Текст книги "Пират ее величества. Как Фрэнсис Дрейк помог Елизавете I создать Британскую империю"

4
Предатель

Шесть лет назад в Панаме Дрейк заключил союз с беглыми африканскими рабами, которых называли народом симаррон. Это весьма подходящее им имя происходило, возможно, от испанского cimarryn – «дикий» (так называли беглецов) или, по другой версии, от si’maran, что на языке таино означает «полет стрелы». В то время таино были самым распространенным коренным народом Центральной Америки. Симарроны, жившие на побережье, вели выгодную торговлю с пиратами всех мастей и вообще старались не упускать благоприятные возможности. Они были намного более развитыми, чем думали европейцы. По словам одного испанского священника, эти выходцы из Индии и Африки обрабатывали металл, заготавливали лес и строили каноэ. Они выращивали разнообразные продукты первой необходимости – хлопок, рис, сахарный тростник, маниоку, табак, кукурузу и бананы, разводили кур и свиней. Женщины отвечали за сельское хозяйство, мужчины занимались охотой и рыбной ловлей.

К Дрейку симарроны прониклись особенным расположением. В 1572 г. они помогли ему захватить огромный груз испанского серебра. После этого набега он фактически стал их правителем – вероятно, свою роль сыграло обаяние его бесцеремонной грабительской тактики и то, что он сам активно старался наладить с ними взаимопонимание. Раньше он был работорговцем, но теперь ему стало отвратительно не только это ремесло, но и испанские солдаты и купцы, которые им занимались. О симарронах Дрейк писал, что это «черный народ, который около 80 лет назад бежал от своих хозяев-испанцев по причине их жестокости и с тех пор основал государство, где были два собственных короля». Беглые рабы были обычным явлением. В разное время их называли palenques, cumbes или quilombos. Обычно они старались уйти как можно дальше от шахт, куда их свозили для подневольного труда, и создавали собственные поселения, где африканские и европейские элементы смешивались с коренным местным населением. Чтобы воспрепятствовать этому, испанцы издали строгие законы Ordenazas para los negros, гласившие, что раба, убежавшего от своего испанского хозяина к преступникам-симарронам, ждало повешение.

К числу таких беглецов принадлежал и африканец Диего, который долгое время был личным слугой Дрейка и помог заключить союз между англичанами и симарронами. Симарроны Дрейка были африканскими рабами, беглыми или оставленными своими испанскими хозяевами. Они породнились с местным населением, и несколько тысяч человек осели в окрестностях Номбре-де-Диос («Имя Бога»). Время от времени они уходили в неприступные горы, откуда устраивали грабительские набеги на испанцев. Испанцы грозили сжечь Номбре-де-Диос, опасаясь, что он может стать плацдармом для более крупных столкновений, превратиться в постоянное поселение или даже государство. В качестве предупреждения испанцы построили вдоль главной дороги ряд виселиц, пообещав казнить непокорных противников.

Так обстояли дела в мае 1572 г., когда Дрейк отплыл на двух кораблях из Плимута, чтобы совершать набеги на испанцев в районе Номбре-де-Диос. Это была его первая независимая экспедиция, слишком опасная и вызывающая, чтобы получить официальную поддержку английской короны, и она далась ему нелегко. Он планировал явиться на Панамский перешеек, который англичане называли Испанский Мэйн, и захватить золото и серебро, хранившиеся в Номбре-де-Диос. Ему действительно удалось завладеть городом и сокровищами, но в бою с испанцами он был ранен, и ему пришлось отступить, бросив добычу. Постепенно залечивая раны, он провел в этих местах почти год, время от времени совершая набеги на испанские корабли и караваны и укрепляя связи с симарронами.

Именно симарроны однажды привели Дрейка и его людей на горную вершину, откуда открывался вид одновременно на Атлантический и на Тихий океан. У каждого, кто побывал в этом таинственном месте, не оставалось сомнений, что два великих океана связаны между собой. К этому времени Дрейк достаточно хорошо знал Атлантику, но Тихий океан оставался для него обширным и неизведанным царством чудес и опасностей.

Прибыв на выбранное для засады место в Номбре-де-Диос, они отправили симарронского шпиона узнать, когда караван мулов с сокровищами выступит в путь. Два симаррона похитили спящего испанского охранника, разбудили его и допросили. Охранник подтвердил все то, что англичане уже знали, и умолял пощадить его.

Дрейк собирался ограбить испанский караван, перевозивший золото и серебро через Панамский перешеек. На сей раз кроме симарронов его сопровождали французские пираты, среди которых был эксцентричный Гийом Ле Тестю, ранее исследовавший Бразилию и всерьез воображавший себя картографом. Во Франции Ле Тестю подарил королю Генриху II комплект из 56 лично составленных им карт, на одной из которых был изображен несуществующий континент. Позднее Ле Тестю присоединился к мятежным французским гугенотам в борьбе против католиков и их испанских союзников и провел четыре года в тюрьме. После освобождения он покинул Францию и снова устремился в Панаму, воспламененный той же страстью грабить испанцев, что и Дрейк. К союзу с Ле Тестю Дрейк относился с осторожностью, поскольку это могло привести к определенным недоразумениям, однако в распоряжении у странствующего французского рыцаря было гораздо больше ресурсов.

В тот раз отвага, удача и настойчивость Дрейка сделали свое дело – набег на караван оказался необычайно успешным. Дрейк захватил 20 тонн серебра и золота. Этой суммы ему и его людям хватило бы на несколько жизней, и она могла бы еще долгие годы уверенно поддерживать на плаву английскую экономику. Имя Дрейка в Испании после этого случая навсегда предали проклятью. В честь успешного завершения дела Дрейк подарил одному из вождей симарронов инкрустированную золотом саблю. Симарроны изготавливали из железа наконечники стрел и ценили его больше, чем золото. Но это подношение показало, что из работорговца Дрейк превратился в человека, считавшего бывших рабов партнерами. Тем не менее он оставался вором, только теперь похищал золото и серебро, а не людей.

Добыча была слишком объемной и тяжелой, и переправить ее из этих отдаленных мест на ожидающие корабли было не так-то просто. Дрейк и его люди закопали большую часть награбленного (по некоторым сведениям, именно этот клад положил начало легендам о зарытых сокровищах пиратов) и бежали. 1 апреля 1573 г. невероятно находчивый Ле Тестю был ранен в стычке с испанскими разведчиками, которые выследили его и взяли в окружение. После этого Ле Тестю настигли испанские солдаты. Они обезглавили его и выставили его голову на пике на рыночной площади в Номбре-де-Диос. Сумей они найти Дрейка, его ждала бы та же участь.

Тем временем Дрейк и его небольшая команда, взяв с собой столько золота и серебра, сколько смогли унести, и преодолев около 30 км по гористой местности, вышли на берег, где их должны были ждать корабли. Однако, прибыв на место в конце апреля 1573 г., они обнаружили, что корабли исчезли, а вместе с ними испарилась их надежда остаться в живых. Истощенные англичане оказались в ловушке, где им оставалось только ждать прибытия неумолимых испанцев. Казалось, все их подвиги были напрасными.

Но Дрейк сумел воодушевить свою банду. Они закопали сокровища на берегу и построили плот, на котором Дрейк и еще два человека смогли, совершив долгое плавание вдоль неспокойного побережья, добраться до своего флагмана. Когда оборванный и потрепанный Дрейк возник на палубе, его вид потряс всех. Моряки осторожно осведомились об исходе набега, предполагая, что он скорее всего окончился неудачей. Дрейк поначалу подтвердил их опасения, притворившись подавленным. Но потом он запустил руку под воротник и, вытянув испанское золотое ожерелье, воскликнул: «Наше плавание окончено, ребята!»

Затем он забрал остальных моряков и зарытые сокровища, благополучно погрузил их на флагман и вернулся в Плимут 9 августа 1573 г., на шестнадцатом году правления Елизаветы I. Последний этап путешествия занял всего 23 дня, что говорило о растущем мореходном мастерстве Дрейка.

Сокровища Дрейка дали спасительный толчок слабеющей английской экономике, но если он рассчитывал на официальное признание своего подвига, то его ждало разочарование. Из соображений безопасности Англия подписала перемирие с испанским королем Филиппом II, и вопиющие пиратские выходки Дрейка прямо противоречили этому соглашению. Тем не менее набег сделал Дрейка неофициальным героем в Англии и злодеем в Испании.

Испанцы опасались, что нечестивый союз мародеров в Новом Свете приведет к новым набегам и, что еще хуже, к созданию постоянных англо-симарронских колоний. Этому следовало положить конец.

Сначала испанцы вторгались в поселения симарронов и поджигали их посевы и деревни. Затем испанцы заключили перемирие с симарронами, пообещав им землю и самоуправление. Эта договоренность мешала англичанам, но через некоторое время перемирие было сорвано, и конфликт возобновился. Хотя Англия не относила себя к числу европейских государств-работорговцев, она изучала возможность создания колонии на юге Бразилии, в которую вошли бы Рио-де-ла-Плата, Магелланов пролив и Патагония. Согласно этому утопическому плану, Дрейк должен был возглавить отдаленную колонию освобожденных рабов и от ее имени заключить союз с Англией. Но этого так и не произошло. Советники Елизаветы I воспринимали Дрейка как пирата и первооткрывателя, а не как губернатора колонии.

Противостояние длилось до 1579 г., когда симарроны, годами терпевшие жестокие притеснения со стороны испанцев, наконец согласились жить в одном большом поселении, где надеялись пользоваться ограниченной независимостью под властью Испании. Это соглашение положило конец честолюбивым планам Дрейка, мечтавшего управлять поселением симарронов независимо от англичан, испанцев и кого бы то ни было. Ему ничего не оставалось, как вернуться к своему основному занятию – морским путешествиям и открытиям, подразумевавшим в том числе похищение золота, серебра и драгоценных камней с испанских кораблей. По крайней мере, в этом деле был азарт, который требовался Дрейку даже больше, чем устойчивое положение или престиж.

3 июня 1578 г. флот Дрейка снова поднял паруса и вышел в Атлантику, направляясь на юг в поисках Магелланова пролива. Но возможно, они уже промахнулись мимо него во время шторма или тумана? Если так, то им предстоял опасный переход вокруг самого южного мыса Огненной Земли, позже получившего название мыс Горн. Следующие две недели они плыли дальше, надеясь найти исчезнувшую «Мериголд» и «друзей, которых потеряли во время сильного шторма». Ко времени входа в пролив о воссоединении с пропавшим кораблем и его командой можно было бы забыть. Однако 19 июня их мольбы были услышаны, а усилия вознаграждены.

«В нескольких лигах от бухты Сан-Хулиан мы увидели наш корабль и в неистовом ликовании возблагодарили Господа». Излишне говорить, что «корабль был в крайне жалком состоянии и, изрядно пострадав от непогоды, давал сильную течь». Из-за этого Дрейк решил направиться в бухту Сан-Хулиан, «поскольку это было очень удобное место». Там он намеревался «дать отдых своим измученным людям и окружить заботой тех, кто в наше отсутствие перенес столько горьких тягот». Кроме того, он считал своей обязанностью позаботиться об их душах. Дрейк был старшим сыном священника и, если обстоятельства позволяли, старался дважды в день молиться вместе с командой. Он преклонял колени на подушке на возвышении и произносил слова молитвы, а люди негромко вторили ему.

Чудесное появление «Мериголд» в этот момент словно подтвердило, что их обращения к высшим силам услышаны. Команда заметно воодушевилась. До этого они несколько недель настороженно курсировали вдоль берега в поисках пролива, стараясь избегать прямых столкновений с коренными народами, которые называли эту землю своей, и заранее оплакивали потерю тех, кто позднее все же смог к ним вернуться. Теперь они ликовали, но радость была недолгой.

Продолжая поиски Магелланова пролива, они приблизились к бухте Сан-Хулиан. Вид бухты произвел на них не лучшее впечатление, поскольку там на открытом пространстве по-прежнему стоял эшафот – «целый и невредимый», по словам одного из моряков, – на котором когда-то казнил своих мятежников Магеллан. Судовой бондарь, занимавшийся починкой бочек, предложил наделать из него «пивных кружек и бочонков на случай, если бы они понадобились кому-нибудь для питья». Флетчера это покоробило: «Не могу сказать, что это пришлось мне по вкусу, учитывая, что в том не было никакой необходимости». И вот 58 лет спустя Дрейку тоже предстояло столкнуться с мятежом. Мир был намного больше, чем он мог себе представить, но в каком-то смысле он мог оказаться намного меньше. Неужели ему так и не удастся избавиться от трагических параллелей с плаванием Магеллана?

20 июня флот вошел в бухту Сан-Хулиан, одну из естественных гаваней Патагонии. В Плимуте в это время вступило в свои права лето, но здесь, в южных широтах, стояла зима, и днем было прохладно, а по ночам еще холоднее. Флот прошел через узкий пролив в бухту. Оказавшись в этом узком «бутылочном горлышке», моряки невольно почувствовали себя неуютно. По словам Флетчера, с юга их по периметру окружали «скалы, похожие на башни, а внутри гавани было рассеяно множество островов».

Эшафот, воздвигнутый Магелланом, еще отбрасывал тень на холмы, и морякам то и дело попадались на глаза разбросанные кости. Возможно, это были останки мятежника Гаспара де Кесады, которого Магеллан обезглавил и четвертовал на этом месте. В тот момент к английским мореплавателям вышло еще одно видение прошлого – два великана-патагонца, которых мельком видел Магеллан и о которых писал Пигафетта. Возможно, странное название, которое европейцы дали этому народу, было связано с португальским словом Pata («утка») – они носили большие башмаки, похожие на утиные лапы, и, глядя на огромные следы, можно было подумать, что они очень высокого роста. При виде Дрейка и его команды «они как будто очень обрадовались нашему прибытию, вели себя непринужденно, охотно принимали из рук нашего генерала все, что он им давал, и выразили великое удовольствие, увидев, как старший канонир с флагмана выпускает из лука английскую стрелу».

Флетчер отметил, что «их голос звучит отвратительно», однако они вовсе не так «ужасны на вид и не так высоки ростом, как о них сообщали». Он ожидал увидеть гигантов высотой около 2,5 метра, но ничего подобного среди туземцев не обнаружилось. Более того, некоторые англичане вполне могли помериться ростом с так называемыми великанами. Может быть, испанцы не предполагали, что англичане когда-нибудь доберутся до бухты Сан-Хулиан и смогут опровергнуть их россказни, «но одно можно было сказать наверняка – жестокость испанцев сделала их [туземцев] разум и нравы куда более чудовищными, чем их телесный облик».

После того как на берег вышла вторая группа патагонских великанов, завязался конфликт. По свидетельству пленного португальского лоцмана да Силвы, «один из индейцев закричал нам по-испански: “Magallanes, esta he minha terra”, что означало “Магелланы, это моя земля”». Очевидно, даже столько лет спустя память о Магеллане была еще жива в этих местах. «Индейцы отбежали вглубь суши, – продолжал да Силва, – и, оказавшись на некотором расстоянии от нас, снова обернулись и поразили стрелами двух английских матросов».

Джон Винтер в ответ тоже выпустил стрелу, но в этот миг у его лука порвалась тетива. Вид безоружного англичанина вселил в местных жителей «большое ободрение и смелость, ибо они полагали что получили большое преимущество в своих предательских умыслах и намерениях», – рассказывал Флетчер. О том, что у их противников есть шпаги и огнестрельное оружие, патагонцы, очевидно, не догадывались.

Пока Дрейк и еще несколько человек отступали к своему кораблю, патагонцы выпустили в Винтера тучу стрел, прежде чем он успел снова наладить свою тетиву. Одна стрела попала ему в плечо, а когда он повернулся и побежал, другая ударила его сзади «и пронзила его легкие, однако же он не упал». Пока он готовился в ответ выстрелить из аркебузы, громоздкого длинноствольного огнестрельного оружия, еще один англичанин по имени Оливер «был убит на месте». И тогда генерал-капитан «доблестно бросился в бой против этих чудовищ».

Дрейк приказал своим людям перебегать с места на место и ломать все найденные стрелы. Когда патагонцы израсходуют свои запасы снарядов, они «окажутся в полной власти англичан, которые смогут казнить и миловать их по собственному усмотрению». Один из отряда Дрейка «отправил на тот свет того человека, который убил нашего старшего канонира, – писал Флетчер. – Сделав меткий выстрел из орудия, заряженного пулей и градом, он попал тому в живот и выпустил наружу кишки». В следующий момент сам Дрейк «выстрелил в того, кто первым начал ссору, и также разворотил ему брюхо».

Жертва издала «безобразный и ужасный рев – таков был его крик, словно десять быков подали голос одновременно, терзаемые страшной мукой». К тому времени из ближайшего леса высыпали другие патагонцы, но увидев, что происходит, все они «обратились в бегство, спеша спасти свои жизни». Английские моряки, разъяренные и напуганные, подчинились приказу Дрейка и отступили, не став «мстить им дальше». Дрейк, по словам Флетчера, очень любил павшего Оливера «и скорее предпочел бы спасти его, чем сразить сотню врагов».

Кроме Оливера в стычке погиб еще один английский моряк. Любопытно, что тело Оливера некоторое время оставалось без присмотра, пока англичане переносили на корабль другого убитого. Лишь на следующий день Дрейк и еще несколько человек вернулись к трупу Оливера, «который нашли лежащим там же, где они его оставили, но без камзола и рубашки и с воткнутой в правый глаз английской стрелой». Соотечественники забрали тело Оливера и опустили его в могилу бок о бок с погибшим товарищем «со всем уважением, подобающим земным сосудам бессмертных душ, и с теми почестями, каких достойны храбрые солдаты, павшие в бою».

После этого Дрейк и его команда вернулись в Сан-Хулиан, где их ожидал новый неприятель – голод. «Наши запасы начали сокращаться, – писал Флетчер. – Впрочем, нам удалось найти маленьких мидий, оказавшихся хорошей заменой мясу, да и морские водоросли оказались весьма недурны на вкус. Мы обшарили все местные закоулки в поисках каких-нибудь закусок, но все же нам не удалось найти ничего лучше тех ракушек, что заменили нам мясо. Кое-где нам попадались лишь пустые гнезда, покинутые их обитателями, – другими словами, мы находили только раковины моллюсков на берегу, где пировали великаны». Разбросанные раковины, по словам Флетчера, имели «столь необычный вид, что люди, не увидевшие их своими глазами, вряд ли поверили бы, что такое возможно: одна пара створок весила не меньше четырех фунтов», а скрывавшийся внутри моллюск весил, по его оценкам, «не менее одного фунта – вполне подходящая порция для великана». Итак, англичанам удалось наполнить желудки, но дальше их ожидала более серьезная опасность, и на этот раз она возникла в их рядах.

Флетчер утверждал, что Дрейк впервые услышал о предательских планах Томаса Даути еще до отъезда из Англии, сидя в саду около своего дома в Плимуте, «однако он не поверил, что это правда и что человек, которого он так сильно любил, способен на подобное». Дрейк считал, что, если он станет относиться к Даути «со всем возможным одобрением, уважением и любезностью», все будет хорошо. На борту он предоставил Даути полную свободу действий, а когда другие попытались предупредить его, что Даути замышляет предательство, Дрейк оскорбился.

Но со временем, «понимая, что снисходительность и благосклонность принесли мало пользы», Дрейк решил, что пора как-то решить проблему с постоянными выпадами Даути в его адрес, «пока не стало слишком поздно». Он созвал своих капитанов и «джентльменов из своей компании», чтобы сообща рассмотреть письма с предостережениями относительно Даути, которые Дрейк получал «не только на море, но даже и тогда, когда еще не вышел из Плимута». Все они предупреждали, что Даути замышляет «ниспровергнуть» Дрейка и «избавиться от него» – иными словами, речь шла о мятеже или даже об убийстве. Анонимный обвинитель, сообщая об угрозах, пришел в такое нервное возбуждение, что побоялся, будто ему не остается другого выбора, как «собственными руками выпустить себе кишки» или каким-нибудь иным способом «стать самому себе палачом».

Какую цель преследовал Даути, вызвавшись участвовать в этом путешествии, по-прежнему оставалось загадкой. Не исключено, что он играл роль тайного агента, и его внедрил в команду барон Уильям Сесил, 1-й лорд Берли, доверенный советник Елизаветы I, статс-секретарь и лорд-казначей, чтобы помешать Дрейку грабить испанские корабли и порты в Америке и тем самым избежать прямой конфронтации с Испанией. Но если Даути полагал, что сможет удержать Дрейка от ярких пиратских выходок, он сильно ошибался. Дрейк никогда не позволил бы таким людям, как Даути, вмешиваться в его дела. Однако если Даути действительно был человеком Сесила, его нельзя было сбрасывать со счетов, поскольку Сесил, по слухам, был настолько близок к Елизавете I, что мог говорить от ее имени так же, как она говорила от его имени.

Стоит заметить, в религиозных вопросах Сесил отличался особой суровостью, непреклонностью и прагматизмом. Широта взглядов, по его мнению, не могла принести государству никакой пользы. Государство, говорил он, «никогда не будет в безопасности там, где существует терпимость к двум религиям. Ибо нет на свете большей розни, чем религиозная рознь, и посему те, кто по-разному служит своему Богу, никогда не смогут договориться, как служить своей стране».

Если Дрейк открыто выступит против Даути, не будет ли это противоречить желаниям и Сесила, и самой королевы?

Дрейк обсудил этот вопрос со своими сторонниками, и те пришли к выводу, что Томас Даути «заслуживает смерти» – или, как они выразились, «из соображений нашей безопасности его ни в коем случае не стоит оставлять в живых». Это произошло 30 июня, а островок, где они приняли это решение, получил название «Остров истинно справедливого суда». Там Дрейк предъявил Даути следующее обвинение: «Вы искали разные способы… опорочить меня с тем, чтобы чинить всевозможные препятствия этому плаванию или вовсе расстроить его». Даути упрямо отрицал свою вину и потребовал, чтобы Дрейк привел доказательства сказанного, после чего вспыльчивый капитан совсем потерял терпение и приказал связать обвиняемого. «Государи мои, – заявил он, – этот человек слишком много болтает. Свяжите ему руки, или я за себя не ручаюсь».

2 июля 1578 г. Дрейк вызвал Томаса Даути и вслух зачитал составленные им и другими членами команды «обвинительные приговоры». На сей раз Даути, по словам Флетчера, признал справедливость обвинений «во всем этом и даже больше, поскольку никто не мог бы вынести ему более сурового приговора, чем он вынес самому себе», и не стал говорить ничего в свою защиту. Анонимное обвинение Дрейка в подкупе королевы и Совета с тем, чтобы они закрыли глаза на его пиратские набеги, никак не свидетельствовало в пользу Даути. Дальнейшее признание в том, что Даути пообещал часть будущей добычи лорд-казначею, привело Дрейка в бешенство. «Что же натворил этот человек! Одному Богу известно, сколько еще подлостей он совершил». Королева предупреждала Дрейка, что лорд-казначей ни в коем случае не должен узнать об истинной цели его путешествия, но Даути не оставил от этого плана камня на камне.

Обнародование этой убийственной улики сыграло на руку Дрейку. «Судите сами, пытался или не пытался этот человек замышлять против меня, – сказал он присяжным. – Его единственной целью было прервать это путешествие, сначала лишив меня доброго имени и полностью опорочив, а затем отняв мою жизнь – а между тем, если бы ему это удалось, что стало бы с вами?» По его словам, тогда им «пришлось бы пить кровь друг у друга». Более того, без опытного проводника, такого как Дрейк, они «никогда не смогли бы найти дорогу домой» и вернуться в Англию. Когда эти пугающие мысли улеглись в голове у присутствующих, Дрейк предложил присяжным подумать о великих возможностях предстоящего им путешествия. «Последний матрос на этих кораблях может стать джентльменом», – напомнил он. Но если они вынесут решение в пользу Даути и оставят его в живых, «даже простаку ясно, какой это будет позор». Другими словами, Даути запятнал их всех, и единственный способ снять с себя коллективную вину – казнить его за предательство. «Пусть поднимут руки те, кто думает, что этот человек заслуживает смерти, и пусть опустят руки те, кто думает, что он не заслуживает смерти», – предложил Дрейк.

Друг Даути, адвокат Викари, возразил, что подобный суд не имеет законной силы. В ответ Дрейк резко заявил: «Я не желаю слушать крючкотворов-юристов, и закон меня отнюдь не волнует – я сам знаю, что мне делать». Викари возразил – но как можно оправдать то, что они собираются лишить этого человека жизни? «Вам и не придется лишать его жизни, – возразил Дрейк. – Оставьте это мне. Вам нужно лишь решить, виновен он или нет в том, в чем его обвиняют». После того как перепалка затихла, присяжные в составе 12 человек, включая Викари, вынесли единогласный вердикт: виновен по всем пунктам. Дрейк добился того, чего хотел.

Дрейк предложил приговоренному на выбор три варианта, один ужаснее другого: согласен ли он принять казнь на этом острове? Предпочтет ли он быть высаженным на необитаемом берегу? Или вернуться в Англию, чтобы ответить за свой поступок перед лордами Совета Ее Величества?

После оглашения этих вариантов Даути, сохраняя самообладание, «поблагодарил генерала за столь щедро проявленное к нему милосердие» и пообещал ответить на следующий день. Даути признал, что его «осудили по справедливости», но высказал одно опасение первостепенной важности: он желал «умереть христианином и, что бы ни сталось с его земным прахом, сохранить уверенность, что его душа сможет наследовать жизнь вечную». В этом смысле высадка на необитаемом берегу была худшим из всех вариантов, ибо в этом случае ему вряд ли удалось бы оградить себя от «пагубных и непотребных обычаев». Немногим лучше было предложение вернуться в Англию, чтобы предстать перед судом. Для этого ему потребуется корабль, «и люди, чтобы вести его, и достаточно провизии». И если корабль и провизию еще можно было найти, то «ни один человек из команды, как он полагает, не согласится сопровождать его с таким печальным посланием и по такому гнусному поводу, оставив ради этого столь почетную службу». По здравом размышлении, единственным вариантом, который он мог бы одобрить, была казнь на этом ничтожном маленьком острове. Он просил лишь об одном – дать ему возможность «еще раз принять перед смертью святое причастие и умереть не иначе, чем смертью джентльмена». Остальные пытались убедить Даути проявить к себе снисходительность и выбрать другой вариант, но он «сохранял решимость». То, что он так быстро сдался, хотя до этого настойчиво отрицал свою вину, могло означать лишь одно: обвинение Дрейка, утверждавшего, что Даути состоял в сговоре с лорд-казначеем Берли с целью защитить Испанию от провокаций английского пирата, было недалеко от истины.

По свидетельству другого очевидца, Джона Кука, которого нередко обвиняют в чрезмерной неприязни и предвзятом отношении к Дрейку, Даути пожелал поговорить наедине с осудившим его человеком, после чего «его доставили на место казни, где он повел себя не менее доблестно, чем всегда: преклонив колени, он сначала помолился за Ее Величество королеву Англии, свою государыню и повелительницу, после чего попросил Господа даровать успех этому плаванию и обратить его во благо своей стране». Затем он попросил Джона Винтера «вверить его заботам этого доброго рыцаря, и сделал это с таким бодрым и веселым видом, будто отправлялся на праздник». Однако его ждал не праздник, а казнь. «Наконец, повернувшись к генералу, он сказал, как когда-то сэр Томас Мор, что тот, кто отрубит ему голову, не совершит большого подвига, [ибо] у него слишком короткая шея». Затем Даути обвел взглядом всю компанию, и, сохраняя самообладание, попросил всех простить его, «в особенности тех, кому, как он полагал, он своими поступками доставил особенное неудовольствие». Могло показаться, что Даути старается, насколько возможно, продлить свое земное существование и ради этого готов бесконечно извиняться за реальные и воображаемые проступки, однако он, «попрощавшись со всей компанией, положил голову на плаху».

Перед этим Фрэнсис Флетчер, «проповедник и пастор флота», совершил причастие, и сам Дрейк принял его вместе с Даути, «который показывал все признаки искреннего сердечного раскаяния». Затем Дрейк и Томас Даути вместе поужинали «в таком веселье и трезвости, как никогда не бывало раньше… и оба подбадривали один другого, прощались и поднимали тосты друг за друга, как будто им предстояло отправиться в дальнее путешествие» – путешествие, которое должно было привести одного на край земли, а другого за грань времен.

Наконец Даути встал на колени в назначенном месте, «приготовив свою шею для топора, а свою душу для Царствия Небесного». Он попросил всех присутствующих молиться за него и «пожелал, чтобы палач исполнил свою работу без трепета и сомнения». Он готовился встретить смерть с таким достоинством, что это «полностью искупило все прегрешения, которыми он ранее мог себя запятнать».

Палач был уже готов отправить Даути на тот свет. Он резко опустил лезвие на шею Даути, но ему не удалось отделить голову одним ударом. Чтобы закончить свое дело, он нанес еще несколько ударов.

Затем Дрейк поднял за волосы отрубленную голову, истекающую кровью и еще почти живую, показал ее собравшимся и громко произнес положенные слова:

– Узрите – вот голова предателя.

Но смерть Томаса Даути не разъединила двух антагонистов. Напротив, она связала их духовными узами, протянувшимися из этого мира в мир иной. Приказав казнить Даути, Дрейк не просто наказал преступника – он взял на себя ответственность за его бессмертную душу, и это обязательство не имело срока давности.