Текст книги "Пират ее величества. Как Фрэнсис Дрейк помог Елизавете I создать Британскую империю"

Ее решимость стала очевидной для всех, когда она организовала церковное соглашение, официально вернувшее в Англию протестантизм. Отныне молитвы и богослужения должны были совершаться на английском языке, а не на латыни. «Книга общих молитв» стала одним из краеугольных камней богослужебной практики. Совершение римско-католической мессы было запрещено законом, но это не означало, что вне закона объявлено католичество как таковое. Елизавета благоразумно оставила за католиками право демонстрировать свои символы, такие как крест и облачения священнослужителей, несмотря на настойчивые возражения со стороны пуритан – той части английских протестантов, которые стремились полностью очистить англиканскую церковь от католических обрядов. Кроме того, став королевой, Елизавета столкнулась еще с одной огромной задачей: ей предстояло привести в порядок финансы Англии.

В 1558 г., взойдя на престол, Елизавета унаследовала долг размером в 227 000 фунтов стерлингов. Банка Англии, который мог бы предоставить ей кредит, еще не существовало – он возник только в 1694 г., во время следующего долгового кризиса. Широкое обращение банкнот должно было начаться примерно через сто лет. Во времена Елизаветы деньгами считались драгоценные камни, металлы и монеты, и Англия на тот момент была должна более 100 000 фунтов стерлингов Антверпенской бирже, старейшей фондовой бирже в Европе и центральному звену мировой экономики. Хуже того, Антверпен взимал процентную ставку в размере 14 процентов.

В начале правления Елизаветы ее советником был Томас Грешем, необыкновенно богатый и успешный торговец и финансист, прославившийся прежде всего как автор «закона Грешема», гласившего, что плохие деньги всегда вытесняют хорошие деньги – иначе говоря, рынок постепенно наводняется дешевой валютой. Возможно, Грешем на самом деле никогда не говорил ничего подобного, но, так или иначе, теперь этот принцип неразрывно связан с его именем. Грешем сразу ясно дал Елизавете понять, что ее отец, Генрих VIII, имел крайне дурной кредитный рейтинг у европейских ростовщиков именно из-за своей привычки обесценивать монеты: при нем плохие деньги вытесняли хорошие. Грешем предупредил Елизавету, что устаревшие принципы регулирования тормозят всю финансовую систему Англии. В 1560 г. он призвал Уильяма Сесила, лорда Берли, провести реформы, которые откроют возможности для рыночного роста. Если королеве нужно занять денег – а ей, разумеется, это требовалось, – она могла найти их внутри страны, вместо того чтобы выпрашивать ссуды за границей. Грешем считал, что английской королеве не подобает обращаться к ростовщикам по всей Европе, и если она решит этот вопрос внутри страны, то без внешних займов удастся обойтись. Потребовалось десять лет, чтобы совет Грешема претворился в жизнь – в 1571 г. Англия начала реформировать законы о ростовщичестве, сделав шаг, который Грешем считал жизненно необходимым для внутренней финансовой модернизации. Примечательно, что уже в 1574 г. Елизавета I объявила, что больше не имеет долгов. Когда ей нужны были деньги, она набирала столько кредитов, сколько могла, внутри страны. Ей, как королеве, было легко это устроить. Отказ дать кредит в «национальных интересах» считался крайне непатриотичным. Кроме того, эта схема подразумевала, что заимодавцев можно легко контролировать. Вдобавок сведения о таких кредитах можно было засекретить.

Но даже если сама Елизавета распоряжалась деньгами вполне благоразумно, устойчивому улучшению финансового положения Англии мешало отсутствие развитой финансовой системы. Королева выступала против повышения налогов, опасаясь, что это оттолкнет от нее тех, чью поддержку она хотела сохранить. Деньги королеве также выделял парламент. Эти средства собирали местные дворяне, но мало кто верил, что сумма, собранная на местах, доезжала до Лондона в целости и сохранности. Положение осложнял тот факт, что богатые подданные имели право самостоятельно определять размеры своего вклада, и многие открыто признавали, что выделяемые суммы далеко не пропорциональны размерам их состояния. Но Елизавете нужно было, чтобы эти люди оставались на ее стороне, поэтому она никак не пыталась исправить ситуацию. Возможно, королева могла бы изменить сложившееся положение, если бы имела в своем распоряжении эффективный бюрократический аппарат, – но она его не имела.

Англия и Уэльс по-прежнему страдали от стихийных бедствий. После того как в 1590-х гг. череда неурожаев подорвала экономику страны, Елизавете все же пришлось занимать деньги у финансистов. В 1600 г. корона оценила свои внутренние и зарубежные расходы в 459 840 фунтов стерлингов – большая часть этой суммы ушла в Ирландию. Вклад Англии в Нидерланды составил всего 25 000 фунтов стерлингов. При этом доходы королевы за 1600 год оценивались в 374 000 фунтов стерлингов – таким образом, ей недоставало еще 86 000 фунтов стерлингов.

Некоторые общественные группы, например члены компании «Купцов-авантюристов» (Merchant Adventurers), по-настоящему преуспевали в правление Елизаветы I. Но именно эти люди препятствовали давно назревшей фискальной реформе, поскольку их полностью устраивала существующая система. Больше всего страдали бедняки. Цены на продукты постепенно выросли примерно на 75 процентов, но заработки сельскохозяйственных рабочих за тот же период резко упали. Те, у кого была работа, едва могли позволить себе купить еду, а безработные попросту голодали.

Уже через три года после начала Елизаветинская эпоха едва не закончилась. 10 октября 1562 г. двадцатидевятилетняя королева почувствовала недомогание. В этот момент она находилась во дворце Хэмптон-Корт – огромном здании близ Лондона, которое построил кардинал Вулси. Поначалу казалось, что она всего лишь простудилась, но затем у нее начался сильный жар, а на коже появились волдыри. Ее Величество заразилась оспой (вариолой) – тяжелой болезнью, вероятность летального исхода при которой составляла 30 процентов (в Англии ее называли малой оспой (smallpox), чтобы отличать от зловещего родича – большой оспы, или сифилиса). Вакцину от оспы Эдуард Дженнер изобрел только в 1796 г., и в отсутствие других надежных средств Елизавету I подвергли так называемому красному лечению, описанному в XIII в. Гилбертом Английским в энциклопедии «Медицинский компендиум». Королеву заворачивали в красное покрывало, поскольку красный свет предположительно мог ослабить и устранить оспу. Кроме этого оставалось только молиться и соблюдать карантин – ни о каком другом лечении речи не шло. Те, кому удавалось пережить 12 дней болезни, обычно выздоравливали, хотя у них на всю жизнь оставались мелкие уродливые шрамы. Именно так произошло и с Елизаветой. После этого она всегда густо покрывала лицо свинцовыми белилами, чтобы скрыть следы оспы. Она стыдилась этого изъяна и решительно изгоняла всякого, кто пытался вторгнуться в ее личное пространство. Каждому, в том числе и потенциальным мужьям, следовало держаться на приличном расстоянии.

Болезнь королевы послужила сигналом для тех, кто желал ее свержения. Трое заговорщиков, попавших под влияние католического духовидца, предсказавшего неминуемую смерть Елизаветы I, были быстро пойманы, преданы суду, признаны виновными в измене и приговорены к казни. Своих католических противников Елизавета умиротворила, заменив смертный приговор пожизненным заключением в лондонском Тауэре (хотя это было, пожалуй, худшей участью, чем смерть).

Пережитые потрясения – тяжелая болезнь и государственная измена – превратили Елизавету I из ранимого ребенка и жертвы обстоятельств в проницательную взрослую женщину, умеющую находить преимущества в любых обстоятельствах. Население искренне радовалось выздоровлению Елизаветы, и в ознаменование этого события были выпущены памятные монеты. С тех пор и до конца своего сорокапятилетнего правления она всегда показывала миру – любовникам и соперникам, протестантам и католикам – то лицо, которое они хотели увидеть. Они созерцали иллюзию (simulacrum, это слово как раз вошло в обиход в Англии в то время) вместо уродливой реальности. Притворство и лицедейство стали главным инструментом правления Елизаветы.

Примерно в то же время у королевы сложился тот распорядок дня, которого она придерживалась до конца жизни. По утрам она подолгу одевалась – фрейлины часами кропотливо затягивали шнуровки и закалывали булавки на платьях Ее Величества. Она обладала острым модным чутьем и носила рубашки из самого тонкого полотна, а также съемные манжеты на запястьях, защищающие платье от пота. Елизавета самостоятельно мылась не чаще одного раза в месяц – все остальное время Ее Величество мыли и приводили в порядок служанки. Отсутствие регулярной гигиены неизбежно влекло за собой проблему неприятных запахов. Чтобы замаскировать их, Елизавета и ее придворные носили пропитанные ароматными маслами саше и прикалывали к одежде засушенные цветы. Зубных щеток тогда не было, и она не чистила зубы, поэтому позднее страдала от многочисленных стоматологических проблем и подкладывала в рот тряпичные подушечки, чтобы щеки не казались впалыми. Королева не носила нижнего белья. В попытке очернить Елизавету пропагандисты-католики заявляли, что ей это и не нужно, поскольку у нее никогда не было менструаций. Но ее домашние счета свидетельствуют об обратном – в них упоминаются отрезы льняной ткани, которые она использовала в качестве гигиенических прокладок.

В молодости Елизавета носила мягкие бархатные туфли, позднее туфли из испанской кожи, а в свои шестьдесят – елизаветинскую версию высоких каблуков. Удобство всегда имело для нее большое значение. Дневные часы она обычно проводила в личном кабинете в своих покоях, где занималась делами и нередко обедала и ужинала. Внушительный кабинет украшали хрустальный фонтан и фреска Ганса Гольбейна Младшего. За безопасность отвечали капитан гвардии, лорд-камергер и двое старших слуг. Все это вполне соответствовало традициям. Но были и нововведения: в кабинете при королеве находились еще шесть или семь женщин, и кроме того, три или четыре женщины прислуживали в спальне. Помимо них королеву окружало еще некоторое количество женщин более низкого ранга, а в королевской спальне дежурили шесть фрейлин. Елизавета тщательно выбирала каждую из них и давала подробные распоряжения относительно их обязанностей.

В личном кабинете Елизавета могла обедать без чужого пристального внимания, без формальностей, речей и других отвлекающих факторов. Безотлучные фрейлины приносили ей тарелки с едой, предварительно убедившись, что еда не отравлена. Елизавета пробовала все, что хотела, а остальное раздавала дамам. Если время позволяло, она выезжала вместе с придворными на охоту, травлю медведя или собачьи бои, сама участвовала в соколиной охоте и играла в теннис.

Поведение придворных подчинялось строгим правилам. Голова Елизаветы должна была возвышаться над всеми остальными, поэтому перед ней часто преклоняли колени, и никто не смел повернуться к ней спиной (все обычно отступали спиной вперед). Ужин подавали рано, между пятью и шестью часами вечера, пока было еще светло. После ужина королева с удовольствием предавалась развлечениям. Она талантливо играла на клавесине, обожала азартные игры и пила много белого вина. Иногда она приглашала итальянских танцоров и музыкантов – обычно все проходило благополучно, только один раз труппа итальянских акробаток вызвала нарекания по причине своего «непристойного, бесстыдного и неестественного кувыркания». У Елизаветы, как у многих тогдашних монархов, был собственный шут – в ее случае женщина, карлица по имени Томасина Парижская. Иногда Елизавету сопровождал паж-африканец, одетый в костюм из белой тафты с золотыми и серебряными полосками, в белых чулках и белых туфлях.

Ночью королева требовала зажигать в спальне свечи из пчелиного воска и спала на шелковых простынях, расшитых тюдоровскими розами. Она укладывалась в постель в девять вечера под тихое пение служанок, но часто подолгу не могла заснуть. Ставни в ее спальне плотно закрывали, чтобы не впускать смрадный ночной воздух, а тяжелые шторы должны были защищать от лунного света – считалось, что он опасен для спящих. Несмотря на все меры предосторожности, королева часто страдала бессонницей, в том числе и потому, что боялась нападения (не без оснований, поскольку за время правления она пережила 14 покушений на свою жизнь).

Она поздно вставала, объясняя это так: «Вы знаете, я совсем не утренняя особа», но даже после этого дамам требовалось около двух часов, чтобы подготовить ее к новому дню. Говорили, что снарядить корабль для королевского флота проще, чем одеть королеву.

Она оставалась доступной, но недостижимой – единственная королева Англии, которая так и не вышла замуж. Однако Елизавета сумела превратить отсутствие короля из недостатка в источник силы и популярности. День ее вступления на престол, 17 ноября, стал самым важным праздником в английском календаре – его отмечали кострами, колокольным звоном и рыцарскими турнирами. Культ ее девственности приобрел почти религиозное значение. Несмотря на то что она была протестанткой, с ней стали ассоциировать ряд символов, традиционно принадлежавших Деве Марии, – феникс, горностай, полумесяц, роза и жемчуг. Ее называли Целомудренной Королевой, хотя ее целомудрие было скорее предметом веры, чем объективным фактом. Она вызывающе одевалась, а в жаркую погоду могла обнажить грудь, чтобы освежиться. Призрачно-белый макияж придавал ее раскрасневшемуся лицу потустороннее сияние.

Долгое время Елизавета поддерживала отношения с главным спутником своей жизни – Робертом Дадли, 1-м графом Лестером. Они позволяли себе неописуемые вольности на публике и жили в смежных покоях. Но роман с королевой превратил Дадли в мишень для кровожадных соперников. Он стал носить под рубашкой кольчугу, чтобы защититься от покушений на свою жизнь. Дадли надеялся стать мужем Елизаветы, хотя у него уже была жена – красавица по имени Эми Робсарт, редко появлявшаяся при дворе. В сентябре 1560 г. у себя дома в Оксфорде леди Дадли, находясь одна «в определенной комнате» (возможно, в уборной), упала с лестницы и сломала себе шею. Подозревали, что Дадли подстроил смерть жены, чтобы жениться на королеве. Но этот скандал, наоборот, отдалил его от Елизаветы – она не могла допустить, чтобы ее уличили в связи с предполагаемым убийцей.

Вместо этого она решила соблазнить сэра Кристофера Хаттона, малоизвестного члена парламента, который настолько увлекся ею, что близкие начали опасаться за его рассудок. Вдали от нее ему становилось физически плохо. Елизавета отправила его на курорт, чтобы там он оправился от любовной тоски, и оттуда он писал ей: «Я люблю вас. Я не могу обойтись без вас… Страсть побеждает меня. Мне больше нечего добавить. Любите меня, ибо я люблю вас». Хотя Хаттон и Дадли удовлетворяли потребность Елизаветы в мимолетной близости, ни один из них не мог присоединиться к ней на троне.

В остальном Елизавету поглощали заботы, опасности и соблазны зарождающейся империи. Она балансировала между протестантами и католиками. Парламентский акт сделал ее главой англиканской церкви, но богослужения в ее личной часовне по-прежнему совершались по католическому обряду. Отлучение от церкви стало поворотным моментом в ее жизни. Оно должно было подорвать ее авторитет, но привело к прямо противоположному результату. Оно придало смелости и ей, и ее врагам. Английские католики, поставленные в безвыходное положение, строили планы, замышляя посадить на ее место католического монарха. В ответ Елизавета приняла меры, направленные против священников и других недоброжелателей в церковной среде. Трудности, связанные с отлучением от церкви, развязали ей руки, и она смогла сохранить популярность среди простых людей, которые были ее главной опорой. Она казалась беспристрастной, что только укрепляло ее престиж. Слова «Я вижу, но ничего не говорю» стали ее девизом. Совершенно неожиданным образом она пробудила горячую симпатию в папе Сиксте V, который осыпал ее комплиментами, приправленными нотами сожаления: «Она, несомненно, великая королева. Будь она католичкой, мы обожали бы ее всем сердцем. Взгляните, как умело она правит! – восклицал он. – Она всего лишь женщина, хозяйка половины острова, и тем не менее она наводит страх на Испанию, Францию, [Священную Римскую] империю, – на всех». Вздорный и непривлекательный понтифик был совершенно очарован королевой-еретичкой. «Жаль, что мы с нею не можем соединиться в браке – наши дети правили бы миром», – сокрушался он. И он был не одинок. Английские поэты пели ей дифирамбы и называли Глорианой («Славной»).

Впрочем, эти славословия не вполне отражали истинное положение дел. Нестабильность расшатывала основы правления Елизаветы. С севера ей угрожала Шотландия, оплот католиков и родина ее кузины Марии. На континенте объединенные силы Испании, Португалии и Франции господствовали на морях и в торговле. Испанский король Филипп II ненавидел Елизавету и отправил в Англию шпионов, которые должны были, словно стая термитов, подточить ее власть, хотя прошло много лет, прежде чем взаимная неприязнь Филиппа и Елизаветы вылилась в открытую войну. Но английская версия протестантизма постепенно пускала корни, и она отдавала предпочтение искателям приключений, исповедовавшим именно эту веру.

Все это время смутные мечты об империи возбуждали восприимчивые умы в Англии. В 1555 г. выпускник Кембриджского университета Ричард Иден опубликовал труд «Декады Нового Света» – сборник отчетов об исследованиях новых земель, в число которых вошло и «Первое кругосветное плавание» Антонио Пигафетты. Вдохновленные примером Магеллана, английские мореплаватели приняли вызов. Сама Елизавета еще в декабре 1568 г. добавила в происходящее частицу пиратского духа. Испанские корабли, перевозившие золото, предназначенное для выплаты жалованья войскам в Нидерландах, попали в шторм и опрометчиво решили искать убежища в английских гаванях. Хотя Англия и Испания официально не находились в состоянии войны, агенты Елизаветы, воспользовавшись случаем, забрали с кораблей груз золота, якобы на хранение, и так и не вернули его.

Несколько лет спустя внимание англичан привлек легендарный Северо-Западный проход – кратчайший путь к богатствам Азии. Считалось, что он ведет из Северного Ледовитого океана вдоль северного побережья Северной Америки в Тихий океан. Хотя сторонники этой теории в Испании и в Англии считали, что корабли также могут пройти этим путем с запада на восток, а испанский монах Антонио Урданета даже утверждал, что уже совершил такое плавание, где находится Северо-Западный проход, никто по-прежнему точно не знал. Нимало не смутившись этим, Хамфри Гилберт из Девона предложил объявить его собственностью Англии. Потомок богатого дворянского рода, выпускник Итона и Оксфорда, он изучал французский и испанский языки, военное дело и навигацию. Он участвовал в английском вторжении в Ирландию, где был ранен в бою. Чтобы привести ирландцев к покорности, он прибегал к самым безжалостным средствам, не щадил даже женщин и детей и приобрел скандальную славу, предложив выставлять на кольях отрубленные головы жертв, чтобы запугать население и заставить его подчиняться. Он советовал англичанам потуже затягивать удила в зубах ирландцев.

В дальнейшем Гилберт занялся исследованием новых земель, особенно Азии. Он написал Елизавете письмо, в котором вызывался найти и изучить Северо-Западный проход, оплатив это предприятие из собственного кармана. Взамен он просил лишь пожизненную монополию на всю торговлю, которую будут осуществлять через этот проход. Чтобы подкрепить свои доводы, он написал «Рассуждение об открытии нового прохода в Катайю», перемежая свои аргументы цитатами из античных авторов, призванными убедить Елизавету и английскую публику в целесообразности его замысла. В доказательство того, что он без труда сможет превзойти католических мореплавателей, к сочинению Гилберт приложил карту. Предложенный маршрут пролегал в основном между воображаемыми географическими объектами до восточного края Тихого океана. Оттуда оставалось сделать лишь несколько шагов, чтобы попасть в Китай и на Молуккские острова с их пряностями, драгоценными металлами, шелками и «золотыми тканями». В этой части мира английские торговцы могли продавать добытые ценности на месте, чтобы получить быструю прибыль. Что касается пролива, он мог стать прибежищем для «тех нуждающихся жителей нашей страны, которые ныне возмущают общественное спокойствие в силу претерпеваемой здесь, на родине, нужды, и ежедневно принуждены совершать возмутительные преступления, за которые их ежедневно приговаривают к повешению». Другими словами, он предлагал основать колонию и заселить ее маргиналами и преступниками.

В 1578 г. Гилберт получил патентные письма – официальное разрешение на исследовательское путешествие. Это было серьезное предприятие для новичка. Он вышел в море на семи кораблях, одним из которых командовал протестант Уолтер Рэли, сводный брат Гилберта с хорошими связями, позднее соперничавший с Дрейком за звание самого прославленного (и трагически закончившего свою жизнь) елизаветинского мореплавателя. Гилберт отправился в путь из Плимута. Но зимние штормы Атлантики жестоко потрепали его флот. Гилберт вовсе не был тем искусным мореплавателем, каким он себя считал. Основательно побитые непогодой, его суда полгода спустя с трудом вернулись в Плимут. В 1583 г. Гилберт пошел ко дну на собственном корабле.

Джон Оксенхэм поначалу преуспел намного больше, чем Гилберт. Он совершил два набега на Центральную Америку, в первом из которых его капитаном был Фрэнсис Дрейк. Они вышли из Плимута в мае 1572 г. В путешествии участвовали два брата Дрейка, Джон и Джозеф (оба погибли в пути), и еще 70 моряков на двух кораблях. Достигнув Панамского перешейка, они начали нападать на испанцев и совершать набеги на близлежащие шахты. Они устроили засаду на караван мулов, перевозивший через перешеек серебро, обратили в бегство охрану и в августе 1573 г. вернулись в Англию, привезя с собой немало похищенных у испанцев сокровищ, обогативших не только их самих, но и королеву Елизавету. Это успешное плавание навело Дрейка на мысли о еще более смелых набегах.

Затем Оксенхэм снова решил попытать счастья. Выйдя из Плимута 9 апреля 1576 г. на вооруженном фрегате (маневренном военном корабле) в сопровождении двух пинасов, он направился в Панаму, где застал врасплох обосновавшихся там испанцев, которые никак не ожидали незваных гостей, и меньше всего из Англии. Дерзкий пират и его команда захватили два барка (небольшие парусные суда как минимум с тремя мачтами), нагруженные испанскими серебряными и золотыми монетами, и другую ценную добычу. Оксенхэм планировал захватить весь Панамский перешеек, пересеченный почти 500 милями извилистых водных путей. Контроль над этой полосой земли позволил бы ему держать за горло всю мировую торговлю.

Затем Оксенхэм и его люди ушли с захваченной добычей, но испанцы во главе с Габриэлем де Лоарте выследили их по мусорному следу, который англичане оставляли за собой на берегах реки Туиры. По пиратскому обычаю Оксенхэм закопал в землю украденные сокровища, а затем дал шпионившим за ним испанцам решительный бой, в результате которого едва успел спастись бегством. Несколько месяцев спустя, в середине 1578 г., испанские войска загнали Оксенхэма в ловушку. Ему больше не суждено было увидеть Плимут. 30 сентября 1580 г. испанцы казнили его в Лиме в Перу.

До Англии дошли слухи, будто вместе с Оксенхэмом казнили и Дрейка. Получив эти ошибочные сведения, Елизавета выпустила официальный документ, в котором заявила, что чрезвычайно «рада» такому развитию событий (если бы Дрейк узнал о ее реакции, это вызвало бы у него большое замешательство). Позднее она высказалась более мягко, заметив, что эта новость «не вызвала у нее возмущения», хотя это вряд ли звучало более обнадеживающе. Так или иначе, заявления Елизаветы были не более чем позерством. Она негласно поддерживала путешествие Дрейка и хотела, чтобы он преуспел, но в то же время ей следовало сохранять видимость строгого нейтралитета, чтобы не разрушить мир с гораздо более могущественной Испанией.

Monarquia Hispanica, самая крупная, богатая и жестокая империя в мире, была построена на рабовладении и экспроприации богатств, в особенности золота и серебра. В период 55-летнего правления[2]2
  Если считать с вступления Филиппа II на трон короля Неаполя и Сицилии в 1554 г., то до его смерти в 1598 г. прошло 44 года. Королем Испании и герцогом Нидерландским он стал только в 1556 г., после отречения его отца – императора Карла V. – Здесь и далее, если не указано иное, прим. науч. ред.


[Закрыть] Филиппа II обширная держава быстро набирала силу, а вывоз ресурсов из Нового Света приобрел систематический и организованный характер. В 1560-х гг., после того как французские каперы разграбили Гавану, испанское правительство, следуя указаниям Педро Менендеса де Авилеса, начало предпринимать меры для планомерной защиты от пиратов Карибского бассейна, Кубы и Канарских островов, одновременно наладив доставку серебра в Испанию морем на кораблях так называемого серебряного флота.

На самом деле существовало два серебряных флота, каждый из которых курсировал по собственному морскому маршруту. Оба находились в ведении Каса-де-Контратасьон (буквально «Торговый дом»), основанного в Севилье в 1503 г. Первый из них назывался Флот Индий и плавал между Севильей и Испанской Вест-Индией на Карибах. Корабли прибывали в Веракрус, Картахену и другие отдаленные порты, потом делали остановку в Гаване, после чего возвращались в Испанию. Второй флот – Манильские галеоны – шел с Филиппин через Тихий океан в Акапулько, где ценные товары с другого конца света доставляли на караванах мулов в Веракрус и грузили на корабли, направлявшиеся в Испанию. Со всех драгоценных металлов, ввозившихся в страну, в первую очередь с серебра, Каса-де-Контратасьон взимал 20-процентный налог (он назывался quinto real, или королевская пятая часть).

Делопроизводство осуществлялось крайне аккуратно, хотя одновременно процветала коррупция. Корона готовила легионы чиновников для работы в огромном новом бюрократическом аппарате. Год от года империя расширялась, и Каса-де-Контратасьон и другим правительственным учреждениям требовалось все больше letrados – образованных людей, окончивших университеты в Вальядолиде, Саламанке или Алькале. В 1513 г. Васко Нуньес де Бальбоа пересек Панамский перешеек и стал первым европейцем (или, по крайней мере, первым предводителем европейской экспедиции), достигшим западного побережья Нового Света и увидевшим Тихий океан, который он объявил владением Испании. Империя приобретала все больше земель, где требовалось организовать управление и сбор налогов. На каждом выходящем в море корабле был свой чиновник, наблюдавший за сохранностью товаров и ходом торговых сделок.

Но Каса-де-Контратасьон занимался не только сбором налогов. В нем работала школа подготовки мореплавателей. Ничего подобного не было ни в одной другой европейской стране, кроме Португалии. Каса-де-Контратасьон положил начало существованию обширной и постоянно дополняемой картографической базы данных – изначально она называлась Padron Real, или Королевский реестр. Начатый в 1508 г., он представлял собой сборник маршрутов серебряного флота, и на каждом корабле флота имелась его копия. Во времена Дрейка этот документ уже назывался Padron General. Ряд выдающихся мореплавателей – Америго Веспуччи, Хуан Лопес де Веласко, а также венецианец Себастьян Кабот – ориентировались в своих плаваниях по этим картам, хотя Дрейк предпочитал полагаться на беспорядочную коллекцию карт, относящихся ко времени кругосветного плавания Магеллана.

Испанская система с ее Каса-де-Контратасьон, Королевским реестром и централизованным управлением доказала свою эффективность. Каждый год два флота под охраной военных кораблей отправлялись из Испании с товарами в Испанскую Америку. Их маршрут пролегал вдоль побережья Африки к Канарским островам, где они пополняли запас провизии, и далее на запад через Атлантику в Карибское море. Отсюда каждый флот шел в свою сторону: один направлялся в Мексику, чтобы взять груз фарфора и шелка из Китая, а другой в Картахену за серебром (в первую очередь перуанским серебром из морского порта Кальяо близ Лимы и из Потоси на южном высокогорье Боливии). Часть серебра перевозили на мулах, особенно в районе Панамского перешейка, который был одним из немногих мест, где караван оставался почти беззащитным перед нападениями грабителей. После погрузки корабли серебряного флота отправлялись в Гавану, где формировали конвой для возвращения в Испанию.

На одном корабле серебряного флота находилось целых два миллиона песо (или пиастров), эквивалентных серебряному доллару США. Из четырех миллиардов песо, отчеканенных в ту эпоху, около двух с половиной миллиардов попало в Западную Европу, остальные отправились в Азию или остались в Испанской Америке. Это экономическое явление спровоцировало в Испании продолжавшуюся более ста лет «революцию цен» – все это время цены неуклонно росли, поскольку люди и правительства, обладавшие большим количеством золота и серебра, чем когда-либо, пытались потратить его на конечное количество товаров. В результате этой диспропорции испанская экономика оставалась нестабильной, несмотря на попытки Филиппа что-то исправить. Государство снова и снова объявляло о банкротстве – в 1557 г., в 1560 г., в 1569 г., и, поскольку эти кризисы, очевидно, так никого ничему и не научили, в 1575 и 1596 гг.

Экономические неурядицы разворачивались на фоне ужасных страданий. За первые годы существования Испанской империи погибло около 70 млн человек – более 80 процентов всего коренного населения Центральной и Южной Америки. Потери были настолько велики, что этот эпизод считается худшим геноцидом в истории. Многие гибли просто потому, что их иммунитет был не в состоянии справиться с болезнями, принесенными испанскими завоевателями. Коренные племена, языки и культуры исчезали. Оставшиеся в живых влачили бедственное существование под гнетом Испании, с трудом обеспечивая себя самым необходимым. Юридически эти люди считались неполноправными. Внезапная и неожиданная нехватка рабочей силы на новых территориях вызвала к жизни новое зло: испанские колонизаторы начали ввозить через Атлантический океан рабов из Африки. При этом испанская корона предпринимала последовательные шаги для обращения коренных народов и африканских рабов в христианство. В то же время корона пыталась закрыть путь в Южную Америку евреям (официально изгнанным из Испании в 1492 г.) и протестантским эмигрантам.

Эффективная система управления серебряным флотом, тщательный учет, бдительно охраняемые морские пути, организованная доставка сокровищ и значительные королевские налоги – все это в совокупности сделало Испанию самой богатой страной в Европе. Возможно, Дрейку казалось, что он наносит удар в самое сердце Испанской империи, истощает ее ресурсы и насмехается над ее обороной, но на самом деле ко времени его кругосветного плавания испанское влияние распространилось так широко и укоренилось так глубоко, что Испания испытывала самое большее легкий конфуз, когда он присваивал в пользу Англии часть ее избыточного богатства.