Текст книги "Лорд Безупречность"

Глава 13

– Я и не предполагала, что это так далеко, – заметила Батшеба, когда экипаж миновал заставу Уолкот.

Ратборн гнал, не жалея лошадей, и все же ночь неумолимо наступала. Впереди раскинулся город Бат, известный своими целительными водами. До Бристоля предстояло проехать еще не меньше полдюжины миль на северо-запад, а Трогмортон находился «где-то там», как красноречиво определил смотритель заставы. Даже под нажимом он не смог сказать, в пяти или десяти милях от города располагалось поместье.

– Как бы там ни было, а придется провести в пути еще пару часов или даже больше – в зависимости от состояния дорог, – заметил Ратборн. – Наверное, лучше остановиться в Бате. По крайней мере сможем как следует отдохнуть, а утром, с новыми силами, отправимся дальше.

– А что будет, когда приедем в Трогмортон?

– Спроси об этом завтра.

– Но я не в силах ждать до завтра, – пожаловалась Батшеба. – План действий просто необходим. Не можем же мы остановиться у ворот и терпеливо ждать, когда появятся Оливия и лорд Лайл. Где гарантии, что они решат проникнуть в поместье общепринятым способом?

– У нас вполне достаточно времени, чтобы спокойно обсудить, что можно делать и чего делать нельзя, – успокоил Ратборн.

– Я уже давно обсуждаю этот вопрос сама с собой, – призналась Батшеба. – Последние несколько часов только тем и занимаюсь, что считаю столбы с указанием миль да раскладываю по полочкам возможные действия – так, как обычно делаешь ты.

– Так вот, оказывается, как ты развлекаешься! Ужасно скучный способ коротать время в пути. И к тому же такая трата сил. Почему не попросила меня помочь?

Батшеба подумала, что никак не может привыкнуть делиться собственными трудностями, но ответила иначе:

– Ты так глубоко ушел в собственные мысли, что мне не хотелось беспокоить.

Он взглянул удивленно.

– Я вовсе не думала, что тебя следует развлекать, – продолжила она. – Сама я не нуждаюсь в постоянных разговорах. Напротив, очень радуюсь, когда выпадает тихая минута и появляется возможность спокойно подумать. Это случается не слишком часто. А мне так хотелось все для себя решить.

– Ты – удобная спутница, – заключил Бенедикт. – Дело в том, что я привык путешествовать в одиночестве. Но даже не думал тебя не замечать. Это невозможно. Просто позволил себе углубиться в собственные мысли. Тебе следовало напомнить, что время от времени надо что-то говорить, чтобы дорога казалась короче.

– Но ведь я не скучала, – возразила Батшеба. – Тем для размышлений так много.

Некоторое время ехали молча. Бенедикт заговорил первым.

– Увы, я не самый внимательный кавалер, – с раскаянием заметил он.

– Просто у тебя слишком много забот, особенно сейчас.

– Нет, я отчаянно невнимателен, – нетерпеливо повторил Ратборн. – Наконец понял, что… хотя для этого потребовалось немало времени. Судьба послала возможность понимания, и как же я распорядился этой возможностью? Столько времени провел рядом с тобой – наверное, больше, чем с какой-либо другой женщиной. И что же? Даже сейчас, когда меньше всего на свете хочется тратить драгоценное время общения даром, я малодушно уступаю старым привычкам.

– Но ты вовсе не обязан меня развлекать, – возразила Батшеба. – Твое дело – смотреть на дорогу и…

– Ты спрашивала, как мы с женой могли остаться чужими, – перебил Ратборн слегка изменившимся, натянутым голосом. – Как раз вот так. Мало разговаривали, мало… черт возьми, даже не знаю. Обращался с ней как с красивой мебелью. И это с ней-то, урожденной Далми! Ада нуждалась в океане чувств. Не могла жить без внимания. Так стоит ли удивляться тому, что со временем у нее появились совсем другие интересы?

От удивления Батшеба потеряла дар речи и лишь пристально смотрела на спутника. Сейчас красивый профиль казался застывшим.

– Это был не мужчина, – продолжал Бенедикт. – Во всяком случае, не то, о чем ты думаешь. Ада попала под влияние проповедника-евангелиста. Он убедил и ее, и множество других несчастных созданий нести спасение обездоленным. Делали они это несколько странным образом: раздавали Библии и проповедовали людям, которые воспринимали слова как насмешку или оскорбление. Мне пришлось иметь дело с бедными. Им очень многого не хватает. И все же сомневаюсь, что кто-то ощущает потребность в общении с одетыми по последней моде аристократками, которые высокомерно уличают их в гордости, тщеславии и распущенности.

Батшебе до боли захотелось прикоснуться, положить ладонь на его руку. Но она не осмелилась. Ночь уже спустилась, и все же дорога оставалась обитаемой и даже оживленной. Ведь они ехали по главной улице самого знаменитого курорта Англии.

– Я ошибалась, – заметила она. – Наверное, твоя жена все-таки была достаточно эмоциональной особой.

– Возможно, я бы даже обрадовался, если бы она рассердилась и чем-нибудь швырнула в меня, – снова заговорил Ратборн. – Но ведь я и понятия не имел о масштабах и глубине ее увлечения, о силе ее страсти. Почти не знал, чем она занимается. Не спрашивал. Отмахивался, как от типичной женской причуды. А следовало бы положить конец сомнительной миссионерской деятельности. Но я ограничивался лишь редкими саркастическими замечаниями, которые не достигали цели. А потом углубился в собственные, куда более важные дела и вообще забыл об этой стороне ее жизни.

– Ты не любил ее, – тихо произнесла Батшеба.

– Это не извинение, – раздраженно возразил Ратборн. – Я женился на Аде, а значит, взял на себя ответственность. Она была сестрой моего самого давнего, самого верного друга, черт меня дери! И я не обращал на нее внимания! Из-за этого жестокого невнимания она и отправилась в трущобы, чтобы вещать нищим об адском огне и проклятии, а вернулась с жестокой лихорадкой, которая прикончила ее в три дня!

– А Джек поехал на лошади, на которую ему не советовали даже садиться. Бешеная тварь его сбросила. Он умирал три месяца.

– Это совсем другое дело, – заметил Бенедикт.

– Потому что он – мужчина, а она – женщина?

– Ваш брак оказался счастливым, хотя весь мир его осуждал, – пояснил Ратборн. – А наш с Адой брак провалился, хотя все им восторгались.

– Тайное дело двоих, – напомнила Батшеба его собственные слова, сказанные после первого взрыва страсти. – Некоторые очевидно неразумные браки оборачиваются удачей, во всяком случае, для супругов. Определенное число рассудочных браков тоже оказывается успешным. Почему, собственно, союз не может основываться на чувстве долга? Или на расчете? Или на политических соображениях? Так что ты вовсе не настолько недоступен для семейных уз, как может показаться с первого взгляда.

– Только не для тебя! – прорычал Бенедикт. – Но тебя эти узы и не привлекают.

– Главное отличие в том, что я выросла с твердым сознанием необходимости полагаться исключительно на собственные силы. А ты и леди Ратборн этому не научились. Подобный подход к жизни вовсе не означает, что вы оба лишены чувства ответственности. Просто следовало прилагать больше усилий – и тебе, и особенно ей. Мужчины – непростые создания, и все же многим женщинам – далее самым глупым и безвольным – в конце концов, удается их приручить.

Бенедикт явно не знал, что ответить. Наконец он рассмеялся. Батшеба почувствовала, как отступил неуемный гнев и рассеялась печаль.

– Несносная женщина, – проворчал он сквозь смех. – Я раскрыл сердце, поделился своим тайным позором, а ты обратила все в шутку.

– Шутка как раз и была необходима, – заметила Батшеба. – Ты нарисовал слишком мрачную картину собственного брака. На самом же деле многие женщины пришли бы в восторг, если бы мужья не обращали на них внимания. Это куда лучше, чем испытывать постоянные унижения, измены или даже побои. Конечно, безупречным супругом тебя назвать трудно. И все же, как мне кажется, ты был далеко не самым плохим.

– Так, середнячок, – ехидно вставил Бенедикт. – Что же, немалое утешение.

– Вот что значит считать себя центром вселенной, – заметила Батшеба.

– Но я не…

– Ты похож на короля собственной маленькой страны, – продолжала она. – А поскольку направляешь силы и власть на добрые дела, то постоянно угнетен бременем забот. Слыть образцом совершенства – нелегкий труд. Поскольку ты безупречен, неизбежные ошибки причиняют куда больше боли, чем обычным, заурядным людям. Тебе необходим кто-то, кто способен смотреть на вещи под иным углом. Клоун, шут. Человек, подобный шекспировскому Тачстоуну из «Как вам это понравится».

Ратборн взглянул с интересом.

– Понятно. Значит, ты назначила себя на ответственный пост моего личного Тачстоуна.

И на этот, и на многие другие, подумала Батшеба. Например, готова к роли компаньонки, любовницы и паяца. Паяца, разумеется, в первую очередь.

– Да, милорд, – ответила она. – И вам придется позволить мне говорить свободно. Ведь в этом, ваше сиятельство, и состоит особая привилегия придворного шута.

– Можно подумать, до сих пор мне удавалось запрещать тебе говорить все, что вздумается, и делать то, что захочешь, – с усмешкой возразил Ратборн. – И все же хочу попросить, чтобы ты не называла меня «ваше сиятельство» и «милорд». Можно хотя бы раз в жизни отвлечься от надоевшего титула? И даже от собственного имени? Пусть на этом этапе путешествия меня зовут как-нибудь иначе. Например, мистер Дэшвуд.

– Ну а я в таком случае стану твоей сестрой, мисс Дэшвуд.

– Ни за что! – решительно отрезал Ратборн. – Хотя бы потому, что ты не хочешь ночевать в отдельной комнате.

– Ты не знаешь, чего я хочу, – заупрямилась Батшеба.

– Знаю. И все это поймут. Никто не поверит, что мы с тобой – брат и сестра.

– Но раньше же верили.

– Это было раньше, – заметил Ратборн, сворачивая во двор невзрачной гостиницы. – А теперь тебе ни за что не удастся скрыть чувственного влечения.

Если бы он только знал, как много она скрывала! Сладострастие составляло лишь малую долю всего, что приходилось утаивать.

Батшеба заносчиво подняла подбородок.

– Да, это было раньше. Я просто немного запуталась в собственных чувствах.

– Что ж, думаю, это удастся исправить, – заметил Ратборн.

Не удастся, мысленно ответила Батшеба. Всего лишь за два дня она позволила себе непростительно искренне привязаться к этому человеку. Еще немного, и близость с ним вполне могла превратиться в привычку. Так что если уж молиться о собственном освобождении, то начинать следует незамедлительно. Да, свобода неизбежно принесет страдание. Однако Батшеба была настолько глупа, что вообразила, будто они с дочкой смогут обрести в Англии счастье.

Что же делать, куда податься, чтобы спрятаться от призраков собственной жизни?

Ратборн остановил экипаж, ив ярко освещенный двор тут же вышли два конюха.

– «Лебедь» не пользуется бешеной популярностью, – заметил он, помогая спутнице выйти. – Так что скорее всего мы окажемся единственными постояльцами из тех, кто не принадлежит к торговой гильдии. Ситуация поистине идеальна. В Бате живут многие из моих пожилых родственников, а остальные любят сюда ездить. К сожалению, никто из них еще не дошел до такого состояния, чтобы не узнать меня.

Повсюду родственники, повсюду политические союзники и противники, подумала Батшеба. Каждый проведенный вместе миг оказывался рискованным поступком.

Гостиница «Лебедь», конечно, уступала в элегантности той, в которой останавливались в Рединге, однако ни в тесноте, ни в неаккуратности ее никак нельзя было упрекнуть. Опрятная горничная присела перед гостями в поклоне и пообещала тотчас же позвать хозяина.

– Здесь вполне может оказаться чище, суше и уютнее, чем в дорогих заведениях, – заметил Ратборн. – Но главное достоинство, конечно, заключается в том, что никто из претендующих на светский образ жизни даже не подумает сюда приехать. Эти люди просто не захотят оказаться рядом с торговцами – при условии, что им вообще известно о существовании «Лебедя». Нам же полезно оказаться на краю города, да еще прямо на дороге в Бристоль. Как видишь, я учел полученный в Рединге урок.

Батшеба и сама многому научилась в пути.

До тех пор, пока Ратборн не рассказал о покойной жене так открыто и искренне, она не знала, что делать и как себя вести. Теперь же многое прояснилось.

Лорд Безупречность вовсе не был непогрешимым. Женившись, он совершил серьезную жизненную ошибку, которая могла навсегда лишить его возможности обрести счастье.

Сама она ни в коем случае не должна оказаться еще одной, более серьезной ошибкой.

Разумеется, виконт никак не сможет заподозрить принятого решения. Ратборн привык все решать сам. Считал своим долгом распоряжаться, командовать и брать ответственность на собственные плечи. По натуре своей он был в равной степени и рыцарем, и тираном.

Он никогда не позволит ей поступать так, как она считает нужным.

Хозяин гостиницы не заставил себя долго ждать. Как и предсказал Ратборн, он оказался человеком радушным и услужливым.

Да, у него есть комната, которая должна понравиться мистеру и миссис Дэшвуд. Он сейчас же прикажет развести огонь в камине, и гостям будет тепло и уютно. Может быть, леди и джентльмен предпочтут сначала подкрепиться в отдельной столовой?

Батшеба увидела в этом предложении благополучное разрешение собственных затруднений.

– Это было бы прекрасно, – заметила она и взглянула на Ратборна. – Умираю от голода и жажды.

* * *

Бенедикт не предполагал, что пребывание в столовой настолько затянется. Он мечтал как можно быстрее раздеть спутницу и уложить в постель.

Батшеба тем временем развлекала его рассказами о собственном детстве с бесшабашными бродягами-родителями. Поначалу виконт слушал с неподдельным интересом, поскольку ей удалось превратить все многочисленные злоключения в фарс.

Но по мере того как анекдоты текли один за другим, текло и вино. Оно развязало язык и притупило чувство меры, а потому истории из детства становились все мрачнее и мрачнее. Их уже никак нельзя было назвать забавными. Ратборн то и дело замечал, что невольно сжимает кулаки, и приказывал себе успокоиться.

– Просто удивительно, что тебе вообще удалось получить какое-то образование, – заметил он. – Ведь ты нигде не задерживалась на продолжительное время, да и спокойной, мирной жизни, которая так необходима для книг и уроков, тебе не удалось повидать.

Лишь огромным усилием воли ему удалось заставить себя говорить спокойно, хладнокровно. Родители Батшебы вели себя поистине презренно, а детство превратилось в скандал. Даже в сиротском приюте ребенку досталось бы куда больше внимания и заботы.

– Я рано поняла, что в отношении образования – и академического, и морального – не имеет смысла рассчитывать на родителей, – со смехом ответила она. – Так что приходилось искать укромный уголок и забиваться туда с книгой. Я очень рано научилась становиться невидимкой и делала это с непревзойденной ловкостью. Как правило, о моем существовании быстро забывали и оставляли в покое… если, конечно, не возникало необходимости кого-нибудь разжалобить. В таком случае меня тут же извлекали на свет – этакое голубоглазое воплощение невинности – и разыгрывалась трогательная сцена. Ослушаться не представлялось возможности. Неповиновение неизбежно влекло неутешные слезы матери. Отец же не ленился с выражением прочитать монолог короля Лира о дочерней неблагодарности.

Она театрально прижала кулачок ко лбу и страстно продекламировала:

 
Неблагодарность, демон с черным сердцем!
Ты безобразней чудища морского,
Когда дитя тебя пускает в душу.
 

Подняла бокал и залпом осушила.

Метод воспитания во многом совпадал с тем, который применяли родители Перегрина. Последние, однако, при всех своих заблуждениях все же искренне старались поступать в интересах сына. Ее же родители, судя по всему, видели лишь свою собственную выгоду, а о существовании иных мотивов даже не подозревали.

Ратборн наполнил опустевший бокал.

– Так вот, оказывается, при каких обстоятельствах ты познакомилась с Шекспиром.

– Мне пришлось изучить творчество гения в целях самозащиты, – усмехнулась Батшеба. – Ведь они выбирали лишь те отрывки, которые могли использовать сами. Я же выбирала то, что подходило мне. Родители постоянно играли, словно всю жизнь проводили на сцене. Ни минуты искренности. Иногда играли роли любящих, нежных папы и мамы, но даже эти образы оказывались всего лишь удачной манипуляцией. Однако гувернантка, к счастью, оставалась вполне реальной. Она и представила мне единственный образец достойного поведения. Ну и, конечно, Джек тоже был реальным. Самым что ни на есть настоящим.

Бенедикту хотелось верить, что Джек Уингейт сумел по достоинству оценить то сокровище, которое преподнесла ему жизнь. Пусть он не смог дать ей богатство, но в его силах оставалось окружить любовью, преданностью, добротой, благодарностью. Ведь подарить подобные радости было так легко.

Не составляло труда ни для кого, кроме старшего сына графа Харгейта. Ему же позволялось лишь уложить Батшебу в постель – да и то после этого следовало побыстрее удалиться и забыть.

Она склонила голову набок, словно что-то обдумывая.

– Наверное, мне не удалось бы в полной мере оценить гувернантку и Джека, если бы предыдущая жизнь оказалась… менее несовершенной.

Она пожала плечами, снова подняла бокал и выпила.

Бенедикт тоже выпил и приказал принести еще бутылку.

Оставайся он безупречным, ни за что не стал бы заказывать так много вина. Конечно, назвать виконта трезвенником можно было лишь с натяжкой, но он очень редко превышал допустимую норму.

Миссис Уингейт, в свою очередь, была создана для превышения допустимой нормы.

А он оказался не настолько свободным от изъянов, насколько следовало.

Чем больше она рассказывала, тем больше ему хотелось слушать. Ведь этот шанс мог оказаться последним.

Впрочем, нельзя утверждать, что единственным мотивом выступал познавательный интерес.

В конце концов, Ратборн был мужчиной. Это означало, что в основе поведения лежали низменные и корыстные импульсы.

Если вино могло заглушить те приступы растерянности и сомнения, которые она испытывала в отношении их близости, то с какой стати ограничивать возлияния? Если оно обладало способностью как можно скорее представить ее в костюме Евы, то почему бы не заказать еще бутылку? И еще одну?

А истории все продолжались, сменяя одна другую. Наконец пришел черед рассказа о гневе и ужасе родителей в тот судьбоносный момент, когда выяснилось, что Джек лишен наследства. Слушая, Бенедикт внезапно почувствовал острую необходимость с силой швырнуть что-нибудь в стену. Вернее, даже не что-нибудь, а кого-нибудь. Конкретнее, отца Батшебы и самого Джека Уингейта.

Однако он решительно сказал себе, что выпито вполне достаточно, тем более что ночь неуклонно продвигалась собственным курсом. Ведь он всего лишь хотел, чтобы Батшеба расслабилась, а вовсе не стремился напоить ее до бессознательного состояния.

– Все, миссис Дэшвуд, хватит! – Он выхватил полупустой бокал. Допил все, что в нем еще оставалось, и поднялся из-за стола. Комната слегка покачнулась, словно корабельная палуба. – Пора спать. Завтра важный день. Предстоит принять ответственные решения.

Он со стуком поставил пустой стакан на стол.

В ответ Батшеба улыбнулась так, как, должно быть, Калипсо улыбнулась Одиссею в тот самый момент, когда околдовала сына Эллады и заманила на долгие годы.

– Вот это мне в вас и нравится, мистер Дэшвуд, – лукаво произнесла она. – Вы так решительны. Мне вовсе незачем утруждать себя мыслями и заботами.

– А мне в вас нравится несколько иное, миссис Дэшвуд, – не остался в долгу Бенедикт. – Вы так саркастичны. И мне вовсе незачем утруждаться, чтобы выглядеть тактичным и обаятельным.

Она встала. И покачнулась.

– Ты пьяна, – заметил Ратборн. – Знал же я, что последняя бутылка окажется лишней.

– Я – урожденная Делюси, – гордо возразила Батшеба. – Все представители нашего рода в состоянии держать удар.

– Как сказать, – усомнился Бенедикт. – Но во всяком случае, я в состоянии удержать тебя.

Он обошел вокруг стола и заключил ее в объятия. А она обвила руками его шею и положила голову на плечо.

Сделала это так естественно и обаятельно, словно поза была совершенно обычной и вполне привычной.

– Очень хорошо, но только на несколько секунд, пока я соберусь с силами, – проворковала она. – Не забывай, что наши комнаты на втором этаже. Если ты понесешь меня наверх, то можешь надорваться.

– Уж один-то пролет мне под силу, – ответил Ратборн, – как и прочие несложные задания, которые ты придумаешь по пути.

– Хм, – произнесла она, – и что бы такое поручить?

Бенедикт вынес ее из столовой и едва не наткнулся на Томаса, который слонялся по коридору.

– А, это ты! – удивленно воскликнул виконт. – Видишь ли, миссис Дэшвуд слегка перебрала, и я испугался, что она на кого-нибудь упадет.

Он вспомнил, как она изящно упала в обморок прямо в широко раскрытые объятия удивленного и смущенного констебля Хамбера, и негромко рассмеялся.

Батшеба уткнулась носом ему в шею.

– Комната, – пробормотала она. – Ты же обещал отнести меня в комнату и положить в постель.

Ах да, конечно. В постель. Обнаженной.

– Комната, – задумчиво повторил Бенедикт вслух. – Где же эта чертова комната?

Комната оказалась вовсе не такой большой, как в Рединге, да и на кровати лежало всего лишь две перины вместо трех. И тем не менее обстановка манила теплом, уютом, а главное, уединением. Больше Бенедикту ничего и не требовалось.

Он бережно поставил Батшебу на пол, и осмотрелся. Все было в полном порядке. Единственным отклонением от нормы следовало считать качающийся пол. Бенедикт отправил Томаса спать. Она закрыла за слугой дверь и старательно задвинула засов.

Подошла к Бенедикту.

– Хочу тебя.

– Я тебе об этом говорил, – напомнил он. – Но ты, разумеется, принялась рассуждать насчет временного затмения и…

– Замолчи. – Она схватила его за лацканы сюртука. – У меня есть для тебя поручение.

Она посмотрела возлюбленному в глаза и одарила улыбкой сирены.

Он схватил ее за талию и поднял – так что порочные губы оказались как раз напротив его рта. Принялся целовать не осторожно, не лаская и соблазняя, а горячо, жадно и требовательно. Она крепко схватила его за плечи и языком атаковала язык. Вкус ее дыхания захлестнул знойной волной и опьянил сильнее любого вина.

Она прильнула, повисла, прижавшись грудью к его груди, и обвила ногами его талию. Он инстинктивно попятился, ища надежной опоры. Прислонился спиной к стене, позволил рукам дерзко задрать подол платья и зашелестел бесчисленными нижними юбками и юбочками.

Они целовались долго и самозабвенно. Глубокие, требовательные поцелуи обдавали жаром, потом ледяным холодом и вновь жаром. Страсть оказалась сильнее и действеннее любого приворотного снадобья. Она лишала рассудка, заменяя его полным безумием, и заставляла радоваться внезапному приступу необузданной дикости.

Батшеба развязала его шейный платок, расстегнула пуговицы на рубашке, просунула руку под тонкую шелковистую ткань и положила ее на отчаянно бьющееся сердце.

Рука спустилась ниже – по животу, к поясу брюк. Бенедикт оказался беспомощным – ведь он держал ее в объятиях.

Ратборн застонал, не отрывая губ от ее рта, и она прервала поцелуй.

– Сейчас, – скомандовала она. – Немедленно! Не могу ждать. Опусти!

Он тоже хотел сейчас и немедленно. Тоже не мог ждать, а потому позволил ей спуститься на пол – прямо по собственному телу, испытывая при этом изысканно-сладкую муку.

Она подтолкнула его к кровати, и он послушно пошел – смеющийся, разгоряченный и одурманенный – и упал на мягкую перину. Она же мгновенно развязала штанишки, которые тут же упали на пол. Нетерпеливо вырвалась из кружевного плена и взобралась на Бенедикта.

Стащила до колен брюки и белье.

Он поднял голову и взглянул на собственное тело. Картина оказалась самой что ни на есть вызывающей.

– Сапоги, – со смехом произнес он. – Позволь хотя бы…

– Не двигайся, – приказала она и уселась верхом. – Положись на меня.

Он никогда и ни в чем не полагался на женщин, даже в этом. Но она оказалась совсем не такой, как остальные дочери Евы. Он утратил способность думать и не жалел о потере.

Нежная ладонь начала медленно скользить вверх и вниз. Ему показалось, что он не выдержит и тотчас умрет.

– Ты убьешь меня, Батшеба, – прохрипел он.

– Это ты убиваешь меня.

Он что-то выкрикнул – не слова, а какой-то безумный, почти звериный клич. Она приподнялась и вновь опустилась. Двигалась сначала медленно, словно разгоняя волны сладострастия и наслаждения. Постепенно темп ускорялся, а движения становились все энергичнее.

Она властно владела его телом, а он лежал и смотрел в прекрасное лицо. Оно отражало голод столь же ненасытный, как и его собственный, и радость, какой ему еще не доводилось видеть. Она скакала верхом – все отважнее и стремительнее, – а радость переполняла его вены и вместе с потоком горячей крови мчалась к сердцу. Скачка становилась необузданно-дикой, и вот уже Бенедикт чувствовал себя беглецом, который мчится без цели, неизвестно куда. Так они долетели до самого края земли и поднялись в небеса. Воспарили, исполнившись восторга свободы, а потом медленно опустились на родную землю и спокойно поплыли по плавным, надежным волнам сна.

Утром он проснулся и понял, что она исчезла.

А вскоре обнаружилось, что вместе с ней исчезли его бумажник и вся одежда.