Текст книги "Дочь Льва"

– Какую пикантную картину ты нарисовала, – сказал он, невольно ухмыляясь. – Двенадцатый барон Иденмонт скачет в чем мать родила, как…

– Как фавн, – подсказала она. – Или как сатир. Или Эрос. Нет, для этого вы слишком стары…

– Эрос подойдет. По крайней мере ты присвоила мне хоть какое-то божественное качество.

– Он был слепой.

Вариан сдался и, посмеиваясь, загасил свечи. Подойдя к последней свече – ближайшей к кровати, – он остановился, чтобы посмотреть на нее. Она лежала на боку, свернувшись калачиком и зарывшись в одеяло. Свет играл на ее волосах. Ему захотелось их погладить. И подоткнуть одеяло. Он не сделал ни того ни другого.

– Спокойной ночи, мадам, – сказал он.

– Naten e mire, Varian Shenjt Gjergj, – ответила она.

Албанская речь ласково лилась в уши. Вариан поколебался, потом решительно погасил свечу и направился к своему одинокому тюфяку на полу.

Глава 6

Хотя предполагалось, что Лушния находится всего в десяти милях к югу, небольшой отряд Вариана не смог добраться до нее за день. Ближайший мост через Шкумбу был в нескольких милях к западу от Рогожины, они перешли через него – и тотчас же шаткое сооружение погрузилось в воду.

Опомнившись после пережитого ужаса, они обнаружили, что на этом берегу на бесплодной земле нет дороги, ее размыло дождем. Пришлось идти на восток, поближе к низким холмам, по краю болотистой равнины. Они продвигались так медленно, что даже на лошадях получалось не быстрее, чем прежде – пешком.

Но сейчас Вариана занимала не местность, а мужчины, составлявшие их эскорт. Трудно было вообразить более удручающую картину.

Эсме уверяла, что это хорошие бойцы. Выглядели они достаточно свирепо: высокие, мускулистые, из-под капюшонов ветхих плащей виднеются темные усатые лица. Но грубые манеры, низкие голоса и отрывистая речь не вызвали бы доверия ни у одного англичанина.

Эсме в их окружении казалась особенно маленькой и уязвимой и нуждалась в защите. Учитывая обычную для этих мест практику, не утешало даже то, что они не подозревали, что она женщина. Вариану показалось, что мужчины разглядывают ее слишком уж пристально. Он догадывался, что у них на уме. А она – нет.

От этих мыслей на душе стало тревожно. Надо признаться, она прелестный ребенок. Он понял это еще до того, как увидел ее тело нимфы. Загорелое лицо – гладкое и нежное, полные губы мягкие и прямо просятся, чтобы их поцеловали. В том-то и беда. Она ребенок, а Вариан Сент-Джордж никогда не имеет дела с детьми, так что незачем ему и помышлять о ее губках и прочих частях тела.

Но он не мог не думать. Память то и дело подсовывала тот волнующий момент, когда он ласкал ее ножку и смотрел в завораживающую глубину зеленых глаз – тогда он впервые испытал предательский толчок желания.

Встревоженный, Вариан стал уверять себя, что это притяжение объясняется очень просто: он несколько недель не прикасался к женщине. Вкупе с путешествием в мерзкую погоду по грязной земле это расстроило ему мозги. Он воспринимает Эсме как существо противоположного пола, потому что хочет женщину, а под рукой только она.

Не беда, временное воздержание его не убьет. Он джентльмен и при всем своем беспутстве достаточно благороден, чтобы не давать волю рукам. К сожалению, он сомневался, что то же можно сказать о мужчинах из их эскорта.

Когда они наконец остановились и албанцы стали устраиваться на ночлег, Вариан отвел ее в сторону.

– Думаю, будет лучше, если ты ляжешь спать в моей палатке, – сказал он.

Увидев бунт в ее глазах и вызывающе поднятую голову, Вариан добавил:

– Спорить со мной – напрасная трата времени. Ты можешь сказать, что я глуп и нелогичен. Но будь это так, я бы вообще не прислушивался к чужим словам, верно?

– Если вы глупы, – с раздражающим терпением проговорила Эсме, – то как вы можете знать, что лучше?

– Я сказал, что так думаю, а не знаю, – взяв в союзницы всю свою выдержку, ответил он. – – Может, то, что я считаю, крайне глупо, но, дорогая моя девочка, это лучшее, на что я способен.

Она размышляла, и выражение лица у нее стало такое, какое бывало у Персиваля, когда тот решал геологическую задачку.

– Понимаю, – сказала она. – Как прошлой ночью. Вы вбили себе в голову сумасшедшую мысль, что меня надо защищать. Вы видите опасность здесь, где ее нет, и не видели в Дурресе, где она была. Аллах, какой же вы путаник. Наверное, матушка вас в детстве уронила и вы ушибли головку.

Вариан и глазом не моргнул:

– Нужно проявлять терпение к умственно неуравновешенным людям.

– Нужно быть святым, чтобы спокойно выносить вас! – выпалила она. – За все время я слышу только ваши жалобы или издевки. Как будто от этого изменится погода и восстановятся размытые дороги!

Вариан понял, что многовато брюзжал. Недовольство собой он перенес на все окружающее.

– Я ужасно испорченный человек, – сказал он. – Боюсь, я жил слишком благополучно и бездельничал. Путешествие по вашей стране – тяжелая работа, за всю жизнь у меня не бывало и одного такого трудного дня.

– Ага, и этот человек вообразил, что может защитить меня. Какая нелепица! – Эсме собралась уходить.

Вариан остановил ее, схватив за руку.

– Нелепица или нет, но я хочу, чтобы ты держалась подальше от остальных, – сказал он. – Если они увидят тебя вблизи, то быстро поймут, что ты не то, за что себя выдаешь. Мы поедим в моей палатке, и ты останешься в ней на ночь. Это единственно разумное решение.

Она покачала головой.

– Эсме, – прошипел он, – может, я испорченный человек, но я сильнее тебя и говорю это вполне серьезно.

– Я понимаю, эфенди.

– Так ты отказываешься?

Она помедлила, потом кивнула и прикусила язык. В чем проблема? Придумывая, как ее убедить, он уловил насмешливый взгляд.

– Могу я спросить, что здесь смешного? У меня по носу ползет вошь?

Она кивнула. Хоть он ничего не чувствовал, но стряхнул с носа.

– Вы провели в этой стране четыре дня и не заметили простой вещи, – сказала она. – Если мы качаем головой, это значит «да», а если киваем – «нет». Вы же сами говорили, что у нас все задом наперед? Так и есть. – Она засмеялась.

– Как я вижу, ты хочешь сделать меня мишенью своих насмешек на всю дорогу до Тепелены, – проворчал он. – Должен отказаться играть роль дурака; я великий английский бей и имею владения паши в Бакингемшире. Остается надеяться, что бей – что-то вроде дворянского звания, а не албанское название для осла.

Это ее еще больше развеселило, и она кинулась за своими вещами, давясь от смеха.

Совместный ужин получился исключительно дружелюбным. Видимо, она еще не пришла в себя от перепалки и против обыкновения не спешила обижаться на каждое слово. У них были курица, рис, маслины, хлеб и какой-то вонючий сыр, но Вариан не жаловался. Он понимал, что днем вел себя не лучшим образом, и старался не испытывать ее терпения. Она могла выйти из себя и вернуться к соотечественникам.

По счастью, несколько глотков ядовитой виноградной водки, которую здесь называли «ракия», упростили отношения. Очевидно, ее изготавливали в аду, потому что дьявольский огонь этой жидкости действовал мощнее итальянской граппы. Мужчины за ужином пили ее как воду. Хриплое пение и смех говорили о том, что они напились в стельку, а с ними, без сомнения, и Петро. «Еще одна причина держать Эсме подальше от них», – справедливо заключил Вариан.

– Что они поют? – спросил он.

Эсме доела все без остатка и стояла у входа в палатку, придерживая полог рукой. Дождь ослабел, только слегка накрапывал.

– Это рассказ о победе Али-паши над Превезой, – ответила она. – Иногда он бывает бешеным, но он хороший военачальник.

Тенор выводил жалобный, похоронный мотив. «Наверное, влияние Востока, – подумал он, – там любят музыку в минорном ключе».

Она отпустила полог и прошла к центру палатки, где Вариан растянулся на коврике, брошенном поверх стопки одеял.

– Хотите, переведу? – Она грациозно опустилась на пол, скрестив ноги.

– Если про войну, то не надо. Я мирный человек. Ленивый бездельник, как я уже говорил.

– Njeryiploget, – сказала она. – Лежебока. Ленивые кости. Албанский язык на слух казался гортанным и жестким, как их грубые одеяла. Но когда на нем говорила она, резкие слоги казались легкими и звучными. Вчера ласковое пожелание спокойной ночи чуть не сгубило его. Воспоминание его растревожило.

– Научи меня, – попросил он.

Она подняла брови.

– Знаете, это древний язык, в нем много склонений. Похож на латынь, только звуки тверже. На согласных вы сломаете язык.

– Я не боюсь. – Он сменил лежачую позу на такую же, как у нее: сел, скрестив ноги. – Будет чем заняться до сна. К тому же это даст тебе прекрасную возможность высмеивать меня.

– Эфенди, я умру со смеху, и вам в качестве переводчика останется только Петро.

– Нет, я тоже умру, сломав язык.

– Ну ладно. Предупреждаю, это будет трудно. – Она призадумалась. – Сначала без склонений, а то вы расплачетесь. – Она подняла маленькую сильную руку. – Dore – рука. Есть определенная и неопределенная форма. Dore,dora. Но вы, наверное, не слышите разницу?

Он смотрел непонимающими глазами.

– Не важно, – терпеливо сказала она. – Никто не рассчитывает, что вы будете хорошим учеником. Скажите как можете.

– До-ла, – старательно произнес он.

– Нет-нет. Не «л», а «р». – Она пророкотала длинное «р», для наглядности приоткрыв рот.

Вариан был вполне способен произнести правильно, знал, что не следует с ней играть, но как было удержаться, когда она так искренне предлагала свой роскошный ротик для его обучения?

«Детский ротик», – укоризненно напомнил внутренний голос, но Вариан не стал его слушать.

Внутренний голос никогда не докучал придирками Вариану Сент-Джорджу, и сейчас для этого было неподходящее время. Вся его совесть держалась только на том, что он безнадежно дряхлый по сравнению с девочкой. Малейшего проблеска искушения будет достаточно, чтобы ее – совесть – придушить.

– До-да, – сказал он.

Она смотрела на него со стоическим выражением педагога, имеющего дело с умственно отсталым ребенком. Она стала искать существительные попроще, называла ему разные предметы в палатке, но все было ему не по силам. Вариан внимательно смотрел, слушал, а потом уродовал каждое слово.

Решительно настроившись научить тупоголового англичанина, Эсме придвинулась к нему, чтобы он лучше видел движение губ и языка.

– Кокё, – сказала она, показывая на голову. – Это же совсем английские звуки, правда? – Кончиком пальца она коснулась носа. – Undё.

Брови, глаза, щеки, уши, рот – она все перечислила, как евангелист, старающийся спасти душу грешника. Она была совсем рядом, так приглашающе близко! Ему хотелось дотронуться до нее, провести пальцем по шелковой, золотистой щечке…

– Gojё, – сказала она, указывая на рот. – Ну, давайте, это нетрудно.

О нет, у нее мягкий, влажный рот. Давайте, сказала она?

– Кокё,syrtё,undё, – внятно и нежно произнес он.

Он придвинулся к ней поближе. Он хотел этот ротик, и в этот момент это было все, чего он в мире желал и что знал.

– Gojё, – прошептал он и коснулся ее губами – самым легким из поцелуев, но что-то внутри его хрустнуло, и он испуганно отшатнулся.

Она перепугалась. Зеленые глаза от удивления широко раскрылись. А потом она отчаянно покраснела. Рука взметнулась и с такой силой хлестнула его сбоку по голове, что у него зазвенело в ушах и заслезились глаза.

– Не смешно. – Она принялась яростно тереть рот. Схватившись за голову, Вариан решил, что никогда еще не встречал отпора, так успешно сбивающего спесь. Изредка ему приходилось получать пощечины, хотя и не такие суровые, но никто еще не стирал его поцелуи с таким отвращением.

А чего же он ждал? Как он посмел осквернить ее невинный ротик? Черт, а как он мог этого не сделать, учитывая, каков он и как… очаровательна она? А она восхитительна, несмотря на потрепанное, грязное одеяние мальчишки и богопротивный Шерстяной шлем.

Но сейчас главная проблема – как ее успокоить. Он признался себе, что на миг сошел с ума, но сейчас был в полном рассудке. За стенами палатки – пьяные мужчины. Вариан примирительно сказал:

– Вчера поведение Петро тебе тоже не понравилось, но ты же не довела его до сотрясения мозга.

– Он меня не оскорблял! – отрезала она.

– Эсме, поверь, я не хотел тебя оскорбить.

– Знаю. Вы только хотели посмеяться надо мной. Делали вид, что не можете произнести ни слова, а сами…

– Ты смеялась надо мной много раз. Может, я хотел уравнять нас.

Она промолчала. Забавно– и, безусловно, очень удобно, – как легко она удовлетворилась объяснением, что все дело в мести. Вариан только желал бы, чтобы она приняла это не с таким угрюмым выражением лица. Он хотел поцеловать надутые губки, или пощекотать ее, или сделать что-нибудь такое, что бы не обидело ее гордость еще сильнее, ведь это привело бы его к неминуемой смерти. Действительно, можно подумать, что ему двенадцать лет. Наверное, это следствие преждевременного одряхления, результат многолетнего беспутства и…

– Ладно. Я делала из вас дурака, теперь вы то же сделали со мной. И все же я предупреждаю вас, эфенди: придерживайтесь только словесного мщения. Иначе по пути в Тепелину мы окажемся вовлечены в кровную месть. Оскорбить другого – это его ударить, – объяснила она, – и удар скорее всего будет вам возвращен. Однажды для кого-то из нас он может стать роковым.

Господь возлюбил эту девушку. Она не делает различия между поцелуем и оглохшим ухом. Говорит, тщеславный? В ее обществе недолго останешься тщеславным!

– Совершенно с тобой согласен. С поцелуем я переборщил. К счастью, ты мне сразу же отомстила, так что мне не надо будет мучиться всю ночь, гадая, какой жуткий способ ты изберешь, чтобы уравнять нас.

– Да, а мне не придется лежать без сна, выдумывая нечто достаточно страшное. – Она замолчала и слегка повернула голову, прислушиваясь.

Снаружи доносился только тихий шум дождя.

– Все спят, – сказала она. – Пора и нам. Помогая ей расстелить одеяло, Вариан с удивлением отметил, что она постелила его рядом с ним, как будто ничего не случилось. Она явно не предполагала, что получит «в отместку» поцелуй, который лишит ее девственности. В таком случае, если он начнет заверять ее, что ей ничто не грозит, это произведет обратный эффект и понапрасну ее встревожит. Может, он и поцеловал ее, но это было так коротко, что и поцелуем-то назвать нельзя, и, уж конечно, он не сделает попытки изнасиловать девушку, пока она спит. Он до нее не дотронется, сказал он себе. Он дождется, когда она заснет, а потом отодвинет свое одеяло на такое расстояние, чтобы даже бессознательно не смог бы ее коснуться. Господи, уныло подумал он, в таком случае у него не останется ни малейшей возможности вести себя неприлично.

Эсме проснулась в темноте от непривычного ощущения, что что-то на нее давит. Длинная рука обвивала талию, к спине по всей длине прижималось худое тело. Она была обернута в одеяло, как в кокон, мужское тело не касалось ее ни в одной точке, и все же она так остро чувствовала каждую его кость и мышцу, как будто лежала голой. От возникших в уме образов она покраснела и неловко завозилась.

Он что-то пробормотал ей в шею и крепче прижал к себе. Потом рука резко отдернулась, и его тепло тоже исчезло. Он откатился по одеялу.

Повернувшись, она увидела, что он сидит.

– Я тебя разбудил?

– Я не спала. Скоро рассвет.

– Я давил на тебя всю эту окаянную ночь? – У него был сердитый голос.

– Вы большой, но не слон. Вы меня не раздавили. «Только смутили», – про себя добавила она. Когда он так ее держал, ей было не только тепло – внутри что-то волновалось, как стая ласточек, бьющих крыльями. То же она ощутила, когда его губы коснулись ее рта: на миг пришла и ушла ужасающая сладость, а потом внутри разбушевалась буря. Она ничего не должна была чувствовать и поэтому была недовольна собой до отвращения.

– Извини. Я… не хотел тебя оскорбить… Не обиделась?

– Нет.

Последовало долгое молчание. Потом он сказал уже более спокойно:

– Я надеюсь, что и ты не хотела обидеть меня. Ну как, мисс?

– Нет! Что вы… – Она вспыхнула. – О, это шутка.

– Или горячее желание, – пробормотал он. Он перевел дух. – Надо сказать, я отчетливо почувствовал, что меня укусили, и надеялся, что это ты, потому что…

– Вы желали, чтобы я вас укусила?

– Потому что в противном случае это была бы другая тварь. Видишь ли, их много, а ты одна; в последнем случае шансы у меня не столь печальные.

– Тогда вам не следовало ложиться так близко, эфенди. Я думаю, блохи находят вас более аппетитным и от меня перебираются к вам, – виновато сказала она.

– Я не собирался ложиться так близко. Это вышло случайно. Наверное, я причиняю тебе много хлопот.

Свежий воздух в палатке обещал утро; глухая темнота ослабевала, уступая место унылой вуали серого света. Он сидел, свободно скрестив руки над согнутыми коленями, и казался скульптурой, произведением искусства, слишком красивым, чтобы быть из плоти и крови. «От него и в самом деле много хлопот», – подумала она. Она должна сосредоточиться на выполнении долга – отомстить за смерть отца, но этот мужчина отвлекает ее и приковывает к себе все ее мысли.

– Да, – сказала она.

– Ты не поверишь, Эсме, но в нормальном состоянии я покладистый человек. Это один из моих немногих талантов. Я могу поладить почти с каждым. – Он подождал, потом продолжил небрежно: – Иначе я бы умер от голода. Видишь ли, все, что у меня есть, – это имя. Имя и искусство быть приятным – вот моя пища, одежда и кров.

Она смотрела на него с недоверием.

– Истинная правда, – заверил он. – Как и мои нетитулованные сестры блохи, я паразит. Но очаровательный паразит. Например, я никогда не кусаюсь.

– Я верю, что вы можете быть приятным. По крайней мере с женщинами, иначе бы их не было у вас так много.

– Хотелось бы знать, что именно тебе наговорил Петро. Наверняка преувеличил до небес…

– Он сказал, что вы имеете склонность к женщинам, они сами бесстыдно вешаются вам на шею, и поэтому в Италии вы выбирали из самых красивых женщин, – без выражения проговорила она.

– Я, конечно, не был монахом, но…

– Меня не удивляет, что вы можете очаровывать. Поражает то, что вы бедны. – Эсме не хотела развивать тему о множестве губ, которые он целовал, причем не в шутку, и о добровольно отдающихся телах, которые он ласкал своими гладкими, длинными пальцами.

– У меня нет ни гроша, – сказал он. – Это не преувеличение.

– Значит, это единственное, что у нас с вами общее, – грустно улыбнулась Эсме.

– Однако это не поднимает меня в твоем мнении.

– Мое мнение не имеет значения.

– Если бы не имело, я не стал бы надоедать тебе рассказами о том, какой я на самом деле приятный парень. Я хочу, чтобы ты уделила мне внимание, Эсме, и перестала меня расстраивать, – пожаловался он. – Вот что я хотел сказать сто лет назад, до того как ты сделала лирическое отступление о моей неразборчивости.

– Простите, эфенди. – Эсме сложила руки, все внимание обратила к нему и обнаружила, что не может сдержать улыбку. Обиженное выражение лица и торчащие во все стороны черные волосы делали его похожим на сердитого школьника.

– Я пытался тебе объяснить, – с упреком продолжил он, – что обычно я не злой. Это все грязь и блохи. Даже их я выносил бы стоически, если бы мог быть уверен в регулярной горячей ванне и чистой смене белья. Но спать в той же одежде, в которой шел весь день, проснуться и провести еще день в том же грязном платье, чтобы паразиты продолжали мной питаться, – от этого я зверею.

Она улыбнулась, отведя взгляд.

– Ах, Вариан ShenjtGjergj, вы говорите, что у вас нет ни гроша, но я даже вообразить не могу такую жизнь, которой живете вы. Горячая ванна, когда только пожелаете, чистая одежда. Сомневаюсь, что наложницы даже самых богатых людей могут рассчитывать на такую роскошь. Если вы к этому привыкли, то неудивительно, что наша поездка вас злит. В будущем я буду относиться к вашим запросам с большим пониманием.

– Все равно ты считаешь, что это ребячество, – возразил он. – Рассказать, что это такое? Тогда и будешь судить, инфантильность это или нет.

– Как хотите, – сказала она, пожимая плечами. – Все равно нет смысла снова ложиться спать. Скоро все начнут вставать.

– Тогда позволь нарисовать тебе чарующую картину. – Он прилег, опираясь на локоть, и закрыл глаза.

Он заговорил тихим, мечтательным голосом – описал роскошную комнату, полы, устланные богатыми коврами… камин, в котором светятся угольки… огромную медную ванну, гладкую и глубокую, наполненную горячей водой. Там было мыло с запахом трав и цветов, и служанка бережно намыливала ей спину. Там была Эсме, она наслаждалась душистой теплой водой, потом поднималась из воды, как Афродита… ее укутывали мягкими, толстыми полотенцами. Он нарисовал рай, но это было больше, чем картина. Его слова и мечтательный голос проникали в душу и заставляли изнывать от желания.

Она не сознавала, что глаза у нее закрыты, пока его голос вдруг не оборвался. Открыв глаза, она увидела, что он смотрит на нее как-то странно, без улыбки. Она вспыхнула и отвела взгляд.

– О Господи, – пробормотал он, неуклюже встал и вышел из палатки.