Текст книги "Книжный в сердце Парижа"

14

– Она довольно грубо написана, но тебе понравится, – говорит Виктор, цепляя раковину улитки щипцами и вставляя в нее вилку с двумя зубцами, чтобы добраться до содержимого.

Он имеет в виду книгу, лежащую на столе. Я купила ее в магазине «Шекспир и компания», прежде чем навсегда с ним распрощаться.

Как только мы вошли в «Буйон Шартье», то сразу попросили позвать владельца. Сегодня его нет на месте, но он оставил указания: наш ужин оплачивает мадам Вивьен.

– Вы ее знаете? – почти умоляюще расспрашиваю я официантов за стойкой на ломаном французском.

«Тетя часто бывала здесь, – рассказывают они, – с одним господином». Что касается периода, здесь версии официантов расходятся: кто-то говорит, что это было всего два-три года назад, а кто-то утверждает, что гораздо раньше.

– И с тех пор она сюда не приходила?

Несколько раз, но всегда одна. Она оставляла щедрые чаевые и никогда не заказывала escargots[46]46
  Эскарго – французское блюдо из улиток.


[Закрыть]. Ничего больше они сообщить не могли.

Однако Виктор так настаивал на том, чтобы поужинать именно улитками – что все же мне пришлось их заказать. Перед нами стоят тарелки, в каждой из которых по шесть панцирей, покрытых зеленым чесночным соусом. Виктор кладет в рот еще одну улитку.

– Можешь съесть и мои, – я пододвигаю к нему тарелку, – раз они тебе так нравятся.

– Нельзя уехать из Парижа, не попробовав escargots.

Я подтягиваю к себе чемодан, чтобы пропустить пару, которая хочет сесть за столик позади нас. Ресторан переполнен, мы стояли в очереди, чтобы войти, хотя сейчас всего десять минут девятого. С высоких потолков свисают шарообразные лампы, освещая теплым светом зал, украшенный старинными зеркалами и декорированный латунью и темной блестящей древесиной, будто старинный поезд. Официанты в черных жилетах и галстуках-бабочках непрерывно снуют между столиками, записывая заказы прямо на бумажных салфетках.

– Правильно сделала, что выбрала «Тропик Рака», – говорит Виктор, указывая на книгу подбородком. – В ней говорится о Париже. О жизни в Париже. То есть о жизни вообще, но в Париже – особенно.

По его словам, лучшая часть романа – когда Генри Миллер осознает, что надеяться не на что. Неделями, месяцами, годами – всю свою жизнь он ждал, что произойдет нечто, не имеющее к нему никакого отношения, но что навсегда изменит его судьбу. Впервые я слышу, что кто-то высказывает мысль, которая мне так хорошо знакома. Сколько воскресений я провела в ожидании, в надежде и с молитвой, чтобы зазвонил телефон и чтобы кто-нибудь, неважно кто, сообщил мне новость, которая изменила бы мою жизнь…

– Но в определенный момент Миллер понимает, что эта идея абсурдна, – продолжает Виктор, – что он ждал напрасно и ожидание – это безумие. И с этим пониманием к нему приходит облегчение. Когда мы перестаем думать, что нам чего-то не хватает, мы внезапно обретаем целостность.

– Ты тоже так себя ощущаешь?

– Нет, но я к этому стремлюсь. – Он почти расправился со своими улитками. – Смотри, я сейчас тебе покажу. – Он хватает раковину с моей тарелки и вонзает в нее вилку. – Вот. – Он протягивает мне улитку.

Она жирная, коричневая и даже в готовом виде кажется склизкой. Когда дело касается сладкого, я никогда не даю заднюю: однажды я даже попробовала турецкий десерт, в основе которого была курица, но с улитками у меня не складывается, хоть убейте.

– Ты меня разочаровываешь. Быть может, мы больше никогда не увидимся и ты останешься в моей памяти как итальянка, которая не пожелала выпить приготовленный мною кофе с молоком и не нашла в себе смелости попробовать улитки в «Шартье».

– Почему ты считаешь, что мы больше не увидимся? – Я смотрю на него и думаю, что мне будет не хватать этих моментов: просыпаться утром на полу среди книг и первым делом видеть его забавное лицо. Хоть мы и проснулись вместе всего один раз.

– Ничего нельзя знать наверняка, но это маловероятно. Не думаю, что, кроме походов в офис, ты будешь заниматься чем-то еще, а меня так и будет нести по миру, как перекати-поле.

– Ты тоже можешь остановиться – рано или поздно.

– Попробуй, – настаивает он. – На вкус как мясо. И соус очень вкусный.

В этом освещении его выпуклые глаза отливают еще более глубоким оттенком синего.

Соус отличный, отмечаю я и, сама не понимаю как, жую улитку. Я стараюсь не задумываться, пока наконец не проглатываю ее. Подбираю соус в тарелке и съедаю целый кусок хлеба. Вопреки всем ожиданиям, я беру еще одну улитку и засовываю ее в рот. Они довольно склизкие, но все же вкусные. Они вкусные!

– Напиши мне что-нибудь, – говорю я, подталкивая к нему книгу. – Здесь, где пишут посвящения.

– Так не я же подарил тебе эту книгу.

– Что бы ты там ни написал, я прочитаю это позже, в поезде. И потом, как ты справедливо заметил, мы никогда больше не увидимся.

Виктор достает из кармана рубашки ручку и в задумчивости смотрит на страницу.

Я кладу в рот третью улитку. Расскажу потом об этом отцу. Я проверяю телефон и обнаруживаю, что от него пришло сообщение.

Чтобы отогнать беспокойные мысли о тебе, я отвлекся на головоломку судоку, которую нашел в гостиной. Я решил ту, что осталась на половине, – ты поставила шестерку вместо девятки. Иногда, чтобы найти решение, достаточно просто перевернуть картинку.

«Перевернуть картинку». Я мысленно повторяю эти слова снова и снова. «Иногда, чтобы найти решение, достаточно просто перевернуть картинку»…

Я улыбаюсь при мысли, что папа праздно проводит время. Мой отец, юрист Вилла, эксперт в области арбитража, слияний и прямых инвестиций, тратит время на придумывание метафор.

Если бы он только знал, что случилось со мной здесь, в Париже, он бы понял, что я действительно перевернула картинку. Но пока так и не нашла решение.

– Если тетя завтра придет в магазин, ты сможешь дать ей мой телефон? – спрашиваю я Виктора, записывая номер на салфетке. – Скажи ей, пусть позвонит мне, чтобы договориться о встрече. И еще скажи, что я выхожу замуж. Хорошо?

– Послушай, у меня идея. – Он подносит указательный палец к виску – видимо, этот жест означает, что он гений. – Почему бы тебе не отправить в офис имейл, что ты застряла здесь из-за забастовки?

Кажется, сейчас как раз проходит забастовка авиадиспетчеров, поэтому все рейсы из Франции отменены. Я пытаюсь объяснить Виктору, что проблема не в том, как найти предлог не возвращаться, – проблема в самом факте невозвращения. На работе нам предстоит закончить план стратегии реагирования на конкурентов, мы должны внедрить новую систему акций и продумать новые способы продажи батончиков, а также, возможно, на основе результатов лабораторных исследований порекомендовать изменение состава самого продукта или добавление какого-нибудь инновационного элемента, – поэтому я не могу позволить себе ошибиться, в особенности если хочу, чтобы мне предложили бессрочный контракт.

– Я не похожа на перекати-поле. Даже если бы мне очень захотелось, я не смогла бы им стать.

Он собирается что-то возразить, но его прерывает прибытие Бена и Юлии.

– Bonsoir![47]47
  Добрый вечер! (фр.)


[Закрыть] – говорят они хором, прежде чем занять места.

По чистой случайности рядом с нами только что освободился столик.

В воскресенье книжный магазин закрывается раньше, объясняет Юлия, поэтому они смогли к нам присоединиться. Поверх длинного платья баклажанового цвета на ней та же куртка, что была вчера вечером.

– Escargots pour moi![48]48
  Мне улитки! (фр.)


[Закрыть] – обращается она к официанту, но вдруг спохватывается: – Мне нельзя.

Я собираюсь сказать ей, что улитки совсем не калорийны. Не знаю, откуда мне это известно, наверное, где-то прочитала. Но Юлия уже заказывает овощи на пару и индейку. Как только официант уходит, она поворачивается к нам.

– Я беременна, – неожиданно заявляет она.

Покраснев, она улыбается и опускает глаза. Бен бледнеет, как Гамлет перед призраком своего отца в спектакле, на который я много лет назад ходила с тетей, – он тоже, должно быть, узнал об этом только сейчас.

Юлия, с натянутой от смущения улыбкой, начинает быстро и эмоционально выкладывать нам важные новости: она сама только что узнала, она счастлива, ребенок от Бена. Она бросает на него неуверенный взгляд, но, кажется, Бен впал в ступор. Мы назовем его Ноа, продолжает Юлия, он будет жить с ними в магазине, будет учиться у каждого, и они все вместе его воспитают. Чтобы вырастить ребенка, нужна помощь всей деревни. Они поступят как заведено в африканских племенах. Имя Ноа подходит и мальчику, и девочке, оно происходит от имени Ной и напоминает о спасшем человечество ковчеге. Я улыбаюсь: как раз вчера подумала, что книжный ассоциируется у меня с Ноевым ковчегом.

Я смотрю на Юлию и думаю о внуке, которого так ждут мои родители. О том, как мне придется обустраивать детскую комнату строго в соответствии с мамиными указаниями: противоскользящий пол, нетоксичная краска на стенах, бамперы, блокираторы для ящиков, никакой мебели возле окон, безопасные розетки… Никто не сможет прикоснуться к ребенку, не вымыв рук, или поднять его без предварительного разрешения.

Я еще не признавалась в этом ни единой живой душе, но одна только мысль о ребенке вызывает у меня панику. Я думаю об этом, когда не могу заснуть: представляю его хрупким, как хрусталь, мягким, как масло, и вижу, как случайно делаю ему больно, ненавижу его, тревожусь, страдаю. Боюсь, что я вообще не в состоянии произвести на свет малыша. Что могу совершить ошибку и в результате его потерять.

– Это отличная новость, – произношу я, поскольку никто еще не сказал ни слова.

– В самом деле! – тут же подхватывает Виктор.

Он берет бокал, и мы чокаемся. Бен смотрит на нас отсутствующим взглядом.

Юлия пытается сменить тему. Она с энтузиазмом набрасывается на отварные овощи, упомянув при этом о спектакле, на который они завтра собираются. «В ожидании Годо».

– Пойдешь с нами? – спрашивает она меня.

Наверное, она забыла, что уже спрашивала об этом вчера вечером. Я уже сто лет не была в театре, мне очень хотелось бы пойти с ними, но мне надо уехать. Даже больше: мне пора бежать! Уже двадцать минут одиннадцатого. К моему облегчению, Виктор тоже встает.

– Удачи, – говорю я Юлии. – Bon courage.

– Рада была с тобой познакомиться. Жаль, что ты не останешься с нами.

Я собираюсь пожать ей руку, но она обнимает меня, затем смотрит мне в глаза и вдруг становится серьезной:

– Не забудь почитать Анаис Нин.

«Обязательно, – хочу я ей сказать, – но ты все-таки подумай еще раз: найдите с Беном квартиру. Бамперы, если не хочешь, можешь не покупать, но по крайней мере обустрой детскую и повесь над кроваткой одну из тех вращающихся штук, которые помогут Ноа заснуть».

– Ciao bella! – Бен прощается со мной по-итальянски. – Pizza, spaghetti e cotechino[49]49
  Пока, красавица! Пицца, спагетти и свиная колбаса (ит.).


[Закрыть].

Виктор помогает мне спустить чемодан по лестнице на станции метро «Гран-Бульвар».

– Надо бы ускориться, – говорит он, взглянув на табло.

Он перепрыгивает через турникет, протаскивает чемодан под ограждением, бежит до конца коридора и поворачивает направо. Я подхожу к кассе, шаря в карманах: женщина за стеклом меня уже заметила. Нахожу немного мелочи, но этого недостаточно. Виктор появляется из-за угла и жестом просит меня поторопиться. Я открываю кошелек – мелких купюр у меня нет. Лезу в сумку и нахожу там скомканные клочки бумаги, в которые я заворачивала жевательную резинку с женьшенем, рассыпанный тут и там жареный горошек из раскрывшейся упаковки, крошки креветочных чипсов, которые забиваются мне под ногти, ручку без колпачка, которая рисует на моей руке каракули, старые чеки… На дне сумки лежит несколько монет, я пытаюсь их достать, но они выскальзывают из пальцев. Наконец я отдаю недостающий евро. Дама на кассе приподнимает бровь. Я компостирую билет и, провернув турникет, прохожу вперед.

По-хорошему, мне нужно ускорить шаг. Я должна сесть на поезд, появиться в офисе, уничтожить конкурентов, обнять Бернардо, успокоить отца. «Ответственность лежит в основе счастья». Вместо этого я изучаю висящую на кафельной стене карту и не могу даже пошевелиться. Веду пальцем, прокладывая маршрут, по которому нам предстоит проехать. Я уезжаю, так и не встретившись с тетей.

«Иногда, чтобы найти решение, достаточно просто перевернуть картинку».

– Бегом! – кричит Виктор, выскакивая с лестницы, ведущей на платформу. – Давай быстрее, электричка приехала!

Но мы уже опоздали.

Следующий поезд придет через шесть минут. По словам Виктора, семь остановок мы проедем за девять минут. Если нам повезет с пересадкой на станции «Бастилия», может быть, мы еще успеем.

Именно так он и говорит: «Может быть». Я присаживаюсь на оранжевую скамейку. Может быть.

Внутри меня загорается искра, но я стараюсь не придавать этому значения.

Покачиваясь на каблуках, я тащу за собой чемодан и плетусь, как зомби. Виктор шагает рядом, засунув руки в карманы, и только сейчас я понимаю, что едва ли не выше его ростом. Мы бредем по набережной Сены на север, обратно к книжному магазину. Тот же маршрут я проделала чуть больше двадцати четырех часов назад, только в этот раз иду пешком. Город кажется мне другим, но он прежний. А я?

В глубине души я продолжаю представлять сцену так, как она должна была произойти: я прихожу на станцию вовремя, сажусь в поезд, поднимаю чемодан на полку, прощаюсь с Виктором перед тем, как закроются двери. И уезжаю. Удаляющийся Париж, освещенные уличными фонарями рельсы во тьме ночи, французские поля и деревни. Проезжать тоннели, лежать на полке купе, пытаясь заснуть, на рассвете увидеть первые погруженные в туман дорожные знаки на итальянском языке: Турин, затем Милан. Выйти из поезда, помчаться в офис, на обед съесть японские блинчики со вкусом красной фасоли, остаться на ночь у Бернардо.

В действительности же ночной поезд уехал прямо у меня из-под носа. На несколько секунд я лишилась дара речи. Мы с Виктором застыли на платформе, провожая его глазами.

– Остановись! – кричала я. – Постой!

Но поезд не остановился. Что мне сказать родителям? Как объяснить это Бернардо? Как сообщить об этом на работе?

– …Возьмем, к примеру, бабуинов, – говорит Виктор. – В подростковом возрасте они покидают свою стаю и присоединяются к другой. Об этом написал профессор Сапольски, приматолог.

Я смотрю на него, пытаясь понять.

– Вот как это происходит: две стаи бабуинов встречаются на линии естественного раздела, например у реки. Одна здесь, другая там. Они агрессивно кричат друг на друга, пока не устанут. Молодой бабуин из одной стаи делает шаг навстречу другой. Он останавливается, делает два шага вперед и один назад – и так далее, пока не осмелится пересечь реку и немного посидеть рядом с новой стаей. На следующей неделе, когда две стаи опять встречаются, молодой бабуин проделывает то же самое, но в этот раз он остается рядом с другими бабуинами еще немного, после чего бежит обратно. В следующий раз, прежде чем в панике метнуться к маме, он несколько метров следует за новой стаей. И так происходит до тех пор, пока бабуин не находит в себе храбрости остаться.

– Что ты хочешь сказать этим, Виктор?

– Что я сделал все возможное, чтобы посадить тебя на этот поезд.

И это правда.

Понедельник

15

«Теперь, едва завидев даже крохи, я буду бросаться и сжирать их. Если главное – это жить, я буду жить, пусть даже мне придется стать каннибалом…»[50]50
  Цитата из романа «Тропик Рака» Генри Миллера в пер. Г. Егорова.


[Закрыть]

Я проснулась посреди ночи, охваченная беспокойством, и начала читать «Тропик Рака». Ловить момент, жить в ладу с собой и с миром. Что, собственно, и делают все здешние обитатели и что по непонятной причине удалось вчера и мне.

Прежде чем заснуть, я написала Бернардо, что опоздала на поезд, а матери – что не могу уехать из-за забастовки авиадиспетчеров. В обоих случаях я больше ничего не смогла добавить. Ни «люблю тебя», ни даже «до встречи». «Здесь чувствуешь себя будто в окопе», – подумала я. Это не настоящая жизнь; и пока моя миссия не будет выполнена, я – это не настоящая я.

Книжный магазин погружен в тишину, то и дело доносятся сопение и какие-то нечеткие сонные слова. Сидя у окна при свете уличных фонарей, сама того не замечая, я дохожу до середины романа Генри Миллера.

«Чепуха, – написал мне Виктор в качестве посвящения. – Мы еще увидимся».

С вокзала мы вернулись в «Шекспира и компанию» и обнаружили Юлию и Бена, сидящих на деревянной скамейке у входа. Он курил самокрутку, глядя вдаль, словно пытался разглядеть что-то на другом берегу Сены: может, свое будущее? Юлия, подтянув к себе колени, куталась в куртку, будто защищая Ноа.

Виктор присвистнул, я, немного смущаясь, неуверенно приблизилась к ним, таща за собой чемодан, но они посмотрели на меня с радостью, как будто я гонец, который принес какие-то хорошие новости. Почему им не безразлично, что я вернулась?

Виктор и Бен захотели спуститься к Сене и навестить Джона.

– Давай останемся в магазине? – предложила мне Юлия.

Мы поднялись в библиотеку. Заглянув в мою сумку, она увидела там печенье с предсказаниями.

– Развернем одно? – предложила она. – Ты съешь печенье, а я прочитаю записку.

Мне подумалось, что это ужасная идея: а вдруг она получит грустное послание? Но Юлия радостно, как ребенок, хлопала в ладоши, ее глаза светились надеждой. Она с волнением ждала, когда ей разрешат вытащить печенье.

Я держала перед ней открытую упаковку, молясь, чтобы она извлекла оттуда какую-нибудь обнадеживающую фразу. Если никто не видит, как вы едите это печенье, значит, оно низкокалорийно. Мне пришлось его съесть, и оно, конечно же, содержало кучу калорий, но я не жаловалась.

Лежа на полу, мы представляли себе, какой будет жизнь Ноа. Нам казалось, что это девочка. Мы видели, как она ползает вокруг книжного шкафа, тянет в рот упавшие с полок тома, играет с Колетт, спит в кабинете, свернувшись калачиком рядом с Юлией, а в будущем, сидя на берегу Сены, делает домашние задания, возможно, под руководством Джона. А когда вырастет, она покатится по миру, как ее родители.

– В ней уже все заложено, – сказала Юлия. – Ее жизнь уже написана и находится в ней, как кинолента.

Мне очень понравилась эта идея. Правда ли это? Наша судьба содержится в генетическом коде? Неужели компания по производству энергетических батончиков, острые и пряные морские водоросли и пирожные «макарон» существовали уже в утробе моей матери? А это путешествие? И встреча с Юлией и Виктором? Тоска по брату, нежно-голубой свитер Бернардо, решение оставить театр? Юлия была в этом твердо убеждена.

Я узнала, что ей двадцать три года и что кровная связь для нее ровным счетом ничего не значит – семьей может быть любая группа людей, объединенных взаимной привязанностью.

– Друзья – это родственники, которых мы выбираем себе сами, – сказала она.

– Это действительно так, ценность имеет только то, что выбираешь сам, – ответила я, повторяя слова Аалока Кумара Вилла.

Она выросла без родителей, без братьев и сестер. В детских домах она встречала людей хороших и очень плохих, но, в конце концов, разве не то же самое происходит и в семьях, в которых мы рождаемся?

Я не нашлась что ответить. Мне хотелось обнять ее, но как-то не получилось, поэтому я просто лежала рядом и слушала.

– Не говоря уже о многочисленных ограничениях и условностях, которые родители навязывают своим детям, – продолжала она. – Дети несвободны, потому что наследуют неврозы родителей.

Есть такие африканские племена, объяснила она мне, в которых молодняк воспитывается совместно группой людей. Каждый взрослый передает ребенку то, что знает и умеет сам, и то, что, по его мнению, будет для него полезно, даже если его учение идет вразрез с наставлениями другого члена племени. Такое воспитание не ставит под угрозу свободу личности, потому что дети усваивают только то, что сами считают нужным, при этом нет риска, что они вырастут под влиянием ограничений, установленных одной парой людей.

– Китайская пословица гласит: богатый найдет родных даже среди чужих. – Юлия села, воодушевленная собственной речью.

Ей предстояло пройти прослушивание в театральной школе Жака Лекока. Она не хотела отказываться от этого из-за беременности. Желание стать актрисой было в ней всегда, она мечтала воплощаться в разных жизнях, путешествовать с труппой, самовыражаться на сцене. Мне бы тоже этого хотелось, но я никогда бы не призналась в этом, если бы она опять не повторила: «Ты же понимаешь? Понимаешь?» Я понимала. Действительно понимала. И как мне доказать это, не открыв ей ту маленькую частичку души, которую я так долго от всех скрывала?

– Да, конечно, я понимаю, – ответила я и рассказала ей об академии и о прослушивании, которое провалила.

Суть проблемы заключалась в том, что мне было стыдно. У Юлии были мечты, за которые можно зацепиться, мечты, о которых она не сожалела, а скорее использовала как щит. А у меня щита больше не было. Я сдалась.

Я спросила, что она будет делать, если ее все же примут в «Лекок», как она организует быт с Ноа.

– Найду способ, – ответила она, – даже если для этого придется отложить все на год.

Она была уверена, что может рассчитывать на обитателей книжного магазина. И потом, у нее был Бен. Бен примет Ноа, он согласится на любые перемены, просто ему нужно время.

Юлия смотрела на меня с улыбкой, полной надежды, так что я совсем расчувствовалась. Она спросила меня о доме, в который мы собираемся переехать с Бернардо. Я рассказала ей о разделенных перегородкой кухне и гостиной на первом этаже, о двух спальнях с ванной комнатой наверху, о балконах и саде. Все это было мне так хорошо знакомо, но почему-то звучало как-то неправильно.

– А собака и гараж у вас будут?

– Насчет собаки не знаю.

Юлия прищурилась – возможно, чтобы лучше представить себе ситуацию. Она не оценивала и не осуждала меня. Она даже не выглядела удивленной.

– А что насчет Бернардо? Что ему нравится?

– Рестораны для гурманов, поездки на море… и, конечно же, выигранные в суде дела.

– Я рада, что ты не уехала, – прошептала она, прежде чем мы отправились спать.

– Просыпайся! – кричит Юлия, совершая пируэт рядом с моим матрасом. – Поехали на Пер-Лашез!

– Что? – Я снимаю маску для сна.

Беруши, должно быть, выскользнули ночью, и я шарю по простыням, чтобы их найти. Физически я чувствую себя совсем опустошенной. Я уснула на рассвете в неестественной позе, и теперь у меня онемела вся правая сторона.

– Что такое Пер-Лашез?

Наконец я нахожу свои затычки для ушей: одна лежит подо мной, другая скатилась с матраса. Я встаю, чтобы ее поднять.

– Как это «что такое»?! Это кладбище.

– Кладбище?

– Отнесем букет цветов Эдит Пиаф.

Отношения с кладбищами у меня не складываются, но я решаю промолчать.

– Мне надо в Сорбонну, – объявляет Оушен, протирая глаза. – Открою магазин и сразу пойду.

Пока Юлия идет переодеваться, я проверяю телефон. Пришел ответ от Бернардо:

Я волнуюсь, позвоню тебе.

Я пишу Веронике письмо со своего телефона, объясняю, что застряла в Париже из-за забастовки авиадиспетчеров. За два года я не пропустила ни одного рабочего дня. Добавляю, что мне очень жаль и что я могу продолжить работу удаленно, на результат это не повлияет.

Когда звонит Бернардо, я признаюсь ему, что так и не встретилась с тетей. Говорю, что мы с ней скучали друг по другу. Я не волнуюсь. Мне не следовало лгать родителям, и использовать забастовку как предлог – это мелочно. Вероятно, мне вообще не стоило сюда приезжать, и именно сейчас мне следовало бы целиком посвятить себя работе. Я понимаю, что сделала все неправильно. Но обещаю вернуться завтра.

Разговор я завершаю с ощущением, что он неверно меня понял, но вместе с тем я никогда не была более искренней.

«Очень жаль, – пишет мама, – сегодня вечером мы должны были идти к швее, ты не забыла? Надо бы уже подумать о платье. Но раз так получилось, я позвоню ей и отменю встречу».

Свадебное платье.

Каждый год в канун Рождества, на Пасху и второго июля мы ходим на кладбище, чтобы моему брату не было одиноко. В течение многих лет по утрам в понедельник я читала его гороскоп. По знаку зодиака он Рак. Женский знак, управляемый Луной, стихией воды, белый цвет, счастливое число – два. Представители этого знака видят подстерегающие их многочисленные опасности и постоянно защищают свое личное пространство. Доступ на их территорию открыт лишь избранным, которых они окружают заботой и защитой, как ни один другой знак. Я часто думаю: была бы я в их числе?

Я представляла нас двоих на двухъярусной кровати – я наверху. В моих фантазиях он изобретал полезные и странные вещи вроде удлинителя, позволяющего выключать свет прямо из-под одеяла, или автоматической мойки для ног.

В моих снах я влюблялась в его лучшего друга, рыжеволосого мальчика, с которым он пытался перелезть через изгородь в саду и прогуливал школу. Его звали Артуро. Для Артуро я исполняла страстные монологи и танец живота, который однажды увидела по телевизору.

Когда дома были проблемы, я представляла, что обсуждаю их с братом. Понятно, что он всегда был на моей стороне. Он брал на себя всю ответственность. Когда я слышала, как родители спорят внизу, он говорил: «Давай поиграем в карты» или «Расскажи мне страшную историю». И я рассказывала. И только в конце осознавала, что была одна.

Потом я выросла, а он так и остался ребенком.

Юлия решила, что, если на прослушивании в «Лекок» ее попросят что-нибудь спеть, она исполнит песню Эдит Пиаф. Но ходят слухи, что с теми, кто поет ее песни на сцене без разрешения, происходят страшные вещи. Именно поэтому она хочет поехать на Пер-Лашез и получить ее благословение.

У меня нет сил объяснять, почему я предпочитаю не посещать кладбища. Поэтому просто нахожу повод отказаться и при этом не кривлю душой: мне надо дождаться тетю.

– Оставь ей записку, – советует Виктор, стоя на диване в детской зоне и укладывая в нишу свой матрас. – Чарли все равно ее узнает. Если она придет, пока тебя не будет, он нас предупредит, и мы сразу же сюда прибежим.

Юлия смотрит на меня с надеждой. На мой счет у них нет никаких ожиданий, но вместе с тем они не допускают, что я могу дать заднюю. Это было бы равносильно предательству.

Магазин внизу все еще погружен во тьму. Бен выталкивает на улицу стеллажи. Мы с Виктором заполняем их книгами. Юлия выставляет табличку «Входите! Мы открыты» и включает свет. Оушен открывает дверцы полок с подержанными томами и расставляет их по местам. Чарли привязывает свой велосипед на улице, машет нам рукой и садится за кассу. Наступил новый день, и магазин вновь открылся.

– Давай поднимемся к Джорджу и выпьем кофе, – предлагает Бен, будто даже такое маленькое событие может стать приключением.

Раз уж я итальянка, процесс приготовления кофе доверяют именно мне. Проблема в том, что у местной кофеварки очень странная форма: она работает без плиты, с помощью своего рода поршня, в который вставлен фильтр. Если я правильно понимаю, надо засыпать молотый кофе, залить кипяток и опустить поршень, но я не угадываю с давлением, и горячая вода брызжет во все стороны. К счастью, обходится без пострадавших. Виктор забирает прибор из моих рук и смеется, качая головой. Я передаю эстафетную палочку ему.

Воспользовавшись компьютером в квартире Джорджа, я пытаюсь забронировать билет на поезд на сегодняшний вечер, но вдруг выясняется, что мест больше нет. Вероятнее всего, это связано с забастовкой авиадиспетчеров, которая продлится три дня.

– И что мне теперь делать? – вздыхаю я.

– Особо вариантов нет, – говорит Виктор, протягивая мне кофе.

Проведя пальцем по краю чашки, я осмеливаюсь сделать глоток. Кофе практически непригоден для питья, и я даже знаю почему, но сейчас мне крайне необходимо взбодриться.

– И что теперь?

Все трое обступили меня и смотрят с участием.

– Поедешь на завтрашнем поезде, – предлагает Виктор.

– Сможешь провести больше времени со своей тетей, – добавляет Юлия.

– И вообще, что может измениться за два дня? – вторит ей Бен.

На завтрашний вечерний поезд осталось всего одно место.

– Какие альтернативы у меня еще есть?

– Единственная альтернатива – это не выбирать в принципе, – говорит Юлия.

Но это невозможно. Естественно, я не могу позволить себе пропустить еще один рабочий день. Я бронирую место на завтра.

«Дорогая, мне жаль, что так получилось. Не могла бы ты все же взглянуть на исследование рынка и отчет из лаборатории и прислать мне несколько предложений?» – пишет Вероника.

Да, конечно.

Мне льстит, что она интересуется моим мнением. В офисе у меня часто создается впечатление, будто она делает это только потому, что я сижу перед ней, как золотистый ретривер в ожидании, когда ему бросят палку. Как заботливая хозяйка, она никогда не бросает слишком далеко, и, когда я приношу палку обратно, она едва благодарит меня. Я могу быть полезной и отсюда, говорю я себе, но мне нужны пространство и тишина, чтобы сосредоточиться. Кто смог бы решить судоку в такой ситуации? Я сделаю это позже, когда останусь одна.

Сегодня снова солнечный день и дует теплый ветерок. Передо мной, размахивая руками и отпуская громкие шутки, быстро следуют Бен, Юлия и Виктор. Я обнимаю взглядом Нотр-Дам, дышу Парижем. Я чувствую себя одинокой, но при этом ощущаю себя частью сообщества. Только когда мы переходим мост, я понимаю, что даже не обратила внимания на его высоту. Мне приходит на ум Генри Миллер: пансионы с клопами, где он проводил свои дни, его «жизнь с риском стать каннибалом». Интересно, что подумала бы об этом тетя?

Лестница на станции «Сите» как будто ведет к центру Земли. Когда мы заходим внутрь, все трое перепрыгивают через турникет. Я собиралась купить билет, но мои спутники уже исчезли в конце коридора. Я оглядываюсь по сторонам и, удостоверившись, что никто не смотрит, тоже перемахиваю через перекладину. Прилив адреналина придает мне сил, когда я пытаюсь догнать остальных. Бен купил букет красных роз и четыре круассана, которые мы съедаем на платформе.