Текст книги "Смерть короля Тсонгора"

Глава третья
Война

1

На рассвете Санго Керим спустился с холмов в Массабу верхом на лошади, один, без всякого сопровождения. Он доехал до главных ворот, но они были закрыты. Он увидел, что Самилии нет. Он увидел, что ни один из братьев Тсонгор не пришел поприветствовать его. Он увидел, что все стражники у ворот вооружены, а на крепостных стенах города шум и суета. Он увидел, что на городских башнях знамена королевства соляных земель полощутся рядом со знаменами Массабы. И тут он заметил старого пса, который бродил у ворот снаружи, несчастного от того, что он не может войти в город. Тогда, обращаясь к этому псу, он, сидя в седле, сказал:

– Пусть будет так. Теперь это война.

Так началась война.

Во дворце Сако, старший сын, занял место своего отца. Либоко, командующий войсками города, поддерживал связь с лагерем Коуаме, который со своими приближенными и войсками разбил свой лагерь на самом южном холме. Между лагерем и Массабой сновали эмиссары, чтобы предупредить принца соляных земель о последних передвижениях Санго Керима, чтобы проверить, не нуждается ли Коуаме в воде, в продовольствии, в фураже для животных

Самилия расположилась на террасе. На том самом месте, где ее отец провел свою последнюю ночь. Отсюда она видела все. Четыре северных холма, которые занимал Санго Керим. Три южных холма, где был лагерь Коуаме, ее будущего супруга. У каменных стен дворца раскинулась огромная долина Массабы. Она думала о том, что произошло накануне. О возвращении Санго. О смерти отца. О споре около катафалка. Об этих двух мужчинах, которые собираются воевать из-за нее.

«Я ничего не хотела, – думала она, – я только согласилась на то, что мне предложили. Отец рассказал мне о Коуаме, и я его, даже не видя, полюбила. А сейчас мои братья готовятся к войне. А меня никто ни о чем не спросил. И вот я сижу здесь. Ничего не предпринимая. Созерцаю холмы. Но я из клана Тсонгоров. Пора мне проявить свою волю. Я тоже приму участие в битве. Эти двое требуют меня, словно я им обязана. Но я никому ничего не должна. Пора мне проявить свою волю. Призвав все свои силы. И тот, кто воспротивится моему выбору, пусть станет моим врагом. Это война. Прошлое вернулось ко мне. Я дала слова Санго Кериму. Разве слово Самилии ничего не значит? У Санго Керима нет ничего. Кроме моего слова. Оно поддерживало его все эти годы. Он думал только о нем. Он один верил в Самилию, а они относятся к нему как к врагу. Да, пора мне проявить свою волю. Война уже на пороге, она не ждет».

Она сидела на верхней террасе дворца, погруженная в свои мысли, а в это время войска Санго Керима спустились с гор, чтобы расположиться в широкой долине Массабы. Это была длинная колонна крепких мужчин, которые шагали в боевом порядке. Их было бесчисленное множество. Можно было бы сказать, что с холмов стекала человеческая река. Достигнув середины долины, они остановились и построились по кланам, ожидая неприятеля.

Там была армия белых теней, которой командовал Бандиагара. Их прозвали так потому, что все они, отправляясь на войну, покрыли свои лица мелом. У себя на груди, на руках и на спине они нарисовали причудливые арабески, и это делало их похожими на змей с кальцинированной кожей.

Слева от Бандиагары выстроились красные черепа, их командиром был Караванат Жестокий. Они выставляли вперед свои раскрашенные красной краской бритые головы, показывая таким образом, что на их черепах – кровь врагов. На шеях у них были ожерелья, потому что дни войны были для них днями праздника.

Справа от Бандиагары стоял со своей армией Рассамилаг. Это была огромная разношерстная толпа, все они сидели на верблюдах. Они пришли из семи разных стран. У всех был свой цвет, свое оружие и свои особые амулеты. Их одежда колыхалась на ветру. Рассамилаг был избран всеми вождями командующим армией. Его армия, казалось, раскачивалась на своих больших флегматичных верблюдах. Армия, у воинов которой можно было видеть только глаза, с решимостью обращенные к Массабе.

Перед этими тремя объединенными армиями стоял Санго Керим со своей личной гвардией. Сто человек, которые повсюду следовали за ним.

Вот такой появилась в долине армия номадов Санго Керима. Армия, собранная из племен, о которых в Массабе даже не слышали. Разношерстная армия, пришедшая издалека, которая под безжалостным солнцем при виде стен города изрыгала проклятия на непонятных языках.

И армия Коуаме, в свою очередь, расположилась под стенами Массабы. Коуаме испросил у Сако разрешения первым со своими людьми начать битву. Чтобы смыть оскорбление, которое ему было нанесено накануне. И еще раз доказать свою верность Массабе.

Воины соляных земель прибыли под громкие звуки сделанных из раковин рожков, в которые дули всадники гвардии Коуаме.

За Коуаме следовали три командира. Первым был старый Барнак, который командовал пожирателями ката. У них всех были спадающие на плечи всклокоченные волосы и спутанные бороды, а глаза – с красными прожилками. Погруженные в галлюцинации, вызванные катом, который они жевали, они громко разговаривали сами с собой, и гвалт среди этих запыленных грязных людей стоял ужасный. Можно было сказать, что это армия босяков, больных лихорадкой. Вид у них был дикий и в бою леденил кровь врагов. Кат освобождал их от чувства страха и боли. Даже раненые, даже потеряв руку или ногу, они – это видели – продолжали сражаться так, словно не чувствовали больше своего тела. Они все время что-то бормотали, словно множество жрецов хором произносили свои заклинания.

Вторым был Толорус, который вел на битву сурмасов. Они маршировали с обнаженным торсом, всем своим видом выражая презрение страху и боли. Единственное, чего они все боялись, – это лишиться в сражении какой-нибудь части тела. По древней вере их страны человек, получивший увечье, приговаривался к изгнанию и лишался своего имущества и своего имени.

Последним шел Аркалас со своими воинами-псами. Его люди были сильные и крепкие, но для битвы они наряжались женщинами. Подрисовывали себе глаза. Ярко красили губы. Надевали серьги, браслеты и всевозможные ожерелья. Это был их способ как можно больше оскорбить врага. Убивая противника, они шептали ему в ухо: «Смотри, трус, тебя убивает женщина». У стен Массабы был слышен смех этих ряженых, которые носили мечи и облизывались, предвкушая кровь, которую они скоро прольют.

***

Армии заняли позиции. Лицом к лицу. Вся Массаба теснилась на крепостных стенах, чтобы прикинуть, сколько человек вышли с каждой стороны, посмотреть, как вооружены и как одеты эти пришедшие издалека странные воины. Вся Массаба толпилась, чтобы увидеть, как противники сойдутся в жестокой схватке. Рожки-раковины Коуаме смолкли. Все были готовы к бою. Ветер бился в их доспехи и надувал одежды.

И тогда вперед выступил Коуаме. Он прошел прямо к Санго Кериму. Когда между ними оставалось десять метров, он придержал своего коня и громко сказал:

– Уходи, Санго Керим, я пожалел тебя, возвращайся туда, откуда пришел. У тебя еще есть возможность остаться в живых. Но если ты будешь стоять на своем, если не уйдешь с этой равнины, тебя ждет только поражение.

Санго Керим приподнялся в седле и ответил:

– Заявляю тебе, Коуаме, что я выслушал твои слова вполуха. И я отвечу тебе только так. – И он плюнул на землю.

– Твоя мать будет горько плакать, слушая рассказ о том, как я разгромил тебя, – сказал Коуаме.

– У меня нет матери, – ответил Санго Керим, – но у меня скоро будет жена, а тебе достанется только гиена, которая оближет твой труп.

Коуаме резко повернулся спиной к Санго Кериму, бросив ему:

– Тогда умирай.

Он вернулся к своим войскам. От гнева его бросило в жар. Он во весь рост поднялся на стременах и обратился к своим воинам. Он кричал, что ему нанесли оскорбление, и эти собаки, что стоят против них, должны погибнуть. Он кричал, что хочет жениться раньше, чем остынет кровь в теле его врага. Воины соляных земель ответили ему дружным криком. И тогда он подал сигнал к наступлению. Обе армии одновременно пришли в движение и ринулись друг на друга. Они сошлись в жестокой схватке. Все смешалось: лошади, люди, пики, верблюды, клочья одежды. Ржание лошадей и смех ряженых Аркаласа. Красные головы воинов Рассамилага и зияющие раны первых убитых. И над всем этим клубилась пыль, прилипая к покрытым потом лицам сражающихся.

Самилия все еще сидела на верхней террасе дворца. Она молча созерцала эту схватку. С каменным лицом. Там, внизу, умирали люди. Это не укладывалось в ее голове. Ну ладно, пусть бы сражались Коуаме и Санго Керим, это казалось ей допустимым, ведь они оба претендовали на нее. Но остальные, все остальные? Она думала о словах Катаболонги у гроба ее отца. В словах старого слуги она узнавала слова отца и не могла понять, почему же сама она молчит. Ведь ей достаточно заявить, что она принимает волю отца, что она отказывает обоим претендентам, и все закончится. Но она ничего не сказала. И люди под стенами города умирают. Она сама не знала, почему ничего не сказала сама. Почему ничего не сказали и ее братья? Неужели все желали этой войны? Она созерцала поле боя. В ужасе от того, что причина этого – она. Война шла там, внизу, у ее ног, и она носила ее имя. У этой жестокой схватки было ее лицо. И она тихим голосом ругала себя. Ругала себя за то, что ничего не предприняла, чтобы предотвратить эту бойню.

2

Камни на дороге становились от солнца горячими. Суба двигался все дальше по просторам королевства, он был уже далеко от Массабы и ее волнений. Далеко от войны, что разразилась там. Суба ехал вперед, сам не зная куда.

Незаметно пейзаж изменился. Исчезли холмы. Насколько видел глаз, простиралась широкая долина, поросшая дикими травами и папоротниками. Но чем дальше Суба ехал, тем больше замечал по обеим сторонам дороги следы заботливых рук человека. Сначала он увидел несколько оград, потом, за ними, обработанные поля. И наконец вдалеке, на бескрайней равнине, силуэты людей. Он видел их. Согнувшись над землей, они трудились. Каждый выполнял свое дело. Внезапно раздался крик Пронзительный крик женщины. Одна из поселянок разогнула спину и увидела всадника на муле. Заметив траурное покрывало, она жалобно запричитала. Суба вздрогнул. Повсюду работающие поселяне подняли головы, на лицах их читалось удивление. На какое-то время воцарилась мертвая тишина. Слышен был только четкий стук копыт мула по каменистой дороге. И мужчины, и женщины побросали свои орудия труда и поспешили к дороге. Они теснились по обеим ее сторонам, чтобы поглядеть на опечаленного всадника. Суба поднял руку и священным королевским жестом поприветствовал их. Таким жестом всегда приветствовал толпу Тсонгор. На него имели право только члены его семьи – медленно и торжественно сделать в воздухе знак пальцами. И в ответ на это приветствие раздались громкие крики. Женщины заливались слезами. Ладонями били себя по лицу. Заламывали руки. Мужчины, склонив головы, тихо шептали молитву за усопших. Они поняли. По этому простому жесту Субы они поняли, что этот вестник пришел из Массабы, из дворца короля Тсонгора, и что он оповещал о смерти государя. А Суба продолжил свой путь. Теперь поселяне шли за ним следом. Они сопровождали его. Суба не оборачивался. Но он чувствовал их за своей спиной. На лице его блуждала улыбка. Да, он улыбался. Улыбался, несмотря на свою печаль. Странно, но он был доволен. Доволен тем, что сумел вызвать повсюду скорбные стенания народа. Пусть завопит от горя сама земля. Пусть все узнают, что король Тсонгор умер. Пусть вся империя замрет в горе. Да. Он хотел передать свое горе в сердца людей, с которыми встречался на пути. Горе, которым был охвачен он сам. Никто не должен работать. Никто не должен обрабатывать свои поля. На лошади должна быть только черная попона. Нужно только плакать. Вереница людей за его спиной росла. И Суба улыбался. Он испытывал чувство гордости человека в трауре. Он улыбался. Проезжая через деревни. Скоро вся империя будет плакать. Теперь новость обгоняла его. Постепенно распространялась повсюду. Разрасталась. Скоро жалобные стенания услышат по всему континенту. Он улыбался. Черное покрывало надувалось, закрывая ему уши. Плакальщицы стенали. Нужно было, чтобы его отца оплакали. И он был оплакан. Во всем королевстве, от края до края. Пусть дадут проехать вестнику. Тихим размеренным шагом. По всему королевству, от края до края. Пусть дадут ему проехать, и пусть все разделят с ним его горе.

3

В Массабе битва длилась весь день. Десять часов сражения без передышки. Десять часов взаимных ударов и потерянных жизней. И Коуаме, и Санго Керим, оба они были уверены, что одержат быструю победу. Вторгнутся в первые ряды врагов, обратят их в бегство и будут преследовать до тех пор, пока они не окажутся там, откуда пришли. Но шли часы и, столкнувшись с сильным противником, они вынуждены были остановить сражение. Сменить людей на передовых линиях, чтобы они могли передохнуть какое-то время, вынести раненых, а потом снова вернуться на передовую изнуренными, с проклятиями на устах Но и тогда победа не давалась никому. Две армии продолжали стоять лицом к лицу. Как два барана, столкнувшиеся лбами, слишком уставшие, чтобы одержать верх, и слишком упрямые, чтобы отступить хотя бы на шаг.

Когда наконец солнце зашло и битва прекратилась, обе армии оставались на том же месте, какое занимали, когда битва началась. Никто не продвинулся вперед, никто не отступил. Мертвые были просто уложены под стенами Массабы. Огромное пространство, на котором вперемешку лежали тела в одеждах разных цветов и разбитое оружие. Толорус, старый соратник Коуаме, был мертв. Он, как всегда, шел в атаку с яростью, топча врагов, приводя их в дрожь своими криками, с ожесточением вклинивался в леса пик, которыми его встречали красные черепа Караваната, рвался вперед, словно демон, сея вокруг себя панику и ужас. Так было до тех пор, пока его не заметил в гуще схватки Рассамилаг и не пустил вскачь своего верблюда. Верблюд понесся, всей своей огромной тяжестью подминая всех, кто попадался ему на пути, наконец настиг Толоруса, и Рассамилаг резким ударом сабли полоснул по его шее. Голова несчастного покатилась к ногам его воинов, на лице его застыли удивление и слезы, словно он оплакивал отнятую у него жизнь.

А Караванат хотел любой ценой всадить свою пику в бок Коуаме. Он двигался прямо на него, побуждая своих воинов к битве, говоря им о славе, которой они будут овеяны, если убьют принца соляных земель. Но не Коуаме встретился Караванату. У него на пути оказался Аркалас, вождь воинов-псов. И Караванат едва успел разглядеть своего врага. Вернее, он услышал, как звякнуло какое-то украшение, и еще – победные крики, которые просто оглушили его. Потом он почувствовал, как на него кто-то прыгнул, опрокинул наземь и вонзил ему в горло зубы. Вот так Аркалас лишил жизни Караваната. Он перегрыз ему вену на шее, и смерть не замедлила закрыть ему глаза. Его тело еще несколько раз дернулось. Но он успел услышать шепот того, кто его убил:

– Я красавица, и я тебя убила.

Ко всем телам воинов, которых покинула жизнь, прибавилась куча всякой гнили, трупы лошадей и бесчисленные – воинов-псов, которые перегрызли друг друга и теперь лежали застывшие в смерти. Когда битва окончилась и обе армии отступили на холмы, потрепанные, изможденные, мокрые от крови и пота, можно было сказать, что они породили в долине третью армию. Неподвижную. Которая лежала, уткнувшись лицом в землю. Армию мертвых, которая родилась после долгих часов кровавой бойни. Армию всех тех, кто навеки остался лежать в пыльной долине у стен Массабы.

4

Едва окончив схватку, еще весь в пылу битвы, Коуаме явился во дворец. Он хотел вместе с братьями Тсонгор подумать, как завтра одолеть Санго Керима. Но в коридорах он встретил Самилию, и она попросила его следовать за ней. Он подумал, что она хочет предложить ему откушать, принять ванну или что-то еще, чтобы он забыл об изнурительной битве. И последовал за ней. К его удивлению, она привела его в небольшой зал, где ничего не было. Ни ванны. Ни накрытого стола. Даже ничего такого, где он мог бы вымыть руки и лицо. Тут Самилия обернулась, и ее взгляд заставил его вздрогнуть. Он понял, что его испытания не кончились.

– Коуаме, – сказала она, – я должна с вами поговорить.

В знак согласия он молча кивнул.

– Вы знаете меня, Коуаме? – спросила она.

Он промолчал.

– Вы знаете меня, Коуаме? – повторила она свой вопрос.

– Нет, – ответил он.

Ему хотелось добавить, что у него не было надобности знать ее, чтобы полюбить. Но он ничего не сказал.

– Но тем не менее вы сражались из-за меня, – продолжила она.

– К чему вы клоните? – спросил Коуаме.

Самилия почувствовала в его голосе нервозность. И спокойно ответила:

– Сейчас я вам скажу.

Теперь Коуаме был уверен, что он услышит сейчас что-то не совсем приятное, но ему не оставалось ничего другого, кроме как ждать и слушать.

– Когда отец впервые мне рассказывал о вас, я слушала, широко раскрыв глаза, как ребенок, впитывая каждое его слово, – начала Самилия. – Он рассказал мне, какой вы. Историю вашего рода. О тех великолепных подарках, которые он приготовил для вашего королевства, и я была поражена, признаюсь, вами, каким он вас описал. Свадьба была предрешена, и мне хотелось поскорее встретиться с вами, это было искреннее желание, и даже горечь расставания со своими близкими не могла пересилить его. Но накануне вашего приезда отец объявил мне о возвращении Санго Керима и о причине его появления. Я не хотела бы оскорбить вас, заведя речь о человеке, с которым вы воюете и которого должны ненавидеть всеми силами души, но только знайте, что он сказал правду. Мы вместе выросли. Я не забыла наши совместные игры, наши тайны. Сколько я помню себя, он всегда был рядом. В тот день, когда он нас покинул, он объяснил причину своего отъезда только мне одной. Он был беден. И из-за этого уехал. Чтобы повидать мир. Добиться того, чего ему не хватало. Славы. Земель. Королевства. Опоры в жизни. И тогда вернуться в Массабу. Снова предстать перед моим отцом и попросить в жены его дочь, меня. Мы поклялись друг другу в этом. Я вижу, вы улыбаетесь, Коуаме, и вы правы. Это была детская клятва, какую мы все даем в такие годы. Эти детские клятвы вызывают смех, ведь они для того и созданы, чтобы быть забытыми. Но наша клятва стала ужасной, поверьте мне, когда неожиданно, напоминая о прошлом, властно вторглась в вашу жизнь. Клятва Санго и Самилии. Я бы, наверное, тоже улыбнулась, если б Санго Керима не было сегодня здесь, под стенами Массабы. Коуаме хотел что-то сказать, но Самилия знаком попросила его молчать, а сама продолжила:

– Я знаю, что вы собираетесь сказать. Что прошлое, которое вдруг возродилось с такой дикостью и требует свой долг, – просто кошмар, и мы можем заставить его кануть в вечность. К этому вы и стремитесь со своей армией. Изгнать Санго Керима, чтобы жизнь пошла по-прежнему. Я знаю. Знаю. Я тоже подумывала об этом. Но послушайте меня сейчас и обдумайте мои слова. Буду ли я верным человеком, если стану вашей женой? Санго Керим – частица моей жизни. Если я останусь с вами, я предам свое слово и предам свое прошлое. Поймите меня, Коуаме, Санго Керим хорошо знает меня. Знал моего отца. Он знает о моих братьях то, чего не знаю я. Если я уйду к вам, Коуаме, я предам свою собственную жизнь.

Коуаме был потрясен. Он слушал голос этой девушки и, совершенно ошеломленный, начинал понимать, что ему нравится ее голос, что ему нравится, как она выражает свои мысли, нравится ее дикая решимость. И он смог только пробормотать:

– А как вы поступаете с верностью слову, которое дали своему отцу?

Но в ту же секунду, едва произнеся эти слона, он почувствовал их слабину.

– Конечно, я думала и об этом. И я последовала бы его воле, если б он высказал ее. Но он предпочел умереть, чтобы не делать выбора. Этот горестный выбор он предоставил мне. И я приняла решение. Не возражайте мне. Вы не станете меня удерживать. Я знаю это. Я прошу вас об этом. Я встречусь с Санго Керимом, и все, возможно, завтра окончится. Соберите свою армию, возвращайтесь в свое королевство. Никто не оскорблен. Просто это жизнь подшутила над нами. И ничего больше. И не надо из-за этого устраивать бойню.

По мере того как Самилия говорила, ее голос звучал все мягче и спокойнее. Но чем больше она говорила, тем больше Коуаме чувствовал, как в нем растет гнев. Когда она наконец умолкла, он просто взорвался:

– Уже слишком поздно для этого, Самилия. Сегодня пролилась кровь. Сегодня погиб мой друг Толорус. Я сам дрожащими руками поднял его отсеченную голову, которую истоптали копытами лошади. Сегодня я был оскорблен. Нет. Я не уйду отсюда. Нет. Я не оставлю вас вашему прошлому. Мы связаны, Самилия, вы и я связаны друг с другом. И вашей давней клятве я противопоставляю данное мне ваше обещание стать моей женой. Мы связаны, и я уже не оставлю вас в покое.

– Сегодня я уеду, – сказала она, – и, значит, для вас я как бы умру. И сочтите это за благо.

Она повернулась и пошла к двери. Но Коуаме в ярости закричал:

– Не заблуждайтесь! Значит, вы уедете. Ладно, пусть. Следовательно, будет война до победы. А потом я приду за вами. Я прорву линию обороны этой собаки Санго Керима, отрублю головы его друзьям, а его приволоку за своей лошадью к вам, чтобы вы увидели, что я победил. А сейчас – война. И я буду вести ее до победного конца.

Уже на пороге Самилия обернулась и тихим голосом, так, словно она плюнула на пол, процедила сквозь зубы:

– Если это то, чего вы хотите, пусть будет так.

Она ушла, с силой сжимая кулаки. Никогда Коуаме не казался ей таким красивым. Никогда она так не желала стать его женой. Она глубоко продумала то, что сказала ему. Она приготовилась к этому разговору. Взвесила каждый свой довод. Она хотела быть верной. Она об этом думала. Но по мере того как она говорила, ее охватывало чувство, которое ей не удавалось побороть, оно опровергало все ее слова. Она снова увидела Коуаме таким, каким он предстал перед нею впервые. Как обещание жизни. Она уже высказала ему все, что должна была сказать. Она не проявила слабости. Она выстояла. Но у нее уже не было больше сомнений: она его полюбила.

Она ушла, дав себе клятву забыть его. Но она чувствовала: с каждым шагом, что отдалял ее от него, его образ все больше завладевал ею.