Текст книги "Книжный в сердце Парижа"

9

Охваченная энтузиазмом Колетт бежит вниз по каменной лестнице, ведущей к Сене, и тянет нас с Виктором за собой. Набережная заполнена парочками, компаниями друзей, сидящими на земле и пьющими пиво, владельцами собак, любителями фитнеса, прогуливающимися пожилыми людьми. По реке плывут набитые туристами лодки, из громкоговорителей доносится история собора Нотр-Дам. Он возвышается над нами, освещенный солнцем.

Виктор бежит за Колетт, а я – за ним, стараясь не отставать на своих каблуках.

– Вот тебе и прогулка! – жалобно говорю я, когда мы наконец останавливаемся.

Собака виляет хвостом, приветствуя худощавого человека с желтоватыми усами, которому очевидно велик его серый потертый костюм. Он сидит на матерчатом чемодане, прислонившись спиной к каменному парапету, на голову плотно натянута шапка-дождевик.

– Ну, ну, моя красавица! – бормочет он собаке на протяжном английском. – Сидеть, Колетт, сидеть.

– Как дела, Джон? – спрашивает Виктор, поправляя берет.

– Неплохо, Виктор. А как там, наверху? Все играешь в Хемингуэя?

Виктор спускает Колетт с поводка и садится на землю рядом с ним. Он жестом предлагает мне последовать его примеру. Я улыбаюсь, но не двигаюсь. Там полно листьев и окурков. Если я заявлюсь в офис в костюме из коллекции «Под мостом в Париже», меня уволят.

– Он некрасивый, но не кусается, – настаивает Виктор, кивая на Джона.

Но у меня и правда нет времени – пора возвращаться в книжный.

Мужчина с усами смотрит на меня непонятным взглядом. Он думает, что меня сдерживает его внешность? Решил, что напугал меня? Я кажусь ему смешной?

– Виктор, извини, но я пойду. Боюсь опоздать на встречу.

– Ох уж эти встречи! – восклицает мужчина с высоты своего чемодана с акцентом, который я не могу распознать. – Как же я счастлив, что решил проблему в корне: если кто-то ищет меня, он знает, где найти. Если меня здесь нет, значит, я скоро вернусь. Вот и все встречи. – Он выпрямляет спину. – Ты назначаешь встречу с кем-то, полагая, что в этот день захочешь его увидеть. Но желания у тебя почти никогда не бывает, потому что это уже другой день. Разве нет? Подумайте о волшебных моментах в вашей жизни. Когда они случаются?..

Когда у меня полный рот чипсов со вкусом креветок? Когда мне удается решить судоку без помарок?

– Уж явно не тогда, когда ты занес их в свой график, верно? – Он смотрит на нас, ожидая реакции.

– И в самом деле, – усмехается Виктор.

– Кстати, Виктор, спасибо тебе. – Джон достает из кармана куртки потрепанную книгу и протягивает ему. – Дожить до моего возраста, не прочитав Сола Беллоу, было бы непростительно. Черт побери, он знал толк в жизни. Подождите, я зачитаю вам отрывок… – Он листает книгу, пока не находит подчеркнутый ручкой абзац, и начинает декламировать: – «Реальность так сильна, ее методы так безмерны и ужасны, а замыслы так грандиозны… Вы создаете образ личности, способной существовать в этом мире. Вы изобретаете человека, который сможет противостоять этим ужасным иллюзиям…» – Он переводит дыхание и внимательно смотрит на нас. – Мы маскируемся, чтобы соответствовать. Но нам следовало бы задать себе вопрос: соответствовать чему?

Внезапно мне кажется, что я могу истолковать его взгляд: он старается понять. Понять, слушаю ли я, согласна ли с ним. Виктор хочет взять книгу.

– Не возражаешь, если я оставлю ее себе? – говорит Джон, забирая книгу назад. – Может, перечитаю.

– Без проблем. – Виктор бросает взгляд в сторону книжного магазина. – Фирма платит.

Он отпивает из протянутой Джоном бутылки и предлагает мне.

В последний раз я пила натощак на школьной вечеринке, а на следующий день Линда сказала, что ей пришлось увести меня оттуда прежде, чем из-за меня вызвали полицию. Оказывается, я собиралась танцевать на столе с закусками, утверждая, что являюсь реинкарнацией Кармен Миранды[29]29
  Кармен Миранда – бразильская певица, танцовщица, актриса португальского происхождения.


[Закрыть].

– Пить будешь? – настаивает Виктор.

Они вдвоем уставились на меня, и это начинает смущать. Я беру бутылку и делаю небольшой глоток, стараясь не касаться горлышка губами. Вино теплое и очень кислое. Я передаю бутылку обратно Виктору.

– Мне действительно пора.

– Колетт! – кричит он собаке, которая с азартом роет землю вокруг корней дерева.

После второго свистка собака бежит к нам, Виктор цепляет ее на поводок.

Вино усилило чувство дезориентации, у меня кружится голова, и я чувствую себя так, будто нахожусь в чужом теле.

– Жаль, что он живет на улице, – говорю я, имея в виду Джона, пока мы поднимаемся по каменным ступеням.

Виктор объясняет мне, что это его выбор – всегда находиться там, возле моста, на привычном месте. Он отвергает капитализм, посредственность, респектабельность, власть, статус-кво, благополучие, правила, тиранию мещанской жизни. Не хватает только столового серебра, этикета и свадеб, чтобы у меня закрепилось ощущение, что я слышу слова тети.

– Основная проблема в том, что у него много женщин, – заключает Виктор. – Но любит он только ту, которая его бросила.

Толпа у книжного магазина поредела.

Колетт спешит к хозяйке, которая выходит из зеленой двери со стопкой книг в руке. От Виктора я узнаю, что это Сильвия Уитмен, дочь Джорджа. Теперь, когда ее отец стар и болен, бразды правления магазином перешли в ее руки.

Я нахожу в себе смелость спросить ее на английском:

– Сюда случайно не заходила дама… в возрасте… которая искала девушку? Искала Оливу, то есть меня?

– Оливу? Какое красивое имя! – Она поправляет кудри. – Нет, насколько я знаю. Ты спрашивала у Майи?

Майя – это девушка с волосами цвета воронова крыла, сидящая за кассой. Она пришла на смену тому самому человеку, который утром чуть не переехал мне ноги велосипедом. Мою тетю она тоже не видела.

Я падаю на скамейку. Уже седьмой час, солнце не греет. Время моего пребывания в Париже сократилось вдвое, а я все еще одна. Я пересматриваю свои взгляды на Bagni Londra в Алассио – по крайней мере, там есть Бернардо. Он человек надежный. Сюрпризы делает только на дни рождения, и то предпочитает классику: букет красных роз в офис или поход в спа.

«Я тоже думаю, что это вишня! Скучаю по тебе», – пишу я ему.

Отец тоже отправил мне сообщение.

Как дела в Париже? Сегодня я помогал маме по дому. И как вы только справляетесь вдвоем с этими матрасами? Они же весят целую тонну!

Отец помогает матери по дому? Если бы я не увидела это написанным черным по белому, ни за что бы не поверила. И потом, отец никогда мне не пишет.

– Думаю, твоя встреча накрылась. – Виктор протягивает мне банку пива, из которой он уже сделал несколько глотков. – Но технически время еще есть: мы закрываемся в десять.

Я читала, что при поцелуе передается около восьмидесяти миллионов бактерий. А если пить из одной банки – кто знает?.. Страшно-то как.

– Да ладно, – говорит он, заметив мои сомнения, – алкоголь убивает все микробы.

Под «выходными» можно также понимать воскресенье. Может, тетя имела в виду завтра? Если бы она забыла это уточнить, я бы не удивилась.

Я спрашиваю у Виктора, не знает ли он какой-нибудь отель поблизости, хотя я вряд ли смогу позволить себе отель в центре Парижа. Я потратила почти всю свою месячную зарплату на покупку немецкой тестомешалки.

– Так ночуй здесь, в магазине. – Он пожимает плечами, как бы говоря: логично же. – Платить тебе не придется, но ты должна спросить у Сильвии, можно ли остаться на ночь. И сделать это надо сейчас. Просто завтра утром тебе придется вместе с нами открыть магазин и в качестве компенсации за ночлег отработать двухчасовую смену.

Оказывается, он живет тут не один: кроме него есть еще два артиста и девушка – студентка Сорбонны. Я интересуюсь, куда же помещаются кровати, и Виктор сообщает, что их нет.

– Слушай, давай доверимся печенью с предсказаниями. – Достаю одно печенье, разворачиваю, разламываю, достаю записку. «Есть лучший мир, но цена его слишком высока».

– Ну и? – спрашивает Виктор.

– Наверное, это бракованная упаковка.

Сильвия Уитмен только что вышла на улицу с холщовой сумкой в руках.

– Эта девушка хотела бы остаться здесь на ночь, – говорит ей Виктор.

Она поворачивается к нам с таким видом, будто мы отвлекли ее от важных мыслей, и жестом приглашает следовать за ней в магазин антикварных книг. Пока она возится с бумагами за столом, я кратко излагаю ей свою ситуацию.

– Значит, твоя тетя не пришла?

– Именно так.

– Ну конечно ты можешь остаться.

Я должна буду помочь ребятам закрыть магазин сегодня вечером и завтра утром открыть, а потом два часа поработать. Каждый, кто живет здесь, читает каждый день по книге. Это правило придумал ее отец. Виктор мне все объяснит. Она доброжелательно улыбается, как будто спрашивая: «Что-то еще?»

Я хочу сказать, что никогда в жизни не прочитывала книгу за день.

10

Юлия – очень худая немка с живыми карими глазами. Она много лет занималась балетом, это видно по ее позе, да и в целом это первое, что она о себе рассказала. В прошлом она даже была артисткой цирка.

– Какого рода артисткой? – спрашиваю я. – Вроде тех, кто балансирует на слонах или…

– О, нет! – Ее лицо темнеет. – Цирк был без животных.

Она сидит на земле, раскинув тонкие, как у паука-сенокосца, ноги.

– Ну конечно. Я и сама никогда не ходила в цирк с животными, – спешу я ее успокоить. – Они меня пугали. На самом деле меня пугали даже клоуны.

Она смеется, дергая Бена за рукав.

– Ты слышал? Она боится клоунов.

Бен – высокий мускулистый здоровяк, со светлой кожей и добрым взглядом. Он разговаривает с Виктором. Он шотландец, и я едва могу его понять.

Самая большая комната второго этажа – библиотека. Книги, украшающие стены, не продаются. Зато каждый живущий здесь может взять их почитать.

Юлия и Бен вернулись как раз к закрытию магазина. Затащили внутрь экспозиционные стенды, разложили по местам лежащие на полу книги, опустили большие створки уличных стеллажей. После того как мы закрыли кассы и перевернули вывеску у входа с «Come in! We are open» на «Sorry! We are closed», Виктор выключил свет.

– И что, мы будем сидеть здесь в темноте? – прошептала я ему.

– Не-а, наверху мы можем делать что хотим, – ответил он и, взяв меня за руку, повел наверх через заваленные книгами комнатушки.

У него шершавая кожа. Я стараюсь держать его руку некрепко, чтобы он не расценил мой жест неправильно. Очевидно, он отлично знает это место, потому что нам удалось ни обо что не споткнуться.

– Цирк с животными пора оставить в восьмидесятых, – говорит Юлия. – У меня была другая работа. А теперь я хочу быть актрисой, но в физическом театре.

– В физическом театре?

– Ты слышала о школе Лекока[30]30
  Шарль Лекок – французский актер театра, хореограф и преподаватель актерского мастерства. В 1956 году основал в Париже «Всемирную школу пантомимы и театра».


[Закрыть]?

Ее акцент так сильно отличается от акцента Виктора, который, в свою очередь, отличается от акцента Бена, который, опять же, отличается от акцента Сильвии Уитмен, что у меня создается ощущение, будто я прохожу устный текст Кембриджского экзамена высшего уровня. Мы в Париже, но здесь словно представлен срез всего мира, этакий Ноев ковчег. Ты поэтому выбрала этот город, тетя Вивьен?

– Это театральная школа, – объясняет мне Юлия. Ее тон такой же живой, как и взгляд, но надтреснутый голос навевает мысли о кристаллах льда, покрывающих зимой лужайку. Чтобы я лучше поняла, что такое физический театр, она предлагает пойти с ними в понедельник на постановку «В ожидании Годо». Но мне уезжать уже завтра.

– Tant pis[31]31
  Очень жаль (фр.).


[Закрыть], – говорит Юлия, вставая с легкостью колышемого ветром листка. – Пойду готовить ризотто! – И исчезает за дверью, ведущей на общую лестницу.

Я не сказала ей, что когда-то тоже интересовалась театром, но все же не на таком продвинутом уровне, чтобы знать о Лекоке.

Доступа к кухне в квартире Джорджа Уитмена на верхнем этаже у перекати-поля не было, но Юлии и Виктору удалось получить у Сильвии разрешение.

Поднимаясь по общей лестнице, мы останавливаемся на первом этаже, где в стену встроена кладовая с навесным замком. Внутри пыльно, и все завалено походными рюкзаками. Мы ставим туда мой чемодан, и, прежде чем закрыть дверь, я переобуваю туфли.

В действительности кухня в квартире Джорджа представляет собой не до конца обустроенный угол: она расположена в центре коридора, ведущего в прихожую, за которой находятся ванная комната и спальня хозяина. Хозяин дома прикован к постели, и его не следует беспокоить. Мысль о том, что, пока мы болтаем в холле – он же гостиная, – Джордж лежит в темноте и страдает, вызывает у меня тревогу.

– Мы уверены, что ему ничего не нужно? – спрашиваю я.

Бен идет проверить – он ни в чем не нуждается.

Что я делаю здесь, в забитой книгами квартире легендарного владельца легендарного книжного магазина в центре Парижа, с этой группой неизвестных молодых людей, которые напоминают мне банду потерянных детей из книги «Питер Пэн»? Думаю, я могла бы предложить им что-нибудь из китайских снеков в качестве благодарности, а еще потому, что уже больше десяти часов, а ризотто все еще не готово. Но я стесняюсь. Они все моложе меня, говорят о людях, которых я не знаю, и мне непонятны их шутки… Я стою у окна, из которого виден вход в магазин, и смотрю вниз в надежде заметить тетю. Но она все не идет.

Бернардо еще в Алассио. Он пишет мне, что они собираются на ужин и что он позвонит мне позже. И тут до меня доходит, что мой сотовый почти разрядился, и примерно в ту же секунду я вижу свое зарядное устройство в руках Вероники, которой одолжила его вчера в офисе. Она не вернула мне его! Я в этом почти уверена. Роюсь в сумке – так и есть. Я осмеливаюсь спросить, нет ли у кого-нибудь такого же, как у меня, зарядного устройства для телефона.

– У меня и мобильника-то нет, – говорит Бен.

– Мой сломался, да и то это был не смартфон, – отзывается Юлия с кухни. – Спросим у Оушен, когда она придет. – Девушка убирает волосы назад двумя пальцами.

Юлия красива какой-то неправильной, интересной красотой. Высокие скулы и впалые щеки подчеркивают раскосый разрез глаз. Если бы не губы в форме сердечка, она была бы похожа на Лорен Бэколл[32]32
  Лорен Бэколл – выдающаяся американская актриса, считавшаяся иконой стиля в 1950-х годах.


[Закрыть]. Я хотела бы двигаться с такой же легкостью, не одергивая себя то и дело.

– У меня вот что есть! – восклицает Виктор, вытаскивая из кармана старенькую «нокию». – Если хочешь, можешь попросить позвонить тебе на этот номер.

Откровенно говоря, это очень кстати: мне не хочется признаваться Бернардо, что тетя Вивьен так и не появилась, да и лгать я тоже не хочу. Пишу ему, что забыла зарядное устройство, и на всякий случай отправляю ему номер Виктора. Аналогичное послание я посылаю своей матери.

– У тебя деньги есть? – спрашивает Виктор. Он надел клетчатую шерстяную куртку, чтобы пойти с Беном в магазин, они хотят купить еще бутылку для Джона. Я спрашиваю, уверены ли они, что спиртное пойдет ему на пользу.

– Боже, только не говори мне, что ты католичка! – смеясь, восклицает Виктор.

Все смотрят на меня, и я чувствую, как горят щеки. Я протягиваю ему десять евро, надеясь отвлечь внимание. Сработало.

– Этих денег хватит нам на неделю, – говорит Виктор в знак признательности.

– Вообще-то католики пьют вино, – замечает только что вошедшая девушка. У нее криво подстриженная черная челка и большие очки в темной оправе.

Это Оушен.

– Вообще-то подарки делают для того, чтобы воплотить в жизнь чужие желания, – отмечает Виктор, – а вовсе не для того, чтобы навязать свои. Иначе какой же это подарок?

Когда они возвращаются, я прошу его проверить, не звонил ли кто. Звонков нет. Мой телефон разрядился.

За исключением техасского акцента, Оушен во всех отношениях соответствует образу ученой. Помимо очков, на ней мешковатые брюки и футболка под дырявым свитером, и она знает все на свете. В обычных условиях я бы не стала предлагать ей хрустящий острый горошек, но не сегодня. Она, не моргнув глазом, зачерпнула пригоршню и отправила в рот. Сидя рядом со мной на полу библиотеки, она объясняет мне разницу между различными церковными конфессиями: католической, православной, протестантской, методистской, адвентистской седьмого дня и церковью Иисуса Христа святых последних дней, членов которой, если я правильно поняла, называют мормонами. Отчасти из-за акцента, отчасти из-за за того, что рот у нее набит горошком, я с трудом разбираю ее речь, но не осмеливаюсь попросить ее повторить.

К счастью, нашу беседу прерывает Юлия, ставя кастрюлю с ризотто на пол в центре комнаты.

– Я не нашла чистой посуды. Нам придется есть прямо отсюда. – Она раздает всем вилки.

Комбинезон ржавого цвета и пожелтевшая шелковая блузка идеально вписываются в антураж книжного магазина. По стилю одежды они все здесь гармонируют друг с другом. Я чувствую себя нелепо в деловом костюме и кроссовках. Как будто ошиблась эпохой.

Я набираю полную вилку ризотто. Юлия смотрит на меня выжидающе, и мне не хочется ее разочаровывать.

– М-м-м, – улыбаюсь я, – очень вкусно.

Немного острого перца здесь бы не помешало. Я думаю о перцовом баллончике: интересно, можно ли его использовать в качестве приправы к еде? Наверное, лучше не стоит.

Ризотто упало в мой желудок, как гранитная глыба. Ощущение сытости продержится до завтрашнего утра. Я пытаюсь расслабиться, слушая, как другие обсуждают Анаис Нин и Генри Миллера. Я догадываюсь, что это авторы, которые когда-то посещали этот магазин.

– Анаис лучше, – горячо возражает Юлия. – Ее задвинули на второй план только потому, что она женщина.

Бен не согласен.

– Они работают в разных жанрах: она создает вымышленные эротические рассказы, он пишет о жизни… Хотя, надо отметить, его жизнь была полна эротики.

Юлия в ответ бросает в него книгу.

– Анаис тоже рассказывает о своей жизни в дневниках. Вы ничего об этом не знаете. А хотите, скажу почему? Потому что она женщина и вы ее не читаете. Вы больше доверяете своему старику Генри. А на самом деле она гораздо более талантлива.

– Я считаю, что никто не пишет о сексе так, как Дэвид Герберт Лоуренс, – говорит Оушен.

Все смеются, и я не понимаю почему.

Я боюсь, что они начнут интересоваться моим мнением. Не хочу признаваться, что совсем не знакома с произведениями этих авторов. Мигрень накатывает и отступает – если бы я сейчас была одна, то закрыла бы глаза и прилегла на одну из скамеек.

Они легко и просто приняли меня в свою компанию. Обычно перед тем, как влиться в коллектив, кандидат проходит тестирование. Чтобы включиться в разговор с коллегами возле кофейного автомата, мне пришлось сначала доказать, что если я и не умна, то, по крайней мере, не глупа и к тому же обладаю чувством юмора.

Я занималась изучением Фабри Фибра[33]33
  Фабри Фибра – современный итальянский музыкант, рэпер.


[Закрыть], Pacha di Ibiza[34]34
  Pacha di Ibiza – ночной клуб на острове Ибица.


[Закрыть], полуперманентного лака для ногтей, систем распознавания речи, разницы между гигабайтами и мегабайтами, «Анатомии страсти». И хотя мне нравятся Де Андре, Леонард Коэн и классическая музыка, я выучила наизусть песни Леди Гаги, поэтому, когда они звучат по радио, могу подпевать и не казаться инопланетянкой.

Мне приходилось прилагать усилия даже с Бернардо: я всегда старалась говорить мало и никогда ему не перечить, делать вид, что интересуюсь его жилищными исками, и не будить бессонными ночами; он до сих пор уверен, что я ненавижу сливки и что шелковистые волосы и персиковый цвет лица у меня от природы.

Я смотрю на свою левую руку: помолвочное кольцо на тонком безымянном пальце выглядит непропорционально огромным.

– На твой телефон никто не звонил? – спрашиваю я Виктора.

Высвечивается пропущенный звонок с номера, которого нет в его адресной книге. Это Бернардо! Я хочу поговорить с ним. Даже если мне придется признаться, что тетя так и не появилась. Хочу поговорить, потому что я была неправа в своем упрямстве и мне не следовало уезжать. Я в Париже, но она не пришла. Уже почти полночь, я сижу на полу книжного магазина с четырьмя гораздо более образованными, чем я, молодыми людьми, и мне нечего предложить им, кроме горстки хрустящего горошка и нескольких печений с предсказаниями.

Виктор разрешает мне перезвонить, но при первом же звонке выясняется, что на его телефоне отрицательный баланс.

– Могу я подержать его у себя еще немного? – спрашиваю я, сжимая старую «нокию». – Может, мне перезвонят.

Я кладу телефон на колени экраном к себе. Позвони, позвони, умоляю.

«Это очень важно», – сообщила Вивьен в записке. Но если это так важно, почему же ее до сих пор нет?

11

Уже за полночь, но Джон сидит на своем обычном месте. Юлия предложила навестить его, и все сразу согласились. Хоть я и была совсем измотана, но признаться, что все, чего мне хочется, – это поспать, не смогла. К тому же я понятия не имею, как в этом книжном все устроено. Где, например, можно прилечь? Да и мне в целом не нравится идея остаться здесь одной: не то чтобы мне страшно, но все же пустой магазин совсем не похож на дом. Тем более на мой дом.

– Пить будете? – спрашивает Джон, передавая Оушен бутылку.

В этот раз я тоже сижу на земле. Перспектива возвышаться над всеми была еще хуже, чем явиться на работу в костюме а-ля «я только вылезла из-под моста». Сделав глоток, Оушен протягивает мне бутылку. Не прикоснувшись к содержимому, я передаю ее Виктору.

– Так что, кто из вас читал Сола Беллоу? – начинает Джон угрожающим тоном.

Все молчат.

– Так значит, вы просто кучка олухов!

– Да ты сам только что о нем узнал, – замечает Виктор.

– Да, но в моей жизни было много других занятий. Я, например, был солдатом. Вы когда-нибудь служили?

Он смотрит на Юлию, ожидая ответа, – та смеется, качая головой. Она надела слишком большую для нее вельветовую куртку на меховой подкладке и сидит, прижавшись к Бену, который приобнимает ее за плечи.

– Я даже был женат, – добавляет Джон.

Виктор закатывает глаза.

– Да знаем мы, знаем.

– И вообще, – Джон вскакивает на ноги, – почему, как только я собираюсь что-то сказать, ты вечно меня перебиваешь? Вы, гунны, нас погубили. Мы были развитой цивилизацией культурных и утонченных людей: говорили на латыни, строили водопроводы, мы изобрели правовую систему… Потом с севера пришли они – и все, до свидания. Все кончено. Нам пришлось говорить на языке деревенщин, красить волосы в розовый цвет и есть пиццу с гранатом. Это колыбель цивилизации. Да поймите вы наконец, иначе так и будете до конца дней сидеть с приклеенной к джипу задницей, покупая антидепрессанты в аптеках драйв-ин[35]35
  Драйв-ин – формат обслуживания клиентов прямо из автомобиля.


[Закрыть]. Да, Оушен, с тех пор, как ты рассказала мне про аптеки драйв-ин, я перестал спать ночами.

Я смеюсь, пытаясь представить, как выглядит пицца с гранатом.

– Я хотел бы напомнить тебе, что ты австралиец, – говорит Бен. – Если уж на то пошло, ты не строил никаких водопроводов и не изобретал законов. Твои предки танцами вызывали дождь, всунув в нос костяные палочки.

– Как мило! Австралиец, я? Подумать только! Да, я там родился. Случайно. Можете ли вы представить себе, какую сортировку приходится совершать нашему Господу каждую секунду со всеми появляющимися на свет младенцами? Он просто запутался! Кто сказал, что Бог совершенен? Мы же созданы по его образу и подобию, помните об этом, кучка невежд. Вы хотя бы Евангелие читали?

– Она читала. – Виктор показывает на меня. – Она итальянка.

– Я? – Я чувствую пульсацию в висках.

– Ты действительно прочитала Евангелие или только думаешь, что прочитала? – спрашивает меня Джон. Теперь я слышу его австралийский акцент.

Он делает большой глоток. К счастью, этот вопрос не требует ответа. Джон сам уже все решил. Он решил, что ответ отрицательный. Он вещает, что слово Господне кристально ясно и настолько просто, что на протяжении веков его истолковывали неверно. Уж он-то знает, ведь он сам не так давно обратился в веру. Я пытаюсь спросить, что же его заставило уверовать, но Оушен толкает меня локтем.

– Не обращай внимания, – шепчет она.

Джон меня не услышал. Он слишком увлечен своей речью.

– Ну чего вы там застыли, пейте! – восклицает он, передавая бутылку. – Так на чем я остановился? Ах да. Так вот: если раньше мне хотелось рассказать вам о том, что я был женат, то теперь уже не хочется. Это, между прочим, Виктор, из-за тебя. Давайте уже помолчим, потому что у дикарей так водится: говорить много, но при этом ничего не сказать. Давайте не будем углубляться в дебри, оставим рассказы в покое, не будем ничего передавать потомкам. Давайте вообще перестанем читать! Когда ты достигнешь моего возраста, Вик, то поймешь, какой багаж тебе придется нести. И это не значит, что ты сможешь сдать его в камеру хранения и уйти. Нет, дорогой, этот груз будет с тобой всегда.

Бутылка вернулась к нему.

– Ты был женат? – Я спрашиваю не для того, чтобы оживить дискуссию, а потому, что знаю, каково это – хотеть что-то сказать, когда тебя никто не слушает.

– Да, на Мелани. – Он грустнеет. – И она ушла. Я не заслужил такого. Это было… Это было для меня слишком, вот и все.

Неожиданно Джон встает, делает несколько неопределенных шагов по кругу, и я замечаю, что он хромает. Он лезет в чемодан, на котором сидел, и достает еще одну бутылку. У него на лице написано такое страдание, что мне хочется его обнять. Он садится, пытаясь открыть ее. Это одна из тех бутылок с завинчивающейся крышкой.

– А ты что делаешь в Париже? – спрашивает он меня. – Выглядишь испуганной.

– Все из-за моей тети.

Я пытаюсь объясниться, используя как можно меньше слов. Все смотрят на меня, пот стекает по спине, так что блузка прилипает к коже. Английский моментально вылетает у меня из головы.

Едва Джон слышит имя моей тети, его осеняет. С волнением участника телевикторины он называет ее фамилию:

– Вилла Вивьен.

Я делаю глоток и задерживаю дыхание: напиток обжигает мне горло.

– Мы не виделись с ней много лет, – говорит он, тщательно подбирая слова. – После того как Мелани ушла, я несколько месяцев гостил в ее доме, она поставила меня на ноги.

Гостил в ее доме?

– Ты знаешь ее адрес? – спрашивает Виктор.

– Рю Принцесс, двенадцать, – отвечает он не задумываясь. – Как я могу забыть?

Все мое тело напряглось. Я ликую: значит, она не сменила адрес! Впервые с моего приезда дела налаживаются. Если она не появится завтра утром, я знаю, где ее искать.

Мы возвращаемся в «Шекспира и компанию» к трем часам ночи. Так допоздна я не засиживалась со времен лицея. Юлия и Бен держатся за руки, Оушен едва волочит ноги – похоже, она уже спит.

Оушен занимает диван в фортепианном зале на втором этаже, рядом с библиотекой. Бену и Юлии достается кабинет – отделенная от библиотеки небольшая комнатка на втором этаже, с ванной и ключом.

– А мы устроимся здесь, – говорит Виктор, взбираясь на диванчик в детской зоне на втором этаже рядом с лестницей, чтобы вытащить из ниши за занавеской два поролоновых матраса. – Положим их на пол.

Прямо на пол? Значит, он не врал. Я вспоминаю первую и единственную ночь, проведенную в нейлоновой палатке бойскаутов. Несмотря на исходящий от ног запах, я была счастлива. В походе за грибами мы помечали стволы деревьев швейцарским ножом, чтобы не сбиться с пути. Вечером мы жарили на костре воздушный зефир, а скаут-лидер рассказывал нам истории американских индейцев. Я уже было почувствовала себя кабскаутом[36]36
  Кабскауты – младшие ребята в возрасте 8–11 лет в скаутском движении (букв. «скауты-детеныши», или «волчата»).


[Закрыть], но родители забрали меня: им стало известно, что одного из старших мальчиков укусила гадюка. Никогда мне не стать Волчонком. Никогда я не научусь строить дом на сваях, не освою ни одной из уже таких желанных специальностей[37]37
  Скаутская программа предполагает обучение различным «профессиям» (специальностям).


[Закрыть] – повара, астронома, актрисы, переводчика или гида по побережью, и не видать мне значка на униформе.

В этом заснувшем крепким сном магазине, больше похожем на игрушку викторианской эпохи, нет ни медведей, ни змей. В худшем случае – пара библиотечных мышей. Но мне приятно думать, что это мой реванш. Моя первая в жизни ночь приключений.

Я быстро пробираюсь в ванную при кабинете и натягиваю ночную рубашку, хотя, по правде сказать, мне за это немного стыдно: кроме Оушен, переодевшейся в пижаму с Микки Маусом, все остальные легли спать прямо в уличной одежде. Я достаю из чемодана беруши и маску для сна, но, так как спать мне уже не хочется, захватываю с собой и офисную папку. Собираю волосы в хвост и, чтобы они не слишком засалились, заправляю их за воротник ночной рубашки. Закрывая чемодан, я с изумлением замечаю сверток из китайской газеты. Как я могла про него забыть! «Возьми с собой подарок, но не открывай его, пока не приедешь на место». Я уже здесь, и мне следовало распаковать его несколько часов назад. Внутри могло быть объяснение, но об этом я не подумала. Ногтем приподнимаю клейкую ленту в надежде получить хоть какие-то хорошие новости. Скотч легко отрывается, газета падает на пол, а у меня в руках остается пара новых простыней.

– Что за… – Но возглас застревает у меня в горле.

Тетя знала, что я буду ночевать здесь? Она приедет завтра?

Мысли скачут по кругу. Простыни пахнут клубникой – и пока это все, что мне нужно.

Виктор положил наши матрасы в детской зоне. Не знаю, почему он так любезен со мной. «Будьте гостеприимны с незнакомцами, любой из них может оказаться ангелом», – вижу я надпись над проемом в стене, ведущим в библиотеку.

– Девиз этого места, – вполголоса поясняет Виктор.

Интересно, по их мнению, я ангел? Если так, тогда понятно, почему мне предложили ризотто и матрас. Интересно, позволили бы мама с папой моему брату стать бойскаутом? Тогда он смог бы научить меня каким-нибудь фокусам и, возможно, мы вместе построили бы домик на дереве для игры в прятки. Я вспоминаю его фотографию, которая стоит у нас на полочке в гостиной. Невинная, счастливая улыбка. На чердаке хранится коробка с его вещами: в ней одеяльца, мягкие игрушки, соски, книжки. Матери так и не хватило духу их выбросить. В детстве я часто открывала эту коробку и доставала один за другим лежавшие там предметы в тщетной попытке понять, что же творилось в голове маленького ребенка, который идет жизни навстречу, совершенно не представляя, что его ждет. Иногда я брала что-то из коробки и прятала в ящике тумбочки. Куда же он ушел, мой брат?

Я сворачиваюсь калачиком на чистых простынях, пытаясь поудобнее устроиться в их мягких объятьях.

– Как думаешь, здесь водятся мыши?

– Не волнуйся. – Голос Виктора уже немного охрип от сна. – Все мыши остались снаружи, у реки.

Я представляю себе Бернардо в его образцово-опрятной квартире, где на стуле в углу спальни лежит аккуратно сложенная одежда, температура в комнате регулируется термостатом, а на прикроватной тумбочке стоит стакан воды. Если бы я была там, то ворочалась бы рядом с ним под простыней, в объятиях матраса, умирая от голода и стараясь не касаться его, чтобы не потревожить. И считала бы минуты, глядя на цифровой будильник, проецирующий время на стену, и размышляя, попытаться ли бесшумно достать из сумки и развернуть пачку печенья.

А потом я заснула, и мне приснилось, что тетя Вивьен задолжала кучу денег банде китайских мафиози и попала к ним в плен. Но вместо того, чтобы требовать выкуп, они заставили ее решать огромную головоломку-судоку вместе с Генри Миллером и Анаис Нин.