Текст книги "Лорд Безупречность"

Сыщик протянул монету.

– Бежим, – коротко и решительно скомандовала Оливия. – Просто бежим.

Глава 16

Бенедикт наблюдал, как Батшеба без аппетита ест сандвичи, а немного позже – принесенный Томасом обед. Все остальное время она неподвижно сидела у окна и не сводила глаз со сплошной стены дождя, хотя весь мир скрылся за серой пеленой.

После обеда она снова направилась к своему месту, однако Бенедикт решил прервать созерцание.

– Уже темно, – заметил он. – Даже если дождь прекратится, ты все равно ничего не увидишь.

– Увижу фонари, – ответила Батшеба. – Если люди лорда Нортвика разыщут детей, то непременно придут сообщить. И конечно, с фонарями.

– Если они придут сообщить, то обязательно постучат в дверь. Так что иди-ка лучше к камину, сядь в удобное кресло и спокойно выпей чаю. Перестань беспокоиться о детях. Постарайся некоторое время о них не думать. Лорд Нортвик поднял на ноги всю округу; ищут даже в Бристоле.

– Поисковая кампания, – негромко проговорила Батшеба. – Именно то, чего мы так боялись, так старались избежать.

Ратборн вновь почувствовал себя не в своей тарелке.

– Что вас беспокоит, миссис Уингейт? – поинтересовался он. – Куда подевалась та воинственная особа, которая отказалась отпустить меня на поиски в одиночестве? Только, пожалуйста, не пытайтесь доказать, что вчерашний не слишком радушный прием в доме родственников лишил вас уверенности в себе. Ни за что не поверю, что вас так легко выбить из седла.

Она повернулась, и, к его облегчению, синие глаза сверкнули.

– Разумеется, это не так. Делюси вели себя всего лишь холодно и недоверчиво. Иного обращения я и не ожидала. Право, Ратборн, такие мелочи не в состоянии ввергнуть в хандру. – Она поднялась. – Очевидно, вы спутали меня с теми хрупкими созданиями, которые населяют ваш сияющий мир.

– Далеко не все из них отличаются хрупкостью, – возразил Бенедикт. – Тебе следовало бы познакомиться с моей бабушкой.

Батшеба опустилась в одно из двух уютных мягких кресел, которые Томас услужливо придвинул к камину.

– В свое время я была знакома с бабушкой Джека, и этого хватило на всю жизнь. Так что благодарю покорно. После встреч с его семейством недружелюбный прием не способен выбить меня из колеи.

Она налила чай в тонкие изящные чашки. Бенедикт взял свою и сел в свободное кресло.

– Догадываюсь, – заметил он. – Должно быть, не сумев переубедить Уингейта, они взялись обрабатывать тебя.

Об этом он не подумал. Стычка с неприветливыми родственниками вполне могла всколыхнуть неприятные воспоминания. Ничего удивительного, что ей взгрустнулось.

– Тогда мне только исполнилось шестнадцать, – заговорила Батшеба, глядя в чашку так внимательно, словно воспоминания лежали на дне. – Каждый из них действовал по-своему. Бабушка твердила, что меня никогда не примут в приличном обществе, а Джек скоро пожалеет о нелепом поступке. Если повезет, то он меня бросит, а если не повезет, то останется. В этом случае мне придется разделять с ним горечь и раскаяние по той минуты, когда нас разлучит смерть. Мать плакала, плакала и плакала. Отец разрывал мою совесть в клочки. А еще вокруг вились тетушки, дядюшки и двоюродные бабушки. А также адвокаты. Дюжину раз я сдавалась и была готова покинуть Джека, лишь бы все эти люди отстали и прекратили безжалостно терзать меня. Но Джек постоянно твердил, что без меня его жизнь потеряет смысл. Мне же было всего шестнадцать – глупая девчонка. К тому же я его любила.

Ратборн невольно спросил себя, что может чувствовать человек, которого так искренне, так самозабвенно любят. И кто способен стремиться к подобной любви, зная, что чувство принесет возлюбленной неисчислимые страдания – ведь из-за своего положения в обществе она совершенно беззащитна.

– Шестнадцать лет, – произнес Ратборн, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал беззаботно. – Каким невероятно далеким кажется это время. В ту пору я был совсем другим человеком.

– Ты был влюблен? – поинтересовалась Батшеба.

– А как же! Когда же влюбляться, как не в этом возрасте. Ромео было шестнадцать, так ведь?

Батшеба улыбнулась:

– Расскажи мне об этой девушке.

Бенедикт давно не вспоминал о юношеских влюбленностях. Просто не позволял себе подобной роскоши. Считал неразумным сравнивать возбуждение и идеализм тех светлых дней со скукой, досадой и недовольством, которые наполняли его взрослую жизнь. Ведь лишние размышления способны вызвать меланхолию. Человек способен до такой степени поддаться настроению, что начнет тосковать по безвозвратно ушедшему прошлому.

И все же память не стерлась. Она всего лишь затаилась, ожидая, когда ее выпустят на волю. И он выпустил ее для Батшебы – так же послушно, как делал для синеглазой сирены многое другое.

Рассказал о хорошенькой сестре школьного товарища, которая безжалостно украла шестнадцатилетнее сердце и так же безжалостно разбила, напрочь лишив жизнь смысла… почти на целый месяц, до тех самых пор, пока Бенедикт не встретил следующую хорошенькую девушку.

По мере того как Ратборн рассказывал сказки собственной юности, разум его постепенно прояснялся.

В ту незапамятную пору любовь казалась огромным, непостижимым, внушающим ужас чувством. И к тому же крайне болезненным. Поскольку он не позволял себе вспоминать о юношеском опыте, боль также погрузилась в омут забвения. Воспоминания сохранились, а вот чувства казались далекими и туманными.

Влюбленности школьных лет сейчас казались бесплотными, словно мечты, – а ведь в то время они были вполне реальны.

Все побледнело, потеряло яркость и остроту.

Юношеская любовь. Юношеские мечты.

Горе тоже притупилось, как и чувство вицы, которое так часто шло рядом с ним.

Он не любил Аду. Ко времени женитьбы уже успел убедить себя, что романтическая любовь – выдумка поэтов и драматургов, а вовсе не живое чувство. И сейчас задавал себе вопрос, не потому ли утратил веру, что, став взрослым, так и не сумел встретить ту, которая встряхнула бы и зажгла.

И все же он очень хорошо относился к жене, а потому ее внезапная смерть нанесла страшный удар и на долгое время лишила жизненных ориентиров.

Он отчаянно злился. Сначала на нее, а потом, когда начал понимать логику и суть событий, перенес острое недовольство на себя. Однако года через два стерлось даже болезненное и мучительное ощущение вины.

Сейчас он говорил себе, что чувство к Батшебе Уингейт тоже побледнеет, поблекнет, сотрется. Время, проведенное рядом со сказочной сиреной, – всего лишь мечта, мимолетное видение. Несколько странных, волнующих, ни на что не похожих дней. Короткий роман, как сказала она. Своевольная фантазия. Похождение.

Во имя ее блага он должен воспринимать случившееся именно таким образом.

А потому, рассказывая о юношеских увлечениях, Бенедикт Карсингтон очень старался выглядеть бодрым, а говорить забавно и слегка насмешливо. Затем перешел к перечислению многочисленных и куда более захватывающих романтических катастроф Алистэра и описанию безумных эскапад Руперта. Разительный контраст представляло поведение Джеффри. Спокойный и рассудительный, он еще мальчиком принял твердое решение жениться на кузине, а когда пришло время, должным образом его исполнил. Окружающим не пришлось ни удивляться, ни волноваться.

Бенедикт рассуждал о нынешнем поведении Дариуса и о его туманном будущем, когда в камине неожиданно громко щелкнуло и рассыпалось веером искр полено. Звук и яркая вспышка вернули к действительности, и Ратборн спросил себя, не слишком ли он разговорился.

– Ты очень хорошо слушаешь, – начал было он, но замолчал и взглянул на Батшебу. Она поставила локоть на ручку кресла и положила голову на руку. Глаза оказались закрытыми, а дыхание стало спокойным и равномерным.

Ратборн грустно улыбнулся. Он, разумеется, собирался уложить ее в постель, но несколько иначе.

Встал и подошел к спящей красавице. Бережно поднял. Донес до кровати и так же бережно опустил. Снял туфли и заботливо накрыл одеялом. Она даже не шевельнулась.

Бедняжка смертельно устала, подумал он. Устала смотреть, ждать и волноваться; переживать за все и за всех, включая и его самого. За него особенно.

Он наклонился и нежно прикоснулся губами к ее лбу.

– Не беспокойся за меня, милая, – тихо прошептал он. – Непременно справлюсь. Все будет хорошо.

Ее разбудила тишина: дождь наконец перестал выбивать свою однообразную дробь. А может быть, разбудил свет. Но не свет дня, а призрачное серебряное сияние. Небо прояснилось, и она оказалась в лунном озере.

Батшеба вытянула руку. Впрочем, можно было и не проверять: и без того ясно, что его рядом нет. Нет тепла. Она вздрогнула, хотя и не от холода. Такое отчаянное одиночество не наваливалось с тех самых безысходных месяцев – первых после смерти Джека.

– Черт возьми, Джек, – прошептала она, – ты бы лучше не насмехался. Неужели моя глупость способна развеселить? Второй раз совершаю одну и ту же ошибку…

В соседней комнате раздался какой-то звук. Батшеба села в постели.

Послышались осторожные шаги.

– Кто там? – спросила она.

– Толпа пьяных солдат, – пророкотал знакомый голос. – Воры и бандиты. Вампиры и гоблины.

В проеме двери показалась высокая темная фигура.

– А может быть, всего-навсего я – топаю, как слон, а воображаю, что ступаю легко и неслышно.

– Ты ходил во сне? – поинтересовалась Батшеба.

– Думаю, что не во сне, а… наяву.

– Просил меня не нервничать и не волноваться. А сам нервничаешь?

– Если хочешь сказать, что я шагал из угла в угол, то этого не было. Не имею привычки мерить шагами комнату. Так делают звери в клетке, а джентльмены, как правило, спокойно стоят или сидят.

– И все же тебе не спится, – заметила она.

– Пытался придумать, что делать с Перегрином – вернее, с его родителями.

Ратборн сложил руки на труди и прислонился к дверному косяку. Поза так напоминала ту, в Египетском зале, когда она впервые его увидела, что вновь сорвалось дыхание.

– Совсем забыла, – отозвалась она. – Вариант с дочерью бродячего торговца уже не пройдет.

– Вот как раз решаю, не устроить ли Атертонам бурную сцену, – поделился сомнениями Бенедикт. – Можно перевернуть пару-тройку столов. Полезно также начать бегать по комнате, потрясать кулаками и рвать на себе волосы – прежде чем они успеют изобразить очередную истерику.

– Ты очень любишь мальчика, – сказала Батшеба.

– Конечно, люблю. Иначе с какой стати возился бы с ним?

Ратборну нужны дети, подумала она. Из него получится прекрасный отец.

Она не могла подарить детей. Стареющая любовница. И это вместо молодой жены, способной наполнить дом детскими голосами.

– Если хочешь, завтра, пока будем ждать наших бродяг, я сочиню для тебя сценарий душераздирающей сцены.

– Вообще-то завтра уже настало, – заметил Ратборн. – Когда я в последний раз смотрел на карманные часы, был час ночи, а после этого прошло немало времени.

– Значит, тебе давно пора в постель.

– Понятно. Тебя разбудило одиночество? Отчаянная тоска по моему присутствию?

– Я бы не стала называть это отчаянной тоской, – отозвалась Батшеба. – Скорее, смутное ощущение отсутствия.

– Огонь догорел, и постель холодна.

– Тогда понятно, в чем дело. Действительно не жарко. Ну что ж, ты большой и теплый. Вполне способен помочь.

Бенедикт рассмеялся.

Ах, как же ей будет не хватать этого низкого бархатного смеха.

– Ратборн, – поторопила она, – у нас совсем мало времени, а ты тратишь его даром.

Он вошел в комнату и направился к кровати, на ходу срывая одежду. Через несколько мгновений в лунном свете сверкало обнаженное мускулистое тело.

А уже в следующий момент он откинул одеяло и с той же яростной ловкостью принялся раздевать ее.

Она думала, что все случится стремительно и отчаянно, в одном последнем порыве безумия.

Но как только она тоже оказалась обнаженной, он лег рядом на бок и повернул ее лицом к себе. Коснулся головы, а потом нежно провел руками по лицу и шее. Спустился ниже – к груди, талии, животу. Сильные нежные пальцы погладили колени и не спеша тронулись в обратный путь, все выше и выше, словно гипнотизируя волшебным прикосновением и в то же время пытаясь запомнить.

Глаза Батшебы наполнились слезами, а ладонь коснулась густых спутанных волос, прошлась по контурам лица, ощутив мужественную определенность черт, скользнула к сильной шее и плечам. Рука своевольно продолжала путь по хорошо знакомому телу: мускулистый живот, узкие бедра. Она слегка улыбнулась, вспомнив недавнюю пьяную ночь, и по ответной улыбке поняла, что он тоже не забыл то сладкое безумие. Продолжила путешествие вдоль длинных ног – насколько доставала рука, а потом с сердечной болью отправилась в обратный путь.

«Люблю тебя, люблю тебя, люблю…»

Он привлек ее к себе и поцеловал. Поцелуй получился прохладным и в то же время сладким. Следующий оказался жарче и слаще. Температура заметно повышалась. Она переплела ноги с его ногами и прижалась еще крепче. Будущее исчезло. Не существовало даже завтрашнего дня. Она позволила рукам снова и снова исследовать его тело, как будто старалась запомнить. Разве это возможно? Вкус и аромат, прикосновение и звук так мимолетны. Один-единственный момент. Все, что дано человеку в жизни: лишь мгновение.

Она забрала все, что могла; впитала его существо, в бесконечных поцелуях и нежных ласках ощутила каждую черточку, каждый изгиб. Ласкала до тех пор, пока он не издал какой-то удивительный воинственный клич и не перевернул ее на спину.

Он вошел в нее одним мощным толчком, и мир мгновенно покачнулся. Она выгнулась, обвила ногами сильную талию, а руками сжала надежные плечи, пытаясь прижаться как можно крепче и удержаться как можно дольше. Он приподнял ее голову и начал страстно целовать. Она же раскачивалась вместе с ним до тех пор, пока горячая волна не смела те немногие мысли, которые еще сохранились, а печаль и завтрашний день – да, главное, завтрашний день – бесследно исчезли.

Осталась лишь радость единения. Двое позволили счастью захлестнуть себя, достичь вершины бытия и превзойти эту вершину. Невозможное блаженство увлекло в забвение сна – в неразрывных объятиях, в серебряном сиянии лунного света.

До самого утра в дверь Нью-Лоджа так никто и не постучал. А утром пришел Питер Делюси в сопровождении слуги. Тот держал в руках корзину с провизией.

Утро было раннее, но Бенедикт и Батшеба уже поспешно привели себя в порядок. Так торопились, что даже не успели перекинуться парой слов.

Хорошо, что Делюси не явился, пока они лежали в одной постели. Томас, который, как всегда, проснулся на заре, издалека заметил хозяйского сына и разбудил господина.

Бенедикт прекрасно сознавал, что не имело смысла каким-то образом защищать репутацию Батшебы.

В конце концов, лорд Нортвик не зря уступил им собственное любовное гнездышко. Ни у него, ни у кого-либо другого, кто видел миссис Уингейт и лорда Ратборна, не возникло сомнений в характере их отношений.

И все же Нортвик поступил великодушно и благородно.

Если граф Мандевилл узнает о том, что происходит у него под носом, сыну придется поплатиться и за великодушие, и за благородство.

Таков общий недостаток красивых поступков – со временем непременно наступает расплата.

Правило гласило: «Джентльмен поступает так, как следует, и принимает последствия собственных действий».

К черту дурацкие правила.

– Прошу прощения, милорд, – произнес Питер Делюси. Бенедикт смерил Питера непроницаемым взглядом, пытаясь понять, какую именно часть разговора пропустил.

– Честно говоря, не вижу, с какой стати вы должны извиняться, – заметил он. – Очевидно, что-то ускользнуло от моего внимания.

– Лорд Ратборн просто задумался, – пояснила Батшеба. – Этот леденящий душу взгляд вовсе не был направлен на вас, мистер Делюси. Вы просто попали в его поле. Съешьте что-нибудь, Ратборн. На пустой желудок трудно сосредоточиться. Томас, его светлости необходимо подлить кофе.

Все подчинились распоряжениям леди.

Она восседала во главе маленького стола в качестве хозяйки. Джентльмены сидели лицом друг к другу.

– Пока вы думали о своем, мистер Делюси как раз объяснял, каким образом его люди вчера потеряли детей, – заметила Батшеба.

Бенедикт вспомнил, что Питер говорил о торговце. Да, Питер Делюси рассказывал о человеке по имени Гаффи Типтон, которого агенты лорда Нортвика разыскали прошлой ночью в одной из нескольких бристольских гостиниц. Она носила звучное название «Колокольчик».

– Этот Типтон сказал, что сразу понял: дети из хорошей семьи, – продолжал Питер. – Догадался также, что они убежали. Но от кого убежали, он не знает. И вообще считает, что те люди, которые выдавали себя за сыщиков лорда Нортвика, просто-напросто злодеи.

– Короче говоря, Типтон не пожелал помочь, – сделал вывод Бенедикт.

– Прежде чем торговец что-нибудь скажет, придется послать за людьми, которые смогут поручиться за нашего агента.

– Должна сказать, что моя дорогая дочка способна за версту распознать констебля, сборщика долгов или сыщика, – заметила Батшеба. – Ей достаточно одного-единственного взгляда, чтобы понять, кто передней. Да и, честно говоря, никаких особых сложностей в этом нет.

– Право, вы так спокойно все воспринимаете! – восхитился Делюси. – Я бы на вашем месте сошел с ума. И так готов был придушить агента. Дети оказались у него под носом, и все-таки он позволил им улизнуть.

– Ничего он не позволял, – раздраженно возразил Ратборн. – Несколько дней назад я как раз напомнил миссис Уингейт, что ни ее дочь, ни моего племянника никак нельзя назвать доверчивыми детьми. Для этого оба слишком умны. И хитры.

– Отец пришел в ярость, – признался Питер. – Ведь держать деда в неведении – задача не из легких. Чем дольше длится вся эта история, тем больше вероятность, что он что-то заподозрит. А как только это случится, сумеет очень быстро выяснить истину, и тогда всем нам не избежать грандиозного скандала.

– Удивительно, что он до сих пор остается в неведении, – заметила Батшеба. – Лорд Мандевилл вовсе не выглядит дряхлым старцем. Он сохранил и острый ум, и физическую активность.

– О, дед в отличной форме, – согласился Питер. – Но в последнее время все чаще старается переложить на плечи отца скучные и утомительные дела. А сам с большим удовольствием охотится, ловит рыбу и вообще прекрасно проводит время.

– В таком случае лорд Нортвик обладает богатым опытом ведения хозяйства, – прокомментировал Ратборн. Он прекрасно знал, что подобное распределение ролей встречалось довольно редко. Как правило, глава большого семейства всеми силами удерживал бразды правления до последнего дыхания. А наследнику ничего не оставалось, кроме как ждать смерти отца. Нынешний король, по мнению Бенедикта, ярко иллюстрировал все недостатки подобного метода воспитания.

Метод его собственного отца, лорда Харгейта, тоже заключался в стремлении возложить на плечи старшего сына как можно больше ответственности, памятуя о том, что праздность порождает пороки и воспитывает зло.

– Отец заставил наших людей несколько раз прочесать Бристоль вдоль и поперек, – сообщил Питер.

Бенедикт кивнул:

– Вполне логичный подход. Беда лишь в том, что ребята ни за что и никогда не окажутся там, где их ждут. Когда их видели в последний раз?

– Гаффи Типтон приехал в «Колокольчик» вечером, – ответил Делюси. – Отправил детей на крыльцо, чтобы те не намокли под дождем, а сам занялся лошадью. Обычно это входило в обязанности лорда Лайла.

– Перегрин ухаживает за лошадью? – удивленно переспросил Бенедикт. – Неужели мой племянник годится на роль грума?

– По словам Типтона, он спокойный, послушный и услужливый мальчик, – ответил Питер.

– Спокойный и послушный, – повторил Бенедикт. – И это отзыв о Перегрине. Поверить не могу! – Он взглянул на Батшебу. – Как вы считаете, сказывается благотворное влияние Оливии?

– Шутите? – в свою очередь, удивилась та. Воспоминание пришло мгновенно, без предупреждения.

Сцена возникла в уме так ярко, словно произошла несколько минут назад: доверчиво поднятое неправдоподобно прекрасное лицо, бездонные синие глаза и едва слышная нотка смеха в голосе. Тогда она сказала, что пыталась продать Оливию цыганам, да те не взяли.

Может быть, все началось с этого забавного комментария?

Может быть, он погиб задолго до того, как осознал собственную смерть?

Может быть, мир начал неумолимо меняться именно в тот миг, а он глупо и упрямо считал себя таким же, как прежде?

Он не был прежним и уже никогда не сможет вернуться в прошлое.

Перегрин скорее всего тоже изменится до неузнаваемости.

– Типтон сказал, что и мальчик, и девочка очень помогли ему, – пояснил Питер Делюси. – Кажется, помощь незнакомых детей немало его удивила. Но вчера вечером из-за дождя торговец сам повел лошадь в конюшню. Боялся, что добровольные помощники промокнут и простудятся. Потому и отправил их под крышу. И больше уже не видел.

Бенедикт задумался.

– От центра Бристоля до ворот Трогмортона не так уж и далеко, – наконец проговорил он. – Пешком, наверное, несколько часов. А они вполне могли часть пути проехать. Но даже если всю дорогу шли пешком или ехали на самой медленной повозке, все равно сейчас уже наверняка в поместье.

– Так вы считаете, что следует сосредоточить усилия здесь? – уточнил Делюси.

– Не хотелось бы поучать лорда Нортвика, – ответил Бенедикт. – Но с другой стороны, ему незачем попусту тратить время и энергию своих людей. Да и чем быстрее он от нас избавится, тем лучше для всех.

Питер Делюси попытался было вежливо протестовать, но лорд Ратборн перебил его:

– Будьте так добры, передайте отцу, что мне необходимо с ним поговорить. Сразу, как только у него найдется для этого время.

Вторник, вторая половина дня

– Через главные ворота нельзя. – Перегрин схватил Оливию за руку и потащил в противоположном направлении. Пока путешественникам везло: у входа в Трогмортон никого не оказалось.

– Но сегодня день посещений, – возразила она. – Слышал, что сказал мистер Суэйн? По вторникам и четвергам поместье открыто для всех желающих.

Дети провели ночь в конторе ростовщика, мистера Суэйна. Это было одно из немногих мест, где Оливия чувствовала себя в безопасности.

Впрочем, Перегрин не испытывал подобного ощущения. Но зато в конторе было сухо и тепло. Постоянно входили какие-то обтрепанные, промокшие люди и предлагали свои жалкие пожитки в обмен на жалкие деньги.

После пяти дней скитаний и Оливия, и граф Лайл выглядели ничуть не лучше грязных и оборванных бристольских бедняков. Окажись они в благопристойной гостинице, на них тут же обратили бы неблагосклонное внимание. Конечно, можно было остановиться и в заведении попроще. Но в этом случае риск оказался бы куда серьезнее, чем возможность попасть в руки констеблей или сыщиков.

Всего лишь несколько дней назад Перегрин мечтал о том, чтобы их как можно скорее поймали.

Это время уже прошло.

Теперь он радовался приюту на одну ночь, даже если этим приютом оказалась не слишком чистая контора ростовщика, а спать приходилось прямо на полу.

Место для ночлега нашла Оливия. Как оказалось, она знала о ростовщиках абсолютно все, включая имена и адреса половины сомнительных дельцов в Лондоне и всех до единого – в Дублине. Они с мистером Суэйном прекрасно провели время, обмениваясь анекдотами и сплетнями. Разумеется, во время приятной беседы Оливии без малейшего труда удалось получить все необходимые сведения о Трогмортоне.

И это оказалось большой удачей, поскольку парк и земельные угодья занимали тысячи акров, а карты у кладоискателей не было. Суэйну дважды пришлось побывать в поместье на праздниках, и он довольно ловко нарисовал примерный план поместья. В усыпальнице он, естественно, не был, но видел здание и слышал, что знающие люди говорили, будто оно построено в стиле древнеримского храма. Широкую лестницу охраняли две статуи. Так Перегрин получил общее представление о цели путешествия.

– Не понимаю, почему нельзя просто проскользнуть вместе с толпой? – заметила Оливия.

– Потому что толпы не будет, – ответил Перегрин. – Это совсем не то, что запуск воздушного шара в Гайд-парке или скачки в Ньюмаркете. Здесь люди не будут валом валить через открытые ворота. Не будет карманных воришек, букмекеров, нищих и проституток – всех этих странных людишек, которые всегда снуют среди леди, джентльменов и семейных групп. В поместье придет совсем немного народу, и все постараются выглядеть прилично и вести себя вполне благопристойно. А мы с тобой похожи на настоящих бродяг. В некоторых парках посетителям разрешают расхаживать везде, где заблагорассудится. Здесь это недопустимо. Так что даже если удастся пролезть мимо сторожа, все равно за нами будут каждую минуту пристально следить и наверняка вышвырнут прочь, едва время посещений подойдет к концу.

Этот красноречивый монолог Перегрин произносил, шагая вслед за Оливией по узкой, изрезанной колеями дороге.

– Но ведь попасть в поместье можно не только через главный вход, – продолжил он. – Видишь ли, хозяева вряд ли допустят, чтобы навоз возили прямо по главной аллее – той самой, по которой ездит король.

– Избави Боже! – воскликнула Оливия. – Ведь в таком случае кому-нибудь придется зажимать его величеству нос. Или, может быть, он и сам способен это сделать?

Перегрин сделал вид, что не заметил иронии.

– Наверняка должны существовать и другие ворота, не столь помпезные, – предположил он. – И они наверняка скрыты растениями, чтобы не портили вид из окон главного дома.

Оливия с интересом взглянула на сообразительного спутника.

– Никогда бы не додумалась до этого. Правда, мне не приходилось жить в деревне.

– Разумеется, – согласился Перегрин. – Если бы пожила… впрочем, это совсем не важно. Главное, что командир теперь – я, а это означает, что настала твоя очередь держать язык за зубами и слушаться.

Приходилось отдать спутнице должное. Она вела себя очень тихо и позволила ему руководить операцией. Да и вообще выглядела вполне нормальным человеком, а вовсе не взбалмошной девчонкой, которая вбила себе в голову, что сможет запросто раскопать сундук с сокровищами, да еще рядом с могилами предков.

Перегрин прекрасно понимал, что обнаружить в Трогмортоне клад – почти то же самое, что обнаружить на одной из аллей парка единорога. Да вообще трудно было даже предположить, что удастся незаметно прокрасться к этому самому римскому храму.

Но с другой стороны, еще совсем недавно он не мог даже представить, что удастся добраться от Лондона до Бристоля всего лишь с пригоршней мелких монет в кармане, полагаясь исключительно на сообразительность и фантазию.

Что бы ни произошло, наверняка будет интересно.

Впереди маячит новое приключение. Следующего приключения придется ждать несколько унылых, безрадостных лет.

Батшеба грустно посмотрела на низкое, покрытое хмурыми облаками небо. Ветер усилился, и пришлось плотно закутаться в плащ.

Она стояла недалеко от Нью-Лоджа, на вершине небольшого холма. Отсюда к усыпальнице вела спокойная ровная дорожка. Эта часть парка отличалась густой растительностью – высокими раскидистыми деревьями и густыми кустарниками. Дорожка на некоторое время исчезала из виду, а потом появлялась снова. Теперь уже она становилась значительно шире и поднималась на соседний холм, к монументальному сооружению, в котором покоились несколько последних поколений рода Делюси.

Холодный ветер гнал по небу темные рваные облака. Они сгущались и спускались к древнеримскому храму, словно пытаясь накрыть его унылой непроницаемой пеленой. Воображение рисовало мрачную картину. Падшие духи ужасных Делюси яростно кружились над костями благополучных родственников в безумном танце.

Да и сами облака не сулили ничего хорошего. Точно так же небо выглядело вчера, перед тем как обрушить безжалостные потоки дождя и прогнать Батшебу и Бенедикта под крышу.

Внизу, к востоку от Нью-Лоджа, раскинулось просторное озеро. Впрочем, водная гладь не открывалась взору полностью, а лишь просвечивала сквозь деревья и кусты. Этот западный берег, также утопал в пышной растительности. На восточном берегу приютились небольшие храмы и гроты. Хитроумное расположение открывало их взору лишь с некоторых точек дорожки. К югу озеро сужалось и превращалось в живописный крутой каскад. Полноводный и нетерпеливый, он бурно обрушивался в реку. Едва сквозь облака проглядывал луч солнца, искры водопада начинали ослепительно сверкать.

Рядом, всего лишь в нескольких ярдах от Батшебы, беседовали Ратборн, лорд Нортвик и Питер Делюси. Время от времени все трое тоже поднимали головы и, прервав дискуссию, пристально смотрели в небо.

Аристократическое воспитание не позволяло джентльменам открыто выражать эмоции, однако Батшеба видела, что разговор не отличался особым оптимизмом.

Если, как и вчера, пойдет дождь, дети наверняка попытаются найти убежище. Спрятаться в поместье совсем не трудно. Дождь не просто усложнит поиски, а сделает их практически невозможными. Совсем скоро день уступит место вечеру, а через несколько часов станет совсем темно.

Поиски придется отложить.

Батшеба подумала, что непогода может подарить еще одну ночь сладких объятий.

Она мечтала об этой ночи. И еще об одной, и еще… так хотелось любви и счастья. И в то же время выдержать еще один день было бы очень трудно. Минуты и часы сменяли друг друга медленно, словно нехотя.

Сегодня она все-таки заставит себя сделать перерыв.

Сумеет проявить твердость характера, выдержку и силу воли.

Неизвестно, правда, надолго ли хватит достойных качеств. Нервы и так уже натянуты до предела и истрепаны ложными тревогами. Поисковые партии лорда Нортвика трижды по ошибке ловили крестьянских детей. А однажды доблестные сыщики со всеми необходимыми предосторожностями окружили беглую свинью. Та преспокойно рылась под раскидистым кустом, недалеко от построенных в прошлом веке «руин».

Краем глаза Батшеба заметила, что Ратборн оставил собеседников и направился к ней. Лорд Нортвик и Питер Делюси пошли в противоположном направлении.

Она торопливо перевела взгляд на беспокойно проносившиеся по небу облака.

– Нортвик собирается послать людей, чтобы те проверили последние слухи, – раздался рядом негромкий голос. – Одной из местных женщин показалось, что она видела детей у восточной стены, недалеко от главных ворот. По другим сведениям, их заметили ближе к воротам в северной стене. Я сказал, что мы останемся здесь. Бессмысленно бегать по всему поместью. Давно пора пить чай.

– Я не голодна, – отказалась Батшеба.

– Ты бледна и явно замерзла, – настойчиво проговорил Ратборн. – За завтраком почти ничего не ела, а ленч вообще пропустила. Если упадешь в обморок в ту самую минуту, как беглецы все-таки объявятся, все примут тебя за одно из тех хрупких созданий, которые тебе так не нравятся. А я окажусь в неловком положении: ведь с таким трудом удалось доказать Нортвику, что ты решительная дама с твердыми принципами.