадник не заставил меня прийти сюда, я бы, наверное, так и сидела в той комнате, где он меня оставил, придумывая одно за другим оправдания своему бездействию.

– Ты умная и дерзкая, – говорит он, – и ты мне больше нравишься, когда я могу пресечь твои выходки.

– Ты мог бы просто оставить меня в комнате, – говорю я. Никуда бы я оттуда не делась.

Всадник отставляет бокал, встает с кресла и подходит ко мне вместе с кандалами.

– Мог бы, но тогда мои мысли были бы заняты тобой.

Не знаю, как принять это малоуспокаивающее заявление.

Я не сопротивляюсь, когда всадник начинает надевать наручники. Недавние крики так напугали меня, что лишили всякой воли к сопротивлению.

За спиной раздается звук открывающейся двери и шаги входящих людей.

Одарив меня коварной улыбкой, Голод заканчивает свое дело, затем отходит, берет свой бокал с вином и возвращается на прежнее место.

Злобный извращенец.

Я бреду обратно к своей комнате – мимо пожилого мужчины и молодой девушки, неуверенно топчущихся у входа. При виде них у меня сжимается горло. Я уже знаю, чем эта история закончится.

– Разве я сказал, что ты можешь уйти, Ана? – окликает Голод резким голосом.

Я замираю на месте. После этого хамского замечания во мне опять слегка разгорается потухший было огонь.

Я оглядываюсь на всадника через плечо.

– Не будь жестоким.

– Мне не быть жестоким? – переспрашивает он, повышая голос. – Ты не знаешь, что такое жестокость. Пока не переживешь то, что я пережил. Твой род отлично научил меня жестокости.

Всадник говорит это прямо при мужчине с девушкой, ожидающих в прихожей с тревогой на лицах.

– А теперь, – командует он, и его глаза становятся жесткими, – вернись и встань подле меня. Сейчас же.

Стиснув зубы, я гляжу на него в упор. Во мне кипят страх и гнев. Неохотно я возвращаюсь, не сводя с него свирепого взгляда. Он отвечает мне тем же.

Все это время пожилой мужчина с девушкой стоят в сторонке, наблюдая за моей перепалкой с Голодом, но вот Жнец откидывается на спинку кресла и обводит их надменным взглядом.

– Ну? – произносит он. – Если у вас есть что сказать мне, говорите.

Они делают несколько неуверенных шажков вперед.

– Мой господин… – начинает мужчина, склоняя голову перед всадником.

Голод хмурится.

– Я не вижу у тебя в руках никаких даров. Тогда зачем ты здесь?

Ну конечно, этот урод считает, что человек должен подходить к нему только в том случае, если может что-то предложить.

Я снова смотрю на всадника, на его яркие прищуренные глаза, на то, как он сидит в кресле, словно король.

Он опьянен вином, властью и местью.

Пожилой мужчина словно съеживается, прежде чем набраться храбрости. Он кладет руку на плечо своей юной спутницы и подталкивает ее вперед.

Мой взгляд задерживается на его руке.

Мужчина откашливается.

– Я подумал, может быть… вы, всадник, пожелаете…

Он снова откашливается, словно не может подобрать подходящих слов.

Молчание затягивается.

– Ну? – поторапливает Голод. – Чего я желаю, по-твоему?

Опять долгое молчание.

– Моя дочь, – говорит наконец мужчина, – будет вашей, если хотите.

Дочь! Это слово звенит у меня в ушах.

Нам с Элоа было легко прийти к Жнецу. Я была секс-работницей, а Элоа – мадам, которая поставляла мне клиентов. Но предлагать свою дочь какому-то одержимому местью чужаку? От этой мысли у меня холодеет в животе.

Глаза Голода встречаются с моими, и он смотрит так, будто говорит: «Видишь? Все время одно и то же, мне уже надоело».

– Люди ужасно предсказуемы, не так ли? – говорит он.

Теперь-то я понимаю, что это наверняка происходит всякий раз. В одном городе за другим всадник открывает двери людям, которые приносят ему дары. Для бедной семьи женское тело может оказаться самым ценным, что они в силах предложить.

Меня это не должно коробить: я же сама расплачивалась этой валютой целых пять лет.

Но сейчас меня от этого тошнит.

Глаза Голода скользят по моему лицу, оценивая мою реакцию, а затем всадник вновь лениво переводит взгляд на мужчину.

– Значит, ты все-таки пришел ко мне не с пустыми руками.

Мужчина качает головой. Девушка вздрагивает; она явно боится всадника.

– Тут и смотреть-то не на что, – замечает Голод, окидывая ее взглядом. – Слишком низкорослая, и кожа у нее плохая.

Потому что она еще подросток! – хочется крикнуть мне. Неважно, что я сама была подростком, когда начала спать с незнакомцами. Это не значит, что я должна желать такой жизни кому-то еще.

– И зубы у нее… – кривится всадник.

С зубами, да и вообще с внешностью, у девушки все в порядке, но это неважно. У Голода одна цель – задеть побольнее.

Как у тех растений, которые он убивает, у Голода есть свои времена года. Иногда он светлый и радостный, как весна. А иногда, как сейчас, жестокий и холодный, как зима.

Внезапно он поворачивается ко мне.

– Скажи мне, Ана, что бы ты хотела, чтобы я сделал?