Текст книги "Идеальный сын"

Глава 6

– Дом у вас замечательный, – говорит Шелли мгновение спустя, направляясь через коридор на кухню и проводя рукой по балке из тёмного дуба. – Старый такой. Как будто в исторический фильм попала. Мне всегда было интересно, что за люди обитают в таких старинных домах.

Соображаю медленно, в мыслях чехарда. Эти её добрые слова – что вопрос по квантовой физике, ответа не придумывается.

– В общем, тут такое дело… Нам позвонила ваша мама. Только что общалась с коллегой, который с ней разговаривал. Она беспокоится, и, кстати, по её словам, вы были бы не против, чтобы кто-то из волонтёров вас проведал. Но вы, очевидно, не просили. Так что вы извините, что я так нагрянула.

Вспоминается вдруг, как моя мама слёзно со мной прощалась, когда уезжала отсюда. Я на пороге дома, онемевшая, дрожу, мама задеревеневшими пальцами пытается развернуть платок, вытереть заплаканное лицо.

Две недели стояния над душой и стуков её трости по деревянному полу – и я уже молилась о том, чтобы она поскорее уехала, чтобы села наконец в такси, терпеливо ожидавшее у дома. Джейми остался на кухне, слушал что-то там на твоём стареньком айподе, бог его знает что. Он весь ушёл в себя, не разговаривал с нами. Мне так хотелось, чтобы он перестал стесняться. Хотелось, чтобы мама уехала.

Тогда, помню, я закрывала дверь, а мама мне что-то ещё говорила. Может, она сказала, что ко мне зайдут? А я и не стала слушать.

Шелли пододвигает стул, садится напротив. Ну хоть миски я помыла. А вот хлопья не убрала – неожиданно ярко коробка сияет своей голубизной на фоне коричневой столешницы.

– Тесс, – говорит Шелли мягко, вкрадчиво, – нам необязательно говорить об этом прямо сейчас. Но вдруг поможет.

– Ну давайте сейчас, – пожимаю плечами. Уж лучше не затягивать.

– Хорошо! Как вы себя чувствуете? – спрашивает она, подаваясь вперёд.

– Нормально.

Шелли удивлённо поднимает бровь. Смотрит на меня, как встревоженная мать на ребёнка. А меня вдруг переполняет грусть. Вот бы силы были соврать, растянуть губы в улыбке, кивнуть. Вместо этого на глаза слёзы наворачиваются. Да и мне кажется, эту женщину так просто не обманешь.

– У меня день рождения сегодня, – вздыхаю.

– Да? Тесс, поздравляю вас.

– Что-то только радости маловато.

– А как ваши дела? – повторяет свой вопрос Шелли.

– Не нормально, – отвечаю я шёпотом. – Совсем не нормально.

– Ваша мать сообщила, что вы записывались к врачу, – говорит Шелли мягко. Чувствую, она подбирает слова, не хочет, видно, чтобы показалось, будто она лезет не в своё дело. Но я всё равно выхожу из себя. Что она обо мне знает? Что ей мама рассказала? Всё, уж точно. – И как прошло?

– Наверное, неплохо, – отвечаю, а в голову на смену пустоте врываются воспоминания о том, что со мной было за эти пять недель. Как я срывалась на Джейми. Как на позапрошлых выходных месячные начались, я весь день проплакала в ванной и забыла отвести Джейми к Лиаму на день рождения, где планировалось поиграть в футбол, уже давно планировалось. Или как мы часами лежали на диване, ели пиццу навынос, смотрели «Скуби-Ду», потому что ни на что другое я была не способна.

– Вам врач прописал что-нибудь? Посоветовал что-то?

Киваю. По щеке бежит одинокая слеза. В мыслях только Джейми, его хмурящееся лицо. Семилетнему мальчику если и тревожиться о чём-то, то о том, как бы друзей новых завести или выбить всех в вышибалы. А не о маме своей, вот уж точно.

Снова сосредоточенно корябаю заусенец на пальце.

– Сказал, у меня депрессия. Прописал антидепрессанты. Но вот только я… не чувствую никакой депрессии. Мне нужно было для сна что-то.

– Кошмары мучают?

Резко поднимаю глаза. Шелли уже не улыбается, но глаза горят всё так же. Как она догадалась?

– Один и тот же. Что я… в самолёте. Куда собралась, – не знаю, только самолёт не летит, он ныряет и уходит в пике. И я знаю, что разобьёмся. Дым повсюду. Серый такой, валит откуда-то, щиплет глаза, больно дышать. Из багажной полки вывалились сумки, летают по салону, я стараюсь, чтобы мне по голове не попало, хотя мы вот-вот рухнем. А потом просыпаюсь, и правда этот дым и после сна ещё чувствуется.

Мне будто не хватает воздуха. Внутри что-то поднимается, какое-то чувство. Страха, того самого ужаса, беспредельного, отчаянного, как и всякий раз по пробуждении, всякий раз, когда подумаю, что тебя больше нет.

– В тот день, когда Марка не стало, я в саду разжигала костёр, – поясняю я. – О том, что случилось, я только потом узнала, но теперь костёр и смерть мужа для меня неразделимы.

Жду, вот сейчас Шелли крепко стиснет мне руку, скажет, мол, ничего, кошмары пройдут. Но она встаёт.

– Вы не против, если я поставлю чайник? Страшно чаю захотелось.

За бурлением кипящей воды, хлопками – одна дверца ящика, вторая – Шелли ищет чашки и чайные пакетики – с трудом различаю её следующий вопрос.

– Вы хотите поговорить о случившемся?

– В прошлом месяце самолёт разбился, слышали?

– О, господи. Это когда пилот решил так покончить с собой? Слышала, конечно. Мне очень жаль. Простите, я не знала подробностей.

Во мне что-то резко шевелится, моментально обращаясь в ярость, которую я обрушиваю на Шелли, не успевая себя одёрнуть:

– Почему все говорят, мол, самоубийство? Это не самоубийство. Он убил их. – Чайник закипел. Мой голос в тишине гремит зло и громко. – Из-за этого человека у меня теперь семьи нет. На борту больше никто на себя руки не собирался накладывать. Он всех убил. Это было… массовое убийство.

– Да, убийство, – отвечает Шелли, ровным, сдержанным, по сравнению с моим, голосом. Открывает холодильник, достаёт пакет молока, а закрыв дверцу, касается пальцем фотографии Джейми. Мы сделали магнитик с его школьной фотографии, которую снимали ещё до переезда. У него такая красная униформа, волосы коротко подстрижены, кудри я утром гелем приглаживала. Шелли застывает на несколько мгновений, глядя на Джейми.

– Это ваш сын, – говорит она, как бы констатируя факт, причём даже скорее для себя.

– Да, Джейми, – киваю я и чувствую, что ярость забилась обратно в свою берлогу.

Но вдруг горло будто сжимают невидимой рукой, а глаза затуманивают слёзы.

– А было бы, может, иначе? Может, легче было, если бы… у пилота просто случился сердечный приступ?

Шелли трогает меня за плечо. Ставит передо мной кружку чая.

– Вряд ли, – замечает она, садясь. – У нас был сын, Дилан. Маленькое наше чудо. Малюткой улыбался, потом так резво ползал. Мы вообще думали, футболистом станет: ещё ходить не научился, а уже всё пинал. Или пловцом – воду любил. – Шелли вздыхает, теребит медальон на цепочке. – Когда ему было два года, у него нашли редкую форму лейкемии, в четыре года он умер. Всё это тянулось долго. Полжизни сына мы провели по больницам. Знали, к чему всё идёт, но когда Дилан умер, легче нам от того, что мы знали заранее, не стало.

– Боже, – мямлю я, невольно поднося руку ко рту. – Мне так жаль. – И снова меня гложет совесть. Гложет потому, что я чувствую: ребёнка потерять страшнее, чем мужа. Даже в таком состоянии мне это ясно. Без Джейми бы я пропала.

– Спасибо за сочувствие, – говорит Шелли. Встречаемся с ней взглядом и будто что-то проносится между нами: мы обе знаем, что такое безутешное горе. Вот почему Шелли догадалась про мои кошмары. Снятся ли они ещё ей?

– Этим летом четыре года исполнилось, – продолжает Шелли, – когда только всё случилось, мне очень много людей помогало. Сестра к нам переехала, жила с нами, всё делала. Заставляла меня с Тимом – мужем – есть, из дома выходить. И поэтому-то я и стала волонтёром при благотворительной организации. Прошла курсы социальных работников. Пациентов принимаю на дому. Подумать, что мне пришлось бы через подобное пройти в одиночку, без помощи со стороны родных и близких – да я бы не пережила, наверное.

Повисает молчание. Шелли сдувает пар от горячего чая, и мне снова вспоминается тот костёр. Одна мысль про тот день – и в горле першит.

– У вас никто из родственников поблизости не живёт? – спрашивает Шелли.

– Мама живет в часе езды. На набережной в Уэстклиффе. У неё артрит, и здоровье слабое. Жила здесь со мной пару недель, но по лестницам ей трудно карабкаться. Да и я не могла… не могла о ней позаботиться, столько всего случилось. Мама каждый день почти звонит, но я не всегда отвечаю. Не знаю, как ей рассказать, что у меня в душе происходит. Она только волноваться будет. Приходится врать, а чаще просто сваливаю ответственность на автоответчик.

– А братья, сёстры есть?

– Есть брат, зовут Сэм. Живёт в Ноттингеме со своим парнем Финном. Оба врачи. Если попросить, Сэм приедет, но как я попрошу? Ему столько пришлось работать, чтобы получить там место. Да и чем бы он помог? А недалеко в Ипсвиче живёт брат Марка. Он тут сегодня заезжал ко мне…

– Это хорошо.

– Не то чтобы очень здорово. – Я кривлюсь. – Мы с ними никогда не ладили. Мне всегда казалось, что он нас с Джейми не воспринимает. У самого-то ни жены, ни ребёнка, вот и не может понять, что это вдруг Марку захотелось. Марк говорил, я беспокоюсь по пустякам. Ему всегда казалось, что я сравниваю Йена со своим братом Сэмом, а они совсем разные. А Йен потому с нами с холодцой обращается, что я сама так к нему отношусь.

– Ага, ясно. От него, наверное, помощи ждать не стоит.

– Нет, наверное.

– А друзья по соседству? Или просто соседи?

– Мы здесь не так давно живём. Я не говорила? Извините, если говорила. Соседей у нас особо-то и нет. Кажется, в ближайшем доме живут какие-то старики, муж с женой. В Челмсфорде, где мы раньше жили, у меня осталось много друзей. А здесь не завела пока. Раньше, бывало, на площадке перед школой с другими мамами парой слов перекинешься, про погоду там, про школьные наши дела. А потом самолёт разбился. И я… Да просто посмотрите, какая я стала. – Жестом показываю, как одета: футболка растянулась, кофта с капюшоном какая-то изношенная, рукава протёрлись. – Вы бы стороной обходили такую, правда? А впрочем, всё равно же придётся как-то выкарабкиваться?

Шелли кивает, осторожно отпивая из кружки.

– Да, нужно. Но потихонечку, шаг за шагом. Когда умер мой сын, я днями не мылась. Просто встать из постели не могла. Одеться. Лежала сама как убитая. Сначала встаёшь. Потом одеваешься, потом умываешься, потом из холодильника берёшь молока налить.

«Да я плачу постоянно, о Джейми забываю позаботиться, а то и хуже – срываюсь на него», – думаю я, но ничего не говорю.

– Никто не ждёт, что завтра или даже через неделю станет как было, – говорит Шелли. – И самой не стоит так себя настраивать. Сейчас, на этой стадии горя, лучше каждый день делать какое-то маленькое дело, а не думать про будущее. Пусть даже распечатать письмо, которое давно откладывали.

Перевожу взгляд на кучу писем у микроволновки. Шелли, видно, тоже её заметила. Ну уж я не одно письмо отложила, а все.

– Давайте, может, переберём их потихоньку? Большинство наверняка уже макулатура. Вам станет только лучше, если они не будут глаза мозолить.

Кусаю губу, не могу решить – то ли попросить Шелли уйти, то ли эта женщина с роскошными светлыми волосами и сияющими глазами, пережившая самую страшную трагедию, которую только и можно вообразить, действительно права. Шелли же принимает мои сомнения за согласие и, пока я собираюсь с силами, чтобы её остановить, легко встаёт со стула и берёт все письма в охапку.

– Я разделю их на четыре стопки. В первую – счета, – говорит она, бросая на стол письмо с красным логотипом мобильного телефона. – Во вторую – макулатура. В третью – письма от сочувствующих. А в четвёртую – все остальные.

– Письма с сочувствиями можно сразу в мусорку, – прошу я. – Не могу смотреть на них, не хочу.

– Точно в мусорку?

Киваю.

– Только лишний раз напомнит. – Да и Джейми так будет лучше.

– Может, я лучше их отложу? Ведь потом, глядишь, и захочется почитать, и легче станет, – уговаривает меня Шелли, а потом плавно пододвигает мне пару писем.

«Да никогда от них легче не станет», – думаю я, но ничего не говорю. Сердце в груди колотится, паника бурей проносится по телу. Чего же я так боюсь открыть письмо и прочитать? По большей части наверняка ерунда какая-нибудь.

Дрожащей рукой беру первое. Белый конверт, с окошечком – в прозрачном прямоугольнике твоё имя. Смотрю, как Шелли разбирается с письмами. Кухню заполнили звуки рвущейся бумаги. Она такая уверенная – как ты. И в этом есть что-то такое, меня поддерживающее, и я нахожу смелость запустить пальцы в конверт, вытащить письмо.

Оно оказывается от дилеров – тебе напоминают забронировать прокат на новой модели «Ауди». Обычная чушь. И вдруг мне становится совершенно непонятно, почему я так долго не разбирала почту, что там скопилась такая куча.

Беру ещё конверт. Это письмо адресовано мне.

И сразу же ясно: от авиакомпании. В верхнем углу чернеет их логотип – самолёт в пике. Глаза наполняются слезами. Каждой клеточкой тела хочется просто бросить письмо и не читать. Но я не отвожу взгляд.

Уважаемая миссис Кларк!

Выражаем Вам наши искренние соболезнования в связи с трагической гибелью Вашего мужа…

Проглядываю дальше.

В соответствии с постановлением Управления гражданской авиации: «… вследствие решения второго пилота покинуть кабину, в кабине не осталось ни одного члена экипажа за исключением командира воздушного судна. Вышеизложенные обстоятельства признаются халатностью, проявленной сотрудниками настоящей компании».

В соответствии с информацией, содержащейся в бронировании, к письму прилагаются два бланка заявления о выплате компенсации.

Я невольно всхлипываю, с силой сжимаю губы, чтобы не разреветься. Да как им в голову пришло – заявление прислать. Они издеваются, что ли? Будто может эта компания мне хоть что-то компенсировать.

И тут до меня доходит. Две анкеты. Два посадочных места. Не одно, два.

Кто с тобой летел, Марк? Пытаюсь вспомнить. Ты говорил, с кем полетишь? Не знаю. Из продажников, наверное, кто-то. А ведь у этого человека тоже наверняка родные, близкие. Тоскуют по нему, как я по тебе. Но нет, не буду об этом думать. Не хочу я думать о других погибших в тот день, обо всех этих кровавых подробностях, которые обсасывают СМИ, которыми пестрят заголовки. Нет, я сама по себе. Не хочу знать про горе других и своим ни с кем делиться не хочу.

– Тесс? – Шелли протягивает мне руку. – Вы в порядке?

Киваю, а письмо комкаю, засовываю в карман кофты.

– Я больше не могу. Простите. Надо прилечь.

– А уже всё – смотрите, – улыбается Шелли, широким жестом проводя рукой над столом. – Большая часть писем была ни о чём. Ещё попались два счёта на оплату, наверное, несрочные. Остались вот эти три. – Она подвигает их мне поближе. – В одном, похоже, банковский отчёт. Второе – от адвоката, наверное, про завещание Марка. А третье пришло из паспортного стола. Похоже, паспорт.

Засовываю письма в карман кофты.

– Я меняла паспорт незадолго до смерти мужа. Мы собирались на летние каникулы свозить Джейми в Испанию, – бормочу я.

Шелли снова сжимает мою ладонь.

– Ну а все остальные, – говорит она, беря кучу бумаги и вскрытых конвертов, – отправляются в мусорку. Вот видите, как и говорила, быстро управились. – Я только и вздыхаю удивлённо, глядя, как хлопает крышка серебристой мусорки в углу.

Шелли поворачивается ко мне спиной, тянется к сумочке. Мне кажется на секунду, что она собирается уйти. Жалко. Совсем не хочется, чтобы она уходила.

Но вместо того, чтобы направиться к двери, Шелли достаёт из сумочки коричневый дневник на спиральке, по размеру чуть больше карманного, с обложкой из толстого картона.

– Вот, держите, – пускает Шелли книжку по столу в мою сторону и идёт к своему стулу, – можно будет записи делать.

– Мне? Спасибо. Записи? – Провожу пальцами по гладкой обложке. – О чём?

Шелли встряхивает волосами, садится.

– Да о чём угодно. Некоторым дневник помогает. Я знала одного человека, он по вечерам писал письма покойной супруге. Ему так легче становилось. Но вообще дело ваше. Когда горюешь, даже простые вещи даются нелегко. Так что можно просто туда записывать, что купить или что сегодня сделать.

– Спасибо, – повторяю я.

– Не за что. Я даю такие всем, к кому прихожу от нашей благотворительной организации. – Шелли пододвигает поближе чашку горячего чая, и я беру её, чувствуя, как руки наполняет тепло.

– Может быть, поговорим о Джейми? – предлагает она.

Мои мысли в тумане, сосредоточиться трудно. Трудно подобрать слова, но я пытаюсь. Рассказываю Шелли, какой он застенчивый. Ужасно застенчивый. От малейшего стука в дверь сразу убегает к себе в комнату или в домик на дереве в саду. Даже когда у нас гостила мама, он из комнаты почти не выходил. Но если он тебя принял, к себе подпустил, он будто расцветает – становится улыбчивым любящим, озорным.

Рассказываю, как похож Джейми на тебя. Нос тот же, строение тела, и улыбка такая же неровная. Говорю, что он обычный мальчуган. В футбол поиграть, в «Плейстейшн» порезаться. Почитать «Гарри Поттера». Рассказываю, что, когда мы его записали в местную школу, у меня были сомнения и по поводу дома, и по поводу этого посёлка, и по подругам своим я скучала, но Джейми стал потихоньку выбираться из своей этой скорлупки, и я решила, что переезд того стоил. Рассказываю, как мы по тебе скучаем.

Когда представляешь Джейми, думать становится легче. Туман рассеивается, и у меня появляется странное чувство, будто я только что проснулась. Быстро моргаю, замечаю, что на кухне воцарилась тишина, Шелли сидит напротив меня.

– Шаг за шагом, Тесс, – говорит она мне потом, идя к двери. – Не забывайте: старайтесь сделать хотя бы одно дело за день. Даже если это мелочь.

Киваю, но ничего не говорю. Снова мне стиснула горло невидимая рука, голос будто пропал. Эта женщина чувствует, что у меня в душе, как ты всегда чувствовал, и от этого мне легче. Никто меня никогда не поймёт, как ты, но Шелли понимает меня, кажется, лучше, чем остальные.

Глава 7

Йен Кларк

Что вам от меня нужно, не понимаю. Вопросы нужно Шелли задавать, а не мне. Я пытался помогать. Поймите, когда эта трагедия с самолётом случилась, Тесс стала совсем никакая. Не могла ни с чем справиться, по крайней мере поначалу. Похороны я организовывал. Даже связался с судмедэкспертом в Эссексе, чтобы получить свидетельство о смерти. Всё сделал, что она должна была. Не то чтобы это мне в тягость, нет – наоборот. Марк был моим младшим братом. Конечно, хотелось помочь. Я просто хочу сказать, что Тесс ни на что не была способна. А кто-то должен был решать вопросы.

Шелли Лэнг

Когда мы с Тесс познакомились, я сразу поняла, что её нужно вытаскивать. Надо было в конце нашей первой встречи дать телефон благотворительной организации, а я дала свой. Наверное, все из-за фото Джейми на холодильнике. Там он был точь-в-точь как мой Дилан. И тогда мне захотелось её поддержать. Я почувствовала, будто все мы связаны – я, Джейми и Тесс. Я просто хотела помочь.

Глава 8

Прощаюсь с Шелли, а она мне – «звони в любое время». Машу ей рукой, закрываю массивную дверь, прислоняюсь к ней – и тут только вспоминаю, что меня ждёт ванная.

Поворачиваю золотой кран, наполняю ванну обжигающе горячей водой. Настолько горячей, что в первые пару секунд кажется ледяной. Ноги краснеют, кожу колет. Но я всё равно ложусь и закрываю глаза.

Марк, ты тут?

Помнишь тот день, когда мы узнали, что ты ждёшь ребёнка?

Знала, что вспомнишь. Тебе всегда так нравилось Джейми про это рассказывать. Клянусь, с каждым разом я у тебя выходила всё более взбалмошной, а сам ты представал всё более отважным.

Не буду спорить, волновалась. Мне хотелось, чтобы у нас была семья, дети, но ведь мы встречались-то только три месяца. Я тогда даже с мамой твоей ещё не познакомилась. И вместе мы не жили. Ну и прибавь к этому гормоны.

Ты сказала, что ничего не выйдет.

Так и не вышло бы. Если бы мы жили порознь. Но ведь ты нашёл нашей семье гнёздышко. Идеальный дом, три спальни, в новом районе Челмсфорда. И от станции недалеко, чтобы тебе в Лондон ездить, а для меня парк и магазины поблизости. Семей много, друзей. Джейми отвели вторую спальню, а третью оставили его братику или сестрёнке, ведь мне так хотелось завести еще одного ребенка.

И я позвал тебя замуж, Тесси. Вот кульминация. Не замалчивай.

Ах да. Взял в охапку и потащил регистрироваться в какой-то подвал той многоэтажки в Челмсфорде. Настоящий герой! На мне было длинное белое платье из «Эйч-энд-эм». Стоим, произносим брачные клятвы, а я Джейми на руках баюкаю.

Мы Джейми тогда только-только начали от груди отучать. Помнишь, мы поцеловались впервые как муж и жена, а его стошнило чем-то жёлтым – и прямо тебе на спину.

Как здорово, что наша жизнь в браке началась с хохота. Может быть, и не так уж романтично или торжественно, но это было что-то наше, личное, и мы были счастливы. У тебя всегда получалось меня смешить. Хотя мы с тобой совсем-совсем разные. Даже когда ты приходил поздно, а я обижалась, или разбрасывал одежду по полу, или уходил куда с компьютером над своим тайным проектом поработать, вместо того, чтобы посидеть с Джейми, – всегда у тебя получалось меня рассмешить.

В голове слышится голос: «Миссис Кларк, вы не могли бы сообщить нам, где в настоящий момент находится ваш супруг?»

Полицейская та, Джемма Гринвуд, с каштановыми волосами, аккуратно собранными в хвостик. Джемма Гринвуд – никогда не забуду это имя. Боже, не хочу вспоминать, но уже поздно.

Я стояла у кухонного стола. Джемма Гринвуд села напротив меня, а другой полицейский, всё не могу вспомнить имя, – он стоял у раковины. У неё кожа была сероватая, как дым от того кострища, а в глазах стояли слёзы, будто это она тебя любила. Будто это у неё жизни больше нет.

«Марк? – спросила я, как будто у меня был еще один муж. – Он во Франкфурте. У его компании, они делают программное обеспечение, там офис. Должен вернуться завтра, если он вам нужен. А что случилось?»

«К сожалению, случилось несчастье».

Поневоле открываю глаза – внезапная необходимость услышать, как капает кран, понять, что реально, что нет. Смотрю на своё тело. За месяц горевания исхудала, но ничего хорошего: грудь отвисла почти до подмышек. Вокруг пупка появилась дряблая кожа, колышется в воде. После твоей смерти я будто физически ополовинилась, стала словно полупустой мешок.

Поворачиваю ногой кран, сделать погорячее.

Вспоминаю про Йена и его сегодняшний визит. Шоколад этот, виноград, я ещё подумала, как мило с его стороны, а оказалось, это всё манипуляции. У него на уме только одолженные тобой деньги.

Сто тысяч фунтов. Сумма застряла где-то в голове, будто я не могу её в полной мере осмыслить, представить. Это же какие деньжищи – разве столько стоит кухня или ремонт?

Мы никогда с тобой не говорили о деньгах. Не хотелось тебе об этом говорить, Тесси. Да я бы рассказал, стоило тебе только спросить. Но ты не спрашивала.

Разве нет?

Вдруг воспоминание. Давнее, ещё когда я беременная ходила. Мы только переехали в Челмсфорд. Всё было там в новинку, даже наши отношения.

– У меня хорошие новости, – крикнул ты из прихожей.

– Какие? – отозвалась я с кухни, где помешивала чили в кастрюльке, стараясь не расплескать варево на наш белоснежный кухонный кафель.

– Меня переводят в отдел продаж, – сказал ты, подходя ко мне сзади и целуя в щёку. Помню, от тебя пахло бальзамом после бритья вперемешку с лондонской пылью.

– Продаж? – Я перестала помешивать и облокотилась о столешницу, глядя на твоё счастливое лицо и стараясь не морщиться от боли: ножка Джейми то и дело будто вкручивалась мне под ребро.

– Но ведь ты же программист. Ты же программы пишешь.

Ты рассмеялся, помню, но, как мне кажется теперь, несколько натужно. – Да ты в нашем деле специалист, – шутливо заметил ты, открывая двухстворчатый холодильник и доставая бутылку пива.

– Очень смешно. Ты ведь понял, что я хочу сказать.

– Всё отлично складывается. У меня бонус от продаж, а значит, буду больше получать…

– Если что-нибудь продашь, – заметила я. Помню, задумалась тогда: это сколько же ты об этом молчал, сколько подумывал о переходе. Я решила, что мы, наверное, ещё не научились пока друг с другом делиться важным. И только потом поняла, что это ты просто такой. Молчишь до последнего, а когда уже точно ясно, что дело сделано, – тогда можно и мне рассказать. У меня все наоборот: ещё ничего не случилось, а я уже волнуюсь из-за каждой мелочи.

– Кому же продавать программы, как не тому, кто их пишет? – заявил ты, делая мощный глоток пива прямо из бутылки.

– Ох, неужели у нас с деньгами проблемы? А я думала, что всё у нас хорошо. Ну… можно, наверное, ребёнка в детский сад, а я пойду на полный день. Если так нужно, то…

– Ну не волнуйся так, – проговорил ты и, подойдя поближе, стал поглаживать меня по животу.

– Прости. Просто мне и так не нравится про деньги говорить, а тут ещё столько поводов для беспокойства. Я так волнуюсь по поводу родов, да и, – о нас, хотела я добавить, но осеклась: не было привычки говорить ни про наши отношения, ни про то, что знаем друг друга без году неделя.

– Давай ты больше не бесись, ладно? Ты думай только о том, чтобы наша маленькая мартышка сил в тебе набиралась, а потом о месячном отдыхе в постельном режиме. Мы с тобой вопрос работы уже обсуждали. Ты в это школьное рабство больше ни ногой, договорились?

Помню, какое облегчение почувствовала в тот момент. Как хотелось прошептать, что в школу я и не собиралась возвращаться. Разве реально совмещать работу в той школе и материнство? Я преподавала историю старшеклассникам, и больше меня не хватало ни на что. Платили там, может, и получше, чем где-то ещё, но зато и школа боролась за звание лучшей. А значит, никаких тебе полставки, никаких подмен. Учебные дни тянулись долго, занимались усиленно, и при таком режиме – какой ребёнок? Да и никому из нас не хотелось отдавать Джейми в садик так рано.

– Будешь много ездить? – спросила я, притворяясь, что рада новостям, рада за тебя. Положила руку поверх твоей, чувствуя, как выпирает животик. С трудом борясь с наступающей паникой.

– Может, и придётся, но нечасто, это точно. Очень удачно всё совпало. Сплошные выгоды. У нас будет частная медицинская страховка, мне дадут корпоративный автомобиль, телефон. Да и с финансовой стороны полегче станет, – улыбнулся ты, потянув меня к себе.

– Ну и здорово, – кивнула я, вдыхая твой аромат, чувствуя твоё тепло. Я вообще-то не знала, что у нас всё непросто с финансами, но решила промолчать. Мне хотелось просто за тебя порадоваться.

– Всё у нас тобой будет как надо. Волноваться тебе не о чем, Тесси, – шепнул ты, называя меня не просто «Тесс», а «Тесси», как обычно, когда мы оставались наедине.

Воспоминание уходит, а я погружаюсь в воду поглубже.

Может, Марк, ты и прав. Действительно, не хотелось мне знать ничего лишнего. Но я бы тебя услышала. Не пришлось бы обманывать.

Но ведь я никогда тебе не врал. В голову бы не пришло.

Хорошо, уговорил. Никогда не врал. Но ты лакировал действительность, сглаживал факты и в конце концов всё представлял в том свете, в каком тебе хотелось. Может, ты думал, что я правды не вынесу? Неужели я была такой хрупкой?

Марк, скажи мне, что любил. Что правда меня любил. Скажи, что наши чувства к друг другу – это была правда.

Тесси, ну что ты такое говоришь? Любил конечно.