Текст книги "Невеста сумасшедшего графа"

Глава 4

– Это твоя вина! – кричал на Хоскинса доктор Нибонс. – Я же говорил, что мой пациент не вынесет такой нагрузки. Я говорил, что его надо оберегать от любого нервного возбуждения. Никаких газет, никаких посетителей. Ты же помнишь, как на него подействовало сообщение о трагедии в Ронсли-Холле: три приступа за неделю. И все-таки ты впустил сюда чужих людей в то время, когда он был особенно уязвим. А сейчас…

– Чтобы жить в реальном мире, человек должен знать о нем, – возразил Хоскинс. – Приступы или не приступы, но для хозяина было облегчением узнать, что старый джентльмен больше не причинит ему неприятностей. А что касается чужих, то, думаю, я легко пойму разницу между друзьями и врагами. Даже если и нет, хотел бы я посмотреть, как вы захлопнете дверь перед леди Пембури… она ведь бабушка единственного друга моего хозяина. Может, не мое дело рассказывать ей о болезни милорда, однако я счел нужным заранее предупредить ее, что он не так здоров, как прежде, и его нервы не в порядке.

– А значит, его нельзя беспокоить, – рявкнул Нибонс.

– Не хочу вас обидеть, сэр, – ответил Хоскинс, – но первый раз вы увидели милорда совсем недавно и можете судить только о состоянии его здоровья. Вы не знаете ни характера, ни мыслей хозяина. А у меня было почти девять месяцев, чтобы понять и то и другое. Могу поклясться, что граф не желает, чтобы к нему относились как к чувствительной девице, падающей в обмороки. – Он взглянул на Гвендолин. – Не имел в виду ничего плохого, миледи.

– Я так и поняла. Кроме того, у меня ни разу в жизни не было обмороков.

Старый ветеран улыбнулся, а Нибонс вперил в девушку гневный взгляд.

Он ворчал на нее с тех пор, как осмотрел Дориана и встретился с ней в гостиной. Они даже несколько минут не разговаривали, давая остыть мгновенно вспыхнувшей обоюдной неприязни. Хоскинс тут же бросился на ее защиту, не подозревая, что она вполне справится сама.

Обмен любезностями между слугой и врачом дал Гвендолин дополнительные сведения, а она, видит Бог, нуждалась в любой информации, которую только могла получить.

Ибо граф явно не хотел рассказывать ей о своей болезни.

Гвендолин почувствовала неладное, когда они только вошли в дом. Потом, распоряжаясь подготовкой к свадьбе, она видела, как меняется граф, а к началу церемонии его голос стал монотонным, движения замедленными и осторожными, словно Дориан был стеклянным и мог разбиться в любую минуту.

Рука, надевающая ей на палец обручальное кольцо, была холодной, как у мертвеца, ногти почти белыми.

После церемонии, едва они подписали документы как муж и жена, Ронсли сослался на головную боль и ушел в свою комнату.

По его просьбе Гвендолин отослала родственников, сказав им, что графу нужен покой.

Первую брачную ночь он провел наедине с лауданумом, отказываясь впустить в спальню даже Хоскинса.

Утром Гвендолин сама отнесла ему завтрак, но когда постучала в дверь, граф крикнул, чтобы она оставила его в покое.

Так как слуги не проявляли беспокойства, она выждала до полудня, а затем послала за Нибонсом.

Когда тот вышел из спальни, граф тут же запер дверь, а Нибонс отказался обсуждать с ней состояние больного.

Гвендолин спокойно изучала доктора, игнорируя его неодобрение. Много лет врачи-мужчины грубили, ругались и осуждали ее.

– Я бы хотела знать, какую дозу лауданума вы ему прописали, – сказала она. – Мне не удалось попасть в комнату графа, чтобы проверить самой, и я очень беспокоюсь. Человек, страдающий от боли, легко забывает, когда и сколько он принял наркотика, к тому же лауданум ухудшает память.

– Прошу вас не учить меня делу, мадам, – напыщенно произнес Нибонс. – Я обсудил все достоинства и недостатки лечения с моим пациентом, и оно пойдет ему только на пользу, учитывая обстоятельства последнего времени. Одно потрясение за другим, включая поспешный брак с женщиной, которую он совершенно не знает.

По силе воздействия это равно удару молотком по голове.

– Я не заметила никаких симптомов шока, – возразила Гвендолин. – Единственное, что я увидела…

– Ах да, во время продолжительного знакомства с его светлостью, – сказал Нибонс, бросая ледяной взгляд на Хоскинса. – Миледи познакомилась с графом… когда?.. Почти тридцать шесть часов назад, не так ли?

Гвендолин подавила вздох. Так они ни к чему не придут. Нибонс совершенно не отличается от других знакомых ей врачей. За исключением Эвершема. Как они ненавидят отвечать на вопросы, как любят казаться таинственными и всезнающими! Хорошо, она тоже умеет играть в эту игру.

– Я заметила, что галлюцинации были очень короткими.

Нибонс застыл, потом взял себя в руки и настороженно посмотрел на нее.

Гвендолин не стала говорить ему о своей подготовке и о тех выводах, к которым пришла, заметив, как Ронсли заморгал, а потом сделал жест, будто пытался смахнуть паутину. Если Нибонс решил держать ее в неведении, она отплатит той же монетой.

Гвендолин послала ему самую любезную из своих улыбок:

– Разве его светлость не сказал вам, что я ведьма, сэр? Давайте не будем тратить драгоценное время. Вас наверняка ждут другие пациенты, а я должна вскипятить воду в котле и набрать побольше лягушачьих лапок.

Губы Нибонса превратились в одну зловещую полоску, и он, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

Гвендолин встретилась глазами с Хоскинсом.

– Про дозу не знаю, – ответил тот. – Могу только сказать, как выглядит флакон, а он не единственный.

Дориан очнулся от беспокойного сна с кошмарной болью: голова раскалывалась, желудок сжался, наполняя рот желчью.

Очень медленно и осторожно приподнявшись, он взял со столика флакон и поднес к губам.

Пусто.

Неужели он выпил все за одну ночь? Или в гнетущем тумане опия и боли прошло уже много ночей?

Какая разница…

Он снова видел серебристых червяков, которые окружали его со всех сторон, куда ни посмотри. Сквозь блестящую рябь, наплывающую на него, как волны призрачного моря, он следил за приготовлениями к свадьбе. В конце концов серебристые полоски исчезли, но в голову тут же вонзились раскаленные лезвия.

Вот почему мать говорила, что у призраков острые когти, и рвала на себе волосы, пытаясь избавиться от ужасающих когтей.

Даже ему трудно уговорить себя, что никаких призраков нет и это всего лишь плод больного воображения.

Как долго он сможет еще отличать воображаемое от действительности, сколько пройдет времени, пока он сочтет себя окруженным демонами и бросится на них в безумной ярости?

Этого не будет! Нибонс обещал, что лауданум успокоит его нервы, избавит от галлюцинаций и боли.

Дориан протянул руку к столику и достал фарфоровый цилиндр. Внутри на слое ваты лежал небольшой флакон.

Эликсир спокойствия. Может быть, вечного успокоения.

Вытащив бутылочку, Дориан поставил цилиндр на столик.

Он медлил не из страха перед вечностью, просто думал о той ведьме, о ее мягких губах и теле. Одного воспоминания оказалось достаточно, чтобы его мозг начал придумывать разные причины: если Дориан умрет прежде, чем брак станет настоящим, брачный договор могут аннулировать, и она не получит свою больницу… В конце концов его долг – произвести на свет наследника…

Но после смерти ни больница, ни судьба рода Камойзов не будут иметь для него значения. Так же как и эта девушка. Он умрет, и упаси его Бог оставить после себя потомство. Ребенок унаследует ту же болезнь и умрет такой же ужасной смертью.

Дориан открыл флакон.

– На твоем месте я бы проявила осторожность, – донесся из темноты знакомый голос. – Ты женат на ведьме. Вдруг я превратила это в приворотное зелье?

В комнате было темно как в аду. Он не видел Гвендолин, вообще ничего не видел за пеленой боли, но чувствовал ее запах. Странный экзотический аромат прорывался сквозь море боли и приводил его в чувство.

– Вдруг это снадобье превратит тебя в кота, – сказала Гвендолин.

Он не слышал ее шагов, но сильнее ощутил запах.

Жасмин? Сандаловое дерево?

Его ледяную руку обхватили теплые пальцы.

Дориан пытался заговорить, двигал губами, но не издал ни звука. Голову залила боль, а желудок свело от резкого спазма. Флакон выскользнул у него из рук.

– Мне плохо, – всхлипнул он. – Боже…

И тут почувствовал на коленях что-то холодное и круглое. Тазик.

Его тело затряслось, а потом он мог только держаться за края тазика и, опустив голову, механически подчиняться очередному спазму.

Его выворачивало наизнанку. Бесконечно. Не переставая…

И все это время он чувствовал на плечах теплые руки, слышал успокаивающее бормотание.

– Все в порядке. Этому не поможешь. Я знаю, рвота от головной боли. Противная штука, да? Длится часа ми, а потом вместо облегчения тебя начинает выворачивать наизнанку. Через минуту станет лучше. Вот все закончилось.

Дориану казалось, что прошла не минута, а вечность, и он уже мертв. Судороги прекратились, но у него не было сил поднять голову от таза.

Гвендолин подхватила его и, приподняв ему голову, поднесла к губам чашку. Он почувствовал запах мяты и чего-то неизвестного.

– Прополощи рот, – тихо приказала она.

Потом Гвендолин помогла ему снова лечь, и он, закрыв глаза, прислушивался к доносящимся звукам. Тазик исчез, а вместе с ним и отвратительный запах.

Через минуту Дориан почувствовал на лице прохладу влажной ткани. Нежно, быстро и тщательно Гвендолин вымыла его. Он знал, что должен протестовать, не ребенок же он, однако сил для этого не было.

Затем она ушла, казалось, надолго, и в ее отсутствие вернулась боль, не такая сильная, как прежде, но все же ощутимая.

На этот раз вместе с запахом духов появился и свет.

Свеча. Чуть приоткрыв глаза, Дориан смотрел, как приближается темная фигура, идет к камину и ставит на полку свечу.

Затем вернулась к кровати.

– Мне кажется, тебя еще что-то беспокоит, – тихо сказала Гвендолин, подходя к кровати. – Хотя не знаю, первичная ли это боль или результат от приема лауданума.

Дориан сразу вспомнил о флаконе, который она у него украла.

– Отдай мне лекарство, ведьма, – прохрипел он.

– Потом. Сейчас я лучше воспользуюсь заклинанием. Как ты думаешь, тебе удастся самому залезть в котел или мне позвать на помощь Хоскинса?

Ведьмин «котел» оказался горячей ванной, а заклинание – пузырем со льдом у него на голове.

Так, во всяком случае, он понял из ее объяснений.

Меньше всего ему хотелось вылезать из постели и тащиться в ванную, но тогда его отнесут вниз слуги. Подобного унижения он не мог стерпеть.

– Руки и ноги у тебя ледяные. – Она подала халат и стояла отвернувшись, пока Дориан в бешенстве натягивал его на себя. – А голова, наоборот, горит как в лихорадке. Значит, в организме нарушен баланс, и мы должны его восстановить.

Дориану было плевать на баланс, однако нельзя допустить, чтобы она видела его беспомощным. Поэтому он без ее помощи заковылял к двери и спустился по лестнице.

Ванная комната благоухала лавандой, в узких стенных нишах горели свечи.

Душистый пар, тепло и мягкий свет манили Дориана, и он шагнул к ванне, на дне и стенках которой были разложены полотенца.

В ароматном тепле его бессильная злость растаяла.

Он даже застонал, когда погрузился в горячую воду и она согрела его ноющее тело.

Почувствовав, как ему под голову кладут маленькую подушку, Дориан открыл глаза.

Господи, одурманенный теплом и душистой водой, он совершенно забыл про свою наготу… а ведь рядом ведьма.

– Сейчас тебе нужно только отмокать, – спокойно произнесла Гвендолин. – Откинься назад, а я сделаю все остальное.

Он не понял, что имелось в виду под остальным, и вздрогнул, когда ему на голову опустился пузырь со льдом.

– Я буду держать его, не волнуйся, он не упадет.

Но Дориана взволновало совсем другое. Ванна была не самой глубокой в мире, и он отчетливо видел свое мужское достоинство.

Хотя было уже поздно, он все-таки накинул на себя полотенце, придерживая его рукой, чтобы не всплыло. Тут же он услышал нечто похожее на смешок, однако не стал поднимать голову.

– У тебя нет ничего, чего бы я не видела раньше, – донесся до него голос ведьмы. – Правда, у детей или трупов, но, думаю, все представители мужского пола устроены одинаково.

Дориан откинулся на подушечку и закрыл глаза, пытаясь собрать кусочки головоломки. Больница… свои представления о работе. Подозрительная покладистость ее родственников. Бесстрашие. Тазик, как только он ему понадобился… Уверенность в себе.

Он начал кое-что понимать. У многих женщин есть навыки ухода за больными, и все же…

Он вернулся к ее последним словам. Конечно, не одна женщина видела обнаженных мальчиков, но… мужские трупы?

– И часто вы находились у смертного одра, мисс Адамс? – спросил он, не открывая глаз. Так ему легче думать: глаза все еще болели, хотя боль заметно ослабела.

– Я больше не мисс Адамс, – возразила Гвендолин. – Мы женаты, и не говори, что ты забыл.

– Ах да, как-то забыл. Видимо, из-за… мертвых тел. Меня очень интересуют ваши трупы, леди Ронсли.

– И меня тоже. Ты не поверишь, с какими пришлось столкнуться трудностями. Вообще-то найти свежий труп – задача почти невыполнимая, но это не причина, чтобы врачи-мужчины вели себя так эгоистично. Как можно чему-то научиться, если вам не разрешают присутствовать при вскрытии?

– Понятия не имею.

– Мне пришлось в конце концов поспорить с одним из студентов мистера Найтли. Этот идиот заявил, что я потеряю сознание, упаду на каменный пол и получу сотрясение мозга. А я поставила десять фунтов, что ничего такого не произойдет. В результате он сам развалился на части. – В ее голосе слышалась нотка гордости. – Убрав с дороги бесчувственное тело, чтобы случайно не наступить на него, я сама продолжила вскрытие. Это было в высшей степени интересно. Нельзя узнать так много, изучая живых.

– Какое разочарование, – пробормотал Дориан.

– Вот именно. Я ожидала, что будет достаточно проявить себя один раз, так нет! Этот раз оказался первым и последним, когда я держала в руках инструменты. Я добилась только разрешения присутствовать на вскрытиях, да и то в строжайшей тайне от моей семьи. Даже с больными, живыми, разумеется, людьми, я не могла доказать свою компетентность. Когда дежурил, мистер Найтли, я имела право лишь помогать ему. Он приказывал, а бедная девушка обязана безропотно подчиняться, хотя его рекомендации основывались на давно устаревших теориях.

Вчера Дориан выскочил бы из ванны и побежал топиться в болоте. Но сегодня, хотя часть разума твердила, что бегство – лучший выход, ему было так тепло, так уютно…

Поэтому он сказал довольно мягко:

– Неудивительно, что ты ухватилась за возможность иметь собственного больного.

«А потом и собственный труп», – добавил он мысленно. Особого значения это не имело. Если она решит вскрыть его бренные останки, он не сможет возражать.

Гвендолин промолчала. Дориан лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь душистым туманом. Ее запах тоже присутствовал, смешиваясь с ароматом лаванды. То ли от этого запаха, то ли от перенесенных страданий он чувствовал легкое головокружение.

– Я, конечно, не считаю всех докторов глупцами, – сказала в конце концов Гвендолин, – но вряд ли Абонвиль может в них разобраться. Берти еще хуже. Он наверняка послал бы за специалистами из Лондона и Эдинбурга, а у него талант делать все шиворот-навыворот.

– Понимаю, ты пришла меня спасти.

– От ненормальных врачей, – быстро сказала Гвендолин – Я не волшебница и понимаю, что далеко не все мозговые заболевания излечимы. Правда, мне ничего не известно о твоей болезни, – добавила она раздраженно. – Мистер Нибонс даже рта не раскрыл, и я бы только потеряла время, если бы начала с ним спорить. К тому же слова редко помогают; мне придется опять доказывать свою компетентность.

Дориан вспомнил, как быстро и умело она вытащила его из болота, вспомнил спокойствие, с каким она встретила его попытки напугать ее, и квалифицированную помощь, которую оказала ему всего несколько минут назад.

Он давно уже не чувствовал такого покоя, такого умиротворения. Да и было ли оно у него хоть когда-нибудь?

Он постоянно злился на себя за свою слабость, ненавидел деда, который, как и упомянутые Гвендолин врачи, не терпел возражений.

– Дориан открыл глаза и медленно повернул голову.

Девушка придерживала на его голове пузырь со льдом, поглядывая на него спокойными зелеными глазами.

Действительно ли она спокойна или просто научилась скрывать эмоции, общаясь с людьми, которые не доверяли ей? Он-то знал, чего стоит подобное обучение.

– Влага творит чудеса с твоими волосами, – тихо сказал он. – Все эти маленькие кудряшки и завитки встают дыбом, образуя рыжее облако. Даже в сухом воздухе они кажутся живыми. Мужчины-врачи наверняка тоже удивляются. Немудрено, что они не обращают внимания на твои слова.

– Такие пустяки не должны отвлекать их от главного, – возразила Гвендолин. – Это непрофессионально.

– Мужчины, как правило, не слишком умны, – заметил Дориан. – Никакой логики. У мужчин бывают свои великие моменты, но нас так легко отвлечь.

«Меня уж точно», – добавил он про себя.

Пропитавшиеся влагой завитки спадали Гвендолин на уши. Ему хотелось отбросить эти пряди назад, провести языком по изящному контуру ее ушек. Где бы могли оказаться его язык или губы…

Взгляд Дориана скользнул по вырезу ее платья и ниже, где намокшая ткань липла к груди.

«Моя», – подумал он. А потом уже вообще больше не думал.

– Некоторых мужчин легко отвлечь, – сказала Гвендолин. – Тебя, например.

Если бы он не так остро чувствовал ее присутствие, то не заметил бы, как дрогнул ее голос.

– Я же сумасшедший.

То, что он сейчас испытывал, вполне могло называться помешательством. Под полотенцем к жизни пробудилась та часть его тела, которая никогда не слушала голос разума.

– Это лечение должно оказывать усыпляющее действие. – Нахмурившись, Гвендолин изучала его лицо.

Она казалась озадаченной, и в других обстоятельствах это позабавило бы Дориана, но только не сейчас.

Гвендолин сидела на краю ванны, он думал лишь о том, что у нее под платьем, и осторожно положил руку в сантиметре от ее платья.

– Лечение? – переспросил он. – А разве это не заклинание?

– Да, видимо, мне не хватило глаз тритона. Я полагала, ты должен ощущать приятную сонливость.

– Мой мозг уже дремлет.

Он коснулся пальцами складок муслина, и Гвендолин обратила внимание на руку, играющую тонкой материей.

– У тебя же болит голова.

– Сейчас это не так уж важно.

Хотя боль не ушла, его больше занимало то, что находится под муслином.

Мягкие кожаные туфельки… изящные щиколотки…

– А где чулки? Где ваши чулки, леди Ронсли?

– Я их сняла, – призналась Гвендолин. – Они ужасно дорогие… из Парижа… Мне не хотелось их порвать, когда я буду лезть в окно.

– Ты лезла в окно? – Дориан коснулся ее щиколотки, не в силах оторвать от нее глаз.

– Чтобы попасть в твою комнату. Я боялась, что ты можешь принять слишком большую дозу, и оказалась права.

Раствор в том флаконе был слишком концентрированным.

«Ну конечно, – вспомнил Дориан. – Она же говорила, что не позволит мне умереть до свадьбы, а теперь, видимо, решила не дать мне умереть до того, как я исполню свои супружеские обязанности».

Он и сам не хотел умирать до этого, черт побери его черную душу.

– Ты кинулась меня спасать, – произнес Дориан.

– Я должна была что-то сделать. Вскрывать замки я не умею, а ломать дверь – значит устроить жуткий шум, поэтому я выбрала окно. У вас не замерзнет рука, милорд?

– Нет. – Он погладил ее щиколотку. – Разве тебе она кажется холодной?

– Не могу разобрать, это твоя рука или моя нога? – Гвендолин сглотнула. – Мне очень тепло.

Дориан немного поднял юбку, и его рука скользнула вверх по той гладкой поверхности, которую исследовала.

«Она хотела получить больницу, – напомнил он себе, – и была готова заплатить за это любую цену».

А он хотел провести губами по дьявольски красивой ноге… выше… до самого конца… Взгляд метнулся к ее диким рыжим кудрям, и мозг услужливо нарисовал картину того, что Дориан увидит в конце путешествия.

Встретившись с ее взглядом, он окончательно потерял над собой контроль и обнял Гвендолин за талию. После теплой воды ему стало холодно.

– Ты простудишься. Сейчас я дам тебе сухое полотенце.

– Нет, иди сюда, – хрипло сказал он.

Не дожидаясь ответа, Дориан обнял ее мокрыми руками, на секунду прижал к себе, а потом опустился вместе с нею в ванну. Когда пахнущая лавандой вода сомкнулась над ними, его губы нашли ее рот, и он без всякой надежды на спасение утонул в пучине многообещающего тепла.

«В высшей степени непрофессионально, – ругала себя Гвендолин, обнимая мужа за шею, – ведь сексуальное возбуждение усиливает головную боль».

К сожалению, в медицинской литературе не упоминалось о лекарстве для охваченного страстью врача. Да и существует ли противоядие, если даже от легких прикосновений пациента у нее учащается пульс и с ужасающей быстротой повышается температура. Какое средство может ослабить сладостное воздействие его губ, какой волшебный эликсир спасет ее от дьявольского искушения, которое она испытала, когда язык мужа скользнул в ее рот.

Гвендолин чувствовала, что погрузилась в воду по самые плечи, а платье вздулось некрасивым пузырем, однако не смогла в должной степени вернуть себе научную объективность, чтобы предпринять нечто радикальное.

Она была слишком занята исследованием обнаженного тела и не могла удержать свои руки, которые гладили сильные плечи и широкую грудь мужа.

Но этого Гвендолин было недостаточно. Она не могла противиться желанию ощутить на вкус эту гладкую, скользкую от воды кожу. Она провела губами по подбородку мужа, затем по шее, а руки продолжали изучать его великолепную анатомию.

– О, дельтовидная мышца… большая грудная… – ошеломленно бормотала она. – Так… превосходно… развиты.

Она чувствовала, что прикосновения Дориана становятся все интимнее, и виной тому ее неприличное поведение, но ласки мужа лишь подстегивали ее.

Гвендолин ощущала на груди тяжесть его рук и подалась к нему в поисках большего. Он осыпал ее поцелуями, жар которых проникал сквозь кожу, заставляя дрожать от нетерпения. Дориан коснулся языком ее уха… С ума сойти.

Она уже не владела собой и с такой силой прижалась к мужу, что тот издал какой-то животный стон.

Но это была еще не та желанная близость. Вода… одежда… все мешало ей.

– Сделай что-нибудь, – взмолилась она, сражаясь с мокрым платьем. – Сними его! Я больше не вынесу. – Она почувствовала, как его пальцы дергают шнурки на спине. – Ты не развяжешь их. Рви.

– Подожди. Успокойся, – хрипло сказал Дориан, но она уже гладила его по животу. – Гвендолин, ради Бога.

– Быстрее.

– Подожди. – Он закрыл ей рот поцелуем, усмиряя ее безумный пыл.

Гвендолин не оторвалась от его губ, даже когда он выносил ее на руках из ванны и укладывал на влажные полотенца.

Открыв наконец глаза, она встретилась с пылающим золотистым взглядом. Дориан склонился над ней и гладил ее бедра. Его влажная кожа блестела, с длинных черных волос текла вода.

Гвендолин завороженно смотрела, как он потянулся к вырезу ее платья и одним махом разорвал ткань до пояса.

– Довольна теперь, ведьма? – прошептал он.

– Да. – Гвендолин притянула мужа к себе, отчаянно желая вновь ощутить прикосновение его тела.

Горячие быстрые поцелуи ласкали ее брови, нос, щеки, подбородок, спускались по шее к груди, прогоняя минутное оцепенение и возвращая прежний огонь.

Она запустила пальцы в волосы Дориана, ей хотелось большего, только она не понимала, чего.

Его губы обхватили тугой сосок, и будто молния пронзила тело Гвендолин, посылая разряды под кожу… и куда-то глубоко внутрь.

Это была дикая, темная пучина ощущений, и Дориан безжалостно погружал ее туда с помощью рук, губ, прерывающегося голоса.

Остатки платья отлетели прочь вместе с последними крупицами ее разума. Гвендолин воспринимала только возбуждающий запах мужа, греховный вкус его тела и силу мышц под горячей кожей.

Ей хотелось, чтобы он стал частью ее тела. Даже когда рука Дориана устроилась у нее между ног в самом укромном месте, она сочла это недостаточным и выгнулась дугой, требуя большего.

Ласки становились все интимнее, заставляя Гвендолин стонать и корчиться, но ей было мало. Пальцы Дориана уже проникли внутрь, по ее телу сладостной волной прокатились горячие судороги… и этого ей тоже было недостаточно.

Гвендолин замерла на краю пропасти, испытывая дикое наслаждение и безрассудную жажду чего-то еще, большего.

– Боже мой, – всхлипнула она, извиваясь словно помешанная, какой она сейчас и была. – Сделай это.

Пожалуйста.

– Скоро. Ты не готова. Это у тебя первый…

– Быстрее! – Почувствовав упершуюся ей в бедра возбужденную плоть, она впилась ногтями в руку Дориана. – Ну же!

Тот сбросил ее руку, но Гвендолин не могла остановиться, ее пальцы скользнули в то место, куда вел их инстинкт.

– О Боже мой!

– Остановись, Гвен, не торопи меня. Я сделаю тебе больно, и ты…

– Господи, он такой большой… сильный… и живой…

Гвендолин сама не понимала, что говорит. Она с удивлением гладила бархатистую поверхность, слышала какой-то сдавленный звук, снова ощутила ласки мужа, которые вели ее к пылающему безумию и удовольствию на грани непознанного.

Потом один быстрый толчок – и острая боль вернула Гвендолин к реальности.

– Бог мой! – выдохнула она.

Он такой огромный. Но ей не было неприятно. В общем, нет.

– Я говорил, что сделаю тебе больно.

Гвендолин услышала отчаяние в голосе мужа и обругала себя. В первый раз всегда больно, ей не следовало об атом забывать, а теперь Дориан подумает, что надолго испугал ее.

– Только сначала, – прошептала она. – Это нормально. Ты не должен из-за меня останавливаться.

– Дальше будет не лучше.

– Тогда поцелуй меня, чтобы я забыла об остальном.

Запустив пальцы в его черную гриву, она притянула к себе голову мужа.

Страстные поцелуи и отчаянное желание Дориана снова бросили ее во власть дьявольских чувств, а боль и напряжение скоро растаяли.

Он начал двигаться, сначала медленно, затем все быстрее. Гвендолин интуитивно отвечала ему, с радостью чувствуя, что они стали единым целым. Именно это и было ей нужно: взять его с собой на границу первозданного хаоса… дальше… к последней сияющей вспышке желания… к сладостной темноте высвобождения.