Текст книги "Они сражались за Родину. Русские женщины-солдаты в Первую мировую войну и революцию"

Из тюрьмы Юрлову освободили солдаты Чехословацкого корпуса, присоединившегося к белогвардейцам и вытеснившего большевиков из Казани. Юрлова стала служить в Чехословацком корпусе, была ранена в плечо и отправлена в госпиталь обратно в Казань. Когда большевики снова заняли город, ей в очередной раз пришлось эвакуироваться. Она оказалась в госпитале в Омске. Один из чехословацких офицеров, вместе с которым она служила, проявил к ней участие и «вызволил» ее из омского госпиталя. Он снабдил ее деньгами и отправил во Владивосток для лечения в американском госпитале. Поначалу она оказалась в Харбине и была помещена в госпиталь, впервые за время своей военной службы оказавшись в женской палате. Там она чувствовала себя очень скованно и не знала, как вести себя в окружении женщин. Наконец она покинула Харбин, добралась до Владивостока и оказалась в американском госпитале.

Свои отношения с мужчинами-солдатами Юрлова описывает как довольно недружественные. В основном они старались держаться от нее подальше, не считая тех немногих, кто оказывал ей покровительство или, что бывало еще реже, проявлял к ней романтический интерес. Впрочем, они не выказывали к ней и неуважения. Только когда женские признаки у Юрловой стали проявляться отчетливее, к ней начали проявлять определенное сексуальное внимание, но и то редко. Во время полового созревания юной Марине пришлось довольно трудно, поскольку рядом не было женщин, которые помогли бы ей пережить изменения, происходившие с ее телом. В вопросах сексуального просвещения она была чрезвычайно наивна и осознала себя как женщину значительно позже. Когда один офицер попытался с ней заигрывать, она растерялась. «Ведь я была солдатом. Не девушкой», – отмечала она впоследствии [Там же: 140].

Пожалуй, подобный образ мыслей был присущ большинству женщин, ушедших в армию во время Первой мировой войны. Даже если они не скрывали свой пол, то по крайней мере временно, пока служили в мужских подразделениях, переставали идентифицировать себя как женщин. Они воспринимали себя как бесполых существ или даже как мужчин. Женщины-солдаты коротко стриглись, носили военную форму и отказывались от всех внешних атрибутов женственности. По словам некоторых женщин-солдат, их трансформация оказывалась настолько сильной, что даже они сами «забывали» свой настоящий пол. Они использовали мужские псевдонимы и говорили о себе в мужском роде. Маскулинность, присущая войне как таковой, вынуждала этих женщин временно становиться мужчинами, чтобы успешно выполнять боевые обязанности. Кроме того, их участие в боевых действиях выглядело более приемлемым в глазах общественности, если они отодвигали свою женственность на задний план, что позволяло хвалить их героизм, невзирая на нарушение ими гендерных границ.

Относительная легкость, с которой некоторые женщины ассимилировались в мужской сфере, возможно, свидетельствует об особенностях их сексуальной идентичности. Можно предположить, что по крайней мере некоторые из этих женщины были склонны к гомосексуальности. Разумеется, ни один из источников не затрагивает этот вопрос прямо, поэтому любые выводы будут чисто умозрительными. Однако в воспоминаниях некоторых женщин-солдат присутствуют тонкие намеки на этот счет. М. Л. Бочкарева описывает, как посещала публичный дом вместе с сослуживцами, которые и подначили ее к этому: «Будь солдатом, Яшка!» К их удивлению, Бочкарева согласилась, якобы из «любопытства» и желания «лучше понимать душу солдата». В публичном доме Бочкарева разрешила проститутке посидеть у нее на коленях и даже осталась с ней наедине. Впрочем, их встречу прервал офицер, который, вероятно, обходил близлежащие дома в поисках солдат, нарушивших дисциплину и самовольно покинувших казармы [Бочкарева 2001:126–129]. Бочкарева описывает эпизод, когда она открыто «начала заигрывать» с крестьянкой среднего возраста и даже попыталась ее поцеловать, якобы «к всеобщей потехе» сослуживцев-мужчин [Там же: 154–155].

По мере того как война затягивалась, особенно после 1915 года, публикации о женщинах-солдатах стали занимать в печати все менее и менее заметное место – вероятно, их сенсационность уменьшалась с увеличением числа таких женщин. Когда присутствие женщин в русской армии стало привычным явлением, пресса, очевидно, утратила к ним интерес. Также можно предположить, что военные власти ужесточили контроль над мобилизацией после того, как обнаружилось, что в ряды вооруженных сил незаконно проникло столько женщин. Рост потерь и прочие трудности, с которыми столкнулась русская армия в ходе затяжной войны, а также сопутствующее этому ослабление патриотического энтузиазма также повлияли на стремление женщин вступать в армию. Возможно, снижение внимания к женщинам-солдатам со стороны прессы свидетельствует о том, что стремление «слабого пола» уйти на фронт утратило размах и стало несколько ослабевать, однако это не означает, что русские женщины перестали участвовать в боевых действиях. Сообщения об отдельных женщинах-солдатах, хотя и не столь многочисленные, продолжали появляться на протяжении 1916 года вплоть до 1917 года. Февральская революция и ее последствия повлекли за собой подъем патриотического духа и пробудили во многих желание поспособствовать военным усилиям. Женское военное движение и интерес к нему со стороны прессы возродятся летом 1917 года, после создания женских воинских формирований. С этого времени большинство женщин, желавших служить Родине в качестве солдат, вступали именно в эти подразделения. Однако отдельные женщины-солдаты, служившие в мужских подразделениях, продолжали появляться на протяжении всего 1917 года, а также во время более поздних войн, в которых участвовали Россия и Советский Союз[19]19
  Английская медицинская сестра Флоренс Фармборо, во время войны находившаяся в русской армии, сообщает что ухаживала за несколькими женщинами-солдатами, служившими в мужских подразделениях, летом 1917 года, уже после создания женских воинских формирований. См. [Farmborough 1974: 204].


[Закрыть].

Глава 3
Первое в России женское воинское подразделение

К весне 1917 года феномен единичных случаев женщин в армейских подразделениях уступил место (хотя и не до конца) женским воинским формированиям. Они создавались как усилиями местных общественных женских объединений, так и под эгидой российской военной администрации. Весной, летом и осенью 1917 года появилось более пятнадцати подобных подразделений, и в их ряды добровольно вступили более пяти тысяч женщин¹. Организация женских воинских частей отчасти связана с деятельностью русских женщин-солдат, служивших в мужских подразделениях. Действительно, к созданию этих подразделений были причастны опытные женщины-солдаты, твердо верившие, что женщины способны принести большую пользу на поле боя. Тем не менее именно особые политические и социальные условия, возникшие после падения имперского правительства, сделали возможным создание полностью женских воинских частей. В частности, возрастающие брожения в армии, [20]20
  Из женщин, числившихся в этих подразделениях, известны лишь те, кто служил в воинских частях, от которых остались списки личного состава. В состав этих официально созданных воинских формирований вошло более пяти тысяч женщин. К этому числу следует прибавить тех, что служил в многочисленных подразделениях, сформированных неофициально, по инициативе местных женских организаций, а также тех, кто состоял в официальных подразделениях, чьи списки личного состава сохранились неполностью или утрачены.


[Закрыть] сдержать которые действующее правительство оказалось не способно, и новые политические и социальные свободы подготовили плодотворную почву для развития женского военного движения в России в 1917 году.

Сцена подготовлена: Февральская революция

23 февраля 1917 года (8 марта по западному календарю) петроградские женщины вышли на улицы, отмечая Международный женский день. Их шествие вскоре переросло в массовый «голодный бунт», поскольку к ним присоединились рабочие городских фабрик. Царь приказал силой усмирить беспорядки, однако войска, отправленные на их подавление, обратились против своего государя и приняли сторону протестующих. К 28 февраля столица была охвачена полномасштабным восстанием; голодные и уставшие от войны люди выражали свое недовольство политической ситуацией. Царю оставалось только отречься от престола – как за себя, так и за малолетнего сына – в пользу своего брата великого князя Михаила. Великий князь принимать власть отказался. Так завершились триста лет российского самодержавия. Историк Уильям Г. Чемберлин назвал падение династии Романовых «одной из самых стихийных, спонтанных, самопроизвольных революций своего времени» [Chamberlin 1935: 73].

После отречения в России была объявлена социальная демократия. Предполагалось, что свое будущее русский народ должен определять с помощью Учредительного собрания, состоящего из демократически выбранных представителей. Его созыв откладывался до того времени, когда положение в стране стабилизируется, а население в достаточной мере осознает свои права и обязанности свободных граждан. На это требовалось время, однако для промежуточного периода была необходима действующая власть. Таким образом, было сформировано новое, Временное правительство, в состав которого вошли представители левых и центристских партий бывшей Государственной думы. Предполагалось, что это правительство, как следует из названия, создается на ограниченный срок. Все его члены, кроме одного, были выходцами из либерально-буржуазных партий; единственным социалистом был А. Ф. Керенский, занявший тогда пост министра юстиции. Остальные члены радикальных и революционных российских партий с самого начала отказались участвовать, как они считали, в «буржуазном правительстве». Вместо этого они одновременно создали Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, сформированный по образцу аналогичных организаций, которые появлялись во время революции 1905 года[21]21
  Во время революции 1905 года члены российского рабочего движения организовывали так называемые «советы», представлявшие интересны рабочих. Важнейшим из них был Петербургский совет, созданный в столице и возглавлявшийся Л. Д. Троцким.


[Закрыть]. В Исполнительном комитете Петроградского совета первоначально преобладали социалисты-революционеры и меньшевики, а большевики были представлены в небольшом количестве. Поскольку марксистская идеология утверждала, что социалистической революции должен предшествовать период «буржуазной демократии», большинство социалистов (меньшевики и эсеры), состоявших в Петроградском совете, мирились с существованием Временного правительства. Совет соглашался поддерживать Временное правительство до тех пор, пока оно будет следовать социалистической программе. Предполагалось, что эти две структуры будут сосуществовать в системе «двоевластия», при которой они должны сотрудничать и разделять правительственные функции.

Однако «двоевластие», как отмечает историк Шейла Фицпатрик, «оказалось иллюзией, за которой скрывалось что-то, похожее на безвластие» [Фицпатрик 2018: 84]. Хотя ситуация была не идеальная, Временное правительство признало свою зависимость от Совета в плане поддержки со стороны солдат и рабочих и тем самым приняло этот компромисс как часть революции. Временное правительство и Петроградский совет расходились во мнениях по многим ключевым вопросам и независимо осуществляли власть в различных слоях российского общества. Временное правительство руководило министерствами и исполнительными органами, высшим командованием, внешней торговлей и военной промышленностью, а Петроградский совет обладал существенным контролем над гарнизонными войсками, железными дорогами, почтой и телеграфом, заводскими комитетами, профессиональными союзами и жилищными органами [Thompson 1981:33].

Помимо политической неопределенности, последовавшей за падением монархии, Россия столкнулась с рядом иных серьезных проблем, которые не могли быть разрешены провозглашением свободы и демократии. Российская экономика заметно пошатнулась. Страна страдала от стремительной инфляции, нехватки рабочей силы, забастовок и недостатка продовольствия и топлива. Значительная часть населения, особенно в Петрограде, за годы самодержавия озлобилась и выступала против власти как таковой. Все это способствовало общей нестабильности и ставило страну на грань анархии.

Наиболее насущной проблемой, вставшей перед новым руководством, была всеобъемлющая война, в которую Россия оставалась втянута уже три долгих года. Члены Временного правительства, как и основная часть российской элиты, были убеждены в необходимости продолжать войну. Они полагали, что Россия еще может выйти из войны победительницей и что это, в сущности, необходимо для сохранения страны. Историк Джон Томпсон подтверждает эту точку зрения:

Сила инерции, долгосрочные последствия патриотизма, забота о сохранении государства и чувство долга по отношению к союзникам – все это сделало выход России из войны немыслимым как для руководителей нового правительства, так и для многих представителей революционных масс [Там же: 30].

Многие были убеждены, что предыдущие военные неудачи России явились следствием некомпетентности царского правительства и ошибок военного руководства. Теперь, когда Россия стала «свободной» и в ней появилось авторитетное правительство, которое по-настоящему отстаивало интересы и волю народа, они решили, что войну можно вести эффективно и успешно.

Временное правительство, в сущности, продолжило военную политику царского режима, преследуя те же самые цели, в том числе территориальные аннексии и военные контрибуции, прописанные в соглашениях между «великими державами». Для Петроградского совета вопрос войны представлялся более сложным. Внутренне многие из его членов были против, как они считали, империалистической войны. Однако лишь большевистское меньшинство открыто выступало против дальнейшего участия в войне. Меньшевики и эсеры, в то время контролировавшие Совет, были сторонниками войны. Они считали, что борьба должна продолжаться, поскольку выход из войны до заключения всеобщего мира может облегчить центральным державам победу на западе и подвергнуть Россию опасности вторжения кайзеровских армий. Кроме того, они полагали, что в случае выхода России из войны окажется под угрозой внутренняя стабильность, так как при отсутствии внешнего конфликта армия превратится, по определению историка Ричарда Абрахама, в «безрассудную толпу, ни на что не годную, беспокойную, легко возбудимую и поэтому склонную к всевозможным эксцессам» [Abraham 1987: 192–193], что повлечет за собой анархию.

Петроградский совет признал, «что крушение армии, – ослабление ее устойчивости, крепости и способности к активным операциям было бы величайшим ударом для дела свободы и для жизненных интересов страны» [Всероссийское совещание Советов 1927:292]. Члены Совета не желали, чтобы Россия осталась беззащитной к нападению извне, и считали необходимым удерживать оборону по крайней мере до тех пор, пока Германия не прекратит наступательные действия или там не произойдет революция. Совет не разделял первоначальных военных целей России, включавших в себя территориальные и денежные компенсации в пользу победившей России, и вместо этого настаивал на политике отказа от аннексий и контрибуций, рассчитывая на скорейшее завершение боевых действий. Впрочем, Совет соглашался с Временным правительством, что лучшим способом завершить войну будет нанесение последнего, решающего удара, который разгромит противника и позволит России выйти из конфликта победительницей.

Однако представляется спорным, была ли русская армия в состоянии предпринять новое наступление. Структура вооруженных сил была серьезно расшатана, и ее распад начался задолго до 1917 года. Между солдатами и офицерами установились крайне напряженные отношения – эта проблема, давно существовавшая в русской армии, выдвинулась на первый план во время Русско-японской войны и революции 1905–1907 годов и свидетельствовала, что возможность мятежа в армии вполне реальна [Bushnell 1985]. Недовольство солдат во многом было следствием патриархального устройства армии, проводившего резкие разграничения между офицерами и солдатами. В соответствии с этой иерархией офицеры обращались с солдатами как с детьми; последним запрещалось курить в общественных местах, ездить на трамваях, посещать театры, гулять в парках и есть в ресторанах. Патерналистская роль офицеров отражалась также в том, что они обращались к солдатам, используя фамильярное местоимение «ты», а не уважительное «вы», и тем самым еще больше усиливали подчиненное и несамостоятельное положение низших чинов [Wildman 1980: 35].

Во время Первой мировой войны русская армия по-прежнему страдала от напряженных отношений между офицерами и солдатами, и эта проблема сопровождалась другими серьезными трудностями. Среди рядового состава все больше давали о себе знать усталость от войны и падение боевого духа. Многие призванные в армию крестьяне с самого начала конфликта не понимали, зачем им это. Не разделяли они и патриотические настроения, первоначально выказанные высшими слоями российского общества. Большинство уходило в армию с довольно скептическим отношением к происходящему. Хотя летняя мобилизация 1914 года почти не встретила противодействия, большинство исследователей сходятся во мнении, что это произошло скорее в силу крестьянской покорности, нежели патриотической идеи о защите Родины как о гражданском долге[22]22
  Об отношении солдат к войне см. [Wildman 1980:77–78,178,182–191,229-230, 377–378; Golovin 1931: chap. 10–11; Heenan 1987: chap. 7].


[Закрыть]. Даже первоначальный энтузиазм высших классов пошел на убыль к концу 1915 года, после деморализующих поражений, которые потерпела армия, когда стало ясно, что война не будет быстрой и победоносной.

Отступления 1915 года и тяжелые потери во время Брусиловского прорыва летом 1916 года принесли армии еще больше трудностей. Особенно серьезной проблемой стало дезертирство. За один первый год войны из армии сбежало примерно 500 тысяч человек [Sanborn 1998: 87]. Неподчинение командованию не единожды имело место в русской армии еще до Февральской революции. Историк Аллан Уайлдмен указывает: «Целые роты – как, например, в 55-м Сибирском стрелковом полку в декабре 1916 года – просто отказывались идти в бой и бежали в тыл» [Wildman 1980: 100–101].

Несмотря на эти проблемы (которые, впрочем, отчасти наблюдались и в армиях других воюющих государств), русская армия не утратила сплоченности даже во время политических потрясений начала 1917 года. Напротив, отдельные сферы и боевые части практически не пострадали от разрушительных веяний. После Февральской революции большинство русских солдат сохранили настрой на оборону, не желая оставлять позиции и допустить, чтобы противник прорвался через фронт [Там же: 236]. Такое отношение позволило командованию сохранить некое подобие власти – хотя бы временной, урезанной, но более демократической и представительской – на тех участках, где имелись проблемы с дисциплиной. Солдаты были настроены удерживать оборону, пока новое правительство не заключит мирное соглашение, которое положит конец участию России в войне. Однако идти в наступление они не были настроены. Время шло, а признаков скорого мира не наблюдалось, поэтому терпение многих солдат начало истощаться. В конце весны положение на некоторых участках фронта стало угрожающе ухудшаться. Особенно серьезные проблемы возникли на Северном фронте, где войска все сильнее проникались радикальными взглядами и находились под воздействием антивоенной агитации большевиков. Имели место такие существенные проблемы, как недостаток дисциплины, снижение боевого духа, падение авторитета командиров и братания с неприятелем, поэтому попытки восстановить там порядок оказывались большей частью неэффективными.

В марте Петроградский совет издал Приказ № 1. Это постановление, которое историк Брюс Линкольн назвал «самым судьбоносным документом Февральской революции», было выпущено Петроградским советом с целью заручиться поддержкой солдат Петроградского гарнизона. Приказ обещал солдатам лучшее обращение со стороны офицеров и более широкое представительство в органах власти, наделял их гражданскими правами, разрешал им создавать комитеты для защиты своих интересов, запрещал телесные наказания и смертную казнь за неподчинение начальству и дезертирство, а также давал солдатским комитетам контроль над всем вооружением. Кроме того, он обеспечивал лояльность солдат по отношению к Совету, объявив, что приказы Временного правительства могут исполняться, только если они не противоречат распоряжениям Совета [Lincoln 1986: 350]. Этот приказ, первоначально предназначенный только для солдат Петроградского гарнизона, вскоре распространился почти на всю армию. Появление Приказа № 1 существенно изменило отношения между солдатами и офицерами, а также перестроило всю армейскую иерархию. От солдат уже не требовалось обращаться к вышестоящим командирам с традиционным титулованием («ваше благородие», «ваше превосходительство» и т. п.), а офицерам запрещалось использовать в отношении подчиненных фамильярное местоимение «ты». Начальствующий состав больше не мог применять традиционные методы принуждения к дисциплине, которые отныне или стали незаконными, или оказались неэффективными после того, как солдатам были предоставлены права, гарантированные этим приказом.

Хотя приказ стремился устранить многие явления, вызывавшие у солдат наиболее сильное недовольство, и уничтожить самые ненавистные элементы патриархальной армейской структуры, он вместе с тем создал условия, затруднявшие поддержание порядка и сплоченности в некоторых воинских частях. С чрезвычайным недоверием относясь к офицерам, происходившим, как правило, из высших классов, многие солдаты, большинство которых были мобилизованными крестьянами, спешили обвинить своих командиров в сочувствии старому режиму. Насилие в отношении офицеров стало серьезной проблемой после Февральской революции [Росс 1994: 76]. Институт солдатских комитетов также создавал трудности для внутреннего порядка и дисциплины. Хотя эти комитеты были призваны поддерживать интересы солдат во всех сферах, кроме непосредственно боевых действий, к ним иногда прибегали, чтобы оспорить приказы вышестоящего начальства по поводу участия в опасных маневрах. Таким образом, хотя войска сохраняли «оборонительную позицию» и были готовы отражать нападения на Россию, сами они зачастую не были склонны переходить к наступлению.

Такая позиция не была распространена в армии повсеместно, однако на некоторых участках проявлялась довольно значительно, вызывая тем самым у начальствующего состава серьезные опасения, пойдут ли военные в атаку, когда настанет время. Многие русские солдаты проявляли «неожиданную неохоту», как отмечает историк Луиза Хинен: «Армия изменилась: ее структура перестроилась, ее уставы коренным образом преобразовались, а солдатами завладели мысли о земле и мире» [Heenan 1987: xiv]. На некоторых участках усилилось дезертирство, поскольку солдаты восприняли дарованные им права и свободы как шанс прекратить участие в войне и вернуться домой в поисках новых возможностей. Сильнейшим мотивом, побуждавшим солдат-крестьян покидать фронт, было желание получить в собственность землю, на которую они, как сами считали, имели право после отмены старого порядка. Мятежи в некоторых подразделениях стали более частыми, продолжительными и кровавыми. Главнокомандующий русской армией генерал М. В. Алексеев незадолго до своей отставки в середине мая 1917 года писал: «Внутреннее разложение [в армии] достигло своего предела… Войска представляют угрозу уже не врагу, а собственному Отечеству. Увещевания и призывы на массы уже не действуют» [Алексеев 1927: 17].

Некоторые подразделения, особенно кавказские и казачьи полки на Юго-Западном фронте, сохраняли внутреннюю целостность и по-прежнему повиновались приказам командования, но в других подразделениях разложение достигло значительной степени. Новости из столиц зачастую медленно достигали фронта, однако войска не были изолированы от политической обстановки в тылу и не оставались к ней безучастными. Реакция солдат-крестьян разнилась в зависимости от региона: на севере они были настроены более радикально, чем на юге, но многие восприняли Февральскую революцию как силу, которая освободит их от гнета царизма, в том числе от обязательной воинской повинности.

В первые месяцы после Февральской революции общественное мнение оценивало положение в армии как чрезвычайно опасное. Считалось, что армия балансирует на грани полного распада. В частности, как отмечает Уайлдмен, дезертирство вызвало огромную «общественную обеспокоенность состоянием армии… прежде всего потому, что последствия дезертирства были заметны (или казались таковыми) в каждом крупном городе». Такая точка зрения появилась уже в начале весны 1917 года, когда в войсках на фронте «дезертирство почти не отмечалось и в процентном отношении мало влияло на боевую мощь» [Wildman 1980: 362–363]. Кроме того, многие считали неизбежным новое наступление Германии, и армия в ослабленном состоянии была неспособна его отразить. Провоенные силы часто намеренно преувеличивали проблемы на фронте, чтобы представить ситуацию более безнадежной и заручиться общественной поддержкой. Впрочем, в то же время многие граждане надеялись, что с новым правительством, якобы радевшим за «истинные» интересы российского народа, боевой дух войск усилится достаточно, чтобы стало возможным возобновить наступление [Росс 1994: 75].

Несмотря на серьезные проблемы, вставшие перед армией, Временное правительство решило предпринять новое наступление, призванное раз и навсегда разгромить врага и «с честью» вывести Россию из войны. Это наступление планировалось совместно с союзниками еще до падения царского правительства, когда руководители Антанты встретились в Шантильи (Франция) в ноябре 1916 года. В сущности, Россия активно готовилась к наступлению, усиливая фронт в первые месяцы 1917 года [Heenan 1987: xii]. Новая российская власть была полна решимости выполнить свои обязательства, несмотря на неспособность союзников предоставить обещанную финансовую поддержку и обеспечение материальными средствами. Изначально предполагалось, что наступление состоится в начале весны 1917 года, но военный министр А. И. Гучков объявил, что армия не сможет подготовиться к подобной операции даже к маю. Поэтому наступление было отложено до середины июня. Однако было ясно, что все эти усилия обернутся колоссальным провалом, если не удастся восстановить боевой дух войск и повиновение командованию.

Но настроения в армии были не единственной проблемой, вставшей перед военной политикой нового правительства. Необходимость делить власть с Петроградским советом существенно ограничивала свободу действий Временного правительства. Шаткая политическая ситуация усугубилась обнародованием ноты министра иностранных дел П. Н. Милюкова союзникам от 18 апреля, в которой он подтверждал, что военные цели России по-прежнему включают в себя аннексии и контрибуции. Это вызвало гневный протест со стороны Петросовета, который настаивал на скорейшем завершении войны и заявлял, «что цель свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов» [Известия 1917 25 апреля]. Также нота вызвала волну протестных демонстраций в столице, направленных против войны и Временного правительства. Так называемый «апрельский кризис» привел к отставке Милюкова и Гучкова и поставил под угрозу само существование Временного правительства. Ради собственного спасения его лидеры согласилось на коалицию с некоторыми членами Петросовета, который 2 мая проголосовал за включение некоторых своих членов в состав Кабинета министров. 5 мая было сформировано новое коалиционное правительство. Военным министром стал А. Ф. Керенский. Его первоочередной задачей было восстановление боеспособности армии и подготовка России к предстоящему наступлению. Сам Керенский впоследствии объяснял: «Ради жизни страны было необходимо восстановить у армии готовность умереть» [Kerensky 1927: 195].

Впрочем, было ясно, что для успеха наступления требовалось приложить существенные усилия. Правительство и военные власти признали возрождение армии своей первостепенной задачей в месяцы, предшествующие июньскому наступлению. Они развернули масштабную провоенную пропаганду на фронте и в тылу, печатали агитационную литературу, устраивали милитаристские демонстрации и митинги, посылали подарки солдатам от имени Ставки верховного главнокомандующего. В устных и печатных выступлениях они напоминали, что «священный долг» каждого российского гражданина – участвовать в защите страны. Даже Всероссийское совещание Советов рабочих и крестьянских депутатов призывало организовать все возможные ресурсы для помощи Родине [Всероссийское совещание Советов 1927: 201–292]. Проправительственная пресса публиковала статью за статьей, стремясь заручиться поддержкой общественности. Из добровольцев готовили «лекторов-просветителей» и отправляли их по всей стране и в войска для повышения боевого духа. Целый ряд известных публичных фигур, в том числе депутаты Государственной думы, министры Временного правительства, герои войны и революционного движения и другие заметные личности, привлекались для выступлений на фронте с пламенными патриотическими речами. Сам военный министр Керенский многократно выезжал на фронт вместе с другими представителями Временного правительства, убеждая солдат повиноваться командирам и продолжать борьбу.

Несмотря на высокое ораторское мастерство и политическое доверие, которым Керенский пользовался среди солдат как единственный в правительстве министр-социалист, он оказывал на войска лишь ограниченное воздействие и не сумел побудить их к каким-либо последовательным действиям. Его патриотические речи и страстные призывы были способны вызвать лишь временные вспышки патриотического рвения. Подобный энтузиазм редко длился дольше, чем краткие визиты Керенского на фронт, и сразу сходил на нет, стоило противнику возобновить огонь. Стремление к миру оказывалось сильнее, чем любые попытки побудить армию к действиям, и войска не удавалось достаточно мотивировать для участия в длительных боевых операциях [Сенин 1995:195].

Когда стало очевидно, что эти усилия не достигают сколько-нибудь продолжительного успеха, а с приближением времени наступления проблема приобретает срочный характер, власти стали прибегать к более нетрадиционным методам для достижения цели. Весной были созданы особые ударные части, состоявшие из самых стойких и энергичных офицеров и солдат-фронтовиков, которые должны начать наступление и увлечь за собой остальных. Генерал А. А. Брусилов, командующий Юго-Западным фронтом, успешно применял ударные части для прорыва неприятельских позиций во время наступления 1916 года. Поэтому он считал, что они вполне могли бы сыграть ключевую роль в новом наступлении и подать пример героизма другим солдатам, не решавшимся вступить в бой. В середине мая Брусилов также предложил сформировать «революционные» части, в том числе особые «ударные» подразделения и «батальоны смерти», из добровольцев, набранных в тылу. Эту идею ему подсказала инициативная группа связанных с левыми эсерами солдат и матросов, убежденных, что подразделения, состоящие из самых идейных и патриотично настроенных добровольцев, набранных как в тылу, так и на фронте, сумеют эффективно «подать пример и продемонстрировать колеблющимся войскам истинное значение долга [Разложение армии в 1917 году 1925: 64–65].